Игорь Анатольевич Верещенский
Психопатия
– Если что-то не получается, что-то не дано тебе – так не надо себя насиловать, получай удовольствие от того, что имеешь.
– Но я хочу по-нормальному! – Повернулась она.
– Что ты подразумеваешь под этим словом?
– Как у всех! Проводить вечера дома, гулять в парках, ходить в кино и театры и сидеть в тёплом кафе, смотря через окно, как все куда-то спешат…
– Ты действительно этого хочешь? – Усмехнулся он, как обычно, приподняв уголок рта.
– А ты таскаешь меня по каким-то путаным дворам, катаешь ночь напролёт на трамвае, в парках мы бываем, разве что когда там никого нет и не сезон; ты лапаешь меня в заброшенных, пропахших сырым бетоном цехах полуразваленных заводов, а в пастели отворачиваешься к стене!
– В пастели нет остроты, – задумчиво ответил Константин, не глядя на неё.
– А в промозглых подворотнях есть! Ну так купи себе резиновую бабу и таскай её где хочешь, – недовольно сложив на груди руки, она присела было на подоконник, но вспомнила про герань и тут же вскочила, не зная, куда себя деть.
Точно оценив её идею, Костя щёлкнул пальцами:
– Не пойдёт. У резиновой бабы не будет того безумно-упоённого жадного взгляда, с каким ты прижималась ко мне в этих цехах.
Лиза всплеснула руками и села обратно на диван, надувшись. Моменты, когда она дулась, всегда особенно веселили молодого человека. Надо заметить, за всё время общения у них не случилось ни единого скандала – всё было по тихому, обоюдному согласию, и он ловил себя на мысли, что если ей и не нравилось что-то из его затей, то только лишь исходя из здравого смысла, который имел на неё гораздо большее влияние, чем на него самого.
Он перевёл взгляд с недовольной физиономии подруги за окно. Вдалеке, над тусклыми крышами, заслонённый белесым маревом проглядывался купол Исаакиевского собора. Под воздействием необъяснимых сил природы, какие случаются только здесь и какие способны пробить прореху в сплошном покрывале облаков, луч солнца на секунду вдруг коснулся позолоченной кровли, сверкнув, точно маяк ненастной ночью, и тут же исчез, уступив место снегопаду. Сверкнув, как нечто чужеземное и непонятное, как то, о чём уже давно забыли.
– По-нормальному, говоришь? – Очнулся молодой человек, медленно подходя к окну, – о какой нормальности здесь может идти речь? Нет больше места в мире, где красота и мерзость сочетались бы в подобных концентрациях; не удивительно, что у людей едет крыша. Знаешь, чего нет в этом городе? Гармонии. Здесь всё доведено до крайности. Дворцы – и напротив них трущобы. «Лексусы» и попрошайки у метро. Бомжи, заглядывающие в урны и Казанского собора. Нет тут места нормальности! И мы должны соответствовать этому. Иначе – скучно и ненатурально. Согласен – давай играть нормальных на улицах, в театрах и кино, но наедине будет оставаться собою.
Впервые он так откровенно шёл на уступки ради неё, и Лиза не могла этого не заметить и не оценить. Его объяснение ненормальности, впрочем, ей не понравилось – словно кто-то нашёл то, что ты так усердно прятал, и теперь хвастается. Ход её мыслей был более приземлённым, и причины она всегда искала в себе, нежели в ком-то, и тем более – в чём-то. Получается, он знает её лучше, чем она себя сама. Решив проверить его реакцию, она скрестила руки на груди и вызывающе заявила:
– Да ведь ты же изменяешь мне.
Константин с любопытством взглянул на неё, и в падающем сзади свете Лиза различила только насмешливый отблеск его глаз:
– Неужели?
Сама интонация говорила о том, что это вполне может быть правдой. Поняв, что ей нечего ответить, Костя добавил тем же тоном:
– Ты уверена в этом?
– Теперь – да!
– И что с того?
«Не нравится – проваливай» – прочла она за текстом, но почему она сидит? Прилипла к дивану?
– Почему ты так обращаешься со мной? Ты со всеми так говоришь? Что ты вообще о себе возомнил? – Вспыхнула девушка.
– На какой из этих вопросов мне отвечать?
– Придурок! – Она встала и прошлась по комнате. Костя и интересом за ней наблюдал – оставаясь у окна, он теперь отлично её видел, и про себя не уставал удивляться, как так женщины умеют увязнуть в паутине, которую сами же и свили.
Ноги было повели Лизу к выходу, но силуэт у окна и правда примагничивал:
– Ты знаешь, что ты псих?
– А я тебе о чём толкую?
– Такие люди, как ты, разлагают общество; они аморальны и не признают общепринятых ценностей.
Костя улыбался, наслаждаясь моментом.
– Да ладно, я же не маньяк и не террорист, а маленькие секретики у всех найдутся, – ответил он, с трудом сдерживая смех.
– Ну, знаешь! Это уже не на маленькие секретики тянет, а на нездоровую психику.
– А у кого она здорова? Думаешь, у людей, что вон за теми окнами напротив живут, мозги на месте? – Он махнул рукой в сторону двора.
– Откуда мне знать!
– А я вот знаю, что там баба одна мужика своего к батарее привязала и несколько дней кормила, а потом они поменялись, и бурная такая любовь у них, знаешь, всё по-собачьи! А этажом ниже бабка целыми ночами перебирает пшённую крупу, причём одну и ту же, и в тетрадь записывает, сколько крупинок в банке, потом спать ложится, пряча банку под матрас, а с вечера опять перебирает. Чуть левее женщина часто моет окна почти обнажённая. А в самом правом окне третьего этажа – парень, в компе сидит по полночи или телик смотрит, а перед тем как спать завалиться, по двадцать раз проверяет, заперты ли окна и дверь в его комнате.
Лиза разинула рот:
– Ты выдумываешь!
– Не веришь? – Костя пересёк комнату, открыл в серванте бар, где как и у многих вместо вина было всякое барахло, и извлёк оттуда внушительных размеров бинокль. – На, посмотри.
