Илья Игоревич Иващенко
И заблестит в грязи алмаз
ВСТУПЛЕНИЕ
My ambitionz az a writah
Ut desint vires, tamen est laudanda voluntas.
Dear Sir or Madam, will you read my book?
It took me years to write, will you take a look?
Lectori benevolo salutem!
Welcome to «Let the Diamond Shine in Mud». After two years in development, hopefully, it will have been worth the weight wait. Please let me know what you think after you've had a chance to read. I can be reached at: reincarnaciacheburashki@mail.ru. And my favorite heroes are Envidiy and Rodion.
Thanks, and have fun!
Все имена, персонажи и описываемые в произведении события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и действительно имевшими место событиями случайны.
Here's a little book I wrote
You might want to read it word for word…
Эта история произошла много лет тому назад пьянящею весной
С обычным парнем из русского городка, которого звали просто Энви́дий.
Он страстно полюбил красивую жизнь в соседнем мегаполисе,
Но боялся признаться ей, что влюблен…
ЧАСТЬ 1
Ремиссия
Money, so they say
Is the root of all evil today
Глава 1
Не так страшны предатели и убийцы…
Homo homini lupus est.
This is the world we live in
And these are the hands we're given
Use them and let's start trying
To make it a place worth living in
Мало что требует столь яростного оправдания и столь же отчаянного поиска виноватых, как собственный неуспех в том, в чем преуспели другие. Обращенный ко всему человечеству клич с призывом сделать свой собственный мир «местом достойным того, чтобы в нем жить» на протяжении истории неизбежно утопает в колодце суровой реальности, отражаясь от его стенок оглушительным эхом войн и всевозможных конфликтов. Суровая же реальность заключается в том, что человечество, к счастью или несчастью в зависимости от мировоззрения, пока не представляет собой единый цельный организм, существующий в полной внутренней гармонии с самим собой. Непреодолимым препятствием на пути к всеобщему благу и процветанию в духе лучших представлений космополитизма остается неподъемный груз из историко-политического наследия, которое вот уже какой век подряд передается очередному поколению непременно неблагодарных наследников в виде планеты, обитаемая часть суши которой покромсана на территории многочисленных государств и поделена между собой великим разнообразием народов.
И несмотря на то, что такая вещь, как руки, действительно всем, за относительно редко встречающимися исключениями, дана в равном количестве двух штук, в одинаковом виде и в составе одинакового по своим функциям и назначению опорно-двигательного аппарата, в нелегком деле превращения мира в достойное для проживания место путем пускания в ход этих самых рук разные народы и нации преуспели с различной степенью успешности. Не в последнюю очередь и по той причине, что за пресловутое пускание в ход конечностей отвечает все-таки немного иной, объективно более жизненно важный орган…
– За проезд передайте, пожалуйста, – бесцеремонным образом прервала пафосные размышления главного героя прозвучавшая откуда-то из задней части автобуса просьба.
Раздосадованный тем, что его очередные витания в облаках из вымышленных цитат собственного авторства были нагло и непоправимо потревожены оглушительным громом серой прозаичности, Энви́дий Сапожников с недовольным видом развернулся на источник звука. До последнего не теряя тайной надежды на то, что адресатом выведших его из душевного равновесия слов, озвученных голосом пожилой женщины, будет выступать не его скромная персона, а кто-либо еще из рядом сидящих, он полным презрения взглядом окинул своих попутчиков. Все без исключения пассажиры, уткнувшись кто в окошки, а кто в смартфоны, предательски не отзывались, делая вид, что до того поглощены собственными заботами, что вовсе и не слышали никакой прозвучавшей пару мгновений назад просьбы. На самом же деле каждый из них разделял ту же самую тайную надежду, что и Энвидий.
Коря себя за то, что в какой уже раз подряд он проиграл окружающим соревнование в равнодушии и безразличии, но в то же самое время сознавая совершаемый им благой поступок, Энвидий протянул старушке руку помощи, в которую та, одарив молодого человека благодарностями, поспешила отсыпать огромную горсть мелочи. Наскребленная, по-видимому, из самых последних сбережений, она с трудом помещалась в его руке. Покрыв бабушкину плату за проезд сначала мысленно матом, а потом и физически ладонью другой руки, Сапожников медленно двинулся по узкому проходу пазика в сторону шофера.
По мере приближения к цели сквозь хаотично расставленные в проходе багаж и ноги ехавших стоя хмурых пассажиров взору Энвидия представало богато украшенное изысками народной мысли водительское место знакомого ему с детства транспортного средства. Инженеры Павловского автомобильного завода, проектировавшие ПАЗ-3205, даже в самых страшных фантазиях вряд ли могли представить себе, какому «колхозному тюнингу» со временем может подвергнуться внутреннее убранство детища их конструкторского гения.
Располагавшаяся справа от водителя площадка капота двигателя была покрыта истрепавшимся и побледневшим от воздействия ультрафиолета лоскутом советского шерстяного ковра, аккуратно вырезанным ножницами под размеры самой площадки. Руль и, от основания вплоть до самого наконечника, рычаг переключения передач с ювелирной точностью межвиткового расстояния были бережно обмотаны несколькими слоями черной изоленты. Сам наконечник рычага, заводской образец которого, по всей видимости, не выдержал испытаний временем и тяжелой рукой шофера, был заменен на самодельный деревянный аналог, покрытый причудливыми резными орнаментами и облезшим лаком. Пол под сиденьем был застлан небрежно отрезанным куском старого затертого линолеума с прорезями в необходимых местах под рулевую колонку и педали. По краям лист линолеума был придавлен к поверхности напольными порожками из нержавейки, которые, в свою очередь, самым варварским способом были прикручены саморезами к корпусу автомобиля. Износившееся под грузом лихача кресло, из треснувшего кожуха которого местами торчал крошащийся поролон, было покрыто еще одним ковриком, соперничавшим по красоте своего узора с возлежавшим рядом на капоте конкурентом. Сверху на лобовом стекле были развешаны радикально контрастировавшие с угрюмыми блеклыми цветами всего остального интерьера шторки кислотно-оранжевых и ярко-желтых оттенков, на креплении одной из которых изящным бантиком развевалась георгиевская ленточка. Органичным дополнением и в то же время логическим завершением всей композиции служил непременный атрибут каждого уважающего себя православного автолюбителя – приклеенный к верхней части приборной панели на свободное от кнопок, ручек и датчиков место триптих из иконок Пресвятой Богородицы, Иисуса Христа и Николая Чудотворца.
Дальнейшему созерцанию Сапожниковым рукотворного рабочего места помешало печально известное на весь мир и увековеченное в соответствующем крылатом выражении про две беды качество российских дорог – ну или разгильдяйство водителя, если читателю заблагорассудится посмотреть на ситуацию с другого угла, отославшись ко второй беде из оного же высказывания. Лихой шумахер, каким-то чудом на зависть Цезарю умудрявшийся одновременно крутить баранку, включать поворотники, переключать передачи, покуривать в приоткрытое окошко, принимать плату за проезд и отсчитывать сдачу, о чем-то увлеченно разговаривая при этом по мобильнику, слишком поздно осознал, что по причине своей чрезмерной мультизадачности и, как следствие, недостаточной внимательности к дороге он в данный момент времени направлял свой громыхавший трехаккордовым блатняком шансонваген прямиком на глубокую яму в асфальте весьма внушительных размеров.
Попав сначала правым передним, а затем и правым задним колесом в симптом одной из двух российских бед, несшийся на полном ходу ПАЗ дважды присел и тут же подпрыгнул, окончательно пошатнув и без того хрупкое равновесие Энвидия, пытавшегося со сноровкой эквилибриста балансировать между пакетами, рюкзаками и чужой обувью. Подпрыгнув в знак солидарности вместе с автобусом, он все ж таки споткнулся о чей-то не в тему выставленный ботинок и, разбрасывая по салону мелочь старушки подобно щедрому филантропу, грохнулся на резиновое покрытие пола, не дойдя до заветной цели буквально несколько шагов. Разлетевшиеся таким образом по автотранспорту «вертолетные деньги», однако, по неизвестным причинам, вопреки ожиданиям экономистов, не повлекли за собой прогнозируемого социально-экономического эффекта.
– Ну что ж ты творишь-то, не дрова везешь! – послышалось откуда-то с передних пассажирских сидений от кого-то из непосредственных очевидцев произошедшего. По салону прокатилась волна возмущения. Даже всецело поглощенные гаджетами пассажиры на момент погасили дисплеи своих устройств и, любопытствуя, подняли головы, а заядлые меломаны убавили звук в наушниках и прислушались.
Энвидий, преодолевая боль и нахлынувший из-за собственной неуклюжести стыд, не без сопротивления со стороны своего вестибулярного аппарата заставил себя подняться и отряхнулся. Пассажиры же, преодолевая перманентно свойственное людям равнодушие и безразличие, не без борьбы с явлением, известным в психологии под наименованием «эффект свидетеля», зарыскали под сиденьями в поисках закатившихся туда монет.
Поблагодарив всех откликнувшихся на его несчастье и собрав с них поднятую с пола дань, понужденный превратностями судьбы примерить на себя шкуру баскака Сапожников пересчитал возвращенную общими усилиями в его руки казну. К его разочарованию, беспощадный вездесущий закон Мерфи вовсе и не думал прекращать своего действия даже в культурно чуждой ему российской юрисдикции, поэтому все обоснованные опасения ожидаемо сбылись: отзывчивые граждане, очевидно, смогли найти не все растерянные монеты, и собранной суммы не хватало для оплаты проезда по установленной стоимости.
Побагровев еще пуще прежнего, сборщик податей бросил беглый смущенный взгляд в сторону сидевшей на противоположном конце пазика хозяйки денежных средств. Все это время женщина в забавной шляпке причитала по поводу недостаточной профессиональной компетентности нынешних водителей, а также плачевного состояния городской дорожной инфраструктуры и искренне переживала за здоровье своего финансового амбассадора.
– Что, милок, не хватает, что ль? – с по-матерински доброй интонацией в голосе поинтересовалась старушка. – Ты скажи, сколько надо, я сейчас в кошельке посмотрю…
– Нет, бабуль, все на месте! – уверенно соврал Энвидий, как будто бы громкостью своего баса пытаясь затмить вырвавшуюся из его уст нисколько не правдоподобную ложь.
Засунув свободную руку в задний карман джинсов, Энвидий нащупал пару монет гораздо более крупного, чем у бабули, номинала и попытался украдкой, насколько это было вообще возможно, максимально оперативно и незаметно подменить трясшимися от нервов и неубывавшего чувства вины пальцами бабушкину мелочь на собственные монеты. Хотя, казалось бы, в такой секретности не было абсолютно никакой объективной необходимости, юноша все же не хотел быть пойманным на лжи, причем не окружавшими его попутчиками, нет, – ему было плевать, что подумают о нем эти вновь напялившие на себя привычную маску безразличия и уже забывшие о только что произошедшем конфузе люди, – тем более что в каком-то смысле такие его действия, наоборот, можно было бы назвать благородными. Наш герой боялся быть уличенным во лжи одним-единственным человеком, с которым он теперь по воле случая был связан пускай и не юридическим, но моральным обязательством.
Как бы то ни было, закон бутерброда, всегда падающего маслом вниз, как отечественный эквивалент вышеназванного зарубежного закона-коллеги, по-прежнему не имел и мысли о приостановке своего действия ни в пространстве, ни во времени, ни даже по кругу лиц. По данной причине непростительно глупо было бы удивиться тому обстоятельству, что освобожденные из объятий кармана три десятирублевые монеты, удерживавшиеся в ослабевшей на нервной почве руке, будучи не в состоянии противиться еще одному закону – на этот раз физическому закону всемирного тяготения, вероломно выскользнули из повлажневших на фоне обильного потоотделения пальцев и устремились куда-то вниз в сторону ведущих к выходу из автомобиля ступенек, где уже толпился готовившийся к выходу на следующей остановке народ.
Более не в силах терпеть свалившиеся на него невзгоды и подкативший к горлу ком все усиливавшегося стыда, главный сегодняшний неудачник шестьдесят второго маршрута достал бумажник из внутреннего кармана кожаной куртки, трясущейся от ненависти ко всему живому (а прежде всего – к самому себе) рукой вытащил из его недр последнюю пятидесятирублевую купюру, со злобой швырнул ее на выцветший кусок ковра, служивший одновременно и элементом неповторимого декора, и местом размещения личных вещей шофера, и монетницей, и, предварительно спросив разрешение у «шефа», торопливо и без оглядки, не дожидаясь сдачи, с боем протиснувшись сквозь недоумевающую толпу, вышел на к месту подвернувшемся перекрестке, где перед этим удачно загорелся красный сигнал светофора, не доехав до пункта своего назначения еще целых три с половиной остановки.
– Да уж, отличное начало дня… – удрученно пробормотал себе под нос юноша, параллельно натягивая на голову капюшон в стремлении спрятаться от окружающего мира, невольным свидетелем несправедливости которого ему, по собственному, разумеется, ошибочному убеждению, почему-то доводилось становиться гораздо чаще всех остальных.
Энвидию казалось, что остававшиеся в автобусе очевидцы его фиаско обязательно будут смеяться и, проезжая мимо, тыкать в него пальцами, подшучивая над неудачливостью самого инициативного слабака, зачем-то добровольно, без какого-либо резонного повода выигравшего негласную гонку имени «того, кому больше всех надо». Поэтому, достигнув ближайшего по пути следования переулка, он тотчас же воспользовался возможностью скрыться в его привлекательном лабиринте из проходов, дворов, магазинов и учреждений. В действительности же о какой-либо сплоченности его однопутников в каком бы то ни было коллективном устремлении, само собой, говорить не приходилось: все пассажиры целиком и полностью были увлечены исключительно лишь собственными переживаниями, и даже те из них, кто своими глазами наблюдал всю ситуацию от начала и до конца, в оправдание позиции безучастного зрителя старательно продолжали делать вид, что ничего необычного не произошло, лишь загадочно улыбаясь либо в экраны телефонов, либо в окна ПАЗа.
Энвидий неторопливо шагал по Красноармейскому переулку родного населенного пункта. Город этот, кстати сказать, носил гордое название Рандомля и представлял собой самый обыкновенный провинциальный российский городишко с населением около ста пятидесяти тысяч человек, затерявшийся на карте где-то среди множества таких же своих собратьев по несчастью в тени регионального центра и иных крупных очагов цивилизации.
Сапожников изо всех сил пытался не думать о случившемся и стереть злополучный эпизод из памяти, хоть его все еще пылающие кровью уши этому активно и противились. В попытке переключиться он принялся вдумчиво изучать вывески и витрины заведений, уютно расположившихся по обе стороны от проезжей части улочки. Проанализировав окружающую обстановку, его проницательный ум пришел к занимательному наблюдению: если уездный город N в конце первой четверти XX века мог похвастаться таким большим количеством парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, что его жители рождались лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть, то, в свой черед, современный аналог уездного города N почти сто лет спустя уже мог похвастаться таким большим количеством кофеен и кальянных, что казалось, что его жители рождались лишь затем, чтобы выпить чашечку эспрессо, съесть фруктовый чизкейк и сразу же раскурить кальян. Ну и в конечном счете тоже умереть, под конец жизни утилизировав весь объем причитающихся им долей кофейной и табачной продукций и внеся тем самым свой неоценимый вклад в шагающую победоносным маршем по планете, навязываемую на подсознательном уровне, а зачастую и, напротив, неприкрыто пропагандируемую культуру бездумного потреблядстваения и тотального консьюмеризма.
Поскольку наш несчастный страдалец сошел с маршрута раньше запланированного и свернул на перпендикулярную проспекту дорогу, теперь какая-то часть его пешеходного пути должна была пролегать вдоль параллельного проспекту центрального бульвара малой родины, на который как раз таки выходил тот самый усеянный кофейнями и кальянными переулок, по которому сейчас задумчиво плыл Энвидий. Его обновленный в связи с форс-мажорным оставлением общественного транспорта план состоял в том, чтобы проследовать по бульвару до первого по курсу перекрестка и после вернуться обратно на проспект. Желая срезать расстояние до бульвара по диагонали, он нырнул в ближайший двор по левую руку.
На улице между тем стоял солнечный апрельский день. Снег, к выпадению которого в недавно минувший осенне-зимний сезон городские коммунальные службы по традиции оказались не готовы, уже почти повсеместно растаял, также по традиции (но уже другой) оставив после себя многочисленный разбросанный некультурными гражданами за зиму по сугробам мусор и заодно обнажив под собой еще более многочисленные и гораздо более этически нелицеприятные продукты жизнедеятельности четвероногих питомцев, хозяев которых, в соответствии с принятыми в большинстве европейских стран представлениями, тоже следовало бы без всяких сомнений причислить к категории граждан некультурных (некультурных, вероятно, еще даже в большей степени, чем их мусорящие подельники).
Очутившись во дворе, Сапожников тут же попал в окружение всей совокупной мощи армии оттаявших «подснежников». Лавируя между стеклянных и пластиковых бутылок, полиэтиленовых упаковок, бумажных пакетов из-под фастфуда и как назло оставленных на самом проходе собаче-кошачьих снарядов, он ощущал себя матерым сапером на минном поле. Реальная же его профессиональная деятельность ничего общего с минно-подрывным делом не имела и, к счастью, вообще была далека от какого бы то ни было военного ремесла.
Сапожников Энвидий Маркович, двадцати двух лет от роду, трудился помощником системного администратора на градообразующем предприятии Рандомли, занимавшемся выпуском экскаваторной техники. Не так давно окончив местное государственное учебное заведение и получив высшее юридическое образование, он, проработав немногим более года в городском суде на должности секретаря судебного заседания, быстро разочаровался в выбранной им с подачи отца профессии, столкнувшись с жестокими реалиями рыночной экономики, которые заключались не столько даже в низком уровне зарплат на доступных ему с учетом опыта и стажа вакансиях, сколько в жутком засилье юристов на рынке труда. Проиграв ожесточенную конкурентную борьбу своим недавним коллегам и не выдержав жизни на копеечное вознаграждение за непосильные объемы работы судебного секретаря, а также утомившись от нескончаемой вереницы мелких, разной степени унылости споров, заочным участником коих ему ежедневно приходилось становиться по долгу службы, Эн оставил дело содействия осуществлению отечественного правосудия и устроился на более высокооплачиваемое место помощника сисадмина на упомянутый выше завод, сокращенно именовавшийся «РандомЭкс», не по своей специальности. Требуемой для подобной работы квалификацией наш герой обладал в силу того факта, что на протяжении всей сознательной жизни его сильно влекли компьютеры и околокомпьютерная тематика, а сам он в этой связи частенько занимался подработкой, помогая друзьям и знакомым с выбором компьютерных комплектующих, сборкой из них системных блоков и установкой операционной системы.
Именно с целью подработать Сапожников и направлялся в этот теплый весенний субботний день к своему другу, попросившему его о помощи в компьютерных делах.
Своим, мягко сказать, необычным странным именем Энвидий Маркович был обязан собственным (кто бы мог подумать?) родителям, поддавшимся пришедшей после падения железного занавеса и распространившейся в конце прошлого столетия среди прогрессивной молодежи моде на присвоение нестандартных имен бедным, ни в чем не повинным детям. Стремясь выделиться из серой безликой толпы Мань, Вань, Саш и Петь, соревнующиеся между собой в экстравагантности выдумываемых имен новоиспеченные родители нередко переступали грань разумного, обрекая свое чадо на издевательства и насмешки в будущем. Так что в этом смысле, как считал сам Энвидий, ему еще относительно повезло. К тому же почти все его состоявшее из друзей и коллег ближайшее окружение, не только вследствие особенностей артикуляционной базы русского языка и обусловленной данной спецификой сложности произношения, но и ввиду непривычности для русскоязычного человека имени Энвидий, обращалось к нему не иначе как по образованной от его фамилии кличке Сапог.
Минуя первый подъезд одной из нескольких возвышавшихся во дворе панельных девятиэтажек, Сапог испуганно обернулся на раздавшийся за его спиной, снова выведший его из полета в густых облаках собственных бесплодных мыслей громкий звук – на сей раз включенной кем-то музыки. Прислушавшись, Энвидий услышал, что играл очередной хит какого-то очередного бездарного хип-хоп исполнителя, творчество подобных которому он, как человек с тонким, словно нитка, музыкальным вкусом, ненавидел всеми фибрами души. Присмотревшись, Энвидий увидел, что источником столь противных ему механических колебаний воздуха являлась небольшая портативная колонка, лежавшая внутри набитого учебниками и тетрадками рюкзака ее совсем юного владельца, сидевшего в компании таких же утонченных музыкальных эстетов школьного возраста на вкопанной в землю покрышке.
Из-за того, что некоторое непродолжительное время его негодующий взгляд был отвлечен установлением виновника его негодующих ушей, Сапожников напрочь забыл про находившуюся под ногами полную опасностей, кишащую неприятными сюрпризами тропу и таки допустил своего рода ошибку сапера, пусть и с явно несопоставимыми по масштабам последствиями. Опустив глаза на землю, Сапог обнаружил, что начищенной дома до блеска правой белоснежной кроссовкой он угодил прямо в эпицентр одной из коричневевших на зеленевшей апрельской траве куч, сущность и содержание которых отлично коррелировали с качеством звучавшего за его спиной из дешевой колонки музыкального произведения.
«Сегодня точно не мой день», – подумал про себя Энвидий, вытирая испачканную обувь о тонкую полоску еще не стаявшего и доживавшего свои последние деньки снега, приютившегося в тени обветшалой, покрытой граффити трансформаторной подстанции. Закончив чистку, дважды неудачник еще раз со всех сторон тщательно осмотрел ботинок на предмет остававшихся на нем нечистот, тяжело вздохнул и, заключив: «Ну, к деньгам!», отправился в сторону выхода из двора, выводившего прямиком на бульвар Профсоюзов.
Когда Энвидию оставалось пройти совсем немного до того, чтобы свернуть за угол серой «панельки» и наконец покинуть двор, из располагавшегося напротив одноэтажного продуктового магазинчика выпорхнула женщина. В руках она держала два переполненных товарами пакета. Оступившись на расколотой плитке верхней ступени ведущей ко входу лестницы, женщина подвернула ногу и то ли от боли, то ли от неожиданности выронила один из пакетов. Часть содержимого пакета, вывалившись из него, лавиной скатилась по ступеням и остановилась в паре метров от Сапожникова, который к тому моменту уже был обращен к лестнице боком, но тем не менее засвидетельствовал случившееся краем глаза.
«Да что ж за день-то такой, а? Почему со мной за последние двадцать минут событий произошло больше, чем с некоторыми за целую неделю? Не иначе какой-то козел сценарий пишет! – гневно вопрошал Энвидий сам себя. – Ну уж нет, даже не думай оборачиваться и идти помогать – опять тебе больше всех надо! Уже сегодня один раз попытался сделать доброе дело – чем это закончилось? Хочешь, чтобы инициатива была наказана во второй раз? – продолжал задавать себе риторические вопросы Сапожников. – Пусть теперь кто-нибудь другой помогает! Вон там сколько народу рядом стоит – наверняка уж найдется добрая душа. А у меня и так сегодня дел по горло, тем более что я вообще опаздываю уже», – бесповоротно убедил себя в правильности сделанного выбора черствый сухарь, на самом деле не имевший ни избытка дел, ни четко назначенного времени, к которому он должен был прибыть к товарищу для реализации намеченных планов по починке его компьютера.
Выйдя на бульвар, наш терзаемый совестью негодяй все же поддался любопытству и обернулся, чтобы проверить верность своего предположения об определенно обязанном появиться волонтере-помощнике. Как ни прискорбно было это признавать, но на выручку никто из в мыслях понадеявшихся друг на друга прохожих так и не подоспел, и несчастная вынуждена была, прихрамывая, собирать разлетевшиеся продукты в полном одиночестве.
– Что ж вы за люди-то все такие? – с тоской проворчал Энвидий. – Какие вы все одинаковые – черствые и бездушные!
Вместе с тем варианта возвращаться на помощь самому у Сапожникова уже не было: это выглядело бы глуповато, да и момент был безнадежно упущен. По крайней мере, в этом он сам себя отчаянно пытался убедить, стремясь при этом переложить вину за оставленного в беде человека на бессердечных прохожих, к которым он себя, конечно же, не относил.
Не желая более наблюдать неутешительную картину, Сапог отвернулся и вгляделся в дальний конец бульвара. Приблизительно в пятидесяти шагах впереди на рекламном щите виднелся агитационный плакат, здоровенными буквами жизнеутверждающе гласивший:
«РАНДОМЛЯ – ЧИСТЫЙ ГОРОД С НЕРАВНОДУШНЫМ НАСЕЛЕНИЕМ!»
Взглянув сперва на свои уже далеко не белоснежные кроссовки, а затем вновь на до сих пор так в одиночку и собиравшую рассыпавшиеся покупки женщину, Энвидий горько усмехнулся и, с грустью покачав головой, быстрым шагом продолжил путь к дому друга.