Игорь Валерьевич Мерцалов
Джинн Искрюгай в любви и на войне
–Это плохо? – спросил Искрюгай.
–Это плохо для того джинна, который влюбится в знатную девушку, – невольно понизив голос, сказала она.
И вот скажите: после такого разговора – есть ли нужда в пошлом искусстве обольщения?
Но, увы, была печальная правда в словах Жарым. Для влюблённого в высокородную девушку нужна карьера военная, и непременно успешная. Иначе – люби не люби, счастья не видать. Так может, вернее покорить девичье сердце, иссушить по всем правилам коварной науки – а там пускай Магмун-ага крутится как хочет? Сам выхлопочет и место, и чин…
Тьфу!
Плевок Искрюгая зашипел на камнях, истаивая струйкой едкого дыма.
Экая, право, дрянь может в голову прийти… Впрочем, пустое: даже если Магмун-ага и воспылает желанием обеспечить племянника славной карьерой, Искрюгая он этим совсем не порадует. Потому что не хочет Искрюгай военным быть. Не влечёт его слава предков. А вот спасательная служба или, скажем, воздухоплавание – влечёт. Влечёт возможность изучить новое дело и передать опыт новому поколению спасателей – молодым, энергичным джинам, не отягощённым славной родословной и не одурманенным славными бреднями…
Или это всё-таки плохо? «Может быть, не так что-то со мной? Может, я какой-то неправильный джинн? Урод? Ведь не могут же ошибаться все, кроме меня… Может, счастье и правда в воинской судьбе, а я – дурак и трус, жалкий трус, который прячет свой страх за презрением ко всему, что уважаемо и почитаемо?»
Трудно было Искрюгаю, но он не первый раз уже мучился такими вопросами, и потому знал, как бороться с трудностями: молча, про себя, ни с кем не споря… и не забывая, что планета продолжает крутиться независимо от того, что ты думаешь.
Потому и взгляды Жарым, и лавовые ванны, и общество друзей продолжали его радовать, а вся борьба происходила глубоко в его сердце, и никто не мог догадаться о ней.
Так летели блаженные дни…
Меж тем наука Полыхая, кажется, начинала приносить какие-то плоды. Во всяком случае, сам он уверял, что всё идёт хорошо. Отжигай радовался, как ребёнок, короткой беседе с хохотушкой Варым.
–Ах, какой у неё смех! Она меня спросила, на что похож пароход. А я взял да и показал… – Тут Отжигай надул щёки, ссутулился и, разведя руки, принялся изображать ими вращение колёс, да ещё очень похоже погудел губами. – А потом говорю: только сейчас больше винтовые в ходу… – И он прошёлся по комнате кокетливой походкой, заложив руку за спину и крутя ладонью, как коротким хвостом.
У Полыхая в тот день тоже нашёлся повод гордиться успехами. Дело было так: друзья, стараясь быть как можно менее заметными, присутствовали на террасе, где дочери Маумун-аги развлекали высокородных гостей светской беседой. Разговор зашёл сперва о статуях, которыми была украшена терраса, а потом и об искусстве вообще. Надо заметить, что при всей неприязни джиннов к смертным народам и мирным занятиям, скульптура, живопись и поэзия относятся к тому немногому, на что они согласны обращать внимание. Хотя, конечно, предпочтительно, чтобы на картинах изображались баталии, а в стихах говорилось о кровопролитии…
–Искусство смертных, – говорила Парым, и голос её чаровал и обволакивал, – шагнуло далеко вперёд за последние столетия. Не хочу показаться невежливой, но ваши сведения, господа, несколько устарели. А между прочим, среди нас есть джинн, который служит помощником посла, и по долгу службы тесно общался со смертными. Быть может, он расскажет нам о том, какие тенденции нынче наиболее сильны в искусстве несовершенных народов?
Парым была старшей дочерью Магмуна и самой образованной. Речь её ласкала слух, и такие слова, как «тенденции», в её устах звучали сущей музыкой.
Полыхай счастливого случая не упустил, прочёл целую лекцию о реализме – да так мастерски, что его заслушались, и даже могучий Сожги-Башка похвалил его:
–Не встречал ещё юнца, который умел бы так складно говорить!
Отжигай под шумок успел состроить для Варым несколько смешных физиономий…
А вечером счастье нежданно улыбнулось Искрюгаю. Саламандра из прислуги передала ему свёрнутый в трубочку медный листок, на котором оказались написаны такие слова:
«Мой Искрюгай! Нам редко удаётся побеседовать, и всякий раз я начинаю говорить что-то не то. Приходи сегодня в полночь в Топазовый сад. Мне хочется сказать тебе кое-что очень важное. Приходи обязательно! Я наброшу на сад Покров Незаметности, и нам никто не помешает. Приходи, жду. Твоя сестричка Жарым».
Он прочитал письмо ещё раз, ещё, и снова… Сердце забилось часто-часто. Что она хочет сказать?
Никогда ещё часы не тянулись для него так долго. Даже когда он сидел в бутылке, ожидая, когда нужно будет кого-нибудь спасти, он не скучал. В бутылке, вообще, глупо скучать. Взял с собой книг побольше – и читай в своё удовольствие.
А сейчас… Попробовал Искрюгай почитать «Маготехническое пособие по коврам-самолётам» – буквы перед глазами разбегаются и складываются в строчки, написанные нежной ручкой Жарым. Попробовал стихи почитать – ни в одну строфу так и не вник. Правда, сам стихотворение написал. Даже на медном листке его выдавил корундовым калямом, но тут же расплавил – как-то стыдно стало.
Друзья куда-то подевались (Магмун-ага, конечно, поселил их всех в комнате Искрюгая), но это и к лучшему: разговоров сейчас не хотелось. Правда, и тишины напряжённого ожидания тоже не хотелось… В общем, Искрюгай сам не знал, чего ему хотелось, но вот в настенных часах зазвенели хрустальные колокольчики, отмечая наступление двенадцатого часа, и больше Искрюгай ждать не смог.
Он покинул комнату, тихо-тихо прошёл по коридору, подавляя желание спрятаться в тень всякий раз, когда вдали мелькал силуэт саламандры. Из трапезной доносился шум застолья, и всё равно Искрюгай опасался, как бы там не услышали грохот, с которым билось в рёбра его измученное сердце.
По длинным лестницам поднимался, оступаясь и качаясь, как пьяный…
Конечно, он пришёл слишком рано. У главного входа в Топазовый сад прогуливались два не очень знатных сановника – кажется, писари военного приказа. Искрюгай затаился под скалой. Звёздные сферы над головой вращались так медленно – но вот настал и долгожданный час полуночи, о чём известил бой колокола на Часовой башне. Сановники так и не ушли, и Искрюгай не стал тратить время на то, чтобы добраться до бокового входа. Обойдя скалу, он просто перемахнул через ограду и углубился в недра сада.
Сделавши не более двадцати шагов, он угодил под Покров Незаметности. Жарым, должно быть, от волнения, слегка перестаралась – Покров получился слишком густым. Искрюгай ничего не видел уже на расстоянии вытянутой руки.
Он тихонько позвал Жарым – и, кажется, услышал ответ, сильно приглушённый мощью Покрова. Сделал несколько шагов, налетел лбом на ствол литого дерева, украшенного, как плодами, гроздьями топазов, споткнулся, зацепился за что-то поясом…
И вдруг оказался на свету.
Саженях в трёх от него замер в нелепой позе Полыхай – чуть пригнувшись и разведя руки, он словно собрался поймать Искрюгая, как курицу. Чуть дальше застыл, так и не выпутавшись из стальных ветвей, Отжигай. А вокруг стояли джинны и ифриты, и лился отовсюду смех, и над смехом плыл чарующий голос Парым:
–Итак, господа, как видите, мы, джины, тоже умеем создавать картины, ничуть не хуже смертных. Наша картина, правда, написана не маслом и не акварелью, она – живая, но это придаёт ей особую прелесть. Как же мы её назовём? Кто предложит самое удачное название – тому поцелуй!
–«Не ждали»! – посыпалось отовсюду. – «Охотники в лесу»! «Завтрак в траве»!
–Три глупых молодых джинна! – прогремел мощный бас Сожги-Башки.
Его вариант был тотчас признан лучшим, хотя он, кажется, и не думал участвовать в «конкурсе», и призовой поцелуй принял достаточно равнодушно. Но общество этого не заметило, общество хохотало. Смеялись высокородные джинны и заслуженные ифриты, смеялись нежная Жарым, весёлая Варым и уточнённая Парым, и матушка их, Кюхерим, а у дядюшки Магмуна даже дымные слёзы покатились по щекам.
И не было на свете звуков горше.
Отжигай ушёл первым, махнув рукой. Полыхай попытался влиться во всеобщее веселье, но быстро понял, что это не выход, и тоже побрёл к воротам. Искрюгай же сначала дождался, когда смех Жарым немного утихнет, и поклонился ей, а уж потом зашагал прочь.
***
Когда Искрюгай добрёл до своих покоев, куда подселили и его товарищей, Полыхай с Отжигаем уже сидели за столом и пили серную не разбавляя. Спрашивать, будет ли Искрюгай третьим, было глупо.
Налили, выпили…
–Да, братья, макнули нас в холодную водицу… – вздохнул Отжигай.
–Всё, ну их всех к маридам! – выругался Полыхай. – Сейчас допью – и лечу отсюда.
–Туча на город уходит утром, – заметил Отжигай.
–Ну её к маридам! Своим ходом доберусь. Как ни крути, а отдохнули мы знатно, силушка играет. Искрюгай, откуда тут взлетать принято?
–Между главной террасой и садами есть площадки. Я покажу.
–А ты-то теперь как?
Искрюгай равнодушно пожал плечами, но ответить не успел: в комнату просочилась саламандра и с милейшей улыбкой сообщила:
–Достопочтимый Магмун ибн Пылай хай Горюн благодарит юношей за то, что помогли развеселить его благородных гостей, и выражает надежду, что силы указанных юношей восстановились уже достаточно, и они могут продолжить свою службу во славу Хана Ифритов…
–Ещё как можем, – сердито отозвался Отжигай. – Передай достопочтенному Магмуну: он может считать, что нас тут уже нет.
–Передам с глубоким почтением…
–Ну, а раз нас уже нет, так и спешить некуда, – объявил вдруг Полыхай и снова наполнил кубки.
–Напьёшься, – заметил Отжигай. – А ещё лететь собрался.
–Да к маридам! Давайте, братья, за нас…
Опрокинули, выдохнули, в комнате аж дым повис коромыслом.
–Так что, Искрюгай, ты-то теперь как? – повторил Полыхай свой вопрос.
–Да как обычно. Мне улетать смысла нет, я всё-таки живу здесь, и библиотека тут, а мне сейчас над артикулами работать нужно…
–Как же ты джиннам в глаза смотреть будешь?
–Как всегда… Неужели ты думаешь, Полыхай, что наш позор будут помнить? Ничего подобного. Вот мы тут сидим, страдаем, а они давно уже в фанты играют и думать про нас забыли.
–Ах вот как… – потемнел молодой дипломат. – Ну, знаете ли, это как-то даже…
–А что, – усмехнулся вдруг Отжигай. – Всё правильно…
–Ничего не правильно! Они что тут думают – я им кто? Я, между прочим, не кто-нибудь, я – помощник господина посла!
–Штафирка ты гражданская, и сопляк до кучи, – припечатал корабельный джинн. – Не в свою гавань заплыли – за то и получили. Обидно, досадно, да ладно, утрись и отвернись, а себе на ус намотай – урок будет: неча в кирзачах по паркету… В общем, забей. Оно и к лучшему: мы – джины простые, нам своих забот на год вперёд…
–Эка ты разошёлся, – проворчал Полыхай, но гнев его уже угас. – Да и про другое я… Как ты теперь, Искрюгай, на свою Жарым посмотришь?
–Обыкновенно. Я, в общем, всегда знал, что не судьба…
Полыхай налил ещё серной.
–Экий ты, брат… спокойный, даже слишком!
–А что, правильно! – хрюкнул в кубок Отжигай. – Так оно легче…
–Ничего не правильно! – чуть было не взвился Полыхай по новой, но серная уже вязала язык, и поучать было лень. – Хотя, конечно, что уж тут поделать…
–А ничего и не надо «поделать», – заявил отходчивый Отжигай. – Жить надо, как жили, не в свои дела не соваться. Я теперь, конечно, тоже до дому полечу… Нам как будто в одну сторону – двинем вместе? Повидаю своих, а потом опять на флот попрошусь. Прикипел я к кораблям! Знаете, братья, вроде бы вода – вражья стихия, а на море чудо как хорошо! Люблю я море… Давайте споём?
…На взлётную площадку потянулись только под утро, и почему-то все трое, хотя с Искрюгаем уже раза два распрощались и даже, казалось, спать уложили, потому что у него важная работа – артикулы переписывать, и за неё надо браться только со свежей головой. Однако добраться до цели оказалось неожиданно трудно – и вовсе не причине излишка серной, а просто всё время по дороге кто-нибудь попадался и непременно шпынял:
–Куда, куда! А ну, назад! Не приведи Создатель, попадётесь на глаза…
–Каким ещё таким маридам на глаза? – вяло пытался грубить Полыхай, но к нему не снисходили даже для того, чтобы заставить прикусить язык и не оглашать чертоги славного Магмуни-сарая именем стократно проклятых врагов.
Даже саламандры и дэвы, которым вдруг именно теперь приспичило срочно поменять ковры в коридорах, норовили затолкать троих друзей в какие-то глухие уголки, откуда трудно было находить дорогу даже Искрюгаю, выросшему в недрах Бугай-горы. Но приятели не сдавались. Уже и недурно было бы в любом из этих уголков свернуться калачиком и поспать, да ведь всякая встреча, всякое оскорбление будили желание как можно скорее оказаться подальше от этих маридовых бань…
В конце концов Искрюгай вспомнил старую лестницу для техперсонала, и по ней таки вывел товарищей к служебному выходу на взлётно-посадочную площадку. Однако оказалось, что все труды были напрасны: благородное общество, к немалому удивлению молодых джиннов, оставило фанты и роскошные блюда и собралось именно здесь.
–Ну что за невезуха, – пробормотал Полыхай. – Слушайте, давайте хоть через окно вылетим, что ли?
–Я вам вылечу! – рявкнул невесть откуда взявшийся рядом Магмун-ага. – А ну-ка, быстро в свои комнаты, и чтобы носа не высовывали!
–Что-то случилось, дядюшка? – спросил Искрюгай.
Но дядюшке было не до разговоров. Нахмурился он и прорычал:
–Я сказал: быстро!
Да так как-то страшно прорычал, что ноги сами собой понесли друзей обратно. Что же случилось?
–И часто он у тебя такой? – спросил посеревший Отжигай.
–Вообще-то, нет… Слушайте, а ведь и правда, наверное, что-то стряслось… Вы заметили, что дядюшка был в парадном мундире?
–Да вроде они все там принарядились, – добавил потихоньку трезвеющий после долгой прогулки Полыхай. – И ещё ковры эти повсюду… Встречают, что ли, кого?
Все трое переглянулись и, кажется, одновременно сообразили, ради кого могло переполошиться столь высокопоставленное общество.
–Неужто… Сам?
Ринулись к окнам – и точно, увидели в небе роскошный кортеж. Дюжина гвардейских ифритов летела впереди, ещё две дюжины – по бокам, и у всех наготове пламенные копья с сыплющими искры бунчуками, щиты сверкающие и грозные ятаганы в ножнах. За передовой дюжиной и чуть пониже – сотня сильфов, а над их головами – запряжённая двумя драконами колесница, сияющая и переливающаяся в лучах рассвета, как чистой воды алмаз. За ней растянулась цепочка ковров-самолётов под охраной горных гномов, летящих верхом на грифонах и вывернах, у каждого наготове ручная мортира. А позади и чуть выше мрачными тенями скользили два тяжёлых броненосных дракона древнейшей пангейской породы.
–Сам… – выдохнули молодые джинны.
Торжественный кортеж снизился, завертелся кругом, готовясь к слаженной посадке. Любо-дорого посмотреть на их до миллиметра, до доли секунды отработанные перемещения, но из окна уже почти ничего не было видно.
–Вот бы мы взлетели, – нервно рассмеялся Отжигай. – Три пьяных дурака – под стволы гвардии… Говорят, у них такое оружие, что и нашего брата могут прибить. Навсегда. В смысле – по-настоящему, насмерть.
–Да нет, ерунда, – всё ещё поглядывая на небо, проговорил Полыхай. – Мы же бессмертные. Хотя, спору нет, у гвардии такие чары, что мало не покажется…
–То-то, – кивнул Отжигай. – Мариды, вон, тоже бессмертные, а сколько мы их сгубили за все войны? Да и они наше племя иной раз так прореживали, что страшно сказать. Не все же из Пламени возвращаются…
–Ладно, хватит нагнетать, – встрепенулся Полыхай. – Мы – бессмертные, и точка. Вопрос в другом: что же нам теперь делать? Подождать, пока они все сядут?
–Лучше подождать, пока они все опять улетят, – заметил Отжигай. – А потом ещё часок подождать для верности. Нет, ты как хочешь, а я рисковать не собираюсь. С гвардией шутки плохи.
–Это значит до самого извержения ждать, – сказал Искрюгай. – Уж лучше с рейсовой тучей. Правда, утреннюю вы уже прозевали, придётся вечерней ждать.
–Ну, а коли ждать – давайте хоть выспимся! – предложил Отжигай.
Возражений не последовало.
Однако выспаться как следует друзьям не удалось. Незадолго до полудня их разбудила прислуга – причём старшая: не саламандры, а джинны во главе с самим мажордомом Прогораем, ещё одним ветераном былых кампаний, в силу ранения оставившим военную карьеру и поставленным служить в Магмуни-сарае.
Они бесцеремонно ворвались в комнату, подняли молодых джиннов, влили в каждого по рюмке царской водки для поправки здоровья и, не дожидаясь, пока отдышатся, принялись их причёсывать и умащивать, а потом и одевать.
–Братья, вы, часом, покои не перепутали? – спросил у них Отжигай. – Его Величество, поди, этажом-другим выше остановился…
Шутка была встречена гробовым молчанием, только Прогорай брови нахмурил и бросил:
–Собирайтесь, несчастные. Его Величество Хан Ифритов желает вас видеть.
Молодые джинны недоумённо переглянулись. Что за притча? Однако думать было некогда: их чуть не волоком потащили в трапезную. Даже испугаться толком не дали…
Глава 2 Искрюгай идёт на войну
Великолепное общество, при всех своих мундирах и регалиях, слегка поблекло в присутствии монаршей особы. Разве только Сожги-Башка каким был, таким и остался, хотя и вёл себя, с виду, как прочие: и очи долу держал, и в поклоне сгибался, когда пробегал по нему огненный взор Хана. И ещё Магмун-ага – он вообще словно расцвёл. Не было для него высшего счастья, чем угодить Хану Ифритов.
Монарх восседал на привезённом с поклажей походном троне с хоругвью, на которой пламенел алхимический знак солнца, а на голой багровой груди его висела тяжёлая титановая цепь с четырьмя бляхами, где светились колдовским светом символы четырёх ветров. Такие же символы были нашиты на длиннополом одеянии визиря, стоявшего рядом с троном.
–Вот и они, мой повелитель, наши юные герои, – шепнул он Хану, и тот обратил взор на вошедших.
«Юные герои» пали ниц. Искрюгай, по совести сказать, чувствовал себя так, словно ему в нутро засыпали колотого льда. О высокой чести лицезреть повелителя он не думал – не до того было, чтобы думать, да и сама честь представлялась такой невозможной и немыслимой, что решительно не помещалась в голове…
–Встаньте, – пророкотал царственный голос. – Встаньте и поднимите глаза – я хочу их увидеть.
Ослушаться было нельзя, но и посмотреть в лицо Хану Ифритов казалось кощунством. Однако Искрюгай поборол себя… и обомлел: повелитель улыбался! Улыбка его была тёплой и ободряющей, и теперь уж нельзя было вообразить себе, как можно когда-нибудь отвести от неё взгляд…
Мало кто видел Хана Ифритов, а те, кто видели, часто не в силах описать его внешность. Потому что мало рассказать о волевых чертах лица, и нет таких слов, чтобы передать вселенскую мудрость пламенных очей, видевших, говорят, рождение мира. Хан Ифритов – один из первых детей Создателя и один из древнейших жителей земли… Какие уж тут слова?
–Смотрите на них, ифриты и джинны! – простирая длань, воскликнул повелитель. – В лице этих трёх юношей я приветствую всё новое поколение наше. Приветствую – и благодарю, ибо именно их незаметная работа нынче совершает чудеса. Не страшась молвы и осуждения близких, они трудятся во имя мира и единения народов.
Хан дал подданным несколько секунд, чтобы хорошенько усвоили услышанное, и продолжил:
–Мы ждём извержения, которое вернёт нам четырёх собратьев. Скоро наступит этот великий день, и все мы возрадуемся. Но знайте: через два месяца придёт день, когда к нам вернутся – слышите ли? – триста двадцать два потерянных на полях сражений джинна!
Повелитель обвёл взглядом обомлевшее общество и добавил:
–И это не всё. В следующем году, без всякого извержения, к нам вернутся ещё семьсот шестнадцать наших собратьев, а в следующие пять лет – четыре тысячи триста восемьдесят шесть. Я в сладкой растерянности, братья, ибо не знаю, с чем и сравнить грядущее торжество.
Он выдержал паузу, во время которой по залу пронёсся взволнованный ропот. Растерянность повелителя вполне разделяли все, ведь ничего подобного за всю историю мироздания ещё не бывало.
–Вы спросите: как такое возможно? – вновь заговорил Хан. – Ответ прост: наши дипломаты добились блестящих успехов в переговорах со смертными владыками. И теперь почти все джинны, когда-либо пленённые в ходе боевых действий, будут отпущены на свободу. Я говорю «почти», потому что пока в плену останутся джинны, совершившие особо тяжкие преступления против смертных, таких известно сорок два. Впрочем, уже можно смело сказать, что когда-нибудь мы договоримся и об их освобождении. Пока же – возрадуемся нынешним достижениям и восславим наших дипломатов!
Хан переждал бурю восторга, которой разрешил разразиться жестом левой руки, и продолжил:
–Однако я не сомневаюсь, что мудрейшие из вас зададутся вопросом: как вообще стал возможен подобный договор со смертными? Почему только теперь удалось его заключить? Ответ перед вами. – С этими словами Хан указал на трёх друзей, так и стоявших у подножия трона. – Благодарить надо наше молодое поколение – вот таких джиннов, как они. Это их малопочётный с виду труд помог смертным понять, что джинны – не чудовища, а такие же разумные существа, как они. Знаю, знаю, многим из вас покажется оскорблением сравнивать наше славное племя с жалкими смертными, как вы привыкли их называть. Но истина в том, что все мы – дети Создателя, а доброму отцу все дети одинаково дороги. И потому глупцом я назову того джинна, который скажет, что смертные ничтожны, ибо это значит назвать ничтожеством творение Создателя!
И снова Хан выдержал паузу, давая подданным время вдуматься в сказанное.
–Мы гордимся военными подвигами, которых много было совершено за минувшие эпохи, а молодое поколение вправе гордиться первым в истории джиннов мирным подвигом. Вот стоит перед нами скромный помощник посла, стараниями которого скоро будет освобождено больше джиннов, чем когда-либо возвращалось во время извержений. А вот – рядовой спасатель, чьими трудами смертные теперь обращаются к джиннам не с проклятиями, а с благодарностью и великой надеждой. А вот – представитель совсем простой профессии машинного джинна, первой профессии, которая заложила основы дружбы между нашим народом и смертными детьми Создателя. Так слава же им – слава джинновой молодёжи!
Зал потонул в послушном славословии, хотя, надо признать, не все джинны сразу осознали значение речи Хана. А речь-то, конечно, была историческая, и отнюдь не случайно выбрал для неё повелитель время и место.
Однако ж у нас рассказ не о том, как менялась политика джиннов, так что не станем задерживаться на описании последовавших торжеств, отметим только, что для трёх друзей следующие дни пролетели как-то совсем незаметно.
Первым пришедший в себя Полыхай объявил, что ни за какие коврижки не собирается упускать случай упрочить свою карьеру и засел на краю Ханского стола обрастать полезными знакомствами.
Скромного Искрюгая он почти насильно свёл с одним из младших Ханских шаманов по имени Дымун – и за это знакомство воздушный спасатель потом не раз благодарил товарища. Шаман, хотя и начинал чаровать при динозаврах и до сих пор пользовался терминологией, устаревшей ещё во времена царя Ломоноса, оказался не чужд новым веяниям, магией смертных интересовался активно и весьма помог Искрюгаю, у которого давно уже назрел проект усовершенствования некоторых употреблявшихся в спасательном деле чар.
Что касается Отжигая, то он отмёл все резоны Полыхая и согласился признать полезным только возобновление знакомства с дочерьми Магмуна-аги. Все последующие дни он посвятил флирту с тремя красавицами одновременно, благо, те резко переменили мнение о молодых джиннах и даже сами принялись добиваться их внимания – да только, увы, безрезультатно: поумневший Полыхай и всегда несколько малахольный в сердечных делах, а теперь ещё и увлечённый работой Искрюгай совершенно их не замечали! Зато Отжигай блаженствовал за троих…
***
Искрюгаю матушка, добрейшая Пекым, написала письмо. Состояла она служанкой при наперснице любимой жены Хана, а та, страдая мигренью, на извержение ехать наотрез отказалась. Даже, говорят, отозвалась о великом торжестве как о глупой мужской забаве: «Что там такого великого? Ну, Божественное Пламя, ну, извергнутся несколько джиннов… Изверглись – и молодцы, пускай идут по своим делам. А вам, мужчинам, лишь бы пошуметь. Вы бы хоть раз родить попробовали – поняли бы цену всем этим вашим извержениям…»
В общем, с ханской мигренью не поспоришь, и остались наперсницы, камеристки и прочий прислуживающий персонал без Магмуни-сарая.
Однако ж письмо было радостным. Какими-то хитрыми дворцовыми путями разведала добрейшая Пекым, что отец Искрюгая, доблестный Пали хай Горюн, записан на освобождение во второй очереди, то есть уже на следующий год – вместе со всеми жертвами Усатовского поля.
Сердце Искрюгая дрогнуло. Он любил отца, хотя и знал, что огорчает его своей гражданской карьерой и «вознёй со смертными».
Новость взволновала всех. Про героев Усатовского поля все джинны знали – дело шумное было. Некий закордонский генерал вывез с Чёрного континента (где оставил погибать свою армию) несколько дюжин бутылей с джиннами и ифритами разной степени выдержки. Не без их помощи занял престол и, короновавшись под именем Напугалон Бандопат, пошёл завоёвывать мир.
Первые джинны послужили ему на славу, и многие их сородичи потом шли под знамёна Бандопата с большой охотой – «косточки размять, смертных погонять». Державы, оказавшиеся на пути Напугалона к мировому владычеству, тоже обратились за помощью к бессмертному народу. Хотя бывалые ифриты и усмехались – мол, что это за война такая, измельчали смертные, то ли при царе Ломоносе, вот были войны! – однако ж на зов боевой трубы слетались, как мухи на мёд. И, пожалуй, такого количества джиннов в рядах смертных армий ещё никогда не собиралось.
Однако вскоре стали выясняться некоторые неприятные детали. К примеру, джинны уяснили значение слова «прогресс». Оказалось, прогресс – это вовсе не простое самомнение смертных; оказалось, прогресс – это когда любой рядовой маг может заткнуть за пояс легендарного царя Ломоноса.
Когда Напугалон Бандопат напал на Расею, бои ожесточились до предела. На поле под деревней Усатово произошло грандиозное сражение, про которое даже бывалые ифриты (те, что уцелели) сказали, что за всю историю мироздания ничего хуже не видели.
Воистину, не во всякой из маридских войн погибало столько джиннов, как в один день под деревней Усатово. Ну, может, «погибало» и слишком громко сказано… Хотя, как уверяли ветераны, было уже трудно понять, кто из бессмертных попадает в ловушку свёрнутого пространства, кто исчезает в туманах враждебного для джиннов мира духов, а кто вообще пропадает невесть как и почему.
Пали хай Горюн, состоявший при князе Громадионе, отличился тем, что, будучи выпущен из пушки в сторону закордонской артиллерии, прорвал сеть защитных чар и разворотил батарею из тридцати шести орудий, а потом больше часа удерживал позицию, пока на него не навалились сразу трое ифритов маршала Мордье. Видя, что его положение безнадёжно, Пали хай-Горюн крикнул пролетавшему неподалёку расейскому ковру-самолёту: «Вызываю огонь на себя!» Не прошло и пяти минут, когда вокруг изнемогающего героя и его противников замкнулся кокон свёрнутого пространства. Точка соприкосновения его с реальностью, конечно, тут же потерялась, кто бы следил в ходе небывалой битвы за такими мелочами.
Однако, как написала матушка Искрюгаю, смертные поисковики эту самую точку всё-таки обнаружили, и кто-то из их чародеев даже сумел установить контакт с заключёнными в кокон джиннами. По их словам, Пали хай-Горюн передал, что с нетерпением ждёт часа, когда сможет обнять жену и сына, и послал обоим своё благословение.
Этот абзац на медном листке был подплавлен слезами…
Меж тем приближался день извержения. Магмуни-сарай готовился к торжеству: наёмные гномы, пыхтящие в тяжёлых асбестовых костюмах, демонтировали и вывозили наиболее ценные украшения, укрепляли помещения, которым по плану надлежало уцелеть, а главный архитектор, в согласии с пожеланиями Магмуна-аги, спешно вносил поправки в проект грядущих ремонтных работ.
Уже сотрясалась в округе земля, со склонов Бугай-горы срывались порой огромные камни, а жерло окуталось клубами густого дыма, по которым Ханские шаманы взялись предсказывать будущее.
Увы, их гадание оказалось тревожным. Искрюгай присутствовал на нём (пошёл вместе с Дымуном) и видел, как осунулись лица шаманов. Наспех было объявлено, что грядущее туманно, но уже вечером все заговорили о близкой войне. Правда, никто толком не мог сказать – с кем. Версии выдвигались самые дикие, вплоть до чудесного возвращения давным-давно истреблённых титанов и объединённой агрессии смертных народов.
Дымун же говорил своему молодому другу:
–Вот увидишь, это мариды! Тяжкое поражение потерпели они в последней войне, не их сейчас время. Но я давно чувствую угрозу с их стороны. Никто не знает, сколько сил они успели накопить… Старшие Ханские шаманы не прислушиваются ко мне, но я уверен: мариды готовы на всё. Они наверняка уже знают об успехах нашей славной дипломатии, и, конечно, напуганы. Слишком сильны мы станем, когда вернутся все наши братья. Нет, мой юный друг, мариды не станут ждать, они нанесут удар…
Неизвестность не продлилась долго. Уже к полуночи прибыл гонец, и вскоре Хан Ифритов, призвавши всех в Церемониальный зал Магмуни-сарая, объявил:
–Верные мои подданные! Великая беда пришла к нам. Недолго тешились мы надеждой на мирное единение народов земли. Есть один народ, которому ненавистно слово «мир». Наши извечные враги, мариды, вновь толкают нас в пекло войны! В минувший полдень их силы вторглись на остров Хлаадун. От наших братьев, несущих там службу, поступило одно-единственное сообщение о приближении врага. Больше об их судьбе мы ничего не знаем, но нет сомнения, что их уже приняло в свои объятия Божественное Пламя Недр. И только два часа назад от вероломных маридов пришло вопиющее в своей гнусности требование отказаться от претензий на Хлаадун. Все вы, конечно, помните, что этот остров, лежащий в ледяных морях под семидесятым градусом северной широты, отошёл к нам по условиям перемирия, заключённого десять тысяч лет назад и завершившего последнюю по времени маридскую войну. Тогда же было решено разместить на Хлаадуне крупный вулкан. Все минувшие века мы усердно работали, подводя под остров вулканический котёл. В прошлом году была назначена дата открытия вулкана, о чём писала даже пресса смертных. Торжественное событие мы запланировали провести через двадцать лет. За всё это время мариды ни разу не пытались обжаловать условия мира. И вот теперь – напали без предупреждения, едва удосужившись формально объяснить свою подлость тем, что им будто бы требуется жизненное пространство. Никогда не было веры слову маридов, но такого гнусного коварства мы не ждали даже от них. Братья! Настал час войны. Видит Создатель, мы её не хотели, но теперь пути назад нет. Мы должны отомстить подлым маридам – и мы отомстим! Мы обрубим их жадные щупальца, пресечём их происки и поставим несокрушимый заслон их алчным мечтам о власти над миром!
