Игорь Саврасов
Умножители времени
Видимое временно, а невидимое вечно.
Апостол Павел
– 1 —
Глеб уже было собрался идти в гардеробную комнату, как кто-то его окликнул:
– Глеб Сергеевич!
Он обернулся. По коридору навстречу ему медленно приближалась инвалидная коляска, в которой сидел старик. Но когда коляска остановилась в метре от Глеба и из неё с трудом, опираясь на трость, встал мужчина, стало понятно, что ему не более шестидесяти. Не старик. Глаза – глубоко посаженные, голубые – были молодыми, лишь чуть засыпанными пеплом прожитого. Прожитого не просто, о чем говорили и длинные седые волосы, и очень худое лицо, плохо выбритое. Множество морщинок у глаз, на лбу и щеках. Тёмно-синяя рубашка в голубой мелкий горошек, голубая, совсем старая джинсовая жилетка, джинсы в тон жилетки, но ещё более вытертые чёрные кеды создавали впечатление богемности. На седой груди золотая цепочка с каким-то амулетом из чёрного камня, на безымянном пальце золотой перстень с таким же камнем. В камнях и на груди, и на руке заметно серебристое включение в виде какого-то знака. На одном запястье очень дорогие часы, на другом несколько браслетов – металлических, деревянных, кожаных и из чёрного камня.
«Похож на бывшего рок-музыканта. Пальцы на руках длинные, крепкие… Гитарист? Ударник?» – по привычке дипломатического работника Глеб дал быструю характеристику. «Ещё: по знаку – близнец, а дата… дата 9-е число… Молодится, талантлив, удачлив, пьёт, жизнь потрепала; ещё: добр, улыбка хорошая, глаза умные, лукавые».
– Чем обязан? – спросил Глеб Сергеевич, умышленно сверх меры вскинув брови и сделав удивлённое, но холодное лицо. Это позволило выбрать нужное расстояние для беседы и обозначить ограниченность во времени, как говорили в его кругах.
– Извините, что я вот так, нарушая наши правила и без «согласия с протоколом», – негромко сказал «музыкант».
«Знает, что я связан с дипломатическими структурами, – видимо, работает в клубе», – мелькнуло в Глебовой голове.
– Не согласитесь ли вы уделить мне двадцать минут и выпить со мной чашечку кофе?
– Спасибо, но я только что поужинал в вашем ресторанчике. Вы же здешний… – необходимая пауза, – управляющий? Или…? – Глеб иронично начал двигать большим пальцем вверх, делая многозначительное лицо.
– Нет-нет, – мужчина рассмеялся, – хозяин всего этого особняка – и бизнес-центра внизу на первом этаже, и нашего Английского клуба здесь, на втором, – мой двоюродный брат Роберт. А я Джеймс, Джеймс Гордон.
Колясочник выдержал паузу, с интересом вглядываясь в лицо Всеволожского. Затем продолжил медленно, как бы подбирая слова:
– Может, правильно мне называться «управляющим», но я не люблю, да и не умею управлять… «Бог управит»… Называйте меня Консультантом или, если угодно, Наблюдателем.
Глаза Джеймса вспыхнули хитрым огоньком, но тут же покрылись пеленой некой инфернальности, дымкой отчуждённости. Глебу даже показалось, что коляска откатилась назад.
– Роберт. Джеймс. Гордон. Интересно! – вымолвил Всеволожский, очевидно, что-то вспоминая.
– Ну, вот видите! Я уверен, что могу вас ещё кое-чем заинтересовать. Милости прошу за мной!
Особняк, в котором располагался упомянутый Клуб, представлял собой двухэтажное строение в стиле позднего классицизма и располагался в одном из красивых и уютных переулков в центре Москвы близ Остоженки. По стилю и традициям, которым уже чуть более сотни лет, его называли английским Клубом «на Остоженке». Называли в узком кругу людей. И сто лет назад, и сейчас это было закрытое общество, как всякий уважающий себя английский Клуб для солидных людей. Стать его членом было возможно, если внести достаточно кругленькую сумму и заручиться рекомендацией того авторитетного человека, которого Клуб считает «своим». Глеб был членом всего четыре года. Это совпало со временем перевода его из аппарата МИДа на Смоленской профессором МГИМО. Появилась возможность бывать в Клубе регулярно, не отвлекаясь на командировки. А Клуб работал два дня в неделю: в пятницу и в субботу с 21:00 до 05:00. Нельзя было мешать работе бизнес-центра на первом этаже, который работал по будням строго с 09:00 до 18:00. Ресторан и закрытая клубная сауна были тоже на первом этаже, однако в сауну сотрудникам бизнес-центра доступа не было. А в ресторане откушать – это пожалуйста. Следует заметить, что нелюбопытные менеджеры, и старшие менеджеры, и даже топ-менеджеры не догадывались о существовании банных и прочих услуг. Вообще ни сном ни духом не знали о клубе. На второй клубный этаж вела отдельная лестница из другого подъезда, со двора. Была, конечно, одна потаённая дверка со второго этажа в ресторан и сауну, но… потаённая. В общем, всё в особняке было мило, по-домашнему. Любопытные, прогуливающиеся по улочкам Арбата, лицезрели лишь ухоженный особняк, небольшую элегантную бронзовую табличку «DG», а также не менее элегантную бронзовую ручку в виде львиной головы на крепкой двери. Специальный видео-глаз и отсутствие кнопки звонка намекали, что гостей здесь не ждут. Сейчас ведь повсюду «век закрытых дверей». Приватно! Брысь! Обслуге и охране тоже было объяснено, что в лишнем знании – лишняя печаль.
Глеб знал только имена и отчества членов Клуба. Тридцать три человека вместе с ним. Тридцать один мужчина и две дамы. Все члены интеллигентны, даже галантны и не бедны. Кто чем занимается и прочее неизвестно. Всё, что «за пределами буксирного каната», – табу. Табу не позволяло задавать вопросов личного характера друг другу. А «буксирный канат» прост: игра, тихая беседа, чтение. Да ещё отмечание дней рождения членов Клуба. Лишь эта «семейная» традиция тут была заведена. Может быть потому, что доходы от выигрышей члены клуба не забирали, а они шли в «накопительный банк» именинника, и тот получал их в день рождения вместе с презентом от клуба. Отметим, что Глеб Сергеевич уже третий год работал своеобразным секретарём-лейтенантом (как он называл эту свою обязанность) Клуба. Вызвался нести эту несложную ношу он сам, объяснив это любовью сочинять поздравления и опытом тамады ещё класса с пятого. Трудно, конечно, «тамадить» среди людей, о жизни которых известно мало. Но Глебу достаточно было развлекать публику астрологическими прогнозами, нумерологическими ребусами, удивительными рассказиками и наблюдениями о психологической манере игры именинника. Во всём этом он был большой мастак и делал всё необидно и остроумно, а порой даже виртуозно.
Залов было семь: комната для бесед, комната для чтения с весьма приличной библиотекой (самая большая комната), курительная комната, буфетная, шахматная, картёжная и, наконец, комната для рулетки.
…Всеволожский и Консультант «прошли» по коридору до двери. Консультант-Наблюдатель достал из кармана связку ключей, висевшую на брелоке в виде гитары, и открыл дверь. Снова коридор. Снова дверь. Снова открыл, и они снова оказались в коридоре. Глеб быстро уяснил топографию этого второго этажа. Два длинных коридора: из одного были двери в залы клуба, из другого – в личные и служебные помещения работников и хозяев клуба. Но удивление вызывало у него следующее обстоятельство: из этого «служебного» коридора видны были все залы. Но из залов коридор не был виден! За ними, членами клуба, можно было наблюдать! Как сейчас были видны несколько человек в картёжной и буфетной. И даже слышны обрывки коротких реплик.
«Ах ты, колясочник наблюдательный! Наблюдают они тут и консультируют! Фу!» – зло подумал Глеб и сверкнул глазами на седой затылок Гордона.
– Не сердитесь, Глеб Сергеевич! – резко повернув коляску и улыбаясь, сказал Консультант. – И, пожалуйста, не выдавайте меня!
Глаза его были чисты. Это допускало прощение и вызывало доверие.
«Да чёрт с тобой!» – подумал Глеб, не произнеся ни слова. Он повернул голову на противоположную стену коридора. Там, очевидно, были окна во двор, но они были тщательно зашторены. А в простенках висели фотографии «Битлов», «Роллингов» и прочие.
– Да, я бывший музыкант. А это мой коридорчик. Тут я живу, провожу время… И простите мне эту единственную оставшуюся мне радость жизни – быть тенью в ваших играх и беседах. Сам-то я однажды «заигрался»… Теперь без ног! Впрочем, что я жалуюсь? Сейчас у меня новая большая Игра. И тайная. И в эту Игру я должен вас посвятить!
Глеб Сергеевич насторожился, выдавая прежнее неудовольствие.
– С вашего разрешения, разумеется, – добавил Джеймс, – проходите, любезнейший, вот в эту комнату. Это мой кабинетик.
Кабинетик был замыкающей частью анфилады комнат, в которых работал, обедал и спал этот странный человек.
– Присаживайтесь, Глеб Сергеевич. Я сварю великолепный кофе. А вот тут бар: напитки, сигары. Толкните дверцу.
Глеб открыл бар, встроенный в огромный, старинной работы книжный шкаф. И книги, их кожаные переплёты, хранящие дух минувших времён, и налитый стаканчик настоящего шотландского скотча с его янтарным тёплым светом сразу установили хорошую, добросердечную атмосферу для разговора. А когда дымок от сигары несколькими переплетающимися кольцами стал подниматься к потолку, Всеволожский улыбнулся и сказал:
– Спасибо! У вас хороший вкус.
– Джеймс. Прошу называть меня просто Джеймс.
– Великолепный вкус, мистер Джеймс! Набор-то в баре и вся обстановка кабинета изысканнейшая. Эта лампа, приборы на столе, глобус, настенные часы, ваза… Это – музейные вещи. Большинство предметов конца восемнадцатого – начала девятнадцатого веков. Это вот, если не ошибаюсь, Франция, это – Германия, а эти три картины – конечно, Италия.
– Старший брат не забывает меня.
– Вы имеете в виду Роберта Гордона?
– Да. Он – старший и по возрасту, и по рангу, – ответил Джеймс довольно туманно.
Когда хозяин и гость сделали по первому глотку ароматного кофе, Джеймс посмотрел на Глеба своим особенным проницательным взглядом и спросил:
– Вы любите Игру?
– Я не ходил бы в ваш Клуб, не люби я играть.
– Нет, я о другой, Большой Игре!
– Изволите говорить загадками, господин Гордон?
– «Игра в бисер». Знакомое понятие? – уже улыбаясь, сказал Консультант.
– Естественно. Интеллектуальное жонглирование высокими материями, хождение по лабиринтам духа, препарирование слов, знаков и всего видимого и, главное, невидимого, – иронично ответил гость.
– А ведь я серьёзно. – В голосе Джеймса соединялись тревога и надежда.
– Извините. Я слушаю. – Глеб понял, что Наблюдатель хочет доверить ему некую важную для него информацию и не решается этого сделать. Не знает, видимо, с чего начать.
– А вы знаете, дорогой Глеб Сергеевич, что Патрик Гордон, – тот, что «птенец гнезда Петрова», боевой генерал родом из Шотландии, – сыскал себе славу и уважение у солдат тем, что лечил их скотчем. Его и прозвали «Доктор Скотч». В Екатеринбурге один мой знакомый открыл паб с таким названием и поставил напротив памятник Патрику. Так, бюстик, но всё-таки… Всё-таки нить истории, нити времени. Люди должны помнить историю, беречь эти нити, не дать порваться «связи времён». И эта задача – из главных в Игре.
Глеб понимал, что хозяин открывается ему, и был предупредительно внимателен.
– По российскому паспорту я – Евгений Гордин, – продолжал Джеймс.
– Точно! Вспомнил! Знаменитый в семидесятые ансамбль… – хлопнул себя по колену Глеб, – а вы – гитарист и вокалист.
– Да, он самый – Гордин. – Гордон сделал жест предупреждения Глебу Сергеевичу, что не хочет отвлекаться. – Мы включили вас в члены нашего Клуба по рекомендации вашего дяди – Александра Яковлевича.
– Я знаю это и признателен вам и дяде.
– Но вы, наверное, не знаете, что ваш дядя не только известный ученый, своеобразный философ-эзотерик, чудесный художник, но и …
Консультант сделал паузу и всматривался в лицо Всеволожского.
– Но и большой оригинал, – с кислым выражением лица заметил Глеб. – Два года назад продал свою шикарную квартиру в Питере на Фурштатской, купил дом у моря возле Туапсе, снова продал, не прожив там и года, и вернулся в Питер, в «Ласточкино гнездо» на крыше одного из домов. Я ещё не был там. Он ведь родной брат мамы, но свои поступки никому не объясняет. Детей у него нет. Жена умерла девять лет назад… Чудит, в общем.
– Да, улица Кораблестроителей, двадцать третий этаж. И называет «Ласточкиным гнездом» свою эту «голубятню». Он прислал мне фотки. Завидую. Вид оттуда божественный. Гнездо само чуть более тридцати квадратных метров, но большая терраса с фонарями по периметру. Там мольберт, телескоп вот мощный прикупил. Мы приятели с вашим дядей. И сотрудничаем в Игре. И в Туапсе он ездил по заданию… И деньги от продаж собственности лежат в нашем «Банке» на ваше имя. И пришёл момент… Я пару дней назад общался с Сашей по Skype. Он «даёт добро» на включение вас в нашу работу – Игру. Есть повод.
Евгений замолчал.
– Да, пару дней назад у меня был день рождения… – начал Глеб.
– Кстати, разрешите лично поздравить. Вы – человек «девятки». Как и я. Удача с нами! Извините, что перебил.
– И дядя позвонил, поздравил. Но говорил странно. У него бывает, но… Пожелал соединиться с Родом и Судьбой. Добавил, что «Навь и Правь придут для тебя скоро в Яви».
– Как фамилия вашего дяди? – странный вопрос задал Гордон. – Правильно, Юсов. Для всех – Юсов, для посвящённых – Брюс. Дальний потомок Романа Вилимовича Брюса – первого коменданта Петропавловской крепости, соратника Петра Великого.
– Господи, брата, родного брата Якова Брюса! Того, что из великих «птенцов Петровых», колдуна и чернокнижника, алхимика и учёного из учёных! Так и я, получается, потомок… Вот это новость! То Игра, то Колдовство и Тайны. Мне с трудом верится.
– Вы можете позвонить дяде. Но имейте в виду: явно-ясно мы, члены Игры, не говорим, тем более по телефону. Есть специальная кодированная таблица слов. Я познакомлю вас с ней позже. Пока спросите просто: «Дядя, ты играл в шахматы дебют Якова Брюса?» Он ответит: «да, с рождения». Вы: «Я должен попытаться справиться с его головоломкой – трёхходовкой». Он ответит: «Да». Это всё подтверждает смысл нашей беседы и нашего задания вам.
Консультант опять сделал паузу и отпил виски.
– Да, так вот… Мы, Гордоны, с петровских времён дружим с вами, Брюсами. Время сильно потрепало нити связей, есть много невосполнимых прорех, – грустная пауза, – но мы, оставшиеся, должны быть в одном «гнезде», в одной Игре.
– Но почему раньше дядя даже не намекал о Брюсах? И мама?
– Вам бы ничего не сказали и сейчас. Но Совет игры поручил мне ознакомить вас с одним делом и дать поручение Совета. И это довольно срочно. Вы ведь послезавтра улетаете в отпуск, в Карловы Вары?
– Да вы что? Шпионите за мной?
– Да вы что? – спокойно-насмешливо отрикошетил Евгений. – Упаси Боже! Вы же нашёптывали это на ушко Нелли Аркадьевне на нашем клубном банкете по случаю вашего дня рождения. А Нелли Аркадьевна – дама экзальтированная, прямо-таки страстная, жуть… Она и сообщила, изрядно захмелев, всем, что будто влюблена в вас, и вы… пригласили её в Карлсбад. Так и сказала на старый манер: «На воды в Карлсбад».
– Ах да, – виновато опустил глаза Всеволожский.
– Вот там-то, в Карлсбаде, и ждёт вас наше задание. Необычное, непростое.
– Слишком много новостей и, главное, совпадений, – опять с сомнением сказал Глеб.
– Давайте сразу, как умные люди, договоримся о простой вещи. Вам, опытнейшему астрологу и нумерологу, совершенно очевидно, что никаких случайностей и совпадений не бывает. Так?
– Да, конечно. Есть только Ключи Совпадений от Дверей Случайностей, – сказал Глеб.
– Вот. Хоть и красивенько сказано, но верно. Итак, вся информация по поводу нашего задания в Карловых Варах завтра. В случае, естественно, вашего согласия. И, разумеется, с сохранением втайне от всех, даже домашних, нашего разговора. Сейчас поздно – третий час ночи. Жду завтра здесь, в Клубе, в 17:00. Это будет воскресенье. Тихий, свободный день. Вот моя визитка, там телефоны. До свидания, Глеб.
– До свидания, Джеймс. – Глеб пожал руку Гордона.
Мужчины назвали друг друга просто по имени. Это первый шаг к дружеским отношениям. Или хотя бы признак определённого сговора.
Выходя из Клуба, Глеб посмотрел на визитку. Удовлетворительно отметил про себя, что выполнена она в «каноне» русских деловых и личных визиток, то есть строгого дизайна, без пошлых виньеток. И Джеймс правильно достал визитницу из кармана, и правильно подал, повернув лицевой стороной для чтения. Казалось бы, зачем колясочнику, вряд ли часто покидающему этот особняк, бывшему рок-музыканту, все эти правила дипломатического этикета? Значит, надо. Значит, считает нужным проявлять учтивость и внимание в мелочах. Значит, и сотрудничать с таким человеком можно.
– 2 —
Всеволожский быстро доехал до квартиры у Патриарших прудов, в которой жил вдвоём с престарелой мамой. Квартира была родителей, трёхкомнатная. Он родился в ней и поэтому считал родной. Отец умер четыре года назад. А он, Глеб, развёлся три года назад и соединение своей внутренней пустоты с маминым одиночеством считал амбулаторным лечением «депресняка», который, если сказать честно, не проходил окончательно. А свою четырёхкомнатную на Старой Басманной оставил жене и двум детям. Дочке двадцать лет, сыну шестнадцать. Дочь, студентку МГИМО, он видит частенько у себя в вузе. Сын заканчивает школу, хочет поступать в МГУ. Видятся они по воскресеньям, когда едут покататься на велосипедах. Оба любили этот вид спорта, потом плавали где-нибудь. Сын и дочь приезжали и на дачу – повидаться с бабушкой, матерью Глеба. Эта подмосковная дача была построена ещё в тридцатые годы – деревянная, с печным отоплением. Но «правильная» – без огорода и всякой показухи. Деревья, кусты и лужайки были так гармоничны с домом. Настоящая дачная аура начала двадцатого века. И предметы – эти плетёные кресла, пледы, шали – дышали историей, доброй её стороной.
Развёлся Глеб тяжело. Жена, хоть и была инициатором расторжения брака, истерила ещё год. Мучила себя, Глеба и детей. Ей, наверное, хотелось найти самой для себя убедительное объяснение своей этой инициативы, но так как его не было, единственным способом её самоутверждения было винить бывшего мужа во всём. Так часто ведь бывает, что серьёзных, настоящих причин для развода и нет вовсе, – вот и начинаются придирки. Сначала, как водится, недовольство жизненными позициями мужа: «не можешь добиться… толкнуть… прогнуться… и прочее…». Эти трещинки, конечно, не приводили к мировоззренческим разломам, но из них потёк ручеёк обид, несправедливых, порой грубых слов, ну а уж потом – поток. Жена была практичным человеком, знающим твёрдо, что и как надо делать в той или иной жизненной ситуации, а Глеб рефлексировал с юношеских лет. Во всём талантлив, сплошной отличник, одинаково получающий призовые места на олимпиадах по литературе и математике. В общем, рыхлый субъект! Проучился на мехмате МГУ два курса, бросил. Поступил в МГИМО, на третьем курсе женился, закончил МГИМО, поработал атташе в Таллине, не понравилось. Бросил дипломатическую службу, но ещё долго работал в аппарате МИДа, защитил кандидатскую, затем докторскую диссертации. Теперь четыре года работает профессором в МГИМО. Читал сначала курсы по социологии коммуникаций, конфликтологии, затем курс по связям с общественностью, сейчас – международной журналистике. Недавно ему стукнуло сорок три – уже совсем взрослый дяденька. Но ему скучно, неинтересно, не «вкусно». Аппетит вызывают только игры. Он «профессионально» играет в карты (преферанс, покер и пр.) и шахматы. Причем профессионально не в смысле турниров, а в смысле специальной подготовки к каждой игре (составление астрологической и нумерологической карт, психологического портрета каждого из противников). А радость? Радость дарят не победы в играх. Радость и праздники дарят путешествия. Он, уже многоопытный человек, не уставал открывать мир, углубляться в изучение всего нового. Он чувствовал тайну мира и хотел, жаждал познать коды этой тайны. Хотя бы часть. И ещё хотел приключений – настоящих, дерзновенных. Сейчас вот он с трудом договорился со своим заведующим о том, что ассистентка заменит его на зачётах, пока он на четырнадцать дней съездит на курорт. Завкафедрой ворчал: «Курс у тебя трудный, аккуратненький такой, деликатная вещь – международная журналистика». Ему под восемьдесят, он педант, глуховат и не способен заметить, что журналисты давно «несут» не просто «беспардонную» кривду, а наглую ложь и бред. Но зрение у академика неплохое: «Попроси свою длинноногую хоть юбку на зачёты подлинней надеть». «Хорошо. Всего два зачёта, а к своим экзаменам к концу июня я вернусь». «Ладно-ладно… Твоя эта… хоть зачёты помилосердней поставит. Ты-то известный инквизитор».
Заведующий знал, что ездить в конце мая в Карловы Вары – Глебова традиция. Двенадцать лет с парой-тройкой годичных перерывов. А работник он ценный, очень добросовестный, много ведёт методической, научной работы, берёт кучу дипломников, блестящий лектор.
Да, Глеб Сергеевич любил в мае Карловы Вары: цветущий миндаль, акации, тёплая, ещё не жаркая погода. Два первых раза он ездил на курорт с женой (у неё были неполадки с желудком), три раза с женой и дочкой, пять раз всей семьей. Порой ему казалось, что платаны в парках и заповедниках, куда они любили выезжать, взяв напрокат машину, помнят смех его детей, любящие глаза его жены. Бывшей жены. Былые счастливые годы!
…Глебу не спится. На улице рассвело. Тёмные плотные шторы в спальне Глеба оставляют для солнечных лучей лишь узенькую щель. Такая же узкая щель от приоткрытой Гордоном «двери в неизвестность» увлекала и беспокоила. Информации на грош, хоть она и весьма неожиданна и очень серьёзна. Дядя… Брюс… задание… Но строить планы и обдумывать что-то сейчас бесполезно. Прана, эта жизненная энергия, уже набрала свою утреннюю силу. Глеб любил эти часы, верил в их благодать, творческое начало.
«Начало… Эх, братец Глебушка, ты, оказывается, не знаешь истории своего рода… и мог бы не узнать никогда! Вот тебе и Ключи Совпадений! Так ведь и в Большой Истории белое пятно на белом…»
Своего любимого дядьку, дядю Алекса (так он, как и мать, привык называть его), он расcпросит только часа через три. Тот ложился заполночь, его мучила бессонница. А клёво, однако, быть потомком «русского Фауста», «русского Нострадамуса»! Так Якова Брюса окрестили историки. Вот ещё почему дядька увлекается эзотерикой и юного Глебушку приучил и увлёк, серьёзно увлёк астрологией и нумерологией. Это теперь его главное Правило и Правило в жизни.
Глеб быстро встал с кровати, достал из ящика письменного стола тетради, линейку, циркуль, том «Эфемериды» и стал быстро чертить, затем взял линейки и транспортиры собственного изготовления, калькулятор. Этими своими линейками и транспортирами Глеб очень гордился. Он придумал их в конце второго курса мехмата для своих астрологических и нумерологических изысканий. По сути, на них он изобразил несколько рядов чисел наподобие рядов Фибоначчи. Глеб до сих пор делал всё новые линейки и транспортиры, соизмеряя их с зодиакальной системой в рядах и последовательностях моментов времени. Через двадцать минут тренд своего поведения на сегодняшний наступивший день он понимал. «Эх, знать бы день и год рождения этого Евгения-Джеймса, да ещё бы точное время суток…». Глеб улыбнулся, вспомнив дядькину шутку: «Число служит кому-то и чему-то. Что записано у богословов? Что придёт Антихрист тогда, когда все мы будем оцифрованы и вычислены».
Глеб ещё раз вгляделся в свои листочки. «Точно!». Он хлопнул себя по лбу. «Это же рядом. Надо сейчас же туда пробежаться. Не пройти, а именно пробежаться. И не бегал ты по утрам давненько. Ай-ай-ай!» Тихое, сонное утро воскресенья, чистый отдохнувший город. Быстро пробежав до Тверского бульвара, потом по Большой Никитской, Всеволожский чуть приостановился. Вот он, знакомый с детства Брюсов переулок. А теперь новый будто. Медленно Глеб брёл по переулку, всматриваясь в дома, их номера. Вспомнил из Гессе:
И снова начертанья предо мною
Вступили в сочетанья,
Кружились, строились, чередовались,
Из их сплетений излучались
Всё новые эмблемы, знаки, числа —
Вместилища неслыханного смысла.
«Игра в бисер», – подумал Глеб. – Нет, не совсем об этой Игре намекал Гордон. Он говорил о Совете игры, то есть о чёткой организации и структуре управления, координации и подчинения. А глубокие интеллектуалы-эгоцентрики – не любят они быть в организациях. Хотя… Полно ведь примеров, когда для очень умных людей власть была сладка!»
Глеб остановился у памятника Хачатуряну. «Что в своей “Игре в бисер” выделяет Гессе? Да-да… Музыку… Математику… Шахматы… Семиотику… Вообще герметику…». Глеб всё вычислял что-то в голове, обращая знаки в числа одному ему ведомой полуинтуитивной волшебной палочкой. Обрадовался, когда в нужный момент выскочило «39». Вскликнул: «Привет, Тридевятое царство». Быстро глянул на часы. «Точно! Тридцать девять минут девятого, а вот и тридцать девять секунд!» Ещё прогулялся от памятника до храма Спиридона (Воскресенской церкви) и побежал домой.
Дома ждали завтрак и записка от мамы: «Уехала с тётей Лизой на нашу дачу. Не забудь съездить на Даниловский рынок. Купи весь набор на неделю. Да… Петрушки, редиски и укропу не забудь. Целую».
Глеб Сергеевич принял ледяной душ, приготовил апельсиновый фреш. Позавтракал и сделал звонок дяде в Санкт-Петербург. Из разговора было совершенно ясно, что дядя в курсе Глебовых новостей, пожелал плодотворной (как он выразился) поездки в Карловы Вары и встречи там с «червовой дамой». Ещё сказал о переведённой им для Глеба сумме денег (назвал число весьма окрыляющее). Глеб искренне поблагодарил и обещал по возвращении из Чехии заглянуть в дядюшкину «голубятню».
«Ну что ж! Всё хорошо! Я хочу Перемен, хочу Большой Игры. А сейчас четыре часа сна».
Проснувшись и приготовив себе большую чашку крепкого кофе с бутербродами, он погрузился в интернетную паутину. Он читал о Якове Брюсе. Час потребовался, чтобы бегло ознакомиться с биографией и чудесами предка. Но более всего «зацепила» его «жуткая» смерть. «И смерть ли? Вероятнее, всё же призрак… Ведь не известно, где похоронен… Брюс мог устроить любую мистификацию… Большой, видать, был мастер», – думал Всеволожский. Слово «мастер» прозвучало в голове по-особенному, и Глеб это отметил. «Граф ведь, из первых лиц… Так просто и бесследно уйти трудно… Эх, съездить бы в Глинки, всего-то час-два дороги, да уже только по возвращении… Пора к Консультанту».
Он припарковал машину на Пречистенке и решил до Клуба прогуляться пешком. Есть ещё двадцать минут. Другая, неинтернетная паутина мучила его сознание, не давала «улова ясности и уверенности». Паутина интуитивных, подсознательных ассоциаций. И никакая медитация не успокаивала. Некоторую уравновешенность придавали мысли о дяде. Не мог ведь этот мудрец, человек тонко организованной психики, остроумец «вляпаться» в неблаговидное дело! Да нет, мог! Мог, потому что был, несмотря ни на что, доверчив и чрезвычайно эмоционален и, следовательно, подвержен чужому сильному влиянию. Глеб рассуждал, вспоминая: «Преподавал любимую “Историю философии”. Вот где можно было искупаться в “любомудрии” разных веков, разных философских учений. Но зачем было в конце 70-х на лекциях расхваливать эзотерику, углубляться в зороастризм, в теорию масонства, говорить, что в этих учениях и ложах главное – это свободный нравственный выбор человеком благих мыслей, благих деяний, совершенствование и просвещение, пути к идеалам Добра, Истины, Всеобщего Братства и Высшей Справедливости. Эти слова, как и Любовь, Гармония и Согласие, парткомом института трактовались иначе. И, хоть он и пытался вяло объяснить, что рассказывает он студентам о раннем масонстве и тому подобное, курс у него отобрали и дали курс, поменяв местами слова: “Философия истории”. Дядя и тут не “выстоял” и двадцать лет. В середине 90-х историю начали перекраивать. Теперь уже добровольно Алекс “ушёл” в курс “Культурологии”, где дышалось привольнее. А игра?! Дядька любил играть, но при всём умении не умел себя сдерживать, останавливаться вовремя. И замечательно, что к зрелым годам, где-то к пятидесяти, бросил игру. Как раз набирали темпы перестройка страны и обнищание народа. На какие “шиши” играть?! Да и обидно умному человеку проигрывать! Да, да… После этого дядя начал сильно меняться… Что-то большее вошло в его жизнь. Наверное, это Большая Игра Консультанта».
Глеб уверенно приложил карточку члена Клуба к специальному окошечку под табличкой «DG». Теперь ему ясна была эта аббревиатура. Открыл дворецкий и проводил гостя на второй этаж в кабинет Наблюдателя. Джеймс Гордон был очень приветлив, но когда Всеволожский, усевшись поудобнее в кресле, вопросительно посмотрел в глаза хозяина, то увидел там чрезвычайную сосредоточенность.
– Я рад, очень рад, Глеб Сергеевич, что вы пришли! И ещё раз, уж извините, замечу, что не вам объяснять, что событийный ряд не может быть случайным. У Судеб есть Ключи Совпадений, у вас – нумерологические и астрологические ключи. И поразительная интуиция, «нюх» на Игру. Вы никогда не проигрываете! Играете по-разному в разные дни с разными партнёрами. А в рулетку не играете никогда. Только карты и шахматы. Почему? Мне очень интересно!
– А мне неинтересно играть с вертящейся штуковиной. Мне нужен живой противник. И потом… Я играю в рулетку иногда.
– Да, но только с нашими двумя дамами. Галантно им проигрываете.
– Надо ведь как-то уравновесить… Нельзя, чтобы Дьявол Равновесия обиделся на Бога Удачи.
– Я должен также поблагодарить вас от имени Клуба за то, что большую часть выигрышей вы отдаёте не в «Банк именинника», а в Фонд клуба. Почему?
– Да всё просто: угождаю Фортуне. Изменить ведь может…
– Итак, – Консультант достал конверт и передал Глебу, – здесь две карты на ваше имя. От дяди и от Клуба… И от Фортуны, – он вдруг рассмеялся, – хватит купить пару вилл в Богемии и на Лазурном побережье. – Он сделал паузу и продолжил уже серьёзно: – О деле. Сразу скажу, что оно необычное. И на первый взгляд может показаться наивной, или пустой, или шизофренической фантазией. Но! Но в этом деле, в этом задании задеты два наших рода: Брюсы и Гордоны. Итак, мне позвонила некая Мона. Говорит, что живёт и работает в Карловых Варах. Русская речь почти без акцента. Сообщила, что давно разыскивает любые следы рода Брюсов, начиная с Якова Вилимовича. В этой связи её интересует род Гордонов. Намекнула, что является родственницей Брюсам. Но какой – она, видите ли, запуталась в генеалогическом древе. Просит, очень просит ответить ей, но (внимание!) только в том случае, если у меня имеются «неопровержимо-подлинные» (её выражение) документы от самого Якова Вилимовича. Например, его записки, книги, личные вещи. Особенно (внимание!) игральные карты или несколько карт. Может, и необычных карт. Я не могу, Глеб Сергеевич, передать накал разговора, тембр её голоса. Но… Но это был именно «накал». И не просто потому, что эта женщина волновалась, а… я то слышал треск горящих поленьев, то… эхо от морского прибоя. И ещё… ещё ветер…шторм… камнепад… будто башня, высокая башня рушится. Тут есть Правда и Тайна!
