Indicator.ru
Автостопом по науке. 70 фактов из истории великих открытий
10
Затерянный мир в сердце Камбоджи
Крупнейший в мире храмовый комплекс, величественно отражающийся в трехкилометровом водном зеркале, разместившийся на флаге и гербе Камбоджи и вошедший в список Всемирного наследия ЮНЕСКО, Ангкор-Ват по виду напоминает что-то среднее между термитником и храмом Святого Семейства в Барселоне (см. раздел «Иллюстрации»). На самом деле, конечно, символическое значение такой формы иное: девять башен-лотосов, расположенных на ступенчатой конструкции площадью почти 200 гектаров (а считая ров 190 метров шириной и 3,6 километра длиной, не почти), как и многие индуистские храмы того периода, изображал мифическую священную гору Меру – обиталище богов в космологии индуизма и буддизма. Описываемая авторами древних религиозных текстов на санскрите высота этой горы составляла более миллиона километров, что практически равно диаметру Солнца.
Неудивительно, что и комплекс древней кхмерской столицы Ангкор поражает грандиозностью замысла и воплощения. Весь комплекс представлял собой карту звездного неба: сам город Ангкор-Тхом, который также называют Большим или Великим Ангкором, символизировал созвездие Дракона. Основанный в конце IX века Яшоварманом I, он скоро был переименован в Ангкор (что в переводе с санскрита и означает «главный город», «священный город» или «столица») и разросся в город площадью 200 км2 и с населением более 800 000 человек в период расцвета. По подсчетам ученых, только над постройкой водохранилища Западный Барай, построенного как отражение первозданного океана индуистской космогонии и заодно используемого для орошения рисовых полей, трудилось около 200 000 человек. А в одном из крупных местных храмов, Та-Пром, была найдена надпись, что ежегодно более 66 000 крестьян выращивали около 2000 тонн риса, чтобы прокормить 12 640 жрецов и танцовщиц, которые постоянно жили внутри. Возможно, поэтому сама просторечная вариация названия «Ангкор» звучит практически как «онгко», что буквально переводится как «рисовые зерна». Прибавление «Ват» к названию сооружения уходит корнями к палийскому «ваттху-арама» («место, где построен храм»).
По подсчетам ученых, только над постройкой водохранилища Западный Барай, построенного как отражение первозданного океана индуистской космогонии и заодно используемого для орошения рисовых полей, трудилось около 200 000 человек.
Ангкор-Ват никогда не был заброшенным в джунглях храмом. После падения империи кхмеров в XV веке там продолжали жить монахи, а ров охранял сооружение от вторжения буйной растительности. По одной из версий, те самые хитроумные ирригационные системы, сохранившие для нас наследие древних кхмеров, и могли способствовать превращению процветающего комплекса в памятник прошлого. Ученые из США, изучающие и работающие над восстановлением Ангкора, предполагают, что сами уникальные ирригационные сооружения, которые было крайне сложно поддерживать в рабочем состоянии при изменяющемся климате, и стали причиной его упадка. Примерно в то же время в Европе было затяжное похолодание, а в Центральной Америке цивилизация майя страдала от засухи. Не исключено, что и в Юго-Восточной Азии годы выдались неурожайными, что спровоцировало народные волнения.
По другой версии, упадок Ангкора вызвали распри местных феодалов еще до того, как тайское государство Аютайя покорило империю кхмеров. Мало кто видит завоевание города причиной его упадка. Местная знать и духовенство были теми, для кого построен Ангкор-Ват. Там же хоронили царей, и тут они, подобно египетским фараонам, не отказывали себе ни в чем, украшая храм тысячами скульптур, резных барельефов и других украшений. В их числе 2000 фигур апсар (небесных дев) и 8 гигантских панно на первом ярусе, изображающих ключевые сюжеты индуистской мифологии, например «Пахтанье Молочного океана» (тысячелетнее взбалтывание воды богами и демонами с целью обрести нектар бессмертия и освободить 14 драгоценных сокровищ) и «Битва на Курукшетре» (центральное событие «Махабхараты»). Резьбой в храме было покрыто все: колонны, перемычки и даже крыши, а одни из ворот настолько велики, что в них свободно можно было заезжать верхом на слоне. Возможно, цари и придворные, пользовавшиеся властью, способной возвести менее чем за 40 лет столь масштабное сооружение, и решили в какой-то момент обратить свои солнцеподобные лики к прибыльной морской торговле или просто построить новые храмы в честь самих себя, обделив вниманием старые святыни (что, кстати, было для древних кхмеров довольно характерно).
По другой версии, упадок Ангкора вызвали распри местных феодалов еще до того, как тайское государство Аютайя покорило империю кхмеров. Мало кто видит завоевание города причиной его упадка.
Первыми европейцами, увидевшими величественный камбоджийский храм, стали португальские монахи Диогу ду Коуту (1550 год) и Антониу да Мадалена (1586 год). Последний был весьма впечатлен этим зрелищем и назвал храм «таким необычным сооружением, что невозможно описать его пером, тем более что он не похож ни на одно другое здание в мире. У него есть башни и украшения и все тонкости, которые человеческий гений только может себе представить». Французский миссионер Шарль-Эмиль Буйево, следующий европеец, оставивший письменные свидетельства, добрался до Ангкор-Вата лишь в середине XIX века. Но по-настоящему открыл его для Запада Анри Муо, и произошло это 22 января 1860 года.
Француз Муо прожил всего 35 лет, но за это время успел поработать преподавателем французского в военной школе Санкт-Петербурга (пока его не пришлось отправить домой из-за Крымской войны), объехать с братом пол-Европы с фотокамерой. Выучиться орнитологии и конхиологии (науке о моллюсках, имеющих раковины), исколесить Сиам (так тогда называли Таиланд, берега которого и ныне омывает Сиамский залив), Лаос и Камбоджу. В Лаосе он стал одним из первых французов, посетивших эту страну, там же он нашел и свою смерть. Большинство источников в один голос твердит, что от малярии, и только французская Википедия уверяет, что от желтой лихорадки. Как бы то ни было, на месте его захоронения возле Луанг-Прабанга была воздвигнута небольшая гробница, которую можно найти и сейчас. Камбоджа (а через 30 лет и Лаос) стала колонией Франции, а открытый Муо для европейцев Ангкор-Ват стал одним из самых узнаваемых памятников Юго-Восточной Азии.
В своей книге «Путешествие в королевства Сиам, Камбоджа, Лаос и другие центральные страны Индокитая» («Voyage dans les royaumes de Siam, de Cambodge, de Laos et autres parties centrales de l’Indochine»), Муо рассказывает, что расспрашивал местных о том, кто мог построить эти храмы, которые он сравнивал с лучшими замками и храмами Европы, причем явно не в пользу последних. Местные жители отвечали, что либо их построили древние гиганты, либо ангелы, либо они возникли сами собой. Путешественник сокрушается, что люди не знают истории своей страны.
Первыми европейцами, увидевшими величественный камбоджийский храм, стали португальские монахи Диогу ду Коуту и Антониу да Мадалена. Но по-настоящему открыл его для Запада Анри Муо, и произошло это 22 января 1860 года.
Когда его взору впервые открылся величественный храм, он застыл в изумлении: «В лазурной глубине неба, в буйной зелени лесов, в своем незапланированном одиночестве, эти грандиозные линии элегантной и величественной архитектуры, казалось, с первого взгляда нарисовали мне гигантские контуры гробницы целого погибшего народа».
«В самом деле, можно ли вообразить, что архитектурное искусство, возможно, никогда не производило такой красоты, перенесенной в глубину лесов, в одной из отдаленнейших стран мира, дикой, неизвестной, пустынной, где следы диких животных изглаживают следы человека, где слышны только рычание тигров, хриплый рев слонов и крики оленей», – писал он, признаваясь, что это открытие стоило того, чтобы жить.
«Вид этого храма лишает рассудка, подавляет воображение, на него смотрят, восхищаются и, охваченные уважением, остаются молчаливыми. Ибо где найти слова, чтобы описать архитектурный шедевр, который не имеет и, возможно, никогда не будет иметь равных на планете? – писал он. – Золото, краски почти полностью исчезли со строения, это правда, не осталось ничего, кроме камней, но как красноречивы эти камни!». И соотечественники не могли остаться равнодушными к его восклицаниям и восторгам, поэтому все лавры первооткрывателя и достались этому экспрессивному путешественнику.
И в наши дни храмы Ангкора в целом и Ангкор-Ват в частности остаются визитной карточкой Камбоджи, хоть и не все они успешно сопротивляются разрушительному действию времени. Тот же Та-Пром, который после одной из частей фильма «Лара Крофт. Расхитительница гробниц» туристы стали называть храмом Анжелины Джоли, что предприимчивые камбоджийцы превратили практически в бренд, сейчас сдавлен корнями врастающих в трещины фиговых деревьев, которых еще называют «фикусы-душители» или «фиги-душители». С ними борются реставраторы, осторожно извлекая корни из камней и восстанавливая пострадавшие части сооружений из обломков с помощью компьютерных программ. Японцы уже воссоздали одну из разрушенных библиотек Ангкор-Вата, а самые масштабные работы ведутся на территории храма Бапхуон в центре Ангкор-Тхома.
Екатерина Мищенко
11
Честь шахматной короны
В 1957 году стоявший у истоков изучения искусственного интеллекта (и позднее лауреат Нобелевской премии по экономике) Герберт Саймон заявил, что не пройдет и десяти лет, как компьютер превзойдет человека в шахматах. И хотя потребовалось в четыре раза больше времени, это все же случилось. В начале 1996 года в показательном матче сошлись чемпион мира по шахматам и суперкомпьютер Deep Blue.
Гарри Каспаров (настоящая фамилия – Вайнштейн; фамилию матери он взял в 12 лет) в подробных представлениях не нуждается. Вундеркинд, начавший играть очень рано, он стал самым молодым чемпионом мира по шахматам. К началу матча с машиной ему было 32 года.
Для нашего героя это была не первая встреча с компьютером: он уже играл против программы Deep Thought (о ней чуть ниже) и одержал уверенную победу. После этого Каспаров заявил:
«Если компьютер сможет превзойти в шахматах лучшего из лучших, это будет означать, что ЭВМ в состоянии сочинять самую лучшую музыку, писать самые лучшие книги. Не могу в это поверить. Если будет создан компьютер с рейтингом 2800, то есть равным моему, я сам сочту своим долгом вызвать его на матч, чтобы защитить человеческую расу».
Небольшое отступление: сейчас компьютеры добились многого, например, искусственный интеллект уже записывает музыку, однако до книг еще не добрался.
Шахматная программа Deep Blue была разработана на базе появившейся в 1985 году в американском Университете Карнеги-Меллон программы ChipTest. Немного позже она была переработана в Deep Thought (название пришло из книги американского фантаста Дугласа Адамса «Автостопом по Галактике»). К тому времени ее разработчики покинули университет, и дальнейшая работа над проектом велась уже на базе IBM. Deep Thought уже могла побеждать на чемпионате мира по шахматам среди компьютерных программ, который проводится аж с 1974 года (кстати, первым победителем чемпионата стала советская «Каисса»).
Над всеми тремя американскими программами работал родившийся на Тайване Фэн-Сюн Сю. Чуть отступая от шахмат, расскажем: в 2007 году Фэн-Сюн предсказал, что в течение ближайших десяти лет компьютер сможет победить лучших игроков в го. Так и вышло: в январе 2017 года стало известно, что программа AlphaGo провела 50 выигрышных партий против сильнейших игроков в го.
Когда команда начала работу над новой программой, та получила название Deep Blue (дословно «Глубокий синий»). В нем обыгрывалось прозвище компании IBM Big Blue («Большой синий») и сохранялась преемственность с Deep Thought. Создателем книги дебютов для программы стал американский гроссмейстер Джоэль Бенджамин. В чемпионате 1995 года Deep Blue prototype заняла второе место.
10 февраля 1996 года в Филадельфии состоялась первая партия матча Deep Blue – Каспаров. Она же стала первой игрой компьютерной программы против чемпиона мира, в которой компьютер одержал победу.
10 февраля 1996 года в Филадельфии состоялась первая партия матча Deep Blue – Каспаров. Она же стала первой игрой компьютерной программы против чемпиона мира, в которой при стандартных условиях компьютер одержал победу. В следующих пяти партиях матча человек одержал две победы, потерпел одно поражение и дважды игроки согласились на ничью. Таким образом, свой титул человек защитил.
В этих играх фигуры по указанию программы передвигал оператор, обычно им был Фэн-Сюн, а вот решение о признании поражения или соглашения о ничье принимал шахматист – Бенджамин.
В мае 1997 года состоялся матч-реванш. И тут-то все пошло не так. В первой же партии программа сделала странный ход, который потом объяснили сбоем программы, обученной в подобной ситуации поступать так, чтобы не ухудшить свою позицию. Каспаров же, как утверждается, принял этот ход за проявление превосходства «мышления» машины.
В ходе матча человек обвинил команду Deep Blue в мошенничестве. По его мнению, она играла слишком неровно для машины – не помогал ли ей иногда человек? Однако позднее Каспаров писал: «В ходе работы над книгой я много работал, анализировал игру современных программ и изменил свое мнение. Я не стану признаваться в любви IBM, однако мое уважение к команде Deep Blue выросло, а оценка моей собственной игры, как и работы программы, упала. Сегодня я могу купить шахматную программу для ноутбука, и она легко победит Deep Blue».
Матч завершился поражением Каспарова со счетом 3 1/2: 2 1/2, что сделало Deep Blue первой программой, по всем правилам обыгравшей сильнейшего на тот момент шахматиста-человека.
В 2003 году Каспаров сыграл против другой программы, израильской Deep Junior, предназначенной для персональных компьютеров, и свел матч к результату 3:3. Осенью того же года он провел матч с немецкой Deep Fritz, и опять вничью. (В 2007-м эти две программы уже играли друг против друга – победил Junior). В 1990-х и 2000-х годах Каспаров сам участвовал в создании нескольких шахматных программ, носящих его имя.
Хотя вначале шахматные программы были просты, и человек их легко побеждал, время сделало свое дело. «В мире шахмат пешка может выйти, если тренируется, в ферзи!»
Алёна Манузина
12
Огонь, вода и медные трубы Ефима Никонова
Бывают истории удачных изобретений, когда они начинают применяться и скоро становятся неотъемлемой частью нашего мира, как радио Попова и Маркони или телефон Белла. Но за ними почти всегда стоит призрачная вереница менее удачных прототипов, иногда нелепых, иногда забавных, иногда заставляющих улыбнуться наивности конструктора. Историю их полезно изучать хотя бы для того, чтобы видеть, как движется живая человеческая мысль, горячей капелью стучась понемногу в ледяное равнодушие мира, пока оно не начинает поддаваться и трескается. Но встречаются и те скромные, малоизвестные изобретения, чертежи которых исчезли, а создатели погибли, так и не добившись своего. Как, например, случилось с сеялкой Элиакима Спунера или подводной лодкой Ефима Никонова, не изменивших хода технической эволюции, но бывших плодами мысли не менее смелой и яркой, чем те, на долю которых выпало больше везения.
История подводных лодок уходит корнями в древность: по некоторым источникам, строить нечто похожее на водолазный колокол пытался еще Александр Македонский.
Первым успешно функционировавшим под водой судном стало творение голландского физика и механика Корнелиуса Дреббеля, работавшего в Великобритании при дворе Якова I Стюарта. Дреббель был плодовитым изобретателем: помимо нескольких прототипов и построенного в результате из дерева и кожи диковинного судна, в 1620 году несколько раз триумфально погружавшегося в мутные воды Темзы и всплывавшего на поверхность на глазах тысяч пораженных лондонцев, он также сконструировал первый инкубатор для цыплят, ртутный термостат, а по мнению Христиана Гюйгенса, даже первый составной оптический микроскоп. Но все успехи удивительного механизма, способного выдерживать 12 гребцов и трех офицеров (по некоторым данным, там успел поплавать и сам король) и даже поглощать выдыхаемый пассажирами углекислый газ с помощью специальной жидкости, рецепт которой, к сожалению, не сохранился, не впечатлили Адмиралтейство. Изобретение казалось лишь диковинной игрушкой, и поэтому развивать эти проекты не стали.
Идея о военном применении подводных лодок впервые пришла Леонардо да Винчи (если бы Дреббель об этом знал, его проект воодушевил бы англичан гораздо больше). В 1634 году французкий физик и философ Марен Мерсенн даже написал сочинение о том, как должны строиться подводные лодки. Он советовал делать их медными, по форме похожими на рыб (обтекаемыми), освещать изнутри фосфоресценцией (чтобы горение не лишало людей кислорода), а воздух подавать через специальные трубы.
Первым успешно функционировавшим под водой судном стало творение голландского физика и механика Корнелиуса Дреббеля, работавшего в Великобритании при дворе Якова I Стюарта.
К сожалению, всеми этими прекрасными советами и опытом предшественников сын крепостного плотника (и потомок целой столярно-плотнической династии с Валдая, строившей Новый Иерусалим под руководством патриарха Никона) Ефим Никонов не владел: он был неграмотен и необразован. Зато свое ремесло он знал отлично. Никто не знает, как и когда впервые ему пришла мысль построить его «потаенное судно». Первые попытки сделать это самостоятельно он предпринял в 1718 году в подмосковном селе Покровское, на прудах ирригационной системы, выстроенной некогда для боярина Бориса Морозова, наставника царя Алексея Михайловича. В том же году неграмотный плотник обращается к писцам, чтобы те написали челобитную к самому царю о том, что «сделает он к военному случаю на неприятелей угодное судно, которым на море, в тихое время, будет из снаряду разбивать корабли, хотя бы десять, иль двадцать, и для пробы тому судну учинит образец». То ли из-за крючкотворства чиновников, то ли из-за занятости Петра письмо так не было прочитано, но в архивах сохранилось. Но отсутствие ответа не остановило изобретателя-самоучку: год спустя он диктует письмо государю снова, жалуясь на нерадивых «людей чиновних, дьяков и старост» и обещая построить судно, способное плыть «потаенно и подбити под военный корабль под самое дно». На этот раз затея удалась: царь, который незадолго до того занимался проектами по подъему затонувших частей пораженного молнией корабля «Нарва», приказал перевести умельца в Санкт-Петербург, и, когда Никонов лично объяснил ему принцип работы своей конструкции, назначил плотника «потаенных судов мастером» при Адмиралтействе. Он посоветовал для начала, «таясь от чужого глаза», создать действующую модель судна, «не в такую меру, каким бы в море подойтить под корабль, но для показания в реке и испытания», и приказал выдавать ему все необходимые строительные материалы и присылать работников.
31 января на этот проект завели дело № 54 «О строении села Покровского Ефимом (сыном) Прокофьевым потаенного судна модели и об отпуске на строение лесов, разных материалов и припасов», которое также сохранилось в архиве Адмиралтейства, а 11 февраля было начато строительство. На него ушло «досок пильных сосновых три сажени, сала говяжьего для пропитки досок – два пуда; сала для осмоления корпуса – 4 пуда; холста – 40 аршин; полотна – 20 аршин; кож бхотных [тюленьих] – три штуки; медный котел в полведра; труба медная – одна; проволоки медной – три фунта; досок оловянных с 500 отверстиями тоньше волоса длиной два фута и шириной в один фут – 10 штук». Из этих материалов, как предполагают историки, можно было сделать подлодку длиной около шести и диаметром чуть больше двух метров. Помещалось туда четыре человека. Проект получил название «Морель».
Модель была построена на Обер-сарваерской верфи в Санкт-Петербурге и спущена на воду летом 1721 года. Испытания прошли не слишком удачно, однако император повелел изготовить полномасштабный образец корабля, что и было сделано уже на Галерном дворе. Поскольку «потаенное огненное судно большого корпуса» отвечало своему названию еще в процессе строительства и о его существовании практически никому не было известно при дворе, чертежи не сохранились (возможно, из-за строжайшей секретности их и вовсе не было), и сейчас трудно реконструировать детали его устройства. Но по описаниям, первое из которых появилось в декабрьском номере «Московского телеграфа» 1825 года, и по квитанциям на строительные материалы в Адмиралтействе можно представить основные принципы работы первой российской субмарины. Так, упоминание об участии бочаров в сборке «Морели» свидетельствует о том, что корпус корабля был подобен бочке (см. раздел «Иллюстрации»).
Функционировало «потаенное судно» так: для погружения вода набиралась в специальную цистерну для балласта, потихоньку вытесняя воздух в отсек, из-за чего давление там повышалось, частично компенсируя разницу с давлением воды. Емкость заполнялась медленно и равномерно благодаря отверстиям толщиной в волос в оловянных «досках». При откачивании воды поршневой помпой лодка должна была подниматься, вместо двигателя в ней были весла, а наблюдать за уровнем воды предлагалось через иллюминаторы.
Но на этом Ефим Прокофьевич не остановился, он подумал и о боевых качествах корабля, которые позволили бы ему участвовать в настоящих сражениях. Мастер предложил установить на лодку шлюзовую камеру, чтобы оттуда могли выходить водолазы в скафандрах из тюленьих кож: «Надлежит сделать на каждого человека из юхотных кож по два камзола с штанами, да на голову по обшитому деревянному бочонку, на котором сделать против глаз окошки и убить скважины свинцом и лошадиными волосами, и сверх того привязано будет для груза к спине по пропорции свинец и песок, и когда оное исправлено будет, то для действия к провертке и зажиганию кораблей сделать надобно инструменты особые».
31 января на проект завели дело № 54 «О строении села Покровского Ефимом (сыном) Прокофьевым потаенного судна модели и об отпуске на строение лесов, разных материалов и припасов», которое также сохранилось в архиве Адмиралтейства. Проект получил название «Морель».
Саму подлодку Ефим Никонов сначала хотел снабдить орудиями, но затем, поразмыслив, решил вооружить «огненными медными трубами». Он попросил выдать ему десять труб и начинить их селитрой и порохом, чтобы они могли действовать по принципу «греческого огня», извергая зажигательную смесь на корабли противника. Судно должно было незаметно подплывать и поджигать их, выставляя трубы на поверхность.
Новый прототип судна, уже в натуральную величину, был построен к осени 1724 года. При спуске на воду весла не могли поддержать его на плаву, оно погрузилось слишком быстро, ударилось днищем о дно и получило течь. Петр приказал починить и доработать подлодку и повелел, чтобы Никонову «никто конфуза в вину не ставил». Плотник с энтузиазмом взялся за дело, но уже 25 января 1725 года царь умер, и изобретатель остался без покровительства. В результате к лету лодка была отремонтирована, но при очередных испытаниях снова дала течь. Последний спуск на воду произошел в 1727 году, но и он закончился неудачей. Никонов понимал, что конструкции требуется серьезная доработка. Однако сам плотник не владел теоретическими знаниями и не умел производить нужные расчеты. Получи он достойное даже по тем временам образование, поддержку ученых, и история российского кораблестроения могла бы повернуться иначе, но Адмиралтейство после смерти Петра было непреклонно. Коллегия предъявила изобретателю обвинения в бесполезной трате строительных материалов, и талантливого самоучку разжаловали до обычного плотника и отправили на Астраханскую верфь. Последний раз его фамилия упомянута в 1735 году, в списке распущенных после закрытия верфи работников. Бросил ли впоследствии Ефим Никонов свои мечты о потайном подводном корабле и зажил ли спокойной семейной жизнью, закончил ли свои дни в каком-нибудь кабаке, проклиная печальную долю, это мы вряд ли когда-нибудь узнаем.
Зато мы точно знаем, что в этом же году заканчивает свое образование в Славяно-греко-латинской академии другой крестьянский сын, который еще покажет всему миру, что выходец из народа может быть не менее способным, чем любой знатный человек, и что начинания Петра I не пропали даром.
Екатерина Мищенко