Игорь Ворона
Проект ЮНЕСКО
Тоже очень не хочу этого.
Ну так вот.
Как говорят у нас тут в Америке, слушай меня.
Я вроде как-то прихожу в себя.
Мальчики тоже вроде как-то.
Скажи, сколько дней отпуска ты можешь взять?
Гарри, ты серьёзно!!!???
Ты хочешь приехать?
Да.
Я серьёзно.
Да, только наоборот.
Смотри.
Я приглашаю тебя к себе.
Ты была в Америке?
Нет. Не была.
Я приглашаю тебя.
Все что тебе нужно – взять отпуск и купить билет. Всё остальное за мной.
Условий всего два:
1. Мы не будем говорить о наших «бывших» и «теперешних», хотя у меня, как сама понимаешь, сейчас никого нет.
2. Мы не будем предъявлять друг к другу никаких претензий и упрёков.
Отнесёмся к этому всего-навсего как к совместному отпуску.
Я покажу тебе Нью-Йорк, Филадельфию, Бостон. Канаду.
Ниагарский водопад. Пару национальных парков. Всё будет включено.
All Inclusive.
Как это у вас называется?
Аколь калюль
Ну вот,
Аколь калюль.
Всё включено будет. Трёхразовая еда, десерт, алкоголь.
Шампанское-пирожные.
Посещение экскурсий.
Всё включено.
Ваааще всё!?
А ты не изменилась.
Ну да всё равно, ну не пытайся ты быть пошлой.
Ваааще всё!!!
Впрочем… насиловать никто не будет.
Захочешь быть трезвой – будешь.
Соглашайся.
Как сказал не помню какой персонаж в каком-то кино: «Не предложение замуж, всего-то прогулка по Америке».
Ой…
я должна подумать.
Подумай.
Но лучше долго не думай.
Вот смотри – на UNITED самые вроде дешевые билеты.
Кликни на эту строчку.
И дашь мне знать.
ОК?
Я ушёл.
July 17, 2018
Гарри!
Ты здесь?
Нету…
July 28, 2018
Гарри?
Да.
Ты здесь?
Да.
Да, здесь.
Ой… мама…
Гарри.
Я купила билет.
И?
Чего и..?
Какие даты?
Мне ж нужно свои дела подстроить под это.
Тьфу ты, дура,
10-го августа Тель-Авив – Newark.
31-го утром назад.
10-го августа в 17.00 прибытие.
ОК.
Чего ОК..?
Гарри… я боюсь…
Чего?
Чего ты боишься?
Ну всё-таки, слушай, тридцать лет-то прошло.
И я не та, ну не та стебанутая девочка…
Взяла поехала втайне от родителей в Ереван, взяла поехала за приключениями в Клайпеду.
Как-то это всё стрёмно…
Элина, да ты чего???
Я гарантирую тебе твою безопасность.
От терминала прибытия до терминала отправления.
Как говорит наш президент:
«100 %»
Гарри, а ты вообще реально существуешь? Я себя после покупки билетов поймала на мысли, что это, может, какие-то жулики в интернете меня разыгрывают, используя твой аккаунт в «Одноклассниках».
Встретит меня там по прилёте какой-нибудь ковбой, заграбастает, и буду я у него секс-рабыня.
А?
Потом придушат.
Гарри, давай хоть по телефону, до того как я сяду в самолёт, поговорим.
Элина.
Давай без телефона. Я боюсь испортить что-то этим разговором.
Тут, в виде писанины в «Одноклассниках» что-то вроде получается. Или мне так хочется видеть, что получается?
А разговоры по телефону…
Были у меня с тобой долгие телефонные разговоры тогда давно… И чем всё закончилось…
Не бойся.
Встретит тебя твой седовласый ковбой с букетом цветов в аэропорту имени Американской Свободы через две недели.
И он тоже очень боится.
Да и бояться-то осталось всего-то.
Две недели.
Ладно.
Расскажи лучше, что там будет у вас по погоде.
Что мне с собой взять?
По погоде будет то же, что и у вас.
Жарко, может быть, очень даже. Так что не заморачивайся, возьми то, в чем будет удобно. Возьми что-нибудь, чтобы пойти в театр. Что-нибудь, чтобы в кондиционированном помещении на себя набросить можно было. Купальники возьми. На пляж ведь ходить будем тоже.
Ой, мама… пляж…
Блять, купальники-шмупальники…
August 9, 2018
Гарри, я еду в аэропорт.
Ты спишь уже?
Нет. Ждал сообщения от тебя. Сейчас пойду. Постарайся поспать в самолёте тоже.
Постараюсь…
* * *
Постараться поспать…
Сны, в отличие от кинофильма жизни, где мы всё время пытаемся превзойти собственные ожидания, а ближе к концу понимаем, что результат в большинстве случаев противоположный, не имеют чётко очерченного результата. Как правило, мы их не досматриваем до конца, а в следующий раз сны уже про другое. Сны, в отличие от интернетного пространства, куда мы, как правило, выставляем улучшенную версию себя, не поддаются руководству. Они приходят сами, не спрашивая тебя, хочешь ли ты их смотреть, или про предмет, который будет там показан, или ты предпочёл бы их давно уже не смотреть. Особенно, про определенные предметы. И сны могут не приходить, как бы сильно и отчаянно ты их ни звал.
Допив бокал красного вина, он снял очки. Делая глубокий выдох, он погасил окошко в прошлое:
«Семнадцать ноль-ноль. Завтра. Стучать по клавишам было проще, чем принимать у себя визитёршу из пережитого. Особенно такую…»
…«Зачем тебе это надо? – снова и снова он задавал себе этот вопрос. – Что ты ждёшь от этой встречи? Её дочь сейчас на пяток лет старше той девочки, которой ты лепетал слова любви у подъезда в Шяуляй. Увидеть женщину средних лет с отвисшим бюстом, перезрелым целлюлитным задом, физиономией, которую она наштукатурит специально для этой встречи, и понять, что той яркой искромётной бестии, от которой замирало сердце и терялся дар речи, больше нет в природе? Что она осталась навсегда там, куда нет возврата, куда ещё не изобрели дорог?
Его рука опять навязчиво потянулась к рядом лежащему лэптопу.
А почему бы и нет? – курсор мышки опять заскользил по фотографии на экране. – Избавиться через тридцать лет от этого наваждения, расставить все точки над i и положить конец назойливым снам, которые посещали меня все эти годы с рецидивистской настойчивостью, не спрашивая моего желания, и, прожить оставшиеся теоретические тридцать лет в спокойствии?
Устроить свою личную жизнь с подходящей кандидат-шей и не мучиться?»
На похоронах вдова доктора Лисичанского задержала его руку в своей дольше, чем другие утешители:
– Гарик, держись… – звонила пару дней тому назад:
– Гарик, ну как ты?
– Как я? Да так, как-то… где-то… между подъездом и видом из окна.
– Чего?
…«Вдова доктора Лисичанского… она не вылезает из спортзала и салонов красоты, и в свои сорок шесть выглядит на тридцать пять. Благо мистер Лисичанский позаботился о ней, уходя туда, откуда тоже нет возврата. Ей не надо думать, как заработать на хлеб насущный. Чем не кандидатша? Вместо того чтобы пригласить её в кафе, ты провел эти две недели в магазинах, делая закупки? Ты хоть понимаешь, что такие вдовы так просто не звонят? За последний год ты ваще часто терял грань, где сон, а где реальность.
Зачем, зачем ты это делаешь? О каких чувствах можно говорить спустя десятилетия? Зачем ты устраиваешь весь этот Аколь калюль? Почему ты так не хочешь оплошать перед ней со своим “всё включено”? Не устал думать, что ещё положить на эту All Included скатерть-самобранку? Хочешь выглядеть порядочным в её глазах, что раз морочил ей голову весь этот год, то уж нужно довести всё до конца? А она, тогда в Литве, вела себя порядочно, играясь с тобой девять месяцев как кошка с мышью? Ты решил поиграть теперь уже со взрослой тётей в игру “доверие”? Или это переоценка по новой идеала молодости? Зачем тебе эта попытка разговора с прошлым? Над тобой всё ещё доминирует непреодолимое желание пробить пелену лет и всё-таки прикоснуться к ней? Даже в такой ипостаси, как она сейчас?
Ты решил, что теперь, спустя столько лет, отыскав остатки порядочности в сундуке своего обшарпанного багажа, она будет играть с тобою честно? Ведь тогда, ещё до наступления проклятого тобой 1988-го года, она уже решила, что ей нужен другой, не ты. Но продолжала морочить тебе голову ещё чуть ли не полгода. Раскатал губу… портреты маслом. Ей, может, и через тридцать лет насрать на твой сентиментальный бред.
Что это? Любовь, которую ты пронёс через всю жизнь, или обида, нанесённая отказом тридцать лет назад? Что говорит сейчас в тебе? Жажда реванша? Бессмертие надежды? Ревность? Ненависть? Красное вино?
Спутница жизни и хранительница очага, она одобрит там, сверху, твою прыть? – Открыв прикроватную тумбочку, он долго смотрел на оставленные в память о ней очки – Может, по этическим нормам, мог бы подождать годик? Чьим этическим нормам? Её? Вдовы доктора Лисичанского? Своим собственным нормам, которые не нарушил ни разу после того, как вручил матери сыновей своих всё то, что предназначалось ей?
Подождать бы хорошо, а она там, на Земле Обетованной ждать согласна? Знать бы заранее ответ на всё это. …Ну что, ковбой, иди спать. Программу наметил обширную. All Included… Скатерть-самобранка. Все включено. Аколь калюль…»
После двух без выходных лет борьбы с её жутким раковым кошмаром, почва для бессонницы стала пересыхать довольно скоро после похорон. Он вернулся к своему обычному безопасному снотворному – получасовым телепередачам о выборе недвижимости в разных частях Америки. К двадцатой минуте просмотра рука либо дотягивалась до пульта, и последним вечерним усилием нажимала на кнопку, либо утром, первое что видели его глаза, был всё тот же канал «Домоводство». Выбор квартир и домов на экране сегодня упорно отказывался выдать ему желанный результат.
Недвижимость была уже выбрана три раза; в Аризоне… во Флориде… на Карибах… Сон упрямо не хотел слышать его безнадёжный клич.
Он спустился вниз на кухню… Он прибегал к этому только в крайних случаях. Когда уж совсем было плохо, сон отказывался подходить к кровати, а завтрашнее утро требовало во что бы то ни стало нести жизненный груз на своих плечах. Этот метод ему вручил психотерапевт, которого он посещал во время её болезни:
– Забудь всё о чём мы говорили здесь. Выпей немного водки. Подожди минут пять и, потом… вот эту таблетку. И главное старайся… ни о чём не думать…
Выловив из морозных недр первый компонент забвения, он прошёл в гостиную и подсел к ней к чайному столу. Большое фото, выставленное год назад по её просьбе в «Одноклассниках», смотрело на него из-под слабой защиты тонкого стекла. Пробивая линзы её очков, его глаза брали патент на машину времени.
Пальцы долго отрешенно крутили между собой обнадеживающий белый кругляшок. Холодная влага от запотевшей четвертинки на ладонях противно отбрасывала опять назад, в реальный мир. Поднявшись наверх в спальню, он свернул пробку с плоской бутылочки…
August 10, 2018
Аэропорт Ньюарк
Зона прибытия международных рейсов
Он стоял, прислонившись плечом к киоску сувениров и держал в руках букет цветов. Шипы свежесрезанных роз больно кололи руки; один укол всё ещё продолжал немного кровоточить.
…«Да перестань ты так волноваться, – бубнил он мысленно заученную с утра мантру, – …В конце-то концов, сколько тебе лет, что за бред, что с тобой?»
Нервное пережевывание жвачки помогало ему лишь отчасти.
…«Выплюнешь, когда появятся первые пассажиры, первые прибывшие в проёме выхода», – говорил он себе.
Перевод взгляда с табло на этот проём, назад с проёма на табло выдавал окружающим всю нервозность ситуации.
…«Впрочем, а кто за мной сейчас наблюдает, – повторял он? …Успокойся»…
Первые, как обычно, инвалиды в колясках. Американская бабушка с кислородными трубочками в носу. Её муж с чемоданчиком на колёсах рядом. Несколько религиозных пар с кучей детишек. Стая израильских студентов по обмену.
…«Что это был за боинг? Сколько в нём пассажиров? Забыл посмотреть дома. И..? Нет, не она. А вот эта там вдали? Нет…
На рейсах из Израиля всегда много брюнеток. Дыши глубже», – опять повторил он в своём сознании, пытаясь следовать собственному совету.
…«Бред какой-то… Возьми себя в руки, мальчик из прошлого… Сколько ещё ждать?»
Нервно втянув в себя воздух, он поправил воротник рубашки. Тупо уставил взгляд в пол, копошась в каких-то своих, таких далёких мыслях. Снова посмотрел в проём выхода прибывших… и такой знакомый холод по спине ударил в мозг пульсирующим, поглощающим всё внутри порывом.
…«Что?! Совсем ничего не изменилось во мне в восприятии её за!.. Зачем они так тщательно натёрли здесь полы!?»
Сгусток бешеных к ней чувств вынырнул из пыточной камеры воспоминаний, отчаянно глотая воздух, который он пытался не пускать туда столько долгих лет. Приближаясь неотвратимо, она катила чемодан уже метрах в десяти, не давая его оторопи уронить цветы на пол.
Всё та же походка, те же глаза, и тот же жест указательного пальца правой руки, поправляющего очки на переносице, когда их не надо поправлять. Жест, чтобы скрыть волнение и неуверенность в себе. Тридцать лет, разделяющие их во времени, растворились в торопливом аллегро каблучков не совсем удобных туфель:
– Ну, здравствуй!
– Здравствуй!
– Оронов, ты вроде тогда повыше был.
– А ты вроде не носила таких каблуков тогда. Это тебе, – он сунул ей в руки букет роз.
Приложив свою щеку к её лицу и вдохнув запах духов за ухом, он каким-то импульсивным, бесконтрольным движением стащил с неё очки и впился в её губы, не оставляя ни ей, ни себе места для маневра.
– Ого!! Оронов, да ты делаешь успехи!!!
Он улыбнулся, втянув влагу в носу с усмешкой. Хохотнув нервозным смешком, она оставила ещё один влажный дежурный след на его щеке:
– Псс.
– Это все вещи?
– Все, ты же сказал, что всё остальное будет включено! – Такие знакомые ему взгляд и улыбка уже начали творить с ним такие не понятные ему с ней чудеса. Он был снова в своем сакральном месте – между подъездом и видом, из того самого, которое он так и не смог забыть, окна:
– Пошли…
* * *
– Жарко тут у вас.
– Как и у вас.
– Я бы сказала, даже как-то жарче, влажность больше. Ещё пять минут такой погоды, и вся одежда прилипнет к телу.
– Уже меньше, чем пять. Вот, садись. Я включу кондиционер.
Скосив взгляд на серебряный треугольник на капоте и на руле, она хлопнула тяжелой дверью. Казня себя за неумение найти нужные слова, он прибег к заезженному трафарету:
– Ой, фуу, ну и жара… Сейчас, Элла. Дай отдышаться. Слишком много эмоций. Сейчас, дай мне пять минут.
Он взял её руку, мягко погладил, потом сжал чуть крепче и, посмотрел в её глаза.
…«Почему я не в силах остановить себя?»
Слезы потекли как-то сами, беспрерывным потоком, рыдания сотрясали его плечи. В них было всё. Весь последний год его жизни, и посещения хосписа, и сны, которые он видел на протяжении тридцати лет, просыпаясь после них с улыбкой. И похороны, и боль утраты той, которая ни в чем уж точно не виновата и которая была в неведении об этих снах. И боль об осиротевших сыновьях, и усталость ожидания весь день сегодня, и желание быть на уровне, не ударить лицом в грязь.
Осознание собственной беспомощности забирало и без того зыбкую почву под его ногами. Всё смешалось общей бесконтрольной лавиной в этих слезах:
– Ой, фу, фу ты. – Он пытался остановить себя и не мог.
– Oh, fuck! Мне же вести машину надо. Подожди, я не знаю, что со мной, – пытаясь остановиться, он плакал от этого ещё больше.
Внезапно ей передалось его состояние, и она расплакалась тоже. Как плачут на похоронах или как плачут на трибуне, когда твоё чадо вдруг выиграло Уимблдон:
– Гарик, ну не надо. Остановись. Я же здесь, я приехала…
Она гладила его по голове, оставляя на его рубашке жирные пятна туши, которую так тщательно накладывала в самолёте:
– Ну давай успокоимся. Ну прости меня.
– Да за что!? Мне же не за что прощать тебя…
* * *
– Ну ты в порядке?
– Да. Мсс… – сказал он, втягивая в себя остатки влаги в носу.
– Мсс… Сейчас поедем.
– Я испортила твою рубашку и …весь макияж, над которым так трудилась.
– Ничего, – сказал он выдыхая,
– Рубашку сменим. А макияж… У тебя есть час как минимум, а, может, и больше. Пробки на дорогах. Занимайся. Вот… отогни это зеркало, я не буду смотреть, – он включил музыку.
Она была благодарна ему за то, что он дал ей возможность побыть одной:
– Хмм… займусь…
* * *
Он не выполнил обещания. Это было выше его сил. При каждом удобном случае, делая вид, что полностью поглощён перегруженной дорогой, он посматривал на преображение картинки в зеркале. Его разум втянул его в причудливую игру.
Убирая волосы из зоны предстоящей раскраски и загибая их за немного больше, чем у других, оттопыренные уши, она подняла руки вверх. Лёгкая кофточка покрывала их до кистей. Он понимал, что выбор блузки с длинным рукавом, вопреки жаре, был сознателен. Этим она пыталась скрыть проблемные места, столь характерные для женщин её возраста.
Его фантазия магическим образом отсекала тридцать лет проделок времени, отказываясь замечать возрастные перемены. Воображение мысленно доставало из памяти её тогдашние руки и вставляло их внутрь рукавов. Приобретённый второй подбородок, делающий её столь похожей на мать, которая была тогда лет на пять моложе его необыкновенной пассажирки, был прибран скальпелем. Едва заметные точки от процедуры не попадали в маленький кусочек волшебного стекла. Воспоминания дорисовали её шею, так и не испытавшую затаённую страсть его вожделенных поцелуев, стольких его сомнений и всех его надежд.
Она сняла очки. Половина жизненной грязи, щитом от которой у него не получилось стать, уже были на его рубашке. Когда мокрые салфетки довершили уборку, гондола его машины времени мгновенно перенесла его в Литву. Игнорируя неподвластную ботоксу глубокую косую морщину посередине её лба, его сознание видело в зеркале лишь копию проекции на холст негатива её фотографии первого из созданных им портретов. Её натренированные, такие знакомые до боли, руки ловко шерудили в косметичке в поисках нужного мазка. Они вторили движениям кисти в анналах его памяти.
…«Вот сейчас этот оттенок ляжет на подглазные щёчки, столь отличающие её лицо от других женских лиц, и они порозовеют. Они больше, чем в то время, и немного асимметричны от неумелости мастера со шприцем с токсином?
Нет… это всего лишь кривизна зеркал»…
Память не успевала за проворностью таких знакомых пальцев.
…«Сколько занял поиск нужного цвета у меня тогда?»
Выдвинув голову вперёд, она широко приоткрыла круглые глаза.
…«Сейчас она позаботится об их “окружении”, и мне снова будет хотеться утонуть в них».
Эта часть портрета удалась ему тогда легко и быстро. Гораздо тяжелее было потом тонуть в предмете своего труда. Его сознание настырно не замечало морщины в деликатной зоне.
…«Она, наверное, просто плохо перенесла долгий перелёт?»
Непреднамеренный эффект её «замороженного» лица таял в его нежелании расстаться с прошлым.
Нещадным, безапелляционным тоном навигатор стал командовать перестроения. Он был вынужден полностью сосредоточиться на дороге. Закончив манёвр, он опять скосил свой взгляд вправо. Портрет, который он готовил к её дню рождения, отражался сейчас в зеркале его машины. Мягкая, домашняя и беззащитная, она сидела рядом на пассажирском сидении. Её вторые глазки лежали в трёх сантиметрах от его локтя.
…«Ну что ж, на следующие три недели твой дом – это её дом. Ты гарантировал ей безопасность от ворот, где ты только что её встретил, и до них же, когда ты доведёшь её назад».
Она взяла очки и водрузила их на переносицу. Воспоминания тут же перенесли его к мольберту второго, впитавшего всю его боль, портрета. Горький фетиш его потери, который почти четыре года висел на стене холостяцкого пристанища, и счастливый талисман моряка российского флота, на котором она прятала свою душу за линзами очков, получился у него удивительным.
Это заняло невообразимо много времени и кучу испорченного холста. Но сходство с оригиналом поражало воображение. Его змея, вонзившая своё смертельное жало в его сердце. Его удав, превращавший его в кролика у её подъезда и, в конце концов, проглотивший его с потрохами сомнений и надежд. Пару мазков губной помадой, и на сидении рядом опять сидела его милая, чёрная змейка.
Руки кролика неожиданно вспотели от реальности всплывшей в памяти картины. Пытаясь спрятать от неё тревогу, он увлечённо ухватился за спасительную болтовню, рассказывая о мелькающих за окном элементах американского пейзажа.
Уповая на вечернюю перегруженность дорог, желая хоть ещё чуть-чуть отдалить час с ней дебюта, он видел, что сегодня трафик, вопреки обычному, не будет милосерден. Через полчаса машина вырулила на въезд к обезлюдевшему овдовевшему жилью. К этой минуте чёрная Божественная кобра уже основательно обосновалась на высоком пьедестале, до которого он будет пытаться дотянуться рукой остаток лета.
…«Адская задача. Неужели, три долгих десятилетия моей жизни не изменили во мне ровно ничего?»
* * *
– Ничего себе, ковбой! На сколько коней тут у тебя гараж?
Он заглушил мотор и пожалел об этом.
…«Зачем..? Он так хорошо маскировал волнение в моём дыхании».
Взяв её за руку, он помог ей отстегнуть ремень. Его глаза вложили просьбу в каждое слово его любви:
– Элина… Я… Я не решался назвать тебе в «Одноклассниках» третье условие нашего Аколь калюль. Я не хотел что-то испортить… Твой ковбой очень боится, будь милосердна к нему…
Но, давай договоримся, если тебе что-то не так… Ты говоришь ему об этом сразу… Сразу… Даже если это будет… Ххх… вези меня Оронов, в аэропорт… Мне будет трудно войти в свой дом, если ты его не примешь.
Порывшись в сундуке жизненного багажа, она не до конца понимала, куда положить смысл услышанного. Её потупленный взгляд выдавил из её губ всего одно, говорящее об этом слово:
– Принято… – скрещенные на груди руки больно ощупывали содержимое обоих рукавов. Глаза остановились на полпути ко всё ещё отложенному зеркалу. Губы выкурили еле слышно:
– А если… ему что-то… не так…
Он в это время уже доставал из багажника её чемодан…
* * *
– Ну, проходи.
– Ну… прохожу. Ого! Хоромы.
– Да ладно.
– И мазган[1] есть?
– ???Чего?
– Ой, извини, иврит влез. Кондиционер.
– Ааа… ну, да, есть. Центральный; летом он всё время работает.
– А где мальчики?
– Поджаривают свою шкуру во Флориде. Гёрлфренд старшего оттуда. Я и не возражаю. Пусть отдохнут перед учёбой. После всего, что они пережили. Я думал, будет хуже.
– Ой, ноги отекли от этих туфель.
– Да уж, они явно не для долгих перелётов. Почему ты не надела что-нибудь более удобное?
– Удобство – это последнее, о чём я думала. Хотелось произвести впечатление. Получилось?
Её взгляд, как и в ту, былую пору, творил в его душе необъяснимую метаморфозу. Он робко кивнул головой, ненавидя себя за нелепое замешательство, которое уже начало зависать в воздухе. Два, уже совсем не молодых человека, смотрели друг на друга и не знали, что делать дальше. Тридцать лет он презирал себя за свою литовскую нерешительность:
– Ладно, пойдём покажу тебе твою спальню. Дай-ка свой чемодан, пойдём наверх.
Она молча подчинилась, проследовав за ним.
– Вот здесь, ты будешь тут спать. Чемодан куда лучше?
– Всё равно. Оставь на полу.
Зависшее в пространстве сомнение продолжало разрастаться в размере. Дюжина ступенек между этажами только усилила его растерянность. Превозмогая себя, чувствуя повышенный пульс, он глубоко вдохнул и, стараясь не прогнуться под её взглядом, выдавил не своим голосом:
– Ну что, Аколь калюль, всё включено? Понимая, что обговоренное ими ещё в чате «Одноклассников» и только что у входа в дом, должно произойти сейчас, она потупила глаза, не зная, как сказать ему о нужных ей, после долгого полёта, нескольких минутах:
– Я… Подожди, мне…
– Душ там, – глазами пытаясь убрать вульгарность из только что сказанного и, отчаянно пытаясь не упустить набранные обороты, он кивнул на дверь. В благодарность ему за простоту решения, бросив сумку на пол, она ринулась в проём и исчезла за дверью ванной комнаты…
* * *
Он стоял, прислонив лоб к двери, и слушал мерный шум стекающей воды.
…«Что же ты так дрожишь, – спрашивал он себя? – Ты же умеешь это делать. Сколько было у тебя за восемь лет, когда она прогнала тебя в душную прибалтийскую ночь, и пока появилась та, которая, быть может, наблюдает сейчас за всем этим из поднебесья?»
Она стояла в душевой кабинке тщательно прикрывая от напора воды глаза.
…«Tолько б не размыть бы…»
Поворачиваясь под струёй, она увидела огромное, во всю стену зеркало. Тягость долгого полёта смешивалась в нём с безотрадным пониманием необратимости времени.
…«Когда в последний раз я видела во весь рост своё нагое отражение?»
Отведя потухший взгляд и заворачиваясь в махровое полотенце, она остановилась возле двери, не решаясь нажать на ручку. Такое же чувство владело ею две недели назад перед последним покупочным кликом на мышку, на портале UNITED. Чтобы выиграть ещё несколько мгновений для сбора ошмётков смелости в кулак, она вернулась к зеркалу.
Пары горячей воды, поняв деликатность момента, уже вступили в спасительный сговор с холодным кондиционированным воздухом. В благодарность им, переводя дыхание, она оставила на полностью запотевшем стекле две длинные кривые линии и шагнула к двери…
* * *
– Волнуетесь ли вы перед первой встречей? Слегка… Ну, ковбой, ты доволен? – она лежала на его груди, переваривая суть содеянного.
– Нет. Я хочу, чтобы это было.
– А что было только что?
– Это было у меня. Я хочу, чтобы у тебя тоже.
– Откуда ты знаешь? Нелепый вопрос… Это может сразу и не быть, или не быть вообще. Тебя не пугает такая перспектива?
Он промолчал, поворотом головы пряча от неё печаль суженных неподвижных глаз. Его амурной практики более чем хватало понимать, что если она сейчас уснёт, то весь их Аколь калюль превратится в вежливое ожидание обратного полёта.
…«Что же мешает мне быть с ней самим собой?»
Неожиданно для неё, он разнял её скрещенные руки, которыми она прикрывала две низкопосаженные сдутые игрушки и, приподнял её над собой. Это уж совсем не входило в её хрестоматийный план. Стыдливое замешательство быстро смешивалось с пониманием, что мальчика, за которым она закрыла тогда дверь в своей квартире, нету уже много лет:
– Гарик! Не смотри. Ну не смотри… Они не такие, которые нравятся мужчинам… Ну не смотри, пожалуйста. Ой… И вот здесь видишь, гораздо больше кило, чем хотелось бы. Гарик… тс… ммм…
Его сознание выговаривало с жестокой прямотой расстаться с тридцатилетним наваждением, но разрывающая душу ностальгия не давала исчезнуть образам с портретов. Подчиняясь её воле, он лаконично прикоснулся губами к предметам стеснения и опять прижал к себе. Поцеловав в пахнущий гримёрной пудрой лоб, он стал осторожно вызывать ответ её век, суженых возрастом и усталостью от полёта.
– Гарик… милый, ну не надо. Я устала… от перелёта… Ой… Ну не надо. Не надо…
* * *
– Оронов, я тебя сейчас ненавижу, – прошептала она тихо, безнадёжно пытаясь не соскользнуть со свежего гололёда неразгаданных эмоций в тайный опьяняющий обморок.
– За что?
– За то, что ты…
У него не было выбора, кроме как последовать за ней…
August 11, 2018
