Илья Андреевич Беляев
Lorem Ipsum
Путь
В монохромных овалах памяти
Живут образы ярких дней
Полных отчаянных и веселых
Неповторимых любимых людей
Когда птица космической бури
Взмахнёт крыльями звёздных очей
Монолит бесконечности дрогнет
В ливне сна твоего плетей
Когда вырвешь из камня зубами
Тех, кого нельзя отпускать
Ярче глаз возлюбленной дамы
Вспыхнет дней былых вечная стать
Та девчонка, что в платьишке белом
Рядом сидит за одним столом
Губами сладкими в крошках печенья
Допивает своё молоко
В глубине ямы пыльных мыслей
Где–то там в бездонной ночи
Свиристель школьных дней лучистых
И приятельских шуток грачи
Друг, что был ближайшим когда–то
Остаётся теперь внутри
Тёплым эхом, которому рад ты
Когда гаснет задор детворы
Та пеленками кутана куколка
Принесена в лоно светлых идей
Из беспамятства силами рук одних
Бесконечно родных людей
И пребывают кометы в движении
Бороздят они пустоту
Лишь одни твои достижения
Честь родительскую стерегут
Мать с отцом, пролетая над крышей
Оставляя морозных след,
Разгораются жарче, и выше
Над головой не померкнет свет.
Серпантином у ног твоих ляжет
Пригласит по нему пройти
В мире нету приятней и глаже,
Чем у ног твоего, пути.
И ступня сама прикасается
И не внемлет голосу молодости
И морщинами покрывается
И на сердце рубцов неровности
И тогда ты сам превращаешься
В монохром овалов памяти
Тех, кого оставляешь взамен себя
Кому путь этот лишь начинать идти
Перерождение
Стоя во дворе дома по улице Мира, маленький карапуз, переминаясь в валенках на вырост и сдвигая с глаз упрямую меховую шапку, уставился на сидящих перед ним.
– Стоит–ь тут, вылупился, понимаешь! Ты поглянь на него, на несмышленыша. Поди удумал шо–то неладное, стервец! – замахала всем, что имела и чем гордилась, первая подруга.
– Черти его знают, что у этих паршивцев на уме! Птьфу! – отозвалась вторая.
Три подруги сидели, поджав ноги, иногда съеживаясь и вздрагивая от холода.
– Нет, вы на нее погляньте, а! Танька–то из третьего подъезда совсем гулящая стала! В ту пятницу с одним, вертихвостка, сегодня уже с другим вон идет! Смотреть гадко! Годков ужо двадцать стукнуло, а у ей все гулянки на уме! Ну разве же мы такими были? Неужто в наше время такое было? Да ни в жизнь! – Ее шея вытянулась так, что сквозь пуховый шарф было видно красную горячую кожу.
Третья подруга чуть высунула голову из своей серой шубы:
– Что же ты, дура старая, тут брешишь? Кого Матрена Петровна тягала за космытья? От гулянок отваживала кого? Уж не меня–то!
– Ну ты вспомнила, вспомнила! Потому шо мамка меня так таскала, потому–то я человеком хорошим выроста! Воспитание нынче ужо не то!
– Была бы хорошим человеком, ты бы тут не сидела с нами, – подытожила третья, и снова спряталась в шубу.
Вторая, заметила скупую слезу на щеке первой подруги. Надо заметить, зная женский плаксивый характер, а также истинную глубину нанесенного оскорбления, первая подруга перенесла нападку стоически, ограничившись слезой и многозначительным молчанием. Вторая решила заступиться за первую:
– Зачем же ты так, а? Будто бы сама не знашь, покуда она такая вредная стала?
– Из–за чего енто? Из–за того, что дети бросили? Видимо и до того была вредная, раз дажа дети бросили. Сама им поди нервы вымотала! – третья не унималась, бубня себе под нос. Благо, что эти бубнения слышала только вторая подруга, сидевшая посередине.
– Зато вижу почему ты туточки.
– А вот не потому–то, калоша старая, я тута. Я здесь вообще–то не должна быть. Я всю жизню свою была правдорубом. В небесной канцелярии видно что–то напутали.
– Ничегой–то они не напутали, самое место тебе здеся. Плохой ты человек, очень плохой. Обижаешь всех. Шо раньше, шо щас. Птьфу на тебя!
У мальца по подбородку уже в три ручья стекала вода от сосульки, которую он нещадно употреблял внутрь рта. Глаз от подружек он по–прежнему не отводил, а те его уже и не замечали.
– Не виноватая я, что вокруг все неправы! Енто в них проблема, а не во мне! А коль ты такая правильная, что здесь забыла?
– А я не знаю. Видно нагрешила. Тот, кто сверху – ему виднее, – она вздохнула.
– Это потому шо бесхарактерность есть тоже разновидность вредности.
– Знаете шо? – встрепенулась первая, – шо мы тут забыли? Давайте лучше место поищем. Давеча пташка на хвосте принесла, что на конечной остановке пекарня есь. Там пекарь съестное выносит частенько на улицу.
– Хороша мысля. Тамарку только дождемся, должна вот–вот выйти, – пробубнила третья.
– Точно? – вторая сомневалась, – вчера вечором в окно ей заглядывала, здоровенькая была – и поленом не перешибешь. Возилась шо–то по хозяйству.
– Точно как в аптеке. В пятый подъезд скорая приезжала сугодня не единожды. Она тама одна старушенция, точно копыта двинет.
Вдруг, из форточки одного окна на четвертом этаже вылетел голубок. Неуверенно, мотаясь в воздухе то вниз, то вверх. Неокрепшие крылья не держались на ветру. Он упал в сугроб, начал биться из стороны в сторону. Малыш бросился к нему, выронив сосульку. Откопав голубка из сугроба, он погладил его. Птица остолбенела. Человечьими глазами голубь осматривал мальчика, ведь никогда он еще не видел ребенка таким большим и с этого ракурса. Мальчик подумал, что лучше будет голубю с его друзьями и отнес птицу на парящую крышку канализационного люка к гревшимся на нем трем серым подругам, за которыми малыш уже некоторое время наблюдал.
– Зоя? Нина? Галина? – свежеиспеченный голубок осматривал того, кого когда–то знал, но не надеялся уже встретить. – Что с вами? Это как? – он топал пурпурными слабыми лапками по металлическим буквам люка, всматриваясь в клювастые лица. – Вы изменились как–то, в толк не возьму токо как? Зоя, тебя же уже как года два нет! Нина… А ты прошлой весной ушла. Галина… Галина, так ведь и ты померла.
– Так сказать, с днем рождения, гадюка! На одну старую каргу меньше!
– Ты, Галина, не изменилась, скажу я тебе. – ответила третьей подруге Тамара.
– Не думала, шо спустя два года меня увидаешь? – засмеялась первая подруга.
– Надеялась, конечно, шо увижу, как говорится: «все там будем». Рай – он один для всех.
– Только это не он. Глянь сюда! – Галина указала Тамаре на маленькую оттаявшую лужицу, чтобы та воспользовалась ей вместо зеркала.
– Нет! Это же как? Я не верю! Сон поди!
– И ты помнишь как ты уснула? – спросила Зоя.
– Шо–то в груди опять закололо, уже не первый раз за день. Тогда вот и уснула. Сейчас проснусь.
– Не проснешься, – вздохнула Нина. – Привыкай.
– Да ежели и померла, то за что мне такое? – Тамара кидалась из стороны в сторону.
– Тамарка, – взялась пояснять Галина, как главный правдоруб поселка, – ты жаловалась в милицию на соседа, что у него громко в душе вода шумит?
– У меня слух чуткий, он мыться вздумал в восемь вечера, я сплю ужо в это время!
– Ты же жаловалась на детвору, что когда на качелях качаются, скрипят на весь двор и спаса от их нету?
– Они не только мне мешают, а всему двору!
– И ты же разбросала гвозди, чтобы машины проткнули колеса и не ездили под окнами?
– Потому шо дыхать нечем после них, надымят как пОровозы! Чай не в депо живу, шобы терпеть!
– Добро пожаловать! – произнесли все втроем.
Из первого подъезда вышел мужчина и направился к ребенку. Он взял мальчика за руку и повел к дому.
– Сынок, мама тебя зовет–зовет, а ты не идешь. Не надо маму расстраивать.
– Папа?
– Что сынок?
– А ты видел когда–нибудь детей голубей?
– Голубят? В смысле детенышей голубей? Нет, не видел.
– А откуда тогда голуби?
– Не знаю сына. Но они такие вредные птицы, только попрошайничать, курлыкать и гадить умеют.
Мальчишка, заходя в подъезд, обернулся к голубям, но на люке уже никого не было. Только откуда–то сверху доносился удаляющийся звук хлопающих крыльев.
Веселая работа
До того, как устроился на свою работу, я чувствовал себя очень некомфортно в подобных местах. Да и в самом начале странная дрожь пробегала по спине, когда уходил домой после смены. Ухожу, а позади меня все эти пластиковые цветы, глянцевые камни с бледными портретами, незанятые никем, но уже готовые ямы.
А потом напарник рассказал мне анекдот. Прямо тут. И анекдот был смешной, и рассказчик был хороший. Но я остолбенел. Как он мог позволить себе такое? В таком месте! Шутки шутить! Тут люди лежат, их покой нельзя нарушать! И с кем шутить вздумал? Ведь я христианин! Даже в церковь ходил. Да и сейчас хожу. Но не так, чтобы часто.
Потом прошёл не один день его стараний. На десятой шутке пробил он меня. Но так, не сильно. Я лишь прыснул слегка. И так стало стыдно! Быстро осмотрелся вокруг, посмотрел на людей вокруг – не осуждают ли? Ничего. Ни одна мускула на их физиономиях не дрогнула. Уходил в тот день с работы оглядываясь, будто ожидая преследования обиженного человека, которому из–за меня покоя нет.