игумен Варлаам
Тритоновы очки. Сказки
© Игумен Варлаам (Борин), текст, 2023
© Шлапак Н., Шлапак К., иллюстрации, 2023
© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2023
Тритоновы очки
– Тритоша! – ласково звал Тритон-отец только что народившегося сына.
– Тот не отзывался, морщился, щурился, крутил головой и всем своим видом выражал, что вполне доволен совершившимся событием.
Вода вокруг бурлила, жила. Сине-лазурные волны с розовыми гребешками искрились в свете, проникавшем сквозь толщу воды и доходившем до самого дна. Снизу поднимались крупные пузыри и мелкие пузырики, заполняли всё пространство и на поверхности молниеносно превращались то в зеленоватый, то в ярко-голубой свет.
Который был хорош зело!
Желанный и безмерно любимый Тритон чик радовался Божьему миру и своему появлению в нём. Быстро рос. Плавал, плескался, чутко слушал ласковый зов отца и постоянно улыбался – открыто и чистосердечно.
А как не радоваться-улыбаться?! Этот свет питал его душу, наполнял и приобщал к чему-то высшему, чего сам юнец ещё не осознавал.
Подрастающему Баритончику нравилось всё!
Окружающий мир блистал красотой и неиссякаемым разнообразием. Каждый встречный виделся ему совершенством. Ни в ком и ни в чём не было никаких недостатков или изъянов. Сердце Баритончика ничем не омрачалось, и потому ощущение счастья ни на миг не угасало в нём.
– Тритона! – не переставал умиляться отец Тритон, любуясь сыном.
– Отец! – благодарно отзывался сынок, с нескрываемым восторгом взиравший на родителя.
И взаимная любовь их была безмерна.
Свет был для Баритончика, несомненно, хорош! Потому что не видел он в нём никакой тьмы.
А дело было в том, что при рождении Тритон-отец подарил сыну особые очки. Ведь тритоны от природы весьма подслеповаты. А что можно увидеть туманным, неверным зрением? Только искажённую картину мира. Вот, чтобы Тритончик не страдал от этого, отец надел на него чудесные очки любви, которые любую тьму превращали в дивный свет. Юный Тритончик так свыкся с ними, что совсем не замечал их. Более того, ему казалось, что взгляд через очки – это и есть его настоящее зрение.
Из преданий Тритон-отец знал, что изначально в сотворённом прекрасном и совершенном мире зрение у тритонов было правильным, все видели друг друга в чистом, незамутнённом свете.
Однако случилась беда.
Один из тритонов возомнил себя равным Царю Природы, сотворившему пруд и лес, небо над ними и всех живых существ, и не просто возмечтал о самостоятельности, а стал жить так, будто никакого Царя нет совсем.
– Что же Царь не поставил этого тритошку на место? – спросил наш Тритоша, когда отец рассказал ему эту историю.
– Можно сказать, по любви. А можно сказать, что поставил – оставив на том месте, куда он сам себя возвёл. Главное, добрый Царь Природы не отобрал у него свободу! Которой тритоны в конечном счёте должны были научиться пользоваться правильно: не во вред себе.
– И научились?
– До сих пор каждый из нас учится этому. И тебе предстоит…
Но Тритончик уже устал от рассуждений, ёрзал на месте, чесал себе то голову, то хвост, и ему не терпелось скорее убежать. У него же и так всё шло складно и удачно, о чём тут говорить!
Хорошее отношение ко всем с его стороны привело к тому, что и окружающие платили ему тем же.
– Какой добрый у нас Тритончик! – восхищалась грациозная Зелёная Ящерка.
– Какой он понимающий! – добавлял чуткий в дружбе Агам – рыжая «бородатая» ящерица.
– Общение с ним доставляет настоящую радость! – утверждали Хамелеон и Саламандра. – Кто ещё сможет так искренне разделить радость или горе, посочувствовать?!
Но однажды…
Тритончик шёл, насвистывая песенку, восхищался радугой, замостившей небо после тёплого дождя, друзьями, с которыми только что веселился, а заодно и собой. Не заметив глинистого обрыва, он оступился и упал с него. Летел незадачливый певец недолго, перекувырнулся всего раза два, но, поднявшись на ноги и отряхнув налипшую грязь, почувствовал: что-то изменилось. Принялся он оглядываться, всматриваться в кусты и деревья, росшие по берегу пруда. Картина была зыбкой и нечёткой.
Небесная глубина с радужными красками оказалась недоступной.
Он пытался присмотреться внимательнее, пошарил вокруг и с грустью понял: его чудесные очки безвозвратно потеряны.
«Что же отец не предупредил меня! – пришла ему первая мысль. И тут же вторая: – Почему он не прикрепил их как следует!»
С этого момента жизнь Тритоши превратилась в постоянное недовольство, беспокойство и муку. Ведь настроение любого тритона во многом зависит от того, что его окружает.
Вода вокруг не бурлила и будто не жила. Только илистая муть поднималась со дна, делая волны непрозрачно-коричневыми. Ленивые пузыри всплывали то тут, то там, лопались на поверхности и распространяли гнилостный запах. Солнечные лучи тонули в толще воды, теряя способность обогащения действительности красками и теплом.
Всё виделось подслеповатому Тритоше в самом неприглядном свете.
И этот свет, который стал для Тритончика сплошной тьмой, омрачал его душу. Он перестал улыбаться.
Захочет он пойти в гости к Агаму, и тут же ему приходит мысль: «О чём с ним разговаривать?! Он же абсолютная бестолочь! И вообще, как такого урода земля носит? Круглое, как цилиндр, туловище, с головы до хвоста – длинные изогнутые шипы, а поперёк горла – борода из шипов. Прямо динозавр какой-то… в миниатюре! А в разговоре ставит себя, вроде скромный и покорный, а будто царь! Все должны крутиться вокруг него и приносить дары: внимание, похвалу, любовь».
И так усиленно он утверждался в дурных мыслях, что никакого общения с Агамом уже и быть не могло.
Соскучится он по Зелёной Ящерке, и тут же другое чувство отвращает его: «До чего же противна эта вечно извивающаяся Ящерка! Ни обнять её, ни понять. А то замрёт как истукан, словно неживая. Никогда не знаешь, что у неё на уме»… Его начинало раздражать всё, чем он прежде так восхищался: и её округлённое с боков тело, и хрупкий хвостик, и миниатюрные, накрашенные ярко-красным, местами уже облупившимся лаком коготки на лапках. И вместо душевного расположения и даже любви, которые он прежде испытывал к Ящерке, его сердце заполняла жгучая ненависть.
Подходил к нему бесхитростный Хамелеон, с которым они всегда и неизменно находили общий язык, звал порезвиться, побегать-поплавать.
– О, Хамелеон! – хватался за голову ожесточившийся Тритоша и начинал упрекать бедного товарища в постоянной изменчивости (хотя и сам, как мы видим, имел к этому большую склонность). – Ты как всегда: и нашим, и вашим. То ты такой, то сякой. Один обман и дурёж!
Растерянный Хамелеон не узнавал приятеля. Он же всегда старался угодить ему, да и всем другим. А тут!.. Что такое с ним случилось?
– А Саламандра? – не унимался Тритоша. – С виду ящерица, а потрогаешь – одна слизь! Фу!
Так он критиковал и ругал всех, будто специально, чтобы ни у кого не оставалось даже надежды на дружбу с ним.
Все бывшие друзья прекратили общение с Тритончиком, и вскоре он остался один.
И тогда всю свою нелюбовь, которую прежде выплёскивал на ближних, Тритоша обратил на… себя.
И его душу охватил полнейший мрак.
Однако очки любви, несмотря на их безвозвратную утрату, проявили чудесное действие ещё раз. Или это добрый Царь не мог оставить своё создание на произвол судьбы?..
Тритошу вдруг потянуло к отцу. Он вспоминал разговоры с ним, вспоминал его любящий взгляд и надеялся, а может, даже и чувствовал, что эта любовь никуда не ушла, не пропала, и ему очень хотелось ощутить её, оказавшись в её животворных лучах.
Но почувствовать любовь никакому тритону не просто, если он находится в помрачении.
– И зачем только я на свет появился?! – стенал Тритоша. – Везде только тьма, неустроенность, непонимание. И вообще, одна тоска вокруг!
– Тоска не вокруг, она – внутри тебя, – уговаривал отец, ласково глядя на мятущегося сына. – Каждому тритону надо уметь настроиться! Ведь мы имеем в себе три тона, три жизненных тональности. Например, настрой на телесные потребности – это одна тональность. Поесть, поплавать, побегать-порезвиться… Другая тональность – душевная: дружба, любовь, чувства и переживания от красоты природы, от музыки ветра или пения птиц, от общения… Наконец, есть и третья, высшая тональность, благодаря которой мы ощущаем связь с Царём Природы…
– В тебе, может, и три тона. А во мне так только три… стона! Никакие красоты и трели меня не волнуют! Общение с разными уродами и фальшивыми гадами меня не привлекает. А еда?! Что за радость набить пузо и ждать, пока вновь проголодаешься!..
– Особой радости в этом, конечно же, нет. Поэтому твои стоны оправданны. Ты тоскуешь по настоящей жизни – той, которую ты видел через очки. Но раз очков не стало (уж не будем говорить почему), надо учиться жить без них!
Тритоша был ужасно разочарован!
Хорошо отцу говорить: живёт себе в своём выдуманном мире, рассуждает о каком-то Царе, которого никто никогда не видел и потому непонятно, существует ли Он на самом деле…
Какие тональности?! На что настраиваться? Как?..
– Их нужно услышать самому, – ответил папа Тритон. – Главное, внимательно вслушиваться в своё сердце!
Сын негодовал. Вместо любви, которой он так жаждал, Тритоша подвергся наставлениям и нравоучениям!
И тут Отеческая любовь Царя Природы – самая чудотворная сила в мире – начала действовать и преображать душу Тритончика.
Встретится он с Хамелеоном или Агамом, подумает о них по дурной привычке с неприязнью или отторжением и… старается определить, что за тональность звучит в его сердце. А если перейти на более высокий тон? Попытаться настроиться на общение с… добрым Царём?
Кажется, получается!
Тритоша начал видеть и свои недостатки – и его неприязнь к другим стала пропадать!
Вспомнит он Зелёную Ящерку и, если почувствует раздражение, сразу определяет: какие чувства заглушают любовь к ней? Тритоша устремляется на более высокий тон, обращается от всей души к Царю Природы…
И светлое чувство возвращается в его сердце.
Если раздражение на кого-то или озлобление даже после этого не проходили, Тритончик понимал, что ему не удалось взять нужный тон. Он думал о бесполезности своих усилий, и от безысходности у него даже вырывался стон. Потом Тритоша вновь делал попытки настроиться на камертон добра – и вновь обнадёживался.
Так после долгих, иногда очень долгих, дней сердечной сухости и тоски он почувствовал возвращение тепла в сердце и расположение к своим близким.
В эти моменты даже природа меняла свой лик!
Деревья и трава приобретали весеннюю свежесть и яркость. Небо голубело во всю ширь. Солнечный свет пронизывал всю толщу воды, играя в лазурных волнах и делая их живыми…
Когда Тритончику удавалось настроиться на высший тон, тогда и остальные тональности звучали в нём нужным образом, не заглушая другие тона, а словно перекликаясь и помогая друг другу. В такие моменты в его душе звучала неповторимая музыка жизни и мир виделся ему в сотни раз более прекрасным, чем через чудесные очки!
Он чувствовал не только любовь Тритона-отца, искусно владеющего настроем всех трёх тональностей, но и безмерность Отеческой любви Царя Природы, сотворившего ширь неба и глубокую, такую же, как сама Царская любовь, безмерную душу!
И всё чаще Тритончик в порыве благодарности восклицал:
– Слава Тебе, триединый Отче!
Лягушка-царь
Жил на Верхних прудах Головастик.
С малых своих – если говорить о лягушачьем веке, то – дней считал он себя особенным и оттого был очень заносчивым. Чту заставляло его превозноситься над другими головастиками и лягушатами, было не очень понятно. Однако он не упускал повода посмеяться над другими, выказать себя с наиболее выгодной стороны и унизить прочих.
Когда он вырос и превратился в самостоятельного Лягушонка, то стал ещё более самоуверенным. Он ловко нырял, быстро плавал, скакал через поле к Нижним прудам и всё, что попадало в поле его зрения, подвергал немилосердной критике.
– Мы живём на Верхних прудах, – разглагольствовал он. – Верхние пруды выше, чем нижние, значит, и мы выше тех, кто населяет Нижние пруды!
Впрочем, свои Верхние пруды Лягушонок тоже не жаловал:
– Скукотища тут! То ли дело жизнь во дворце!..
И он начинал представлять себя царём.
Вот он прыгает по дворцу в золотой короне. На плечах – зелёная с золотым отливом мантия. Придворные бегут за ним, придерживая эту мантию, высоко поднимая её края на лестнице. Вокруг него всё крутится, кипит, всем он раздаёт приказы и отчитывает тех, кто эти приказы исполняет нерадиво…
Так мечтал он, пока не влюбился.
Ему очень понравилась Жаба, жившая на Нижних прудах. Её буро-зелёная кожа была усыпана тёмно-коричневыми пятнами, словно бородавками, а рот был такой огромный, что каждому, кто её видел, казалось, будто она его сейчас проглотит. А словоохотливому ухажёру Лягушонку очень интересно было с ней поболтать. Жаба была столь же искусной в разговорном жанре, как и он, и не уступала Лягушонку в умении посмеяться над другими. Бывало, он и сам попадал на её острый язык, но это ему даже нравилось.
Однако чаще инициатором словесных баталий выступал он сам:
– Ваши Нижние пруды совсем превратились в болото! Скоро в них не останется воды, и вам придётся перебираться к нам.
– Размечтался! – отвечала Жаба. – Скорее вода из Верхних прудов перетечёт к нам, и вы переселитесь сюда!
– Нет, вода с Верхних прудов никуда не собирается перетекать. У нас тишь да гладь – Божья благодать. И рыбки плавают, и рыбаки по берегам сидят, – парировал Лягушонок.
Так они встречались и спорили, пока Жаба вдруг не исчезла.
«Куда она запропастилась?» – думал Лягушонок, не решаясь напрямую спросить об этом у обитателей Нижних прудов.
«Ведь ты всегда всё лучше других знаешь, – могли сказать они. – Что же ты к нам обращаешься?»
Несколько дней он держался, а потом стал, как бы между прочим, спрашивать про Жабу всех, кто ему встречался.
– Не видать тебе больше твою Жабу, – наконец внесла ясность всеведущая Выдра, старейшая обитательница прудов. – Она дерзко разговаривала с Болотной феей, и та заколдовала её.
«Ах, если бы она была моя!» – грустно вздохнул Лягушонок.
И, чтобы заглушить в себе тоску по Жабе, стал ещё настойчивее мечтать о царском дворце.
Уж там-то он забыл бы свою неудачную любовь! И что он к этой Жабе так привязался?! Ведь, если честно, ни кожи, ни рожи… То есть наоборот, только кожа да рожа. А там, во дворце, он утешился бы безмерной властью и нескончаемым выбором привлекательных особ…
Тучи комаров носились над Верхними и Нижними прудами, слабо утоляя растущий аппетит Лягушонка. Вот если бы он сидел за столом во дворце и вкушал царские яства!.. А тут одни комары-пустозвоны! Не успеваешь рот открывать, а в желудке всё равно пусто.
По берегам озера не только сидели рыбаки, но ещё и бродили охотники с ружьями наперевес, выслеживая дичь. Палили что есть мочи по бедным уткам, бекасам и крохотным вальдшнепам! А если дичь не попадалась, стреляли по чему придётся.
Однажды они подстрелили волшебного Селезня. На счастье, тот сумел скрыться, но потерял способность летать.
– Что, старина, – фамильярно обратился к нему Лягушонок, – придётся тебе инвалидность оформлять?
– Ты, как всегда, прав, наблюдательный Лягуш, – доброжелательно ответил Селезень. – Но если бы ты нашёл большое перо из моего крыла и приладил его мне, я вновь смог бы летать.
– Где же я его найду?! Ты в своём уме? Да легче иголку в стоге сена сыскать…
– А ты попробуй. Я ведь в долгу не останусь… Поплавай у спиленной бобрами осины, может, оно там где-то затерялось…
Лягушонок отправился на поиски.
И вскоре они увенчались успехом!
– Вот твоё перо! – с гордостью победителя заявил Лягушонок, притащив его Селезню.
– Благодарю тебя! А теперь постарайся, пожалуйста, приладить его к моему правому крылу.
– Ты обещал…
– Не спеши. Как только перо будет на месте, сразу исполнится твоё самое заветное желание.
– Желание? Любое?
– Да, любое. Пожелаешь – можешь оказаться даже в царском дворце!
Лягушонок быстро смекнул, что Селезень не простая утка, раз ему открыто его заветное желание.
– Ладно, подставляй своё крыло, – согласился он.
И… как только он приладил к крылу Селезня недостающее перо, очутился в царском дворце!
«Ёлки зелёные! – удивлялся он, оглядываясь вокруг. – Чудеса в решете!»
Он медленно шлёпал по длинному коридору, не зная, в какую дверь войти. За ним, спадая с плеч, волочилась по дубовому паркету мантия. А на голове ощущался какой-то непривычный предмет.
Лягушонок потрогал его – это оказалась корона!
«Ничего себе! Вот это да!.. Впрочем, разве я не достоин…»
Тут к нему подскочили придворные и затараторили:
– Ваше величество, пожалуйте сюда! Ваше величество, пройдите туда!.. Вас ожидают в зале приёмов!
Подхватив мантию, его ввели в просторную залу.
– Позвольте представить вам нашего нового царя, – торжественно объявил Главный распорядитель двора. – Лягуш Четырнадцатый!
– Да здравствует Лягуш Четыр-р-рнадцатый! – разнеслось по всему дворцу. – Виват нашему царю!
– Какой же это царь? – тихо произнёс министр финансов и законных операций. – Это же… обыкновенная лягушка.
– Ваше превосходительство, – возразил ему министр культуры и культурных развлечений, – не торопитесь с выводами! Может, он просто так нарядился. Прикалывается, как говорит молодёжь. Не сесть бы нам в лужу…
– Да, – встрепенулся министр финансов, прикидывая, не проще ли ему будет тайно проделывать свои махинации… ой, управлять финансовыми потоками при таком необычном царе. – Виват ново… нашему царю! – завопил он. – Да здравствует Лягуш Четырнадцатый!
– Как вам наш новый царь? – подошёл к ним министр полиции и полезных доносов.
– Какой базар, гражданин начальник! – сострил министр культуры. – Новый царь выше всех похвал!
Тут заиграла музыка, и никто никого уже не слышал. Все закружились в вихре танца. Фрейлины наперебой стремились пройти в вальсе хотя бы круг с новым царём. Лягуш Четырнадцатый подхватывал то одну, то другую красавицу и неутомимо скакал по всей зале, а в перерывах между танцами жадно поглощал шампанское.
Царская жизнь закрутила Лягушонка, который за короткое время превратился в настоящего царя.
Лягуш Четырнадцатый! Это звучит громко.
И никто уже спорить с ним не посмеет!
Хотя почему-то скучно становилось всё чаще.
То ли дело Жаба! С каким удовольствием он поболтал бы сейчас с ней. Попикировался… Он ей слово, она ему десять, он ей – ква, а она ему – ква-ква-ква!
А здесь?! Скука одна. Танцы-шманцы, бесконечное шампанское, от которого только живот пучит. Постоянно какие-то бумаги приходится подписывать: то один министр прётся со своими глупостями, то другой…
Да ещё всякие послы понаехали!
– Ваше величество, – то и дело подскакивал к Лягушонку юркий секретарь, – проследуйте, пожалуйста, в зал переговоров. Послы Кастелянции уже прибыли!
– Послы? – с удивлением переспросил Лягуш Четырнадцатый. – Какой такой Кастелянции?
– Как же, ваше величество, я же вам вчера докладывал…
«Так, – соображал Лягушонок, – я во дворце, я вроде как царь. Переговоры… Ну, раз Селезень сделал меня царём, то должен был дать и разумение вести царские дела».
И Лягуш Четырнадцатый скачущей походкой направился в зал переговоров. Иностранные послы манерно раскланялись с царём.
Переговоры тянулись два часа кряду, и Лягуш, вытирая белоснежным платком вспотевший лоб, непрестанно думал о том, что ничего скучнее в его жизни ещё не было.
Ему хотелось побегать, попрыгать, хотелось снова оказаться на Нижних прудах…
Но тут всех звали к обеденному столу.
Царь сидел во главе и смотрел на придворных, гостей и каких-то расфуфыренных дам. По привычке начинал отпускать колкости в чей-нибудь адрес, ожидая остроумного ответа, а то и спора. Но на любое высказывание царя все присутствующие отвечали поклонами, улыбками и притворным смехом.
– Одно лицемерие, – ворчал Лягуш себе под нос и углублялся в поглощение обеда.
Он ел заливное из стерляди, жареного поросёнка с хреном, утку, запечённую с яблоками (уж не мудрый ли Селезень это был?!), пил разные настойки и заморские вина…
И наконец у царя ужасно разболелось брюхо!
Едва живой, Лягуш выбирался из-за стола и следовал в опочивальню. Его живот был набит так туго, что аж глаза вылезали из орбит…
Послеобеденный сон был так же тяжёл, как сам обед, отчего царь просыпался совсем не отдохнувшим и в ещё более дурном расположении.
Заскучал Лягуш по-настоящему.
Стал он худеть, всё чаще вспоминал Жабу, и никакие развлечения не могли уже вывести его из хандры.
– Царя надо женить, – предложил Главный распорядитель двора.
– Надо! – подтвердил министр полиции и полезных доносов, у которого была дочь на выданье. – Да только непонятно, какие у него вкусы.
– Вкусы вкусами, – вставил министр культуры и культурных развлечений, – а порядочная жена никогда не помешает! Опять же – наследник нужен.
Невесты пошли, что называется, косяком и были одна лучше другой. Но царь не только не проявил к ним интереса, а слёг. С ним случилась какая-то лихорадка, порой он даже бредил от жара.
– Жа… Жа… а-а! – звал он кого-то.
– Какую-то Жанну зовёт, – решили придворные лекари.
Делать нечего, стали искать Жанну.
И нашли.
Дева оказалась невиданной красы! Когда она появилась во дворце, все обомлели.
– Необыкновенно хороша! – с видом знатока сказал министр культуры и культурных развлечений. – Неужели такому… скользкому царю достанется?!
Лягушу тоже понравилась внешность невесты. Вот только не чувствовалось в ней жизненного огня, она была будто полуживая. Механически двигалась, дежурно улыбалась, смотрела на всех, в том числе и на своего суженого, без малейшего интереса.
– Может, она заколдованная кем-нибудь? – предположил жених.
– Так точно, ваше величество! – отчеканил министр полиции и полезных доносов. – Заколдована.
– Надо расколдовать!
– Это зависит от вашего величества, ваше величество… И от неё. Она должна поцеловать вас, ваше величество!
Лягуш благосклонно заулыбался и направился к невесте. Этикет такого не предусматривал, но все одобрили демократизм царя.
– Какой простой!.. – зашептали придворные.
– Способен на высокие чувства…
– Ещё бы! Такая красота! Любой первым побежит…
Красавица Жанна сделала тоже шаг вперёд и наклонилась, чтобы поцеловать Лягуша. И тотчас, как состоялся поцелуй, превратилась… в обыкновенную буро-коричневую жабу.
– Моя Жаба! – изумился Лягуш Четырнадцатый и потерял сознание от счастья.
Очнулся Лягушонок на берегу пруда.
Первые лучи солнца проглядывали сквозь деревья. Утренняя прохлада благотворно подействовала на него. Звонкие комары кружились тучей и возбуждали аппетит. Лягушонок наспех проглотил несколько десятков летающего деликатеса и осмотрелся.
Рядом сидела его возлюбленная… Жаба!
Её взгляд был ласков и многозначителен.
– Как я ждала тебя! – воскликнула она вместо обычных колкостей и насмешек.
– А я тебя! – расплылся в счастливой улыбке Лягушонок.
И поцеловал Жабу крепко-крепко, чтобы колдовство не вернулось к ней никогда.
Стройный хор лягушек-квакушек исполнил вальс Мендельсона.
А потом обитатели Верхних и Нижних прудов закатили такой свадебный пир, каких ещё свет не видел!
