Игорь Владимирович Козлов
Luftwaffe-льники. Часть 3

Честь мундира

Суббота. Время неуклонно идет к ужину. Это, несомненно, радует, но не сильно. Меню предстоящей «трапезы» легко предсказуемо. Ожидается откровенно обрыдлая «муйня» со щедрым добавлением бигуса, который способен легко и просто испоганить любые качественные продукты.

Увы, но никуда от него не деться. Хочешь –  не хочешь, а сидеть в столовой и вдыхать сногсшибательные ароматы прокисшего блюда все равно придется. И не важно, что к бачку с проклятой капустой курсанты не притронутся даже под угрозой отчисления из училища.

А вот уже после обязательно-принудительного посещения столовой, рапорядком дня запланирован показ в училищном клубе какого-то кинофильма. Какого? Неважно. Да хоть «Ленин в октябре» или «Юность Максима».

В клубе расклад более приятный, как ни крути. Вариантов развития событий хоть и не много, но они вполне приемлемы. Если фильм не очень древний и не совсем политически-отвратный, то почему бы и не посмотреть на сон грядущий. Все какое-никакое развлечение. В крайнем случае  можно и поспать в уютной темноте кинозала, скрючившись «в три погибели» на деревянном кресле. Действительно, а почему бы и не вздремнуть лишние полтора часика?! Распорядком дня не возбраняется. А я всегда кино так смотрю! Да-да, именно с закрытыми глазами.

Легендарная 4-я рота готовилась к процедуре очередного планового построения. Идти в столовую никому не хочется, а куда деваться?! Надо! Распорядком дня предусмотрено.

Сержант Валера Гнедовский время от времени раздраженно посматривал на часы и тихо ругался. Даже не ругался, а желчно цедил сквозь стиснутые зубы. Слова медленно вытекали из его полуоткрытых губ как расплавленный свинец. Хотя бы одно слово капнуло на сапоги, прожглась бы приличная дырка.

– Говнюк Пилопедрищенский! Вот только появись! Мослы ходячие, спирохета бледная. Сразу в наряд полетишь быстрее ветра, обгоняя собственную тень… Бл*, я тоже хорош. Нашел, кому поверить. Ну, дурак я! Ну, дурак… Ведь зарекался сто раз…

Возмущение и отчаяние сержанта были предельно понятны. Еще пару минут назад Гнедовский обязан был постучаться в металлическую дверь и уверенно зайти в канцелярию роты. И перед ликом дежурного офицера представить поголовный «расход» по личному составу 45-го классного отделения. В принципе, «строёвка» нашего отделения сходилась идеально. Все курсанты были в наличии… за исключением одного. Отсутствующего являлся курсанта Копыто.

Во время наведения планового порядка на закрепленной территории с внешней стороны КПП училища Витя так изнылся, что невозмутимый флегматик сержант Гнедовский едва не сломал черенок метлы о сутулую спину курсанта Копыто.

Причиной, вызвавшей бесконечно-нудный скулеж незабвенного Витеньки, явилась пьянящая весна и многочисленные стайки аппетитных девчонок, которые плотными косяками, словно рыба на нерест, шли к контрольно-пропускному пункту училища на краткие, но жаркие свидания со своими возлюбленными. Девчонки шли бесконечным потоком, как волны набегают на берег, но… не к Вите!

Подобного оскорбления в свой адрес курсант Копыто вынести не мог. Ну, никак!

Трогательная картина повсеместно целующихся и нежно обнимающихся парочек, стремящихся найти уединение в ниспадающих кронах прибрежных ив, острым лезвием зависти резала Витьке прямо по сердцу. Витя жаждал любви. Немедленно!

Его умилительно-похотливые ужимки и недвусмысленно-жалобные вздохи окончательно вывели из душевного равновесия сержанта Гнедовского.

– Значит так, ловелас озабоченный, осеменитель хренов, фиг с тобой! До ужина тебя прикрою, но чтобы на вечернем построении был, как штык. Иначе… Кстати, а как ты предполагаешь в таком виде по улицам города шарахаться? Тебя же любой военный сразу зацепит и в комендатуру сдаст. На «морде твоего лица» написано, что ты похотливый самоходчик.

– А я такси словлю и прямо к подъезду Наташкиной общаги. А потом Наталка машину поймает. Я в нее прыг и сюда… прямо к дырке в заборе. Все будет в лучшем виде!

– Опоздаешь хоть на секунду, не обижайся. Будешь неделю жить на «тумбочке». Усек, генитальный?

Курсант Копыто обиженно отклячил нижнюю губу и надул щеки.

– Валера, я тебя хоть раз подводил?

Сержант Гнедовский поморщился. Он вспомнил «космический» полет в нисходящем штопоре с третьего этажа женской общаги с последующим приземлением в цветочную клумбу. (см. «Спорт и приметы»)

– Витя, молчи, я тебя умоляю! Сверим часы.

Синхронно задрав левые рукава на своих гимнастерках, курсант Копыто и сержант Гнедовский посмотрели на одинаковые наручные часы «Победа». Витя предпринял попытку акцентировать внимание хмурого сержанта на часах.

– 15.27. Можно Кремлевские Куранты сверять! А у тебя? Вот и часики, кстати, тоже как бы не без моего скромного участия… одна меткая очередь…

– Копыто, исчезни с глаз, пока я не передумал.

– Валерик, будь спок, меня уже нет! Это не я, а оптический обман зрения… с угасающими вдали акустическими колебаниями воздуха… Не волнуйся, все будет тип-топ и в лучшем виде. Кстати, денег на такси не одолжишь?

– Ну… хамло беспардонное! Пшел вон! Трояка хватит?

– А цветы?! Я же не могу без цветов! Гусары без цветов –  моветон!

– Пятерка и проваливай! Больше все равно нет.

Несказанно счастливый Витя (в безмерно застиранном и оттого выцветшем до неопределенной расцветки ХБ и «противотанковых» сапогах с шестью подковами на каждом) затерялся в ближайшем кустарнике.

Курсант Копыто побежал ловить такси, заняв денег на «самоволку» у своего же сержанта. Наглец?! Кто бы спорил, но не я! Витя  это… Витя!

Сержант Гнедовский снова и снова озабоченно поглядывал на часы. Из канцелярии роты после своевременного доклада вышел сержант Бояринов из 44-го классного отделения. Все, приехали, сейчас очередь 45-го.

Гнедовский многообещающе скрипнул зубами и с решительностью обреченного взялся за ручку двери. В это время, нереально шумно громыхая сапогами, в казарму ввалился крайне возбужденный Витя Копыто. Тяжело переводя дыхание, он хаотично замахал пилоткой, обозначая своё присутствие в расположении роты.

– Ах ты…

– Уфффф! Валера, умоляю, не надо! Не говори ничего! Представляешь?! Уже возвращаюсь, вылезаю из такси и только углубился в березняк, чтобы в дежурную дырку у «дороги жизни» пролезть… а тут патруль откуда не возьмись. Да еще и краснопогонный. Комендатура, твою мать! Ничего святого! У стен родного училища ловить стали. Прикинь?! Незыблемый принцип заповедных территорий не соблюдают, скоты педальные! . И охота им было в такую даль переться?!

Курсанты 45-го отделения скучились вокруг «генерирующего» Вити Копыто. Исходя на праведный гнев в адрес «в конец обнаглевшего патруля», тяжело дыша, осипшим голосом Витя взахлеб повествовал об очередном чудесном спасении.

– Понял сразу, что в дыру, однозначно, не успеваю. Ломанулся вдоль «колючки»… а сатрапы легавые за мной припустили. У меня фора метров тридцать-сорок. Бегу значит, а они сзади тявкают: «Стой, стой!» Ага! Сейчас! Нашли дурака?! Но чувствую, догоняют. Не уйти мне от погони даже если форсаж включу… Наталка –  заводная мадам, поймите правильно, живым не уйдешь…

– Да ладно, Наташка не причем! Ты еще пару десятков подковок на сапоги приколоти, вообще с места не сдвинешься. Пижон!

У Виктора Копыто на каждом сапоге было по шесть подковок –  абсолютный рекорд училища.

– Короче, бегу я… уже «колючка» закончилась и «бетон» начался. Чувствую, *здец мне в перспективе корячится. Не перелезу через бетонный забор, хоть реактивный ускоритель в очко вставляй! А через сотню метров… за углом КПП маячит. Пропадаю, парни! Вдруг вижу… в березняке старикан какой-то с двумя детишками гуляет. Ну, я бегу и… взмолился: «Выручай, мол, отец! Патруль на хвосте! Тюрьмой пахнет.» Мужик попался… с понятием! Руки в замок подставил, спиной к бетонной плите встал. Сапогом с разбегу в его руки уперся… Он меня на забор и закинул. Естественно, я патрулю 50% от правой руки отмерил и был таков. Уф! Спасибо дядьке… мировой старикан! А то сидел бы сейчас на «киче» гарнизонной. Позору выше крыши и Валеру Гнедовского подвел бы! А мне подводить его никак нельзя!

– Дуракам везет! В принципе, это уже не новость, Витя.

– Представляете парни, как эти гарнизонные олухи ухулели?! А мужик – молоток! Старый пенек по виду, а еще крепкий. Словно пушинку на забор закинул. Патруль только зазря потел. Ха! Теперь будут вонять всю дорогу, кретины! Сейчас сидят, мудаки, под забором и плачут навзрыд. Я слышал, как начальник патруля звал свою маму и скребся ногтями по бетону… Ха-ха!

– Ага, верим! Тебе верим, балалайка знатная…

Восторженно кривляясь весь субботний вечер, Витя живописно рассказывал об очередном подвиге. А потом еще и целое воскресенье. Не забывая добавлять в историю все новые и новые подробности неожиданного приключения.

Рассказ становился все ярче и ярче, а образ незабвенного Вити вырисовывался все красивее и красивее. Стоит отдать должное, курсант Копыто нисколько не умалял активное участие случайного мужичка с двумя маленькими детишками. Витя всячески выражал страстное желание непременно встретиться со своим благодетелем, чтобы засвидетельствовать самую искреннюю признательность.

Наступило утро понедельника. После завтрака весь личный состав училища построили на главном плацу. Солидно взгромоздившись на трибуну, наш генерал представил нового офицера.

– Прошу любить и жаловать, мой заместитель по учебной части кандидат технических наук полковник Архипов. Прибыл для дальнейшего прохождения службы из Челябинского училища штурманов.

На трибуну незамедлительно поднялся подтянутый седоватый полковник. Как только он появился, в строю 45-го классного отделения кто-то охнул. Оглянувшись, я увидел, как побледнел Витя Копыто.

Вновь назначенный зам. сказал пару «стандартно-дежурных» фраз. Затем, попросив генерала оставить старшие курсы на плацу, полковник пошел «прогуляться» вдоль строя курсантов.

По мере продвижения полковника Архипова от роты к роте, курсант Копыто становился все грустнее и грустнее. И надо заметить, было от чего.

Поравнявшись с 4-й ротой, зам.генерала остановился напротив Вити Копыто.

– Ну, здравствуй, дружок!

– Здравжелавтащполк…

– И чего же ты себе позволяешь, дорогой?! Ая-яй! Как тебе только не совестно?!

– Да я …мммм…

– Стыдно, товарищ курсант! Мне стыдно! Да-да, мне за Вас стыдно! Старший курс, а мямлишь как ушастый новобранец. Позор!

– Готов понести любое наказание…

– Ну вот, уже лучше! Естественно понесешь, кто бы сомневался?! Для начала, трое суток ареста тебе, любезный. На внутренней гауптвахте. Вот там посидишь и подумаешь на досуге о смысле жизни, включая свое безобразное поведение. Догадываешься, за что арест?!

– Угу…

Потупив взгляд, курсант Копыто шумно сопел, как нашкодивший ребенок. А полковник продолжал «внушение».

– Вот и ладненько. Экзамен по физической подготовке будешь сдавать мне лично в присутствии начальника кафедры физподготовки училища и командира твоей роты. Все понятно?! Кстати, какая рота? Ага, 4-я значит, так и запишем. Позор! Просто по-зо-ри-ще! Это ж надо?! Курсант училища ВВС не может самостоятельно убежать от комендантского патруля. И без посторонней помощи не в состоянии перемахнуть через паршивый заборчик?! Стыд и срам! Да мы в ваши годы… хм… хотя, вам лучше не знать. Короче так, драгоценный, в очередной отпуск поедешь только через «полосу препятствий».  Сдавать норматив будешь мне лично! К рассмотрению принимается только оценка «отлично». Ужас какой!  Чуть честь мундира не посрамил… Курсант ВВС и в руках сраного патруля?! Командир роты, проводите на гауптвахту.

Отсидев положенный срок на училищной гауптвахте, почти все свободное время Витя проводил в спортгородке, оттачивая мастерство по преодолению различных препятствий в виде забора и прочее…

На полковника Архипова курсант Копыто зла не держал. Более того, он был несказанно горд столь неожиданным взысканием. Ибо считал, что наказан объективно и справедливо. А как же иначе?! Получить арест не за факт самовольной отлучки, а за неспособность убежать от патруля  дорогого стоит! Честь мундира превыше всего!

Быстрее звука

Как уже отмечалось ранее, командир 4-й роты капитан Хорошевский среди курсантской братии носил заслуженное прозвище «Нахрен». Ибо, словосочетание «на хрен» использовалось им наиболее часто.

В великом и могучем языке Пушкина, Толстого и других гигантов мысли, несомненно, можно найти еще пару десятков достойных словесных оборотов, а может и чуть-чуть больше, кто его знает… но капитану Нахрену это было неведомо. Он обходился стандартной фразой: «на хрен», применяя ее всегда и повсеместно. В тему и без темы, практически на все случаи жизни. И все его прекрасно понимали.

К тому же капитан Хорошевский был человеком переменчивого настроения. И при малейшем отсутствии «оного», с патологическим удовольствием срывал «приступ немотивированной ипохондрии» на личном составе. (см. «Как хорошо быть генералом»)

Среди курсантов 4-й роты ходила загадка: «Чем отличается Володя Нахрен от реактивного самолета?» Ответ: «Самолет сначала видно, а потом слышно!  А Нахрена сначала слышно, а потом уже видно!» Как общеизвестно, в любой шутке присутствует лишь микроскопическая доля выдумки, а все остальное –   чистейшая правда.

Энтузиазм гастарбайтеров

Наша легендарная рота дислоцировалась на втором этаже старого трехэтажного здания 1943 года постройки, которое ударными темпами возвели плененные под Сталинградом фашистские «гастарбайтеры».

Близко познакомившись со всеми прелестями уральского мороза, приверженцы теории Гитлера об исключительной роли арийцев в мировой истории осознали всю абсурдность несостоятельных теорий третьего рейха. В результате, в едином трудовом порыве полуобмороженные потомки викингов старались от «чистого нордического сердца» хотя бы частично компенсировать нанесенные ими разрушения в нашей стране.

Бывшие солдаты вермахта и люфтваффе, словно убежденные «стахановцы» пахали днем и ночью, «ненавязчиво» подгоняемые строгим конвоем, в слабой надежде завершить текущую пятилетку за три дня. И хотя бы частично искупить свою вину перед русским народом. А заодно, заработать шанс на досрочно-условное освобождение. Предположительно, именно по этим причинам здание нашей казармы было построено очень добротно, качественно и на славу.

«Перековавшуюся» на гостеприимном Урале немчуру после окончания войны почти сразу отпустили на историческую родину.

Итак, усилиями гитлеровских «шабашников» наша казарма представляла собой стандартный образец саксонско-тевтонского народного зодчества в самом лучшем его проявлении. Опустим, что в здании были пятиметровые потолки, всевозможные грандиозные арки, идеальные мраморные полы в туалетах и огромные окна с метровыми подоконниками.

Что любопытно, окна легко открывались и зимой и летом. Их фрамуги никогда не перекашивались, в отличие от окон в казармах более поздней постройки, возведенных уже руками строителей коммунизма. Также в «немецких» казармах было достаточно много удивительных, но приятных мелочей, которые исправно функционировали, несмотря на преклонный возраст.

А еще была грандиозная, но тоже не менее старая и помпезная лестница с широкими ступенями и старомодными перилами. Чтобы подняться по ней на второй этаж, было необходимо затратить пару минут из своей «быстротекущей» жизни.

Игра в прятки

Пока командир роты совершал чинное восхождение по замечательной лестнице с благой целью величаво прибыть в подчиненное ему подразделение, дневальный на тумбочке… да и вся рота в целом, отчетливо слышали неумолимое приближение любимого отца-благодетеля.

Спрогнозировать его настроение и… последующее поведение было вполне реально. Причем, с большой  долей вероятности.

Эхо виртуозных и многоэтажных ругательств, изрыгаемых «дорогим» Нахреном, гулко разносилось по лестничному пролету. Эхо многократно усиливалось в акустической модуляции, хаотично отражаясь от фундаментальных стен и добротных перекрытий, приобретая наиболее угрожающие нотки. Именно по интенсивности звуковых колебаний, а так же по амплитуде и частоте вибрации, можно было определить текущее настроение капитана Хорошевского. Некоторым курсантам удавалось определить свою судьбу на ближайшие пять суток… грядущих лет… ибо в зависимости от эмоционального состояния Нахрена, ребята резервировали место дальнейшей службы в качестве офицера ВВС.

Итак, Нахрен поднимался по лестнице.

Дневальный на «тумбочке» у входных дверей непроизвольно напрягся. В предчувствии получить пару внеочередных нарядов, курсант лихорадочно подтянул поясной ремень и смахнул пилоткой символическую пыль с сапог.. Дневальный по роте мгновенно вспоминал все свои прегрешения: вольные и невольные.

Остальные курсанты, не будучи намертво прикованными дисциплинарной цепью к «тумбочке» дневального, поголовно испытывали острый приступ «медвежьей болезни».

Пацаны наперегонки ломанулись в туалеты казармы, лелея в душе смутную надежду занять пустующую кабинку.

Основная масса курсантов, затаив дыхание, плотно облепила массивные колонны, поддерживающие тяжеловесные своды арок, которые отделяли спальное помещение от центрального коридора. Все приняли максимально обтекаемый вид, стараясь придать своим лицам бежевой оттенок в соответствии с колером известки на побеленных стенах.

Лишь один человек хаотично метался по спальному помещению. Провокационно грохоча сапогами и привлекая внимание бесноватого Нахрена не только к себе, но и к доброй сотне ребят, затаившихся в помещениях казармы, одинокий курсант 45-го классного отделения представлял реальную опасность. Это был незабвенный Петрович. Петрович в состоянии неконтролируемой паники –  само по себе, достаточно опасное и непредсказуемое явление. (см. «Петрович и дерево»)

Посылка

Накануне «ротный письмоноша» вручил  Петровичу серенькую бумажку под названием «Извещение». Парню исполнилось восемнадцать лет и заботливая мама выслала дорогому сыночку огромный фанерный ящик, битком набитый всевозможными вкусностями, чтобы единственный и неповторимый Артурчик смог достойно отметить совершеннолетие, порадовав сослуживцев.

Получив долгожданную посылку из Пензы, сияющий Петрович торжественно собрал личный состав 45-го классного отделения на долгожданное пиршество. И только «пензюк» приоткрыл заколоченный ящик, как случилось то, что случилось: «К нам приехал, к нам приехал, Володя Нахрен, дааа-раааа-гоой!»

Перепуганный вусмерть Петрович в растрепанных чувствах метался по спальному помещению, повторяя траекторию элементарной частицы при броуновском движении. И метался бы вплоть до факта неизбежного «палева», если бы киевлянин Лелик беззлобно не рыкнул на Артура, приведя нерешительного «пензюка» в относительное просветление.

Определившись с направлением спасительного бегства, Петрович не придумал ничего лучше, как поставить фанерный ящик на проходе в спальном помещении, то есть на самом видном месте. Совершив непростительную глупость, впрочем, вполне прогнозируемую для вечно суетливого и слегка подтормаживающего  «пензюка», Петрович примкнул к ребятам «а-ля-атланты и кариатиды».

Судорожно прижавшись к массивной колонне между Леликом Пономаревым и Витей Копыто, Петрович зажмурил глаза. Все замерли. В казарме наступила тревожная тишина.

Хлопнула массивная входная дверь. Разъяренным тигром, Володя Нахрен ворвался в роту.

Донеслось монотонное бубнение – дневальный пытался доложить стандартную «молитву» об отсутствии происшествий.

– Бубубубу-бу! Бубубубубубу….

Раздался звериный рык!

– Твою мать… бардак и срач! Где личный состав? …на хрен! Почему не так стоишь?! Подшива несвежая! Рожа наглая! Щетина небритая! Сапоги в гармошку! Бляха на ремне тусклая! ХБ ушитое! Ремень висит на яй*! Штык-нож не на четыре пальца от бляхи! Полы не натерты… Два наряда вне очереди! Сгною на «тумбочке» … на хрен!

– Бубубубу-бу-бу-бу…

– …Три наряда…на хрен, чтоб не оправдывался! Все устранить и вылизать! Чтобы блестело, как у кота яй*… на хрен! Быстро!!!… на хрен! Перестань мямлить! Пять нарядов… на хрен! …. УУуууу!!!.... на хрен!

Не переставая злобно гундеть, капитан Хорошевский двинулся по центральному коридору в сторону своего кабинета. По мере его продвижения по «взлетке», курсанты, плотно прилипшие к огромным колоннам с обратной стороны от центрального коридора, плавно и неслышно передвигались в «мертвые» зоны, недоступные зоркому взгляду раздраженного командира. Верне,  не передвигались, а… перетекали, словно жидкость.

Мы чутко ориентировались в пространственном положении офицера по звукам его шагов, по отголоскам эха бесконечных ругательств, а так же по тени, отбрасываемой капитаном, которая зловеще скользила по начищенному до зеркального блеска полу.

Мрачная тень капитана Нахрена проследовала помещение 45-го классного отделения и должна была свернуть в перпендикулярный коридор казармы, а мы приготовились вздохнуть более-менее свободно… Но ротный заметил внушительный ящик из желтой фанеры, который стоял прямо на входе в спальное помещение.

– Ага! Сколько раз говорил, чтобы в спальном помещении не было посторонних предметов?! Ась?! Не слышу!!! Ну *дец, на хрен! Такой наглости я не потерплю! Держите, мундеркинды!

Сменив направление первоначального движения и немного разбежавшись, капитан Хорошевский мощным ударом ноги зафутболил посылочный ящик вглубь помещения.

Сколоченная неумелой женской рукой мамы Артура Юманова, тонкая фанера жалобно треснула и ящик развалился. Содержимое разлетелось по полу.

Целлофановые мешки с домашней выпечкой лопнули и песочное печенье, рассыпаясь на мелкие крошки, покрыло намастиченный пол ровным слоем. Конфеты разлетелись следом за печеньем, рассыпаясь веером от «эпицентра взрыва». Вишневое варенье, благополучно пережившее длительную пересылку в многократно запаянном пакете, выползло наружу бесформенной слизью и растеклось на полу, образовав бурую лужу.

Картину полного разгрома завершала красивая открытка с трогательной надписью «С днем рождения, сынок!» Яркий листок мелованной бумаги  прилип к месиву из варенья, конфет и крошек печенья.

Посмотрев на результаты «штрафного» удара, казарменный форвард Володя Хорошевский, возможно, и пожалел о содеянном. Ведь он испоганил не просто кучу дефицитных продуктов, желанных для любого курсанта, но и наплевал в душу адресату посылки… а заодно и всем ребятам, кто разделил бы это богатство по-братски.

Но что сделано, то сделано. Нахрену надо было держать марку. Ротный взревел с новой силой.

– Что, получили? Не хрен разбрасывать посылки где не положено! И так будет с каждым, кто осмелится не выполнить мое распоряжение. Все посторонние предметы буду выпинывать или выбрасывать в окно! Все без исключения! Кто не доволен, пусть пишет жалобу в ООН Пересу де Куэлеру. А теперь быстро навести идеальный порядок в помещении! Развели срач! Десять минут времени! Время пошло! На хрен!

Капитан удалился в кабинет, громко хлопнув дверью.

Мде… приехали! Отметили восемнадцатилетние Петровича, ничего не скажешь. Спасибо, тебе Вова, за поздравление! Вовек не забудем…

У Петровича выступили непроизвольные слезы. Он молча сходил в туалет, взял веник, совок и начал заметать остатки печенья в сломанный ящик. Все, как один, начали помогать наводить порядок. На душе было хреново. Скотина ротный «ни за что» взял и обидел не только нашего парня, но и его маму. Да-да, именно маму, которая старательно пекла это печенье, вкладывала в них свою душу.

Закусив губы почти до крови, Петрович старательно подметал пол. Было отчетливо видно, как крупные слезы, стекая по лицу, капают на пол. Киевлянин Лелик подошел к Артуру и огромной ладонью сжал плечо.

– Петрович! Не надо. Сходи, умойся. А маме напиши, что все было очень вкусно. Маме отпиши категорическое спасибо от нас всех. Пусть ей будет приятно.

У Петровича перехватило горло. Он ничего не смог сказать в ответ, а лишь бессильно опустился на табуретку. Плечи курсанта Юманова сотрясли беззвучные рыдания.

Витя Копыто осторожно, но весьма настойчиво вытянул веник из рук Артура. Тихо но качественно матерясь в адрес ротного, начал аккуратно подметать пол дальше.

М-да… Нахрен нарвался! Это однозначно, к бабке не ходить. Он переступил черту и теперь пусть не обижается. Месть будет обязательно. Это даже не обсуждается. Готовься и жди, говнюк. Это будет не завтра и не послезавтра. Недаром говорят в Италии: «Месть  это такое блюдо, которое подают холодным!» Вот и подождем пока капитан Володя остынет, подзабудет… а потом рассчитаемся. А сейчас оставим его наедине со своей совестью!

«Жизнь  не кинопленка, назад не отмотаешь!»

Если бы ротный нашел в себе душевные силы, вышел из кабинета, построил роту и прилюдно извинился, то вопросов нет, с кем не бывает?! Но нет, не вышел, не извинился. Мужества не хватило?! Ладно, тогда держись, дорогой и любимый Володенька, процесс пошел.