Илья Воробьев
Маска падшего

– М-мою маму оскорбил и ударил п-пьяница. Теперь она б-больна чем-то, что вызвал этот уд-дар. Н-никто не может объяснить, что с ней, и что-либо сделать. Она скоро умрёт…

– И все лишь равнодушно глядят на её увядание?

– Она не равнодушна, – кивнул Томас в сторону Хелены, обеспокоенно оглядев её с ног до головы.

Та стояла на коленях, залитая слезами, но продолжала говорить в трубку и кого-то в чём-то убеждать.

– Однако толку маловато, я погляжу.

Эти слова, и эта покорная поза девушки! Томас вдруг вспылил по-настоящему! Встал и со всего размаху ударил фонарный столб, разбив костяшки до крови. И закричал от боли, – но не от боли в руке! Чувствовал он, как пелена отчаяния застилает глаза, слышал уже свист в голове и чей-то фантомный хохот!

– Почему?! Почему всё так? – закричал он, облокотившись на парапет. – Что сделала моя мать? Что сделал я, что сделала Хелена, чем заслужили мы всё это?!

– Не самый умный вопрос, – усмехнулся старик, забавляясь наивностью юноши.

– Так ответьте на него!

– С превеликим удовольствием. Видите ли, вы и ваша дама страдаете лишь из-за своих чистых сердец и из-за ваших связей с сей несчастной женщиной. А она… стало быть, она сие заслужила.

Томас отшатнулся, с ужасом поглядев на циничного старика, чьё лицо сейчас выражало философическую задумчивость. Тот понял по затянувшемуся молчанию, что вымолвил нечто странное для собеседника.

– О! Вы меня, должно быть, неверно поняли. Понимаете ли, смерти не бывают случайными. Замечали ли вы – а уж наверно замечали, только, быть может, не давали себе отчёта, – что добрые и высокоморальные люди долго не живут, тогда как убийцы и истинные ничтожества здравствуют с завидным сроком. Напрашивается вполне закономерный и очевидный вывод о том, что каждому за что-то воздаётся соответствующе. Я скажу больше: жизнь награждает людей смертью по их мировоззрению и по их деяниям.

– Бред! – Томас рухнул на скамью, согнулся в три погибели и стал зачем-то рассматривать свои длинные пальцы. Голос его задрожал. – Что вы понимаете… если даже не в-видели, как умирает человек…

– Гм, позвольте, я сего не молвил, – покачал головой незнакомец, странно улыбаясь. – Смертей я видел множество, но только не родных людей. И тем лучше для мыслителя, я вам скажу, – меньше субъективизма в мыслях.

– Е-если вы мыслитель, тогда с-скажите: где это всё н-началось?..

– Это? Войны, смерти и жестокость? Сего и я не могу знать. Но полагаю, что причина там же, где причина всех войн – в правителях. Они организуют войны, а войны причиняют людям боль, делая их жестокими и заставляя их причинять боль другим.

– Жестокими людей делают не только войны, – окрепшим голосом отрезал Томас, чётко видя перед глазами Венделя.

Тут он заметил приближающуюся Хелену.

– Как знать, – покачал головой старик и тоже обратил внимание на девушку. Глубокие проницательные глаза его приняли удовлетворённое выражение. – Думаю, мне пора. Разрешите узнать ваши имя-фамилию, молодой человек. Уж больно вы мне понравились!

– Т-томас Айл, – мрачно сообщил студент, вперив безнадёжный взгляд под ноги.

– Приятного вам вечера. Искренне желаю вашей матери поправиться, – попрощался незнакомец и медленно побрёл туда, откуда пришёл.

Как раз в то время, как он скрылся за углом, Хелена, совершенно подавленная, с заплаканными глазами подошла к своему другу и скромно остановилась перед ним, повесив голову. Томас молча встал; пустые глаза его замерли на её лице.

– Прости… – только и смогла она выдавить своим сорванным голоском.

Слезинки потекли рекой по её красным щекам. И друг её, ничего не говоря, медленно зашагал в ту сторону, где скрылся незнакомец, – туда, куда они с Хеленой шли изначально. Затем, как бы нехотя, поманил её рукой.

Она отправилась за ним, и так и прошли они, безмолвные, безжизненные, ещё несколько сот метров, пока не дошли до небольшой, совершенно безлюдной площади. Здесь какие-то хулиганы снесли часть парапета, и теперь случайный пьяница мог оступиться и свалиться на крутой бетонный склон, который резким клином входил в воду, в одну из самых глубоких и тёмных частей реки. Побагровевшее от гнева солнце наполовину скрылось от глаз людских, вино стекало постепенно со зданий и людей, сменяясь тёмной вуалью прохладной летней ночи.

– Прости меня, Томас, – вновь, собравшись с силами, вымолвила Хелена.

Тот лишь покачал головой:

– Мне не за что с-сердиться на тебя. Т-ты ни в чём не… А-а?..

Взгляд Томаса, полный страха, упал на группу совсем не мирного вида людей, что словно прятались от кого-то в тенях зданий и стоящего тут же памятника. Их было человек пятнадцать, и все наряжены то в порванную военную форму, то в чёрные лохмотья; все крепко сложены и у каждого в руке по кастету. У кого-то за поясами виднелись ножи.

– Ребята! – крикнул грубым голосом здоровый плотный мужик, что стоял прямо за скульптурой посередь площади, ближе всех остальных.

Надо сказать, внешностью обладал он примечательной: контрастные голубые глаза, зализанные русые волосы до плеч, высокое лицо, широкий костлявый подбородок, растрёпанные усы, борода и уродливый шрам, что пересекал правый глаз, каким-то образом ещё видящий, ото лба до рта.

Несколько человек кобрами вылетели из теней. Один моментально вмазал Томасу кастетом, чудом не выбив зуб, ещё двое окружили его и стали избивать. Остальные прицепились к Хелене, точно пчёлы к меду: толкали её под резкий хохот, били, рвали волосы, силком ставили на колени, срывали понемногу одежду.

– Габриэль! – подобострастно, как бы зазывая, окликнул один бандит голубоглазого командира, что с нескрываемым удовлетворением наблюдал за жестокой сценой.

– Мрази! – плюясь кровью, выдавил неузнаваемым от ярости голосом Томас и снова получил кастетом по скуле.

Лицо его в синяках, от очков ничего не осталось, как и в тот раз, и одежда заляпана пятнами его крови. Себя не контролируя, ведомый лишь гневом и страхом потерять любимую, ухитрился он ударить одного из бандитов и даже попытался применить какой-то борцовский приём. Но бандит легко вырвался, достал из-за пазухи нож и вонзил его в плечо студента.

Отшатнулся Томас. Адский жар ударил по всему телу, глаза заволокло тёмной пеленой. Покачнулся он и понял, что падает. Мелькнула гневная мысль в его горящей голове, и схватил он бандита за руку в то мгновенье, когда потерял равновесие и впереди оказалась кровавая в пылу заката бездна воды!

Свалились оба вниз, через дыру в парапете, и покатились кубарём, умудряясь при том ещё бороться. Запаниковавший бандит пытался ещё раз вонзить сталь в обречённого студента. Вдруг Томас с непонятно откуда взявшейся силой надавил на руку неприятеля и проткнул бандитское сердце его же собственным ножом!

На склоне был небольшой выступ, где едва мог уместиться человек. На этом выступе и остановилось бездыханное тело разбойника, а Томас пролетел дальше и с шумом рухнул в багровую воду.

И тело его недвижимое понесло рекою…

– Томас! – завизжала Хелена.

Она почувствовала, как что-то в ней разлетелось вдребезги подобно хрусталю. Шипящий ужас обвил её душу змеёй и приготовился проглотить целиком.

– Подонки! – раздался окрик.

Камень влетел в затылок одного бандита у дыры и столкнул того вниз. Убийцы взглянули туда, откуда слышался крик, – там, в плотной тени заброшенного магазинчика, стоял силуэт, статный, мужественный и как бы вызывающий врага на поединок.

Голубоглазый кивнул раздражённо, и десятка преступников рванула за силуэтом, что тут же решил улизнуть во дворы, столь, по-видимому, ему знакомые.

И едва они исчезли в бездне переулков, как с другой стороны выглянул ещё один силуэт. Только и успел приметить гостя командир, как грянул гром и пуля пробила руку его насквозь.

– Сваливаем! Дьявол дери этого ублюдка!.. – выругался голубоглазый.

Живо оставили они девушку в покое и побежали туда, откуда явилась несчастная пара. К этой минуте явился третий силуэт и тоже начал стрелять по преступникам. Поразили пули двоих, да задержать не сумели.

Силуэты вынырнули из тьмы и бросились к Хелене. Это Александр и Артур, что по чистой случайности оказались рядом, когда небо разрезали мучительные крики.

– Хелена, цела? – грубым от волнения голосом спросил Александр.

Хелена не слышала слов. На её почти оголённом теле светились синяки, блестели жуткие, кровоточащие раны.

– Томас!.. – пролепетала с плачем она. Лицо исказилось горем. С последними силами указала девушка на дыру в парапете, съёжилась затем на багровой брусчатке и безутешно зарыдала.

Александра перекосило от страха. В таком скованном состоянии не был он никогда. Могильный холод окутал тело, и мелкая дрожь взялась лихорадочно бить его. Примерно то же ощущал Артур, и то же вскорости, узнав о случившемся, испытал Вендель (уведший тех головорезов). Каких усилий стоило Александру приказать своим ногам сделать хоть шаг!

Медленно, дрожа, подошёл он к пропасти и глянул вниз. Там лежало лишь бандитское тело, а от него к воде тянулся жуткий тёмно-алый след, отдающий блеском в последних лучах разгневанного солнца.

Стало ясно – Томас Айл, студент Медицинской академии, погиб.

Глава 4. Вайтмуны

Июнь, 52 г. ПВ.

Тот вечер произвёл немало шума и способствовал огромному переполоху, что продолжался целую неделю. Много всего было сделано, да только мало что было узнано. Перво-наперво, потрясённую Хелену положили в больницу её дяди, констатировав тяжкие телесные повреждения. Это дало возможность ей восстановиться и прийти в себя после тех поистине ужасных событий, а её родным – всегда быть рядом. Группа бандитов с голубоглазым Габриэлем во главе словно испарилась – найти её следы не удалось ни в одном переулке, ни в одном мусорном баке. Вендель вернулся в целости, успешно обведя вокруг пальца головорезов, которые тоже, впрочем, затем куда-то исчезли. Наконец, ГОБом оперативно был снаряжён отряд водолазов, прочистивший всё дно реки в радиусе десяти километров от города. Результат немало удивил всех – тело Томаса найти не удалось.

Александру, который позже раздумывал над всем произошедшим, казалось странным то, что известный своей безалаберностью ГОБ сумел с необычайной для него скоростью подготовиться к подобной операции только для того, чтобы отыскать тело одного-единственного юноши, хотя известно доподлинно, что ежедневно в реке этой тонут не менее трёх человек – кто от отчаяния топится, а кого-то топят другие. Исчезновение же тела студента, надо сказать, Александра не удивило совсем, потому как при определённых условиях труп могло отнести и на большие расстояния от города; конечно же, нельзя забывать и про некомпетентность стражей правосудия.

Теперь о самом Александре: черноволосый парень сидел в этот пасмурный выходной, неделю спустя, в клинике Освальда Вайтмуна, возле палаты Хелены, дожидаясь разрешения на визит. Рядом расположился пакет с фруктами и лимонадом. Сидел студент на белоснежной скамеечке, возле самой двери, находясь в широком, хорошо освещённом коридоре с голыми серыми стенами. Людей было не протолкнуться. Везде суета, стоны и охи, у дверей немыслимые очереди, и в каждом закоулке, в каждой щели стоял один и тот же отвратительный запах – смесь кровяной вони и вечного лекарственного аромата.

Трудно сидеть на месте более часа, когда не слышишь собственные мысли, когда каждый второй проносится мимо, чуть не снося тебя со скамьи, когда каждые пять минут к тебе подходит омерзительного вида громадная женщина и требует сначала убрать пакет, а затем встать, чтобы освободить место ей, даме. Последние пятнадцать минут из палаты то и дело выходила медсестра и убеждала гостя, что сегодня туда нельзя никому кроме лечащего врача. Выдержке Александра можно было только позавидовать.

Но вот в конце коридора показались четыре фигуры, все в белоснежных халатах поверх простой одежды. Шли они чинно, но торопливо.

Впереди всех, широко размахивая руками, шагал немолодой пухленький блондин с порядком поседевшими, вылезающими волосами. Это – Освальд Вайтмун. Будучи основателем и действующим главой этой больницы, известной во всей стране качеством медицинских услуг, он был, по мнению племянницы, добрейшим на свете человеком. Впрочем, телефонный разговор недельной давности, когда девушка умоляла его вылечить мать Томаса за бесценок, тяжёлой и неотвратимой дланью рассёк их тёплые отношения.

За Освальдом следовал долговязый мужчина, над гневно стреляющими глазами которого темнел пепельный лук, – Генри Вайтмун, кровный брат Освальда и отец Хелены. Натурально, человек он в высшей степени раздражительный – из тех, что большую часть времени, вне зависимости от обстоятельств, пребывают в прескверном настроении. Именно с ним говорила по телефону Хелена в тот момент, когда рыдала, сидя на коленях. Генри, заваленный работой, был особенно гневлив, а потому, следом за братом, без колебаний подписал приговор матери Томаса.

Чуть поодаль от братьев неспешно шли, болтая, коротко стриженный кудрявый шатен бодрого вида и совсем молодой брюнет. Первый – с вечно смеющимися, пышущими задором зелёными глазами, оптимист по натуре, – Бернард Фаргус. Как и его собеседник, черноволосый Гарри, он хоть и Вайтмун по крови – троюродный брат Освальда и Генри, – но с медициной, в отличие от них, связан лишь косвенно. Род Вайтмунов древен, и члены его по мужской линии всегда становились врачевателями. Но, видимо, последнее поколение стремится отступить от традиций, ибо даже более чистокровный Вайтмун, вышеупомянутый Гарри, нашёл себя не в медицине, а в едва явившейся на свет ядерной физике. В свои двадцать восемь он уже доктор наук. Вместе с ним Фаргус основал один из национальных исследовательских институтов, сделавший немало открытий. Освальд, к своей чести, всегда умудрялся применять их с большим, чуть не революционным успехом в медицине.

Собеседник Бернарда, Гарри Вайтмун, сын Генри и старший брат Хелены, превыше всего на свете ценил семейный уют и общение. Но когда ему было семнадцать, ударом молнии поразила его любовь, невинная, юношеская, грозившаяся перерасти в брак. Осмотрительный от природы, понимал он, что это наполнит жизнь его кипой лишних забот, а потому порвал с возлюбленной и моментально исчез из её жизни – так резко, словно никогда в ней и не появлялся. С тех самых пор ни с одной женщиной ему, уважаемому доктору наук, не удаётся вступить в желанную духовную связь. Лишён он ныне и столь ценимого им семейного уюта, и общения. Но жалеет он мало о чём: вся ядерная физика выросла из его разума, и всё, что сейчас развивается, с ней связанное, существует благодаря ему. На открытиях его учёной группы институт привлекает огромные суммы, которые затем «на благотворительных началах» перетекают в клинику; та, в свою очередь, излишек вырученных средств на тех же началах переводит в институт. Так между этими двумя учреждениями происходит финансовая регулировка, благодаря которой оба обеспечиваются необходимыми средствами для существования и развития. Из-за недостатка денег никто не способен так влиять на науку страны, как Бернард, Освальд и Гарри – не преувеличением будет сказать, что на них она и держится ныне.

Сии господа, коих кратко называют Вайтмунами, направлялись в палату Хелены. Медсестра, завидев их, немедленно открыла дверь.

– Он с нами, – брякнул долговязый Генри, небрежно махнув рукой на Александра. Это слегка задело юношу, обыкновенно стойкого к подобным вещам.

Медсестра понимающе кивнула и пригласила заждавшегося молодого человека. Тот схватил пакет и поспешил за остальными.

Попал он в просторную комнату с огромным окном напротив двери, через которое лился неугомонно серый тоскливый свет. Шторы лениво подплясывали, невольно заигрывая со сквозным ветерком. У самого окна стояла просторная кровать, на которой безжизненно сидела в пижаме, укрыв только ноги простынёй, Хелена.

Бледная, со спутанными волосами, она слегка скосила глаза, слабой, словно выдавленной улыбкой освежила осунувшееся за неделю лицо и тихо вымолвила:

– Здравствуйте. Привет, Александр.

– Как ты сегодня, дитя моё? – с заботливой улыбкой и искренним состраданием в голосе обратился толстенький доктор Освальд. Уголки губ девушки оттянулись ещё:

– Получше. Спасибо, дядя.

Обрадованный сим ответом, седоволосый блондин вздохнул и отступил.

– Привет, Хелена, – поздоровался Александр и положил на тумбочку подле неё пакет. – Здесь фрукты и… тот лимонад.

– Спасибо, – ещё далее оттянулись уголки её губ, и щёки покрылись едва заметным румянцем.

– Смотри-ка какой ухажёр у Хеленки! – шепнул своему собеседнику доктор Фаргус, как его часто называют подчинённые.

– Просто одноклассник. Ухажёр погиб неделю назад, – укоризненно поправил Гарри.

Это привело Бернарда в серьёзное замешательство, и веселье исчезло с глаз его – столь быстро понял он, что допустил ошибку, за которую мог, услышь его другие, поплатиться репутацией здравомыслящего человека.

– О! Я не знал, честное-пречестное… – залепетал доктор Фаргус, крутя головой из стороны в сторону. Вообще же, он был стыдливым человеком и своим образом умного проницательного доктора дорожил чуть не больше всего.

Гарри покачал головой и цокнул, разулыбавшись до ушей. А уши у него были здоровые, хоть и скрытые наполовину тёмными локонами; глаза его бледно-изумрудные источали добродушное тепло.

– Ах, вы вечно не в курсе событий, дядя!

– Слово не воробей, Бернард, – таким голосом отреагировал долговязый и, по-видимому, долгоухий Генри, что будто не слова, а львиный рык извергся из его уст.

Обычно столь резкому, хотя и привычному, высказыванию своего родственника доктор Фаргус не придал бы никакого значения, но уязвлённая репутация сыграла свою роль – Бернард скривил лицо и тихонько прошипел, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, как обыкновенно делают призадумавшись. Затем успокоился и полюбопытствовал:

– А что случилось-то?

– Затем, должно быть, и явились – чтобы узнать, – пожал плечами Гарри, наблюдая за сестрой и её другом. Всплыло вдруг в памяти его собственное студенчество, о котором готов он был вспоминать с радостной грустью всегда.

Вдруг медсестра, караулившая снаружи, отворила без стука дверь, и в палату вторгся чёрный портфель – во всяком случае, это было первое, что показалось. За портфелем высунулась рука, а затем ступил на линолеум палаты и весь гость целиком: с необычной чёрной шевелюрой, в пенсне да с небритой щетиной, облачённый в пепельный, словно только-только купленный строгий костюм, обутый в начищенные до блеска туфли.

– Добрый день, прошу прощения за вторжение! – извинился неизвестный, выписав скромный поклон.

На самом деле, неизвестным его назвать решительно невозможно: все в палате находившиеся, равно как и добрая половина страны, знали этого человека в лицо.

– Господа, я вас сыскать не могу, по всей больнице бегаю!

– Отец? – вытаращил глаза Александр, совершенно поражённый его пришествием: ни много ни мало находиться его отец должен был сейчас в совершенно ином, более важном для него месте.

– Здорово, Александр! – кивнул гость, в глазах которого читалась не отцовская, но дружеская симпатия.

– Прошу прощения за такую оказию, господин Райтер, – в свою очередь поклонился Освальд Вайтмун, подошёл к отцу Александра и протянул руку, объясняясь дальше. – Видите ли, наша родственница уже неделю болеет, и мы вот пришли проведать…

– Я понимаю, но нельзя было хотя бы персонал уведомить как-нибудь о вашем местоположении? – прервал, усмехнувшись, гость.

В смехе его не было надменности – лишь затаённое желание поддержать разговор и непременно вывести его из делового стиля. Да, не любил этот человек формальностей и строгостей, с которыми он, однако, вынужден был встречаться по миллениуму раз на дню.

– Прощу прощения, исправимся, – ещё раз извинился глава клиники, отвесив второй поклон.

Гость только зажмурился брезгливо и покачал головой.

– Вам незачем извиняться, господин Вайтмун. Кто я такой, чтобы такие почести заслуживать! И не кланяйтесь по пустякам, это переходит все границы вежливости.

Освальд кивнул понимающе.

Хелена апатично глядела в окно, тогда как остальные Вайтмуны вместе с Александром как зачарованные созерцали эту сцену.

Действительно, кто такой этот гость, что глава первой клиники страны раскланивается перед ним по поводу и без? Норман Райтер. Живая легенда, миллиардер-предприниматель, благодаря усилиям и находчивости которого государство сумело выжить в череде кровопролитных войн, оправиться от них и поднять уровень жизни своих граждан. Во всяком случае, именно такие заслуги приписываются ему, тогда как в это время смут и недоверия нельзя точно сказать ни про одного из известных людей, что сделано им на самом деле, а что приписано последователями. На то кумиры и существуют, чтобы их боготворили.

Роль Нормана Райтера в истории клиники Освальда чрезмерно велика, равно как и в истории исследовательского института Фаргуса, ибо отец Александра предпринял поразительный для того времени шаг – вложил половину своего состояния в развитие этих учреждений. Остаётся непонятным, почему были выбраны именно эти объекты и почему Норману потребовалось тратить сумму, что даже некоторым крупным предпринимателям снится только в райских снах, – как ни смешно, но вечно сующие свой нос журналисты почти десять лет бьются над этой загадкой и пытаются найти исчерпывающие (желательно – сенсационные) ответы.

Нормана Райтера называют самым непредсказуемым человеком: окромя упомянутой загадки, ровным счётом никто и представления малейшего не имеет, ради чего продолжает легенда проводить финансовые манипуляции – резко богатеть и затем так же резко терять огромные суммы. Никому, даже Александру и его матери, не известно, что творится в голове Нормана в тот или иной момент времени: сейчас он изъявляет желание отдохнуть в кресле и почитать газету – минуту спустя уже собирается на пробежку. Поистине, разум гениев непредсказуем, а гением Нормана считали все за вычетом противников.

– Хелена, что с тобой случилось-то? – весело поинтересовался он у девушки. Та медленно повернула голову, оглядела гостя отчаянными глазами и вперила этот пустой, поражающий горем и бессмысленностью взгляд себе в колени.

И так поразил этот взгляд предпринимателя, что округлил он в безмолвном ужасе глаза и с опаской поглядел на Вайтмунов. Те покачали головами, как бы призывая его не затрагивать более те чудовищные события (об истинной сущности которых Райтер мог только догадываться).

– Томас погиб… – дрогнул тихий голосок.

Норман разинул рот, невольно сжал кулаки и устремил вопросительный взгляд на Александра. Тот почувствовал тревогу, обернулся к отцу и закивал. Тогда Норман подошёл к самой кровати девушки, сел на краешек и попросил:

– Я понимаю, тебе больно, но, пожалуйста, расскажи, что случилось?

Слова эти железной дланью сжали сердце Хелены и точно выдавили всю кровь: она дёрнулась, всхлипнула, и слёзы вновь незваной змейкой выползли из её глаз. Александр в мыслях укорил своего отца; Вайтмуны решили сдержанно наблюдать подобно живым статуям, а сам Норман чуть прижмурился только, продолжая, тем не менее, ждать ответа.

Девушка быстро взяла себя в руки, утёрла рукавами слёзы и начала, шмыгая носом:

– Мы вышли на прогулку…

И поведала Хелена о всех событиях того страшного дня, не забыв упомянуть про просьбу Томаса и его разговор с неизвестным стариком.

Выслушав внимательно, с лёгким прищуром глаз, Норман утешил её объятием и ласковым словом, поднялся и побрёл к двери. Глаза его темнели, и только Александр в одно быстротечное мгновение заметил в них гневный огонёк. Но злоба эта улетучилась сразу. Норман, поравнявшись с сыном, положил на плечо его руку и прошептал:

– Позаботься о ней. Будь её другом.

– А ты?

– Я занят, – отрезал Норман и открыл уже дверь, собираясь уйти. – Господа, прошу за мной. Дела наши не ждут.

Вайтмуны согласно закивали и последовали за ним – так, как следовали всегда за этим человеком, что возвёл их на вершину и ныне поддерживает в равновесии. Освальд на ходу обернулся и проворковал измождённой девушке:

– Отдыхай, Хелена.

Захлопнулась дверь, и осталась несчастная с Александром наедине. Впрочем, им не довелось ни о чём толковом заговорить, и большую часть времени царило в палате молчание. За окном свистел шальной ветер и шепталась листва, настенные часы рутинно отбивали дробь, и в углах слышны были по часу раз вздохи – кто-то из студентов отпускал комментарий к погоде либо справлялся о здоровье собеседника. Здесь, в безмятежном мире, было тихо, умиротворённо и неинтересно.

Норман Райтер и Вайтмуны в похоронном молчании обошли всю больницу и прибыли в кабинет главврача. Предприниматель тотчас же уселся в кресло главы; Вайтмуны без возражений заняли стулья, что стояли рядком возле двери и предназначались для посетителей. Никто не смел первым вставить слово, а сам Норман же, оперев голову на скрещённые пальцы, вдумчиво глядел на кучи бумаг, как бы подбирая слова.

– Ладно, оставим этот случай с Томасом, – махнул он рукой, словно отгоняя назойливую жирную муху. – Всё идёт по плану?

– Да, – услужливо кивнул Освальд Вайтмун, не сводя серьёзных до умопомрачения глаз с лица Райтера. – После увеличения стоимости медицинских услуг прибыль возросла вчетверо. Правда, много людей стало жаловаться на это…

– Неважно: люди всегда на что-то несущественное жалуются, – прервал Норман, откинувшись на спинку кресла. Сейчас его глаза до жути холодны, словно и не этот человек десять минут назад ласково разговаривал с Хеленой. – Что важнее: как там институт?

– Мы получили грант на разработку, – доложил Бернард Фаргус. – Удалось также получить пятнадцать иностранных грантов. Видимо, другие страны очень заинтересованы проектом.

– Это хорошо. Какие-нибудь проблемы?

– Давно не показывала носа «Идиллия», что очень настораживает, – вставил слово Генри. Имел он интересную манеру разговора: речь текла точно каскадами, то возвышаясь, то рушась, а каждый каскад изливался быстро и звучал будто собачий лай. – И ещё нами стали интересоваться правоохранительные органы – ГОБ, например.

– ГОБ? – с удивлением и тщательно скрытой насмешкой приподнял густую бровь предприниматель. – Я займусь им. Касательно «Идиллии»: как мои глаза и уши сообщают, они готовят теракт, вот только направление удара скрывают. Я попробую что-нибудь выяснить и сообщу вам – сами понимаете, допустить уничтожения клиники и института нельзя ни в коем случае, а они вполне могут стать мишенью, будучи гражданскими объектами. Ещё я позабочусь об убийцах Томаса и возьму на себя поиск его тела, так что об этом инциденте можете более не беспокоиться. Когда похороны?

– Это следует у его больной матери спрашивать, – откликнулся Гарри, до этого с полным безразличием в глазах разглядывавший картину на стене.

– А она сама ещё не знает, – догадался Райтер и пальцами сжал складку своего подбородка. – В таком случае необходимо будет ей сообщить и потребовать ответа, потому что формальную церемонию провести надо. У меня ещё сегодня встреча в Тандере, так что я свяжусь с Шоном…

– По-моему, если правильно помню… – как-то необычайно сильно смущаясь, поглядывая на своих родственников, начал доктор Фаргус, – Шон подрался со своим сыном и сразу ушёл в запой.

Норман изумлённо округлил глаза.

Поздним вечером Александр покинул больницу и отправился прямиком к Артуру: тот приглашал его в начале дня на какое-то мероприятие у него дома. Естественно, Райтер, планировавший с самого утра навестить Хелену, отказался, но Артур настоял на том, чтобы он непременно явился, как только найдётся время. Пусть и под конец дня, но оно нашлось.

Артур жил в небольшой потрёпанной квартирке с двумя комнатами, туалетом и кухней; стены в квартирке сей покрыты разодранными тёмно-зелёными обоями, из углов время от времени коварно вытекает клопиная вонь, а потолки начинают сыпаться чуть не от каждого шага. Отец, сам проживая в роскошном особняке за городом, выселил Артура в эту дыру, едва тому стукнуло восемнадцать – для самостоятельной жизни; за это Артур его слегка недолюбливал.

И вот Александр, истинно рискуя своим здоровьем, забрался поздним вечером в какие-то трущобы, нашёл в плохо освещённом лабиринте дрянных домишек нужный ему, поднялся на третий этаж и постучал в дверь. Ответил ему странный, но однозначно принадлежавший Артуру голос:

– Войди.

Открыл Райтер хлипкую деревянную дверь, и в нос ему ударила адская смесь – не только клопиная вонь, но и табачный дым вперемешку со спиртом. Из одной комнаты, тёмной хоть глаз выколи, доносились режущие уши пьяные стоны; из другой, где по магнитофону тихо гремел рок, прозвучал тот же голос:

– Кто там?

Нетрудно вообразить состояние Александра. Всегда Артур был известен ему как человек здорового образа жизни, противник новомодных течений, тусовок, пьянок, небольшой любитель вечеринок, человек высоконравственный, крепко держащийся за свои принципы. Застать его в подобной компании означает перевернуть своё представление о нём – словом, Александр пребывал сейчас в совершенной растерянности.

Он сделал пару робких шагов и с огромным опасением заглянул в душную комнату. На потрёпанной мокрой кровати дрыхли молодая, полностью обнажённая девица и мужик с приспущенными джинсами, подле кровати же сидел на полу, прижавшись к стенке и свесив обессилено голову, Артур. Рубашка его расстёгнута, сам он покрыт потом, лицо всё в помаде, а рука крепко держит клочок газеты, на котором видно: «37 из 41 сенаторов, обвинённых ранее в коррупции, признаны невиновными». Валяются тут и там бутылки, с ними же какие-то пакетики и несметное количество сигаретных упаковок. Шторы сорваны, а единственный цветок, что два года старался вырасти в этой норе, повален и смят, горшок его разбит, и земля просыпана на пол.

Поистине жуткое зрелище, в котором увидел Александр как в зеркале тот злополучный свой день рождения.

Необходимо было действовать, если ещё не поздно. Райтер представил живо, что произойдёт, если все обитатели проснутся разом и захотят избить гостя, и даже содрогнулся от этой мысли.

– Александр?.. – заплетающимся языком пробубнил Артур, подняв голову. В глазах его стеклянных только муть – никакого выражения, никакой ясности. Но удалось, что поразительно, разглядеть Александру какую-то затаённую горечь. Значения этому, правда, он не придал.

– Ходить можешь? – холодно выдал Райтер. Медленный кивок полоумного. – Тогда пойдём.

Неясно, что за незримая сила подействовала в этот момент, но Артур изумительно послушно, без пьяных выходок встал на подкашивающиеся ноги и беспорядочной походкой последовал за другом. Вот Александр вывел его на этаж, затем по лестнице вниз, в подъезд; оттуда наконец во двор. Тогда-то он, оглядев ещё раз пустую, погружённую во мрак улицу, резко схватил Артура за грудки и впечатал его в стену дома.