Инга Львовна Кондратьева
Девятая квартира в антресолях
– Да ты горишь вся! Точно – напекло. Ну-ка, попей, давай, – она махнула рукой и, как будто ждавшая за дверью Харита тут же принесла кружку с мутной водой.
– Что это? – икая, спросила Лиза и начала жадно глотать.
– Это мы клюквы в водичку подавили. Пейте кисленькое, барышня.
– Значит, папа не знает? – прикусила губу Наталья, а Лиза снова разрыдалась.
– Я только… Я краем глаза… Только посмотреть и обратно! Мамина скамейка… До свету обернуться… Я только собиралась…
– Ну, будет, будет, – успокаивала ее Наталья. – Вот случай-то, наш доктор, как назло в отъезде. Тебя ж посмотреть надо.
– Не надо никакого доктора! Я сейчас встану! – вернула ей пустую кружку Лиза и стала судорожно осматривать, в чем она есть.
Чулки были все в грязных разводах, но уже подсохшие за это время. Нижние юбки оставались влажными. Харита принесла высушенные ботиночки и почищенное платье.
– Если и вправду можешь, то вставай, Лизонька. Поедем-ка в город, – стала собираться и Наталья. – Могу, конечно, я человечка послать, а тебя тут на ночь оставить, да знаю я твоего папеньку. Сорвется, полетит сюда, хоть ночь, хоть что. А у него сердце уже не то стало. Поедем-ка, чтобы не пугать?
Всю обратную дорогу Лиза молчала. Накатывали воспоминания, ее душили то стыд, то обида, то недоумение, и пару раз она снова принималась плакать. Потом проваливалась в горячечный бред, лежа на плече у Натальи и та только молила, чтобы довезти ее в памяти и сознании. «Эх, что-то здесь не так просто!» – подозревала она женским чутьем, но расспрашивать девочку в таком состоянии посчитала жестоким.
При самом въезде во двор городского особняка, к ним, перебежав через дорогу, подлетел рыжеволосый косматый парень. Он зыркнул глазами сначала на Наталью Гавриловну, потом на Лизу и, видимо, определившись, сунул конверт ей.
– Это Вам лично в руки велели передать, барышня! – он кивнул своей шевелюрой и растворился в сумерках.
Тут же раздался звук отъезжающей коляски. Лиза машинально зажала конверт в руке, но все мысли ее сейчас были о встрече с отцом и Егоровной. Ох, Господи, дай сил!
***
За эти несколько часов, за неполный всего день, Егоровна сдала неимоверно. Она посерела, осунулась, стала как-то меньше и потеряла свой кавалерийский задор полностью. Когда она услышала шум открывающихся ворот, уже ни во что хорошее не веря, она встала, перекрестилась на икону и побрела к дверям, понимая, что это вернулся благодетель и ей придется сейчас какими-то словами объяснять ему, что она не уберегла самое дорогое. Лизу. В дверь стучали, что было странно. Она отворила и, увидев живую Лизу, просто упала прямо в дверях на колени и обняла ее, даже не запричитав. Заплакала Лиза.
– Няня, ну, что ты! Я же здесь. Не надо! Я не могу так! О, Господи! Пустите меня! – и она убежала в свою комнату.
Егоровна подняла глаза, поняв, что в дверях стоит кто-то еще.
– Мне-то можно зайти, Наташа? – спросила Наталья Гавриловна.
– Наташа, ты? – Егоровна утирала углы глаз краем фартука. – Что с ней? Заходи, конечно.
– Пока могу сказать, что в общем – цела. Все потом. Где Андрей?
Лиза срывала с себя ненавистные вещи, которые он трогал руками, и после надела один только капот. Эта розовая резинка станет для нее теперь упреком на всю жизнь. Как она могла! Где была ее голова, ее совесть? Как она не подумала об отце. О себе! Позор! Ужас. А самое главное, что душа не желала принимать и понимать того, что произошло там, на аллее, у дома. Что это было? Как понять, что один и тот же человек говорил ей такие разные слова с промежутком в несколько минут? А как он целовал ее! Боже мой! Венчаться…
Лиза увидела брошенный на кровать конверт. Распечатала. Прочла. Отложила. Стала причесываться. Встала, нашла чистую рубашку. В дверь постучались.
– Лиза, няня тебе сделала теплую ванну, не хочешь искупаться? – сквозь дверь сказал голос Натальи Гавриловны.
– Да-да. Спасибо. Я сама хотела, – очень спокойно ответила ей Лиза.
Она взяла письмо, свежую сорочку и прошла по коридору мимо Натальи и стоящей на пороге кухни Егоровны. Та попыталась пойти за нею, но Лиза захлопнула дверь умывальной и заперла ее изнутри.
– Господи, что же это? – Егоровна смотрела на Наталью Гавриловну сквозь слезы. – Наташ, ты думаешь, что…
– Ничего не думай заранее плохого, Наташа! Пойдем, посмотрим юбки пока.
Они прокрались в комнату к Лизе и пересмотрели все ее белье, не найдя никаких подозрительных следов. Увидели и конверт. Он был абсолютно чист.
На обратном пути из ванной, Егоровна попыталась снова заговорить с Лизой:
– Кушать будешь с нами, Лизонька или папу подождешь? – заискивающим тоном вопрошала няня.
– Спасибо, я ничего не хочу.
– Ну, хоть чайку, доню?
– Я плохо себя чувствую, я пойду к себе, – отвечала Лиза.
– Лиза, что? – переполошилась няня. – Сейчас за врачом пошлю!
– Нет, – отрезала Лиза.
– Ну как же нет? – хлопотала няня. – Что я отцу твоему скажу?
– Я сказала «нет». Я просто устала. Я не хочу никого видеть! – и Лиза заперла изнутри теперь и свою дверь, чего раньше вообще никогда не делала.
Две Натальи сидели за самоваром.
– Я, наверно, останусь в городе, Наташа? Уж стемнело, – посмотрела в окно Наталья Гавриловна. – Андрей как приедет, может, отвезет меня в гостиницу?
– Да чего уж! Какие теперь приличия. Оставайся у нас, я сейчас твою комнату отопру. Не до того! Будь-ка ты рядом сейчас, – Егоровна пошла искать ключи.
– Тогда еще парня моего пристрой куда-нибудь, – вслед ей устало сказала Наталья Гавриловна. – Пашкой зовут, на козлах меня ждет.
– Так покормить же надо! А на ночь я его к Кузьме под крыло приткну. Не волнуйся.
Лиза лежала и слышала, как кто-то въехал во двор. Через пару минут к ней постучал отец.
– Лиза, открой.
– Я уже разделась папа. Я сплю.
– Лиза, открой, пожалуйста, – голос отца срывался и Лиза испугалась.
Она вскочила, отперла защелку и снова нырнула под одеяло. Отец зашел и молча смотрел на нее. Она не выдержала его взгляда, заревела и сквозь всхлипывания, тоже срывающимся голосом, прошептала:
– Прости, папа! У тебя дурная дочь! – и отвернулась к стене.
Она слышала, как закрылась за ним дверь. Как потом что-то упало, рассыпалось, зазвенев на кухне. Как Егоровна звала Кузьму в темноте через весь двор. Как скрипнули ворота. Заснуть не получалось. Потом постучали и заглянули к ней в дверь: «Лиза, доктор пришел. Пустишь?» – это была Егоровна. Лиза промолчала, дверь закрылась. Через пару минут запахло лекарствами. Лиза все лежала лицом к стене, и мыслей не было вообще никаких. Постепенно сон сморил ее.
***
Третий раз капитан отзывал хозяйку от стола в сторонку и напоминал, что на пароходе, кроме гуляющей компании находятся рейсовые пассажиры, что все они оплатили билеты и уже предъявили их на сходнях. И что время отплытия по расписанию никто не отменял. И что оно уже давным-давно миновало. Что уже сгущаются сумерки, и надо давать сигнал к отплытию.
– Ну, подождите еще четверть часа, голубчик. Я знаю Ваши умения, Вы нагоните эту малость в пути без труда! Вы же один из самых опытных капитанов на Волге, дорогой Константин Викторович!
– Нагнать, не затея, Варвара Михайловна. Пассажиров потерять можем – в другой раз не к нам пойдут, сами понимаете, какая сейчас конкуренция.
– Сейчас? А что происходит именно сейчас? Просветите меня, дорогой капитан.
– Происходит Выставка, дорогая хозяйка, – пытался сохранять спокойствие Константин Викторович.
– Ну, так пообещайте скидку на следующий рейс, тем, кто сейчас на борту! – Варвара нервничала, и все время поглядывала на пристань, все больше погружавшуюся в темноту. – Надеюсь, Товарищество не обеднеет?
– Скидки и так достигли пятидесяти процентов полной стоимости билета, и в ближайшие месяцы положение вряд ли изменится. Это, кстати, один из предметов обсуждения завтрашнего собрания. – Капитан рассчитывал на долю в компании, поэтому имел представление о происходящих в ней процессах не понаслышке. – Прикажите отходить, Варвара Михайловна!
– Ну, еще чуточку, голубчик! – взмолилась она. – И гости мои, из остающихся, не все еще сошли на берег. Повремените, – и, увидев недовольное выражение лица капитана, она обозлилась и сменила тон, с просящего на приказной. – Без моего прямого указания, я запрещаю Вам отплытие!
Тут, наконец, прибыл долгожданный гость. Она видела, что, встряхивая длинной челкой, именно Сергей сходит с извозчика, и тут же простила ему все долгие минуты опоздания. Горбатов спешил и в аптеку заехать не решился, и так уже, не надеясь застать пароход у причала. Увидев, что он все-таки стоит у пристани, двоякое чувство завладело Сергеем. С одной стороны, он успел, это было хорошо. Но с другой – он был так вымотан сейчас этим сложным днем, страхом наказания, своим срывом перед сестрой, злобой на нее за то, что она теперь имеет над ним некую власть, что лебезить еще и перед Варварой было свыше его сил. Тем более ему никуда не хотелось ехать, плыть, вообще перемещаться. Больше всего на свете ему сейчас мечталось достать где-нибудь коробочку со своим лекарством, принять его, а после, забившись в любую нору заснуть, и чтобы его никто не трогал вовеки!
Он как на эшафот поднялся на сходни. Варвара вышла навстречу.
– Мы заждались Вас, Сергей Осипович, – возбужденно начала она. – Пойдемте скорее, я представлю Вас своим гостям. Но что с Вашими глазами, они совершенно красные?
– Простите, Варвара Михайловна. Я, кажется, болен. Я явился только для того, чтобы извиниться перед Вами и Вашим гостем, и сообщить, что я вряд ли смогу быть к услугам Вашим, – и Сергей платком утер испарину со лба.
– Да Вам надо лечь! – Варвара искренне забеспокоилась, как любая женщина. – Пройдемте, я покажу Вам каюту.
– Нет-нет! О путешествии не может быть и речи! – воскликнул Сергей.
– Ну, примите, хотя бы лекарство, – почти умоляя, зазывала она его на вторую палубу.
– Лекарство? – презрительно скривил рот Сергей, зная, что женщины имеют в виду под этим названием глупые порошки от головной боли или мятные пастилки.
– Простите. Вы в тот раз забыли у меня упаковку, и, предвидя Ваш возможный вояж, я взяла на себя смелость сделать некий запас. Чтобы Вам было спокойно и комфортно. Я так поняла, что Ваше состояние требует постоянного его употребления? Назначенный врачом цикл вряд ли можно прерывать, ведь так?
– Если это уловка, чтобы убрать сходни и поставить меня перед фактом… – угрожающе начал Горбатов.
– Сергей, остановитесь! – Варвара уже была близка к слезам. – Я каждый раз боюсь, что Вы скажете что-нибудь такое, после чего наше общение станет невозможным. Прошу Вас! Не обижайте меня зря. Я не давала Вам ни малейшего повода. Я тоже сейчас в состоянии крайнего нервного напряжения. Вы даже не представляете, чего мне стоили последние два часа. Удерживать гостей, успокаивать капитана, грозить, приказывать… И все время смотреть на эти ужасные часы!
– Простите меня, – прошептал Сергей и поцеловал ей руку.
– Я приказала ждать моего распоряжения. Без этого пароход не тронется с места! – она опустила лицо, чтобы он не увидел ее слез.
Они вошли в каюту, Варвара выдвинула верхний ящик комода, на котором стояли пепельница, ваза с цветами и большое зеркало. Весь ящик был забит коробочками с его лекарством.
– Сейчас слова сорвутся с губ, и станешь точкой невозврата ты – опрометчив, злобен, груб и глуп, как стрелки циферблата… Вы удивительная женщина, Варвара Михайловна! Я еду с Вами, – сказал Сергей, глядя ей в лицо.
– Ох! – вздохнула она, промокая платочком глаза. – Располагайтесь. Я пойду, улажу все со своими гостями и дам капитану распоряжение отплыть.
Когда, примерно, спустя полчаса она, не услышав ответа на свой стук, приоткрыла дверь, то увидела, что Сергей спит под мерное раскачивание каюты. Он лежал одетый, почти поперек кровати, свесив ноги в лаковых туфлях. Она осторожно зашла, стараясь его не разбудить, подняла скатившуюся на пол ватермановскую чернильную ручку и, увидев на столе лист бумаги с некоторыми перечеркнутыми строками, не смогла побороть любопытства и прочла:
Венцы, покровы, зеркала,
Клинки, кинжалы, луки, стрелы
Немногим власть судьба дала
Речами заменять умело.
Сейчас слова сорвутся с губ,
И станешь точкой невозврата
Ты! Опрометчивейше груб,
И глуп, как стрелки циферблата,
Что вечно завершают круг
Своим движением бездушным,
Прервав соединенье рук,
Но продолжая бег послушный.
В словах умелого шута
Правитель узнает обличье,
Где отразилась пустота
Его притворного величья.
Один лишь клич в бою бойца
С колен внезапно поднимает.
И хлесткой фразой мудреца
Глупец наотмашь убивает.
Как слово может поразить!
И наградить, и оглоушить.
А ход часов остановить
Нельзя! Их бега не нарушить,
Из полдня не уйти в рассвет,
Годов прожитых не убавить,
И никакой тирадой вслед
Того, что было не исправить.
И можно только наблюдать
Еще не преступив порога,
Как время станет наступать
В молчанье бережном и строгом,
Когда еще не выпал снег,
Являлось утро светом новым,
Был рядом этот человек,
Не сказанным хранилось слово,
Трюмо стояло на комоде
И отражало, сквозь вуаль,
Толпу теней на пароходе,
Плывущем в адовую даль.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
