Игорь Строков
Многомирие: Колизей
– Ты не Вернер, – с подозрением произнёс один из заключённых.
«Слава тебе, Господи!»
– Теперь объясните это им, – не то с иронией, не то с просьбой ответил я.
– А толку? – спросил он. – Ты действительно похож на Вернера.
На вид ему было лет тридцать, но кое-где проступала седина, а лицо украшали шрамы. Широкие плечи, рост за два метра. Но при всём пугающем виде у этого парня были очень добрые глаза – добрые и уставшие. Он отложил карты, подошёл ко мне и спросил:
– И как же тебя зовут?
– Святослав, – ответил я. – Друзья называют Святом.
– Русский? – послышалось из-за стола. – Земляк. Я тоже.
Среднего роста блондин говорил на чистом русском языке, хоть и с лёгким акцентом, что не могло не радовать.
– Русский, – ответил я и осознал, что совершенно незнаком с историей альтернативной России, а это могло стать проблемой.
– Ну и славно, вам с Петром веселее будет! – бодро сказал первый. – А то он один у нас из России… остался, – после этих слов он слегка замялся, потом хотел сказать что-то ещё, но я его уже перебил.
– Я не планирую здесь задерживаться, ни с Петром, ни с кем-то ещё. Я ведь не Вернер, так? Мне нужно это как-то доказать!
Полуседой молодой человек тяжело вздохнул.
– Попробуй, конечно. Только никто тебя здесь слушать не станет, поверь мне. Но пока ты в любом случае здесь, будем знакомы. Я Вилберт, – после он провёл рукой по остальным заключённым. – Это Йохан, Харман, Зигмунд и Ганс.
Тут-то меня и осенило.
– Рим воюет с Германией? – спросил я.
Кто-то засмеялся, а кто-то бросил на меня косой взгляд. Вилберт был среди первых. Пётр оказался ближе ко вторым.
– Ну ты и шутник, – сказал Вилберт. – Нет, конечно, мы просто так здесь сидим.
– Мне казалось, после Второй мировой войны крупные державы не завязывают масштабных конфликтов, – попытался оправдаться я, но сделал только хуже.
– После какой мировой войны? – спросил Вилберт. – А что, была первая?
Вот так парой фраз я загнал себя в угол. Теперь у них было два варианта: либо я дурачок, либо издеваюсь над ними. И оба эти варианта ставили меня отнюдь не в лучшее положение. Надо было срочно дать им третий, и я не нашёл оправдания лучше, чем:
– Простите, у меня голова набекрень. Очнулся в саду неподалёку от амфитеатра с кашей в голове. Ничего не помню… кроме имени и каких-то обрывков общих знаний. И… видимо… историй из фантастических книжек.
– Ага, конечно, – саркастически сказал Зигмунд.
Но, похоже, для остальных мой ответ прозвучал достаточно убедительно.
– Рим воюет со всеми, кого не получается прогнуть на уровне дипломатии и экономики, – сказал Пётр. На вид ему было лет сорок. Грязное тело подчёркивало природную белизну волос, и хоть ростом он был невысок, выглядел крепче всех этих немцев. – Периодически те или иные страны пытаются нарушить однополярный миропорядок. Девять лет назад были мы, теперь Германия. А военнопленные отправляются сюда, во Флавиеву тюрьму. Это путь в один конец. Тюрьма – амфитеатр – смерть. Карл – молодец, он сумел сбежать. Но вот только тебе не повезло. Вы с ним почти как две капли воды.
Однозначно, я теперь был гладиатором. По телу пробежал холодок. Хотелось биться кулаками в дверь и кричать, что это всё ошибка.
«Это же ошибка. Ошибка. Я не должен быть здесь. Да я оружия в жизни не держал! Тем более меч, или на чём тут они сражаются? Он же тяжёлый! Из холодного оружия у меня в руках бывал только нож, и нападал я с ним только на хлеб».
Я должен был собраться, хоть это было и сложно. Я решил, что надо задать как можно больше вопросов, даже на первый взгляд бесполезных, ведь знание – лучшее оружие, и ключ к выживанию мог крыться в любом из их ответов. Я вспоминал всё, что когда-либо слышал и читал о гладиаторских боях, и у меня достаточно быстро возникли вопросы. На фоне нервов я стал тараторить:
– А почему он сбежал? Ведь в амфитеатры всегда даже свободные люди подавались. Здесь же огромные деньги вертятся. Это шанс выкупить свою жизнь… да ещё и богачом уйти… или нет?
– Тише, тише, а то сердечный приступ тебя убьёт раньше арены, – сказал Харман. Он был высоким и слегка полноватым, а его лицо – ещё свежим. Харман явно оказался здесь недавно, но по глазам и голосу уже чувствовался разлом где-то внутри. – Память твоя, похоже, на уровне школьных учебников истории сохранилась. Так было до Века Перемен, когда Рим освободил рабов. Многие со временем перестали участвовать в боях, а поток финансов в амфитеатрах сильно уменьшился. В итоге всё пришло к тому, что есть сейчас. Мы пушечное мясо, приговорённое к боям. Мы помираем и радуем публику, ничего с этого не имея. Свободные участники представляют меньшинство, но получают они деньги немногим выше средней зарплаты в Риме. Это маргиналы и маньяки, нормальные-то люди хорошо зарабатывают с куда меньшим риском для жизни. А приличные деньги получают только редкие уникумы, набирающие высокую популярность, и зачастую это вообще заключённые. Они-то для публики поинтересней будут, все такие противоречивые, с легендами. В общем, маргиналы, маньяки и сидельцы. Вот такой здесь колорит. Добро пожаловать.
Я уже даже не чувствовал былой боли в горле. Внутренняя паника достигла пика. Но я сконцентрировался и продолжил:
– А как же христианская церковь? Она не выступает против боёв?
Тут с удивлением на меня вытаращились уже все.
– Эм… ну… выступает, – растеряно ответил Пётр. – Только кому есть дело до проеврейского культа?
Это был дурдом. Стало ясно, что христианство здесь не смогло основательно пустить корни, оно было лишь одним из множества религий, а потому ничего не могло поделать с кровавыми развлечениями римлян.
Несколько раз проходил разные формы теста на темперамент, и по ним я то флегматик-сангвиник (жуткое сочетание, да?), то флегматик-меланхолик. Но если честно, в стрессовых ситуациях я обычно мутирую в холерика. Сейчас был такой стресс, что мой внутренний холерик вышел из-под контроля и пошёл в разнос. Я заговорил громко и быстро:
– Так, и в кого тут верят? Юпитер? Зевс? Будда? Летающий макаронный монстр?
– В кого хотят, в того и верят, религий много, только какая разница? – ответил Пётр. – Неужто ты и это всё забыл? Сам-то ты христианин, что ли?
– Вроде того.
Я стал ходить из угла в угол и думать.
«Что делать? Доказывать, что я не Вернер? Я буду это делать, обязательно буду, но что это даст? Пожалуй, ничего. Бежать? Ага, сбеги отсюда. Но этот Вернер же смог! Хотя кто он и кто я?»
Когда мои эмоциональные батарейки сели, я просто упал на ближайшие свободные нары и уставился в потолок.
– Э, как тебя колбасит-то, – подметил Пётр на русском. – Сражаться, очевидно, ты не умеешь…
Я помотал головой.
– Плохо, потому что завтра у тебя бой, – добил он меня уже на латыни.
Я аж подскочил с нар.
– С кем?!
– Никто не знает до самого выхода, – сказал Вилберт. – Возможно, со мной. Или с Петром. А может быть, с кем-то из свободных.
– Пойдём, – Пётр встал и хлопнул меня по плечу. Да, парень очень крепкий. Синяк, наверное, останется. – Потренируем тебя.
Тренировочный зал оказался ещё просторней. Комната где-то десять на десять метров, всё тот же старый обшарпанный бетон, но вот под ногами внезапно оказалась резина. В углу лежало два коротких меча и два прямоугольных слегка загнутых щита с изображением римского герба. Я видел эти щиты на картинках, они были подобны тем, что сейчас обычно использует полиция, но мне они помнились куда более крупными. Эти же щиты были чуть меньше моего туловища, а меня не назвать особо высоким парнем.
– Когда-то эти щиты были огромными, – будто прочитал мои мысли Пётр, очевидно, поймав мой взгляд. – Сейчас они достаточно маленькие и лёгкие, чтобы сражение было динамичней и напряжённей.
– Что, гладиаторы так и сражаются на мечах? – неуверенно произнёс я по-русски, надеясь на то, что различий между моим русским и местным не особо много.
– На разном оружии, – ответил Пётр. – Мы – да, на гладиусах.
Он поднял с пола щит и гладиус, я последовал его примеру. Короткий меч, длина которого не достигала и метра, был лёгким и удобно лежал в руке. Лезвие, покрытое хитрым узором, в который вплеталась аббревиатура «S. P. Q. R.», было отполированным, блестящим и гипнотически красивым, но затупленным. Тонкая рукоять имела впадины под пальцы, чтобы удобно ложиться в ладонь, и заканчивалась более широким красным шариком. Что сразу бросалось в глаза, так это отсутствие гарды, защиты для руки, к наличию которой все мы так привыкли благодаря различным фильмам, играм и иллюстрациям. Я понимал, что она и не нужна в такого рода боях, ведь это не фехтование, и обороняться здесь нужно щитом, а не скрещиванием мечей; просто было непривычно. Сам щит был прямоугольным и слегка выпуклым. Его кроваво-красную поверхность украшали похожие золотистые узоры, а по центру всё тот же гордый орёл с герба сидел на всё той же надписи «S. P. Q. R.».
– В твоём случае главное – не столько умение драться, сколько, – Пётр замахнулся на меня гладиусом, остановив его в миллиметре от лица, – умение вовремя закрыться щитом.
Я резко отпрыгнул от острия меча, да так, что упал на свою пятую точку.
– Но тебе и этому, похоже, ещё учиться и учиться. Я здесь девять лет, земляк. В мои тридцать у меня всё тело изрезано шрамами, а сам я удивляюсь, как ещё не поседел подобно Вилберту. Я прошёл через тысячи боёв и могу сказать одно: почти всех, кто слёг на арене, убила недостаточная подготовка. Не стечение обстоятельств, не опасные враги, а собственные ошибки. Если ты выйдешь на бой с кем-то из добровольцев, тебе конец. Они тренировались годами, а кто-то и десятилетиями. За один вечер тебе не помогу даже я.
Я говорил, что Петру на вид было лет сорок? Нет, это не ошибка. Страшно было представить, сколько нервных клеток потерял этот человек за девять лет здесь. И это ещё не считая войны, через которую он прошёл.
Меня немного напрягало, что человек с таким кровавым багажом за спиной был настолько уверен, что не сможет мне помочь.
– Зачем же ты взялся меня учить? – спросил я, поднимаясь на ноги.
– Хочу дать тебе шанс. Ты же здесь по ошибке. Не научу драться – хоть помогу пожить подольше.
Вот так вот. Я должен был умереть на арене, и передо мной стояла лишь одна задача: проснуться на следующий день. Отложить неминуемую судьбу, просто прожить чуть дольше. Ничего не оставалось, кроме как принять это.
– Спасибо, Петя. Ну что, не будем тянуть?
Он учил меня до самой ночи. Лязг мечей отражался от голых стен тренировочного зала, сливаясь в единый непрерывный гул. Порой я чувствовал, что больше не могу, и хотел сдаться, но мысль о скорой смерти давала второе дыхание снова и снова. Моя реакция заметно улучшилась, я знал базовые приёмы и успешно их отражал. Пётр оказался талантливым учителем, и теперь я мог даже перейти в нападение, хоть и навыки эти помогли бы разве что против другого новичка. Обезоружить врага, обмануть его рефлексы, лишить главных козырей – это всё то, чего я ещё толком не умел, но держал в голове, что это и есть залог победы.
И самое главное – забыть, что передо мной человек.
Многие ли из вас способны на убийство, пусть даже ради собственного спасения? Все мы понимаем, что не сможем после этого спокойно спать. У меня же стоял выбор между сном беспокойным и сном вечным.
Одно я знал точно: если смогу вернуться отсюда живым – жизнь буду ценить ещё больше, и свою, и чужую. Только побывав на грани жизни и смерти начинаешь понимать, насколько хрупка твоя жизнь. Только убивая, начинаешь понимать, насколько ценна жизнь человека.
Одни убивают ради самообороны, другие – из корыстных целей. Не знаю насчёт вторых, но первым потом точно живётся несладко.
«Смогу ли я после этого жить прежней жизнью?»
Хотя, о чём это я? Мой дом теперь здесь. Прежней жизни уже не будет.
Прочно сцеплять ноги с землёй. Парировать удары. Попытаться предупредить атаку врага. Когда в руке гладиус, решают колющие удары. Не рубить голову соперника, а пронзать его горло насквозь. Прессовать щитом, прижимая оружие противника к его собственному телу, и не давать надавить подобным образом на себя.
Забыть увиденные фильмы с красивыми боевыми стойками и ударами. Щит должен закрывать меня всегда. Не размахивать мечом попусту: каждый удар должен быть на поражение.
Пот стекал с меня даже не ручьём, а самым натуральным водопадом. Руки и ноги отваливались, а сердце колотило так, будто хотело пробить рёбра. Самым глупым советом было «не волноваться». Я волновался уже сейчас, и даже страшно было подумать, какой нервоз у меня будет завтра.
Но нервничать нельзя. Нервы вызывают скованность движений и тремор. Ни то, ни другое мне на пользу не пойдёт.
– У нас бутылка коньяка припрятана, – полушёпотом сказал Пётр. – Бандиту из соседнего блока тайком принесли родные, а мы у него её за сигареты выменяли, пришлось хорошенько поторговаться. Глотнёшь перед боем.
– Едва ли тут поможет один глоток, – выдавил я в ответ.
Мы потные сидели на полу, облокотившись о стену, и говорили с перерывами на одышку (моя, само собой, была куда сильнее).
– Как самочувствие хоть? – спросил Пётр после небольшой паузы.
– Как огурчик… маринованный.
Мой репетитор по выживанию посмеялся.
– Скажи спасибо, что Вернер не был бестиарием, – сказал он.
– Кем? – переспросил я.
– Бестиарием. Все гладиаторы делятся на мурмиллонов – это все мы, димахеров, эквитов, цест и бестиариев. Последние – самые крепкие, сражаются с животными. Публика любит это дело. Сюда привозят различных животных со всего света, у них там целый зверинец. Дрался бы ты сейчас с бегемотами всякими да носорогами.
Я улыбнулся.
– Не думал, что здесь такая сложная система.
– Эта она со временем упростилась ещё. Мурмиллон – это гладиатор с гладиусом и щитом как у древних легионеров. Почти как у них. Всё-таки, они претерпели изменения за многие века. Раньше мурмиллоны между собой не сражались, огромное количество разных типов гладиаторов сходились в боях друг с другом. В итоге система стала упрощаться, остались только самые востребованные публикой типы, и всё чаще в боях стали сходиться бойцы одного типа. Теперь мурмиллоны дерутся с мурмиллонами, димахеры с димахерами… ну и так далее. Хотя бывают и исключения иногда. Ходит слух, что стрелки скоро появятся. Так что будут ещё и дуэли у нас на арене. Короче, начитался я об истории амфитеатров за время заточения.
– Где же все остальные, если мы все мирмиллионы? – спросил я.
– Мурмиллоны, – поправил меня Пётр. – В других блоках. В нашем только военнопленные мурмиллоны. В Риме всё по полочкам принято раскладывать. Ладно, – прервался он. – Не забивай голову. Тебе отдохнуть надо. Закончим на сегодня.
– Спасибо, Петь. Спасибо за всё.
Не совру, если скажу, что это была самая жуткая ночь в моей жизни. Руки тряслись уже сейчас. Я лежал на жёстких нарах и не мог подложить под голову ничего, кроме одежды. Всё, чего сейчас хотелось – это провалиться в забвение и прийти в себя в отеле «Лирика» на мягкой кровати.
«Это ведь просто страшный сон…»
Мне так хотелось в это верить, что я себя почти в этом убедил. Но в глубине души прекрасно понимал: никакой это не сон.
Я стал думать о Снежане, которую никогда не увижу. О детях, которые у нас никогда не родятся. О местах, в которых никогда не побываю. О планах, которые никогда не воплотятся в жизнь.
Однажды оружие, которым сражались ещё древние римляне, пронзит мне сердце. Или живот. Или горло. Или что-нибудь ещё. И скорей всего, это произойдёт завтра. Точней, уже сегодня.
Мы не привыкли бояться смерти. Живём так, будто нам отведено, по меньшей мере, лет триста. Но если врач скажет вам, что у вас смертельная болезнь, которая убивает в течение десятилетий, но – будьте уверены – непременно убивает, то вы наверняка впадёте в депрессию. Часто ли вы думаете о том, что сегодня-завтра вас может сбить машина, или что вам на голову упадёт кирпич из старого ветхого здания? А ведь это происходит, и нередко. В нашем мире нет ничего более простого, чем умереть от несчастного случая. Но мы не боимся, пока к виску не приставят дуло пистолета. Пока в результатах анализа крови мы не встретим слово «положительный».
Только сейчас я понял, насколько всё ничтожно. Я умру – не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра. Наше с вами различие в том, что я знаю, что, скорей всего, погибну этим днём.
И теперь я боялся смерти.
– Отпустите меня, – прошептал я. – Я хочу жить. Хочу провести жизнь со Снежаной. И плевать на деньги. Я смогу. Только дайте шанс.
Никто никакого шанса давать мне не собирался. В этом мире так не заведено. Ни в одном из миров.
Я стал проваливаться в сон. Нервы нервами, но организм требует отдыха, особенно после таких утомительных нагрузок. А во сне всё сразу становится хорошо. Ты забываешься, а поутру кажется, что всё плохое вчера было ненастоящим. Что всё это тебе лишь приснилось.
– Вставай! – послышалось сквозь сон.
Сладкое забвение отхлынуло. Я резко открыл глаза. Около нар стоял крепкий мужчина в форме, судя по погонам – тессарий. Остальных званий, правда, я так и не выяснил.
– Подъём, Вернер. Или команда «Подъём» была не для тебя? Все жрут час, потом у гладиаторов полчаса на подготовку к бою. Выступают Хоривин, Вернер, Шустер и Майер.
Вигил вышел за дверь.
– Они ещё и время дают? – спросил я у уже вставшего Вилберта.
– Ты нужен им боеспособным, – ответил он. – Иначе шоу не удастся. Это же не просто казнь.
– Вот уж утешил, – только и ответил я, после чего встал и начал одеваться.
Глава III. Снежана и любовь
Где ты?
Неужели ты решил меня бросить?
– Тише, тише, синьора, – успокаивают они меня на английском, ведь итальянского я не знаю.
– Вы его найдёте?
Итальянские полицейские найдут тебя, где бы ты ни был. Я верю в это. Ну не мог же ты уйти от меня! Или погибнуть.
Так, надо мыслить логически, эмоции делу не помогут. Вчера мы с тобой гуляли по Риму и зашли в бар. Там произошла эта дурацкая стычка с каким-то идиотом. Потом мы пошли в отель и всю ночь провели так, как и полагается молодожёнам. Я проснулась днём, и тебя уже не было. Что могло произойти? Вряд ли ты вышел ночью на улицу в поисках проблем. Напоролся на проблемы днём в центре Рима? Да нет, ты вообще не конфликтный. Твою кротость я заметила с самого первого дня знакомства.
Мы учились в одном университете: я экономист, а ты лингвист. Тогда ещё был праздник в честь дня студента: битком забитый актовый зал, КВН, авторские песни, каверы, танцевальные команды и отвратительный звук: ни слова не было понятно. Я сидела с подругами в центре зала, вы же с друзьями – у самой сцены. Тогда мы с тобой ещё не познакомились, но впервые слушали одни и те же песни и шутки, смотрели вместе одно представление. Пока ещё порознь.
После праздника гуляло всё общежитие. Ты был местным, из города, но всё равно оказался там со своими друзьями. Оказался там, чтобы встретить меня.
Мы с Леной сидели на скамейке в парке неподалёку от университета. Наше общение прервал громкий пьяный выкрик:
– Ленка!
Тогда я впервые увидела этого клоуна Жору, с которым моя соседка по комнате и хорошая подруга Лена встречалась последнюю неделю. Никогда не понимала, что она в нём нашла, как и никогда не понимала, что в нём нашёл ты. Абсолютно разные, вы всегда были лучшими друзьями.
– Привет, зай, – нежно сказала Лена, когда вы к нам подошли.
– Чё, как дела? Чё скучаем? – Жора был совсем пьян. После он кивнул на меня: – Твоя подружка?
Господи, как же меня это разозлило. Но я промолчала.
– Ой, – засуетилась Лена, – Жора, это Снежана. Снежана, это Жора.
– Nice to, типа, meet you, – покачиваясь, сказал Жора. – А это мой однокурсник, братан и пр-р-р-росто охренительный чувак Свят!
Тебя такое представление несколько смутило.
– Привет, – только и сказал ты, неловко улыбнувшись и отвернувшись куда-то в сторону.
– У нас чё-то все по общаге разбежались, – сказал Жора.
Неудивительно, ведь общежитие уже закрывалось. Но в нашем корпусе в тот день был хороший охранник, нас пускали, так что мы с Леной могли позволить себе погулять подольше.
– Может, сольёмся в одно целое? Ну, в одну компанию, я хотел сказать, – Жора громогласно заржал. – Затусим вместе.
«Нет, нет, пожалуйста, только не с этим ослом».
– Давайте! – радостно сказала Лена.
– Лен, да холодно, в общежитие надо идти, – сказала я.
– Ой, да ладно тебе, Снежан, релакс. Погнали, – сказал Жора.
– Жор, что ты до девушки докопался? – вдруг негромко сказал ты и посмотрел на меня. И что-то промелькнуло в твоих глазах. Ты коротко улыбнулся, но уже не так, как в предыдущий раз, более искренне. Я тебе понравилась, и ты стал источать изнутри какое-то неуловимое обаяние. Та твоя мимолётная эмоция как будто передалась мне через взгляд. Я улыбнулась в ответ. В ту секунду всё началось.
– Снежан, ну правда, давай присоединимся, чего ты? – не сдавалась Лена. – Не так уж и холодно! Сейчас около нуля, ты чего?
– Ладно, – я вздохнула. – Пойдём.
Мы гуляли по волшебному заснеженному январскому парку – в атмосферу волшебства не вписывался только Жора. Они с Леной шли в обнимку по плитчатой дорожке вдоль заснеженных деревьев, а мы с тобой – рядом. Ей-богу, со стороны можно было подумать, будто идут две парочки. Это меня немного смущало, хотя и ты явно был растерян. Со временем наши друзья-любовники совсем о нас забыли. Они отстали, оставив нас в ещё более неловком положении.
– На кого учишься? – внезапно спросил ты.
– Я? На экономиста. А ты?
– На лингвиста. Переводчика, если быть точным.
– Ух ты! И какие языки учишь?
– В универе или сам?
– Всё вместе.
– Английский, немецкий, итальянский… – стал перечислять ты, щурясь и как бы наигранно вспоминая.
– Ничего себе, – протянула я. – А я хотела бы побывать в Италии.
– Французским в последнее время интересуюсь, латынь ещё изучаю, – продолжил ты.
– Ты либо хочешь повыделываться, либо гений, – ответила я. Ты даже немного растерялся.
– Нет, ты что, – сказал ты. – Английский и итальянский по программе, немецкий только со словариком. Французский у меня пока ниже плинтуса, а на латыни я могу с тобой поздороваться.
– Ну-ка, – заинтересовалась я.
– Салве, Снежана, – с ухмылкой сказал ты.
Я улыбнулась. Ты замолчал.
– А Свят – это Святослав?
– Ну не Святозар, определённо.
– То есть ты Слава.
– Ну Слава – это Вячеслав, скорей. Некоторые меня и Славой называют, но я предпочитаю «Свят».
– Я буду звать тебя Славой.
– Хорошо, а я тебя – Жанной.
– Эй! Это разные имена!
– Ну и что? – ты улыбнулся.
– А то, что я Снежана.
– Ладно, ладно, убедила.
– А я всё равно буду тебя Славой звать.
– Как тебе будет угодно, Снежана.
– Эй, а где эти двое? – спросила я, когда вдруг обнаружила, что они исчезли из виду.
– Да какая разница? – ответил ты. – Ещё погуляем? Или ты домой?
– Домой, думаю. Что-то устала я от этих праздников и прогулок. Выспаться надо.
– В общежитии живёшь?
– Ну да.
– Пойдём, провожу тебя.
Мы шли и общались. Ты казался добрым и эрудированным. Я понимала, что идеальный образ в моей голове был ошибочным, ведь большинству свойственно сначала показывать себя с лучшей стороны. Но я видела тебя живого, настоящего, ты не играл. Да, первые впечатления в такие моменты всегда чересчур хорошие. Но ты так ни разу и не разубедил меня в том самом первом впечатлении. Это был последний курс. Через год и четыре месяца мы поженились. А теперь ты пропал.
Где ты?
Они тебя найдут. Я верю в это.
