Инесс Каха
Пешка
Вся эта необычная до колик в животе, глупо-чудесная история, началась около трех месяцев назад. Толчком послужила госпитализация по «скорой помощи» с рабочего места самой обыкновенной женщины, во всех отношениях (по крайней мере по мнению её близких и знакомых), молодой еще женщины по имени Марина.
Так вот, работала Марина, работала и в один, не очень знаменательный день, ей стало вдруг совсем худо – закружилась голова, в глазах все зарябило и задергалось. Такое с ней случилось впервые и не зная, что это, Марина присела в кресло в комнате отдыха офиса, в тайной надежде, что само все пройдёт. В комнате было прохладно. Нежно урчал кондиционер, светил приглушенно свет. Все располагало к временному забытью. Но не получилось, а стало еще хуже. Ее позеленевшее лицо заметили сотрудницы, случайно зашедшие в релакс-комнату. Они подсуетились, есть опыт – не первая такая, и вызвали «03».
Поехала наша героиня со всеми почестями в машине с мигалкой на крыше, лёжа, в окружении белых халатов, в ближайшую больницу.
Больница как больница, ничем не выдающееся многоэтажное здание из бетона и стекла.
Просидела она длительное время в приемном отделении больницы и от слабости чуть не свалилась с колченогого стула на пол. Наконец, все ещё не пришедшая в убедительное чувство, Маринка попала на прием к врачу.
Кабинет представлял из себя небольшую тусклую каморку, облупленные стены которой были покрыты масляной краской, когда-то имевшей цвет небесной лазури. Обстановка тоже не радовала дизайном. Она состояла из письменного стола, двух стульев (для врача и поступившего больного), шкафчика со стеклянными зашторенными створками (такие бывают во всех больницах) и кушеткой, обтянутой, землистого цвета, дермантином. В углу, у самой двери, примостилась белая металлическая раковина с ржавыми разводами, от постоянно капавшей в неё, из не закрывающегося крана, воды.
Скрипучий пол был застелен серым линолеумом, отдалённо напоминающим мраморный пол в метро. Драный в нескольких местах, он был намертво прибит к полу огромными гвоздями с согнутыми набекрень шляпками. Эти гвозди казались ощетинившимися металлическими червями, готовыми укусить любого зашедшего в кабинет страдальца-больного, нарушившего их покой и единение с врачом и раковиной.
Таких кабинетов, абсолютно одинаково обставленных по единому проекту, утвержденному в n-ом году, в нашей бескрайней родине бесконечно много. В каждом НИИ, поликлинике, санатории, амбулатории. Заходить можно с закрытыми глазами – не промахнёшься. Но иногда бывают исключения.
Прекрасным чудом среди всей этой серости и кромешного уныния казался куст гибискуса. Он рос из деревянного, накрепко сколоченного ящика, и своими большими размерами закрывал половину окна, затянутого бледно-розовым, видавшим многое, тюлем.
Да, действительно, это растение было прекрасно и даже вызывающе прекрасно посреди въевшейся серости и давящей на мозг тусклости. Его крупные бордовые цветы свисали охапками с изящных веток куста. Ярко зелёные листья блестели и колыхались от любого движения воздуха.
Оно, это чудо, своим гордым видом показывало всякому входящему, что ничего красивее и нужнее в этой комнате, и может быть во всей больнице, уже не найти. Это единственный живой здесь организм, которого кто-то холит, любит и лелеет.
Вряд ли этим заботливым был, находящийся там врач. Он был таким же жалким и затюканным, как вся окружавшая его обстановка. Длинный и худой как жердь, в висящем, словно на вешалке, халате он цаплей переставлял свои ноги.
Потирая ладони одну о другую, врач настраивался на плотоядную волну паука-хищника, дождавшегося, наконец, своей несчастной жертвы-бабочки. А жертва была в лице, попавшего в крепкую паутину, пациента.
Узкая физиономия его выражала какое-то нечаянное удивление из-за больших круглых глаз и приподнятых тонких бровей на высоком лбу. Русые волосы были коротко острижены и, поэтому, немаленькие его уши казались оттопыренными блинами, как у слона.
Глядя на него, казалось, что хозяин этой своеобразной индивидуальности умеет ими обмахиваться, что особенно помогает в жаркую душную погоду. Завершающим элементом в портрете должен бы стать нос врача. Но ничего примечательного он в себе не нёс, а был обыкновенным «картошечным».
С высоты своего роста врачу было неудобно общаться и осматривать поступающих больных. Поэтому, он практически не вставал со своего стула. Ему это совсем не мешало, так как с помощью длинных и цепких рук он мог дотянуться почти до любого нужного предмета в своем кабинете.
Осторожно ступая, с гудящей головой и расфокусированным зрением, Марина добралась до кушетки, следуя жесту врача, и плюхнулась на нее со стоном. Оторвав свое лицо от лежащих на столе бумаг, он спросил ее ФИО и стал что-то искать на столе. Как оказалось, предметом его тщательного поиска был молоточек. Постукав зачем-то по лбу Марины пальцами, а по колену найденным молотком, доктор с сожалением заглянул ей в рот, наверное, желая убедиться в наличии языка, ведь пациентка полулежала всё время молча и даже ни разу ни о чем не спросила. Да и сам он был не особенно разговорчив. Всем своим сутуловато-удивленным видом он показывал безысходность состояния больной и бесполезность какого-либо медицинского вмешательства.
Марине, с больной её головой, врач показался совсем молодым.
–Практикант, наверное, и что он может,– не спрашивая, а утверждая, сказалось Марине свыше.
– Только пустая трата времени – уныло вдогонку ответило ей подсознание.
Врач безразлично пробубнил что-то о дальнейшем обследовании, вероятном лечении. Сейчас, поскольку никакого оперативного вмешательства ей не требуется, женщина может подождать в коридоре выписку и спокойно направиться домой.
Выслушав монолог врача, Маринка, вяло шагая, отправилась обратно в коридор. А тут была сплошная толчея. Прибывающий в приёмный покой народ гудел как улей. Санитары с каталками и без них носились меж больных, задевая стоящих и сидящих в коридоре. Медицинские сёстры с недовольным видом сновали с какими-то пластиковыми контейнерами взад и вперёд. Врачи с отсутствующим взглядом вальяжно выплывали из своих кабинетов с пачками бумажек в руках и куда-то испарялись. Вот, собственно, и поэтому очередь, желающих исцелиться поневоле, росла.
Марина, уже не надеясь на свободный стул, поискала глазами место у окна. Там была открыта форточка, дул легкий ветерок и не было тяжелого запаха лекарств и пота. Тут ей сделалось совсем дурно. Пол стал раскачиваться под ногами с огромной амплитудой, стены поменялись местами с полом, а лампы дневного света вообще потухли. Стало темно и жарко. Недолго раздумывая и не философствуя на тему относительности бытия к психическому и физическому состоянию индивида, Марина отключила своё сознание.
1
Сколько прошло времени она не знает, но очнулась на чем-то жёстком в залитой комнате светом.
– Пришло и мое время отбыть в мир иной? – проплыло в затуманенном её мозгу.
Марине очень хотелось запечатлеть момент перехода из этого мира в запределье, и она стала изо всех своих сил вглядываться в окружавшее её пространство. Какие-то большие мутные пятна плавали вокруг. Слышался звук металлических, как ей показалось, ложек и за этим звуком следовало, неприятное на слух, звенящее многократно эхо. Было такое впечатление, что сотня чьих-то голосов о чём-то говорят в большом пустом помещении, причем монотонно и не прерываясь.
–Это, наверно, ангелы делят меня между собой. Решают куда забрать, вверх или вниз.
Тут одно из пятен отделилось от общей массы и приблизилось к лицу Марины. Пятно попрыгало перед её взором, расплылось, вытянулось, заходило волной и как-то сплющилось. На нём стало вырисовываться что-то очень похожее на рот.
–Женщина,– сказал рот на пятне и захлебнулся своим кваканьем и бульканьем.
– Ты меня слышишь?– вдруг заорал рот в лицо Марине и заквакал опять.
Но её сознание ничего не понимало, а только воспринимало.
–Женщина, – повторилась абстракция и деёрнула её за одну щеку и больно похлопала по другой.
От этой неожиданной боли госпитализированная только и смогла выдавить из себя:
–У-му-у-у…
–Нормалёк! Стала как новенькая,– удовлетворенно пропело пятно и как-то нервно задрыгалось в воздухе.
–Эй, увозите! Готова пташка, – гаркнул рот и уплыл куда-то прочь.
Ложе, на котором её повезли в неизвестность, качалось из стороны в сторону и потряхивало мелкой дрожью. Пытаясь поднять непослушные веки и хоть как-то понять происходящее, Марина вглядывалась в мелькающие сверху световые импульсы. Они вспыхивали с определённой периодичностью, но откуда они исходили, ей рассмотреть не удавалось.
–Ну, вот и всё. Почему люди так боятся смерти – это совсем не страшно. Легко и просто. Точно легче, чем жить в жизни. Абракадабра. О-го! Я ещё немного могу соображать и произносить, хотя бы в уме, такие сложные словосочетания. Значит, мозг и там работает. Точнее будет сказать, уже тут. Ничего не болит. Какая эйфория. Я давно такого не испытывала. Со времён пылкой влюбленности в юном возрасте. Давно это было и уже можно считать неправдой. Но почему я не вижу световой тоннель? Такое впечатление, что я плыву в лодке…Ну да, перевозят меня в загробный мир. А кто везёт? Кто будет моим паромщиком?
Марина подняла голову насколько смогла. В глазах все плыло. Окружающая ирреальность была вся в серых оттенках и довольно мрачновата. Впереди маячил силуэт в светлой бесформенной одежде. Спина его была широкой и чуть сутуловатой. Силуэт мерно раскачивался из стороны в сторону и вез за собой Марину. Не понятно было мужчина это или женщина – унисекс. Интересная причёска была у него. Густая пышная грива волос до плеч и какие-то загогулины сверху.
–Боже мой, это рога!– ахнула Марина и не в силах больше держать шею в напряжении, плюхнулась на подушку и закрыла глаза.
– У него самые настоящие рога! И везёт меня сам бык загробного мира….ну как его, забыла. Ну этот, Апис. А в той жизни люди думают, что это мифы. А это реальнее, чем сама жизнь. Сейчас доплыву и начнётся допрос с пристрастием. Суд. А если подумать, что я сделала хорошего и много ли успела натворить плохого? Сейчас всю душу наизнанку вытащат. А может по более простому пути пойдут – сердце и перо на чаши весов. Что перевесит? Ну что гадать – все уже сделано, ничего не изменить.
Лодка замедлила свой ход и остановилась. Приоткрыв глаза, Марина увидела, что пространство вокруг стало черно-фиолетового цвета. Голова рогатого склонилась над больной и промычала:
–Приплыли, сама встать сможешь или помочь?
Восприятий было на данный момент более чем достаточно и Маринка снова провалилась в неизвестность.
Очнулась она в тёмном помещении (не улица и не склеп, это точно), на скрипучей, как потом выяснилось, кровати, накрытая чем-то, остро пахнущее хлором. Очень хотелось в туалет. Ну, очень.
–Почему так? Разве души хотят чего-нибудь? Они должны быть самодостаточны и ни в чём не нуждаться. По крайней мере, так описывается в специальной литературе.
В теле ощущалась слабость, в мозгу слабоумие, но, собрав свои инстинкты в комок, Маринка поднялась. Увидев пробивающуюся, еле видную полоску света над полом, она побрела, растопыривая в стороны руки и шаркая босыми ногами в этом направлении по гладкому холодному полу.
–Здесь должна быть дверь, а если она есть, то на ней должна быть ручка,– логично подумалось Марине.– А там что, тоннель? Тьфу, чего я к нему прицепилась.
Но ручка не нашлась, а дверь, после тщетных поисков и нажимов на нее, резко распахнулась наружу и так неожиданно, что больная, не устояв на своих слабых ногах, со всего своего среднего роста и плотного телосложения, рухнула вниз лицом.
Шуму получилось немного. Но было высказано немало, несмотря на свое смутное сознание, и точно не лицеприятного, в адрес двери. Жутко заболел лоб, а из носа закапало. Вытерев нос кулаком, Марина стала подниматься. Сначала подтянулись ноги – согнула коленки, затем заскреблись руки и упёрлись в видавший виды дощатый пол, покрытый коричневой краской. Из одежды на ней была лишь простая жеёлтая рубаха до колен с незамысловатым узорчиком. Оставаться на полу не очень хотелось, ощущался сквозняк. Но надо было встать. И вот такая раскрасавица поползла по длинному, как ей показалось, слабо освещённому коридору. Неожиданно, впереди, возникли чьи-то ноги и засеменили навстречу ползущей.
–Милочка, ты что здесь делаешь? – тихо сверху сказал чужой добрый женский голос.
–Суд уже был? Куда меня определили? Где я буду?
–Какой суд? Если что-то натворила, то спросят после. Целехонькая, здоровёхонькая пойдешь на свой суд. И спросят с тебя по полной программе. А пока будешь ты здесь. У тебя что, черепно-мозговая? Кто же это тебя припечатал? Или сама влезла куда не следует? Вот, что я тебе скажу, дорогуша,– ноги затоптались вокруг больной.– Рано ты, бедолага, на прогулку-то вышла. Тут больница и ночью спать полагается. Совсем ты еще шальная, такие здесь не гуляют. Таких возить полагается,– произнесла этим же голосом сопереживающая.
– Я хочу. Мне очень надо и я сейчас лопну,– промычала Марина.
–А, понятно, приспичило,– перебил её сочувствующий голос.– Давай отведу тебя обратно и всё сделаю что нужно.
Тут же появились чьи-то руки и подтянули Маринку вверх.
–Ох,– с ужасом в голосе воскликнула пожилая, как оказалось, женщина в белом, обладательница неизвестных Марине рук и ног.
Она вгляделась в лицо больной.
–Где это так тебя угораздило, милочка? Лицо для женщины, как хер для мужика. Надо его беречь, даже если смотреть не на что. Погляди, всю рубаху кровью залила, а ведь новая почти. А ты чего тут оказалась? Что-то все молодые какие-то хлипкие стали – вымирает нация,– подряд, без остановки и пауз удручающая картина бесперспективного будущего Марины вырисовывалась из уст пожилой, самой обыкновенной дежурной санитарки. От этого монолога ноги у Маринки стали ватные и подкосились, но её умело подхватили под руки и поволокли обратно в палату.
–Так я в миру? – заплетающимся языком прошептала Марина.
–Да ещё в каком, – прошептал голос над каждым ухом её по несколько раз.
2
Проснулась Марина, когда уже в окно ярко светило солнце. Часов, да и вообще, никаких личных вещей с собой не было, поэтому точное время установить не удалось. Марина огляделась. В палате, кроме неё, никого не было, хотя стояли две свободные кровати, застеленные белоснежным бельем. Лёгким сквозняком задуло молоденькую розовощекую медсестру. Она что-то прощебетала, вколола в руку и вылила Марине в рот, засунула градусник под мышку и упорхнула так же быстро.
Нега и тепло разлились по телу. Стало очень хорошо и приятно. Голова была чиста от мыслей, а вся плоть расслабилась и растеклась по кровати. Но состоянию блаженства не дал затянуться обход врачей. Стройной, семенящей группой зашли они в палату, в которой и находилась одиноко наша героиня, и как-то сразу заговорили они на своём научно-тарабарском наречии. Единственное, что поняла Марина, так это что-то связанное с её давлением.
–Ну, конечно…. давление скачет то вниз, то вверх. А как ему не скакать…. если одна всю семью…. тяну, из работы не вылезаю,– вяло телеграфировала обиженная и растерзанная жизнью душа в затуманенный мозг Марины.
Самый важный, по внешнему виду, из врачей комиссии взял какие-то бумажки у вновь появившейся розовощекой молоденькой медсестры и стал зачитывать что-то с них, открывшим рты и глаза, коллегам. Но Марину не особенно волновало и не интересовало о чём таком интересном сейчас идет речь среди стоящих вокруг неё медиков. Ееё пофигистическое настроение захотело чего-то иного, радостного и многообещающего.
В моменты нон-стоп мозг её жил отдельной, автономной жизнью от носителя и поэтому самопроизвольно мог выдавать много увлекательно-манящего. Это не было связано ни с какими травмами или болезнями. Просто, так было легче выживать в относительном здравии, не тронувшись умом. Абстрагироваться от вездесущей реальности в нужный момент, не впадать в истерики и конвульсии – вот главная фишка Марины. Но многие знакомые считали это небольшим сдвигом в её поведении.
В мозгу быстро и живо представилась очередная картина счастья, как это делалось не раз, в особенно трудные моменты жизни.
Ей представился вечер. Она идет по самой центральной улице города, горящей рекламами ресторанов и бутиков. На высоких каблуках, в элегантном дорогом платье, поверх которого накинуто пальто из дорогущей тонкой шерсти. На голове красивейшая шляпа, а в руках пакеты с одеждой, купленной только что в магазине. Дует теплый ветер в лицо и все естество Марины благоухает и светиться счастьем. Прохожие оборачиваются вслед: мужчины с восхищением, а женщины – с завистью. Даже лупоглазые чау-чау и крошечные той-терьеры повыскакивали из карманов и сумок хозяек и заскулили от непередаваемого восторга. Спокойной походкой самодостаточной женщины подходит она к крутому большому автомобилю, припаркованному неподалёку. Дверь ей открывает подбежавший услужливый водитель в униформе. На голове у него картуз с лакированным козырьком, на груди звенят и переливаются золотистые аксельбанты. Он помогает сесть в автомобиль, загрузив покупки в необъятный багажник.
– Любимая, я так по тебе соскучился! – слышит она низкий бархатный мужской голос из просторного салона авто.
Ее нежно обнимают сильные руки любимого мужчины и его тёплые нежные губы останавливают поток её оправдательных слов.
– Я приготовил тебе сюрприз, дорогая. Давай только возьмём с собой детей – они будут рады…
– Да, чёрт побери, ведь я не предупредила детей,– промычала Марина.
Тут комиссия врачей перестала переговариваться и со страхом посмотрела на увеличивающиеся глаза больной. Им показалось, что мутные яблоки глаз пациентки сейчас повыскакивают из глазниц и больная не успеет узнать о той удаче в лице профессора Строкова Е.Е., который должен стать её лечащим врачом.
– У вас есть просьба, какое-то желание? – заинтересованно спросил самый представительный в затемнённых оптических очках.
–Так спрашивают лежащих на смертном одре, как мне кажется. По крайней мере, я так это в фильмах видела – стукнуло молотком в просветвляющемся мозгу госпитализированной. Но она выпалила совсем другое.
–Да, есть,– как можно энергичнее ответила Марина. – Мне нужен телефон, позвонить домой детям и, очень прошу, зеркальце.
–Хорошо, – ответил затемнённый. – Этим займется сестра,– добавил профессор, поправив очки и проплыв к выходу из палаты. Также плавно за ним вся комиссия стройным рядом продефилировала в коридор.
Весь ужас состояния Марины был в том, что дети, ее родные дети остались одни и в полном неведении о ней. Да, она была обладательницей двух взрослеющих неглупых детей. Старший отпрыск уже заканчивал вуз, а младшая дочь училась в колледже. Семейного положения не было никакого. Разведена несколько лет назад по собственной инициативе, так как надоела формальная жизнь, когда уже ничего не связывает, даже дети и секс. А секс – в первую очередь. Муж особенно и не сопротивлялся, и казалось, что очень этому обрадовался, как будто сам давно хотел, только стеснялся об этом сказать. Может быть и так, Марина не расспрашивала его, тем более что он не стал допытываться причин её такого кардинального решения.
Все произошло само собой, не трагично – без скандалов, взаимных упрёков и обвинений. Суд, вообще, оказался юридически быстрым, пятиминуткой «Хотите- не хотите, согласны- подпишите». Неторжественное вручение бумаг. «Отныне объявляю вас немужем и неженой» тоже не было. Полька «Бабочка» не играла и водку по стаканам не разливали. Все это осталось на совести разведённых.
А эти разведённые – уже не ячейка общества. Они весьма скупердяистые товарищи. Друзей не приглашают, чтобы отпраздновать такое событие. Да, событие. Не каждый день происходят разводы. Может быть, это на всю жизнь. Оставшуюся. Но что было, то прошло. Пожелали друг другу удачи, здоровья. Все вполне культурно и гуманно.
Дети восприняли развод родителей спокойно. Примеров у друзей было выше крыши.
Трёхкомнатную квартиру пришлось разменять. Двушка досталась Марине с детьми, ему перепала однокомнатная. Марина только после переезда ощутила свободу жизни, хотя если честно, муж никогда не довлел над ней. Но тягостная атмосфера, натянутые отношения создавали последнее время некомфортную обстановку в семье. Сейчас стало труднее в материальном плане. А бывший особенно не интересовался жизнью своих детей и, давая раз в полгода им на карманные расходы, он считал свой долг выполненным. Приходилось, по большей части, тянуть всё одной.
Иногда наступали особенно тяжелые периоды в её жизни. Она называла такие моменты «песнь одинокой волчицы»– это, когда оставалось только выть на Луну, чтоб совсем не свихнуться. Но потом, после нескольких минут слабости, она собирала рваную волю в кулак и шла дальше. Она не могла позволить себе долго раскисать. Марина прекрасно понимала, что такую жизнь выбрала для себя и никто в её бедах не виноват. Кроме неё самой одной.
Одна плюс дети. Иногда короткие, если можно так назвать, романы скрашивали ее досуг. Но Марина не стремилась поддерживать отношения с родом яйцеголовых, так как первая составляющая часть этого слова присутствовала в обладателях сперматозоидов, а вот с содержимым в голове у них была напряжёнка.
Нет, она нисколько не была мужененавистницей, даже наоборот. Только не было того экземпляра, за кем хотелось бы пойти, куда бы он не позвал, увёл, увлек, или просто уволок. Может быть, Марина ходила не там, где они водятся. Может быть, не на тот транспорт садилась и не в то время. Может даже, не на тех рынках и в магазинах носилась она, выпучив глаза от неподъёмных сумок. Может быть…Но это неизвестный науке факт. Не пересекались её дороги с таким мачо, рыцарем, богатырем, вельможей или, просто, мужчиной мечты. Вероятно, их дороги были в этом мире параллельны.
Бывший муж показывался на глаза редко. Было это не из-за боязни упреков в свой адрес. Просто (будем звать его простым словом «бывший») бывший имел своё небольшое дело и это самое дело только иногда приносило доход. А если нет денег, считал бывший, то и показываться незачем. Вообще, Марина была с этим полностью согласна и поэтому они не очень часто виделись, чему каждый, тайно в душе, был очень рад.
Поставить на ноги и обеспечить всем необходимым двух взрослеющих деток для одной женщины было непосильным делом. Поэтому близкие, совсем близкие родственники, мама и родная тетушка, помогали ей, как только могли.
Самые дорогие и горячо любимые Марине женщины, жили совсем в другом регионе, но, тем не менее, поддерживали тесные отношения с ней постоянно. Слали издалёка деньги, продукты, одежду, советы, что особенно ценно, и ещё помогали своим присутствием, то есть гостеванием. Тогда в двухкомнатной квартире Марины жизнь кипела, в основном, на кухне.
Жарка, парка и прочие вкусности готовили тетя и мама, а Марине с детьми оставалось только всё это поглощать. Причем, поглощение происходило вне зависимости от времени суток и желания поесть. Было слово «надо». Маринка поддерживала компанию трапезников, но после убытия родственников восвояси, и встав на весы, она всегда, постоянно, каждый раз приходила если не в ужас, то в ступор от набранных килограммов. Это повторялось из раза в раз с завидной регулярностью. На жёсткую, то есть для себя жестокую диету, Марина не то чтобы сесть, присесть не могла. Не от того, что не было силы воли из-за огромной любви к еде. Ничего подобного. Просто длительные диеты сказывались на настроении и упадке сил, что она себе позволить не могла, ведь надо было многое успевать делать – больше некому.
Марина могла себе позволить лишь разгрузочные дни. Поэтому, процесс похудения и обретения прежних форм был достаточно долог. Она была, как говорят, в теле, с формами. Да, тела было достаточно. Мужики в порыве страсти, когда из мозгов выплёвывается всё, что было накоплено годами интересного, энциклопедического, нежного и, как им казалось, умного, напевали ей много хорошего о тех прелестях, которое оно, её тело, таит и потихоньку раскрывает. И вот, имея своё собственное мнение, подкреплённое хвалебными речами противоположного пола, Марина не страдала комплексами и смело носила свой пятидесятый, ну может быть точнее будет пятьдесят второй, упругий размер.
–Да,– говорила она себе и, может быть, кому-то ещё. -Да, да, я не худа. Меня можно ущипнуть – и не уколешься, погладить – и не сломаешь кисть руки. А как колышется моя попка, когда по ней слегка шлёпнешь! А грудь, боже мой, какая у меня грудь!..
Грудь тоже была хороша и простых человеческих слов восхищения здесь недостаточно, так как это надо было видеть.
Аппетитна во всех отношениях и положениях, только не все это понимали.
Ну вот, пожалуй, и весь краткий портрет героини, тем более что уже пора вернуться в настоящее время, в больницу.
Врачебный обход уже закончился, и Марина с нетерпением стала ждать разрешения медсестры на звонок не другу, конечно, а деткам. Прождав, как ей показалось, целую вечность, она вскочила с кровати и, накинув страшно-цветной халат, засеменила по коридору в поисках телефонной связи. Кое-как найдя сестринскую комнату, она спросила, сидящую там девицу, откуда можно позвонить. Та, набитым до невозможности чем-то ртом, изо всех сил постаралась было внятно объяснить, но после нескольких попыток, сдавшись обстоятельствам, махнула рукой куда-то неопределённо вдаль. Наконец, поиски Марины увенчались успехом и у стола охраны она выпросила телефон. Позвонив наследникам, каждому поочерёдно, она успокоила их и сказала, что скоро будет, поэтому к ней приезжать не нужно. На самом деле, когда отпустят её домой она и не знала точно.
Так и просидела вся в думах до больничного обеда. Поковырявшись в какой-то прозрачной похлёбке, громко названной рассольником, Марина решила слопать кусок хлеба, заедая его массой в панировке, отдалённо напоминавшей котлету, и то только благодаря знакомой форме. Запив это чем-то подслащенным в стакане, Марина побрела вся в сомнениях и мысленных муках в палату. И тут, как черт из табакерки, на её пути возник светлый образ профессора Строкова Е.Е, того самого в затемнённых очках. Он обрадовано взмахнул руками и воскликнул укоризненно:
– Больная, где же Вас носит? Вы мне очень нужны!– и усилием своих цепких рук запихнул её в ближайший кабинет.
Профессор плотно закрыл за Мариной дверь. Он постоял у двери, как бы прислушиваясь, и затем приглушённым голосом сказал:
–У Вас, дорогая моя, как-то не очень хорошо с сосудами в голове и вообще,– тут он повертел пальцем у своего виска, подошел к столу и в отрешенной задумчивости сел. Помолчав несколько секунд, сказал почему-то грустно:
–Вам надо подлечиться. Поэтому я назначил лечение и через пару дней, я думаю не больше, выпишем Вас. Надеюсь, всё будет нормально, но доводить себя до такого состояния, в котором Вы поступили к нам, категорически нельзя.
Говоря эти слова, он состроил презрительную гримасу и как-то очень подозрительно поглядел на Маринку. При этом его руки что-то нервно искали под крышкой стола. Сказав всё это, он вдруг замер. Его щупальца что-то, наконец, нашли. Он юркнул под стол, и оттуда, сдавленным голосом, приказал больной возвращаться в палату.
И вот тут-то всё и началось. Какие-то баночки для анализов, капельницы, уколы, таблетки и микстуры, заглядывания в нос, рот и прочие отверстия, благо их не так много. Разглядывания белков честных глаз, постукивания по телу и ногам, присоски и примочки к голове и груди. За всю свою тихую жизнь Марина не испытывала такого жуткого интереса к своей скромной персоне. Единственным большим и сильным желанием было скорее дёрнуть отсюда к себе домой на свой любимый диван, к вышиванию крестиком. Именно, вышивание крестиком. Рекомендуется всем. Это действенная релаксация. Упражнения в подсчете клеток на ткани и протыкание ее иглой очень успокаивало эмоциональную натуру Марины. А так как эмоций в бурлящем её мозгу было предостаточно, то и вышивание продвигалось довольно успешно. Было вышито много разного. Поначалу все работы вставлялись в деревянные рамки и ими украшались стены квартиры. Затем это стало как спорт, появился азарт. В конце концов, работ стало достаточно много и они все просто складывались, как говорится, до лучших времен.
Со временем энтузиазм к вышивке угас, но как приятно, порывшись в ящике комода, случайно найти это завалявшееся увлечение. Смотреть на работу с любовью и нежностью, как по давно утраченному, но все равно, родному.
Промаявшись так два дня в больнице, получив массу дырочек от капельниц и уколов, излеченная до невозможности Марина приготовилась к выписке. С самого раннего утра она не находила себе места, то и дело поглядывая на часы. Как будто время от этого пролетит быстрее. А оно – время, тянулось как свежая карамель и абсолютно никуда не торопилось.
Получив к полудню свои личные вещи с медицинским предписанием, она уже было направилась к выходу, как вдруг (уже в который раз «вдруг») окликнул её профессор и своим диагностическим голосом, не терпящим возражений, произнес покровительственно:
–Дорогая, если возникнут какие-то сложности,– тут он как-то сразу замялся, засунул руки в карманы халата и опять стал нервно что-то искать в них, – то обращайтесь ко мне, проконсультирую. Вот Вам мой телефон,– он протянул визитку. – На всякий случай – добавил он, опустив глаза.
Сказал и также вдруг исчез, оставив после себя лишь дымок.
–Какие сложности, какой такой всякий случай? И почему «дорогая»? Он что, ко всем своим пациентам так обращается? Странно как-то.
Все это возникло быстрым потоком вопросов в голове Марины, но также быстро испарилось, потому что она вернулась в живой реальный мир.
На воле, на воздухе приятно пахло прелой листвой, дул легкий нежный ветерок, в общем, на улице стояла прекрасная солнечная тёплая осень. Листья шуршали под ногами и было дикое, первобытное желание закричать от радости свободы, от ощущения, что всё самое плохое уже позади. Что сама жива и, как ни банально звучит, жизнь всё-таки прекрасна. Эмоции переполняли её. Впереди, надеялась она, ждет самое распрекрасное и удивительное.
Задорные маленькие дети бегали по тротуарам, поднимая ногами ворохи опавших листьев. Прохожие казались доброжелательными, радостно улыбаясь осеннему солнцу. Тёплый воздух ласково обнимал и ненавязчиво предлагал свой парфюм – смесь запахов опавшей листвы, остатков травы на газонах и городской пыли. Как прекрасен этот миг, как хочется запомнить его душой. Хотя это не верно, душа запомнить не может. Она, вообще, нейтральна. Без возраста и предпочтений, расы и пола. Это уже человек одевает сверху на нее чувства.