Игорь Николаевич Макаров
Сказки моего детства и прочая ерунда по жизни (Неоконченный роман в штрихах и набросках)

Герои…Герои…

Отец злобно сверкнул глазами, было видно, что я его достал своими расспросами. На скулах задвигались желваки.

– Видел я этих героев, – он говорил, явно сердясь на меня, поскольку в войне не видел ни героизма, ни жертвенности. – Был один, говорил, что будет Героем Советского Союза, – и как-то криво усмехнувшись, добавил, – после первого боя я в его груди семь пуль насчитал…

Норвежские качели

Погода, погода – если не о чем говорить, то трепитесь о ней. Но если есть, то можно и обматерить дороги. Как у нас это любят делать! Но дороги Норвегии крыть почем зря у нас не будут. Так что придется говорить о них с уважением, достойным поклонения, а не русского дополнения к русскому же литературному языку, который все знают, но признавать не признают и возводят на него хулу со времен ещё Новгородских берестяных грамот, где люд древний выворачивал свою душу наизнанку в выражениях достойных самого крутого боцмана торгового корыта, коий из-за скуки и отсутствия должного образования на Курсах благородных девиц, возводил его на высоты должные и многоэтажные, нечета небоскребам заокеанским.

Ух, как я люблю отступления! Пора бы отступить от них родимых и приступить к дорогам ненашенским, а Лапландским, если к этой северной стране можно отнести Норвегию. Не знаю. Особенностью же норвежских дорог является их выпуклость, что следует заметить. Так как я никогда не был в Норвегии, то сужу об этих дорогах со слов отца, куда его занесла нелегкая после войны с Финляндией, но не сорокового года. Наши ровнехонькие, в отличие от "ихних", не считая ухабов, рытвин и колдобин, а норвежские с горбинкой по середины, но без живописных дополнений из наших родимых дорог. По крайней мере, так было в те года далекие, даже до моего рождения. Мне приятнее, как-то скакать по лужам, так как наши умельцы выполняют планы и строят планты, но не думают, что им по ним придется ходить или ездить по этим самым плантам. Хорошие дороги – это хорошо, но… Слишком хорошо – это тоже дерьмово. Суицид в благополучной Швейцарии имеет место и место впереди планеты всей. Я бы не поехал жить туда – благополучная тоска, хуже нашего бардака. Поверьте! В тайге не стригут деревья и не собирают палую хвою с листьями в обнимку. Кто ещё прав: мы со своим понятием порядка, или долбанная природа со своим бардаком?

Вот из-за этой дороги, приличной во всех отношениях, и случилась эта весьма не примечательная история. Точнее из-за этой дороги, приятной во всех отношениях, отец чуть и не крякнул. Дороги и…

Ползли они, короче, из одного места в другое место. Марш называется. Там эти скалы повсюду. Фиорды называются и вид. Обалденно! Если ты турист, а машина петляет туда-сюда вслед за дорогой. Но, если машина эта не "Студебекер", и вы не стучите костями о скамейки сооруженные из его бортов оббитых только мясом на Н-ном месте и куском шинели, если только на вас она имеется, а не просто гимнастерка или ватник, что до вышеназванного места никак не дотягивает. Так как мерса для наших солдат как-то не выделяли, кожаных обивок не было даже в комплекте рачительных амеров, то "Студебекер" лез в гору, пыхтя и ругаясь на эти самые скалы и вытрясая души из тел солдатских не хуже фрица. Вот только жаль, дорога была узковата для этой чудо техники от дяди Сэма. Норвежцы, видимо, ещё не познакомились эти добрым дядюшкой и не рассчитывали на подобную транспортину, когда строили её. Шоферюга, видимо, слишком часто материл и помногу этих самых лапландцев, но мало, видимо, этих самых янак, так что дух дороги на него обиделся, так что на одном из поворотов шофёр не вырулил. Честно сказать у "Студера" тяжелое рулевое управление, да и сам он похож на утюг, только не на современный утюг, а этакий старинный, состоящий из цельного куска железа и имеющий вес достойный, пыхтящий и изрыгающий мощь во все свои щели. Мужик должен быть могучим, с руками крепкими, подстать этому старинному монстру, чтобы таскать этот руль в разные стороны и укрощать это древнее животное, особенно на горном серпантине. Если добавит и принять во внимание, что машина имела габариты, большие, чем эта прелестная дорога, то, что дух дороги был зол, то и не мудрено, что он и решил избавиться от непочтительных ездоков по собственной хребтине. Машина сорвалась однажды с дороги на повороте и покатилась вниз по склону. По всем канонам и законам физики эта железная телега должна была достигнуть нижней точки, до которой его притягивала матушка земля всеми своими песчинками. Нижней точкой в данном путешествие была точка на дне обрыва, к которому направлялся злосчастный "Студебекер". Как не давил на все тормоза злосчастный водила, этот кусок металла, резины и дров, дополз до этого злосчастного и несчастного обрыва и стала валиться в него. Так как с дороги эта траспортина уже убралась, и дух её стал бессилен на траве зеленой, то вдруг спохватились ангелы хранители и бросились на спасение душ невинных, готовых не только шлёпнуться в маленькую канаву в несколько десятков метров глубиной, но и шлёпнуть кого угодно в ней. Так что свершилось чудо, как любит говаривать Карлсон, который обитает на крыше: машина, сползла со скалы передними колесами, зависла на ней, затормозив своим железным брюхом. Часть солдат, что сидели с краю, попыталась выскочить из кузова, но тогда эта железяка стала подозрительно крениться вперед, норовя забрать с собой оставшуюся часть населения этой самой машины.

"Сидеть!" – раздался спокойный голос. Все повиновались. Осторожно, по приказу того же человека, солдаты стали перебираться к краю кузова, хотя при каждом движении машина начиналась подозрительно шататься, тогда уж все замирали на месте. Это продолжалось целую вечность, которая уместилась, впрочем, в двадцать минут.

"Студебекер" продолжал изредка клевать носом, балансируя на тридцатиметровой высоте, собирался всё ещё двинуться вниз, но все дружно держали его, чуть ли не зубами, а, скорее всего другими органами, сидючи на местах отведенных им случаем и судьбой, медленно и верно улучшая баланс этой железяки в сторону противоположную смерти. "Там был тягач, и там был трос…", – что и сдернул бедолаг с насиженного места, видимо, без особых проблем, так как в моих источниках эти проблемы как-то отсутствуют.

Единственным везением, сидевших в машине, было то, что внизу был бывший немецкий склад с боеприпасами и часовые, которые и увидели балансирующую машину на утесе, и то, что там был этот самый тягач. Может быть, и водила успел выскочить из машины, хотя отец утверждает, что их увидели часовые.

А если бы сорвались? Какой бы был фейерверк, на всю Норвегию. Но меня бы на этом свете точно не было.

Старшим в кузове был мой отец. Он всегда имел холодную голову, даже в гневе. Имейте ясную голову даже в самых безвыходных положения и бесстрашие, приложенное к этой самой башке. Пригодиться во всех случаях, уверяю вас.

История о медведе (рассказ моего брата)

Эта история про моего отца. Вообще-то я об этом не знал. Точнее я всю жизнь считал, что отец мой не врождённый охотник. Так, стрелял и баловался понемногу, но после этого рассказа, я стал понимать, откуда у моих охотничьих пристрастий ноги выросли и ноги большие. Как говаривали старинные сибирские охотники, что существуют истинные охотники, а есть так – по нужде. Как собаки. Возьми в лес и покажи зверя и будет работать. Это настоящая охотничья собака. Другую, нужно натаскивать и нахаживать, да и то эта собака будет работать хуже природного охотника. Таково се ля ви. Отец мой, оказывается, был, как и мы с братом, чокнутым на охоте человеком, но, в отличие от нас, сей природный дар у него не развился в должной мере. Если из тюрьмы он освободился в тридцать пять, а в двадцать один ушёл в армию, в двадцать четыре – на фронт, я родился, когда ему было сорок два. Поскольку у мамы я был третьим и не последним, а у отца – пятым, и, естественно, тоже не последним, то охотником он никак не мог стать, хотя бы из-за того, что в тайгу он не мог просто попасть. Тем более, когда я родился, он учился в техникуме, работал на руководящих должностях, мотался по району на машине, да и тайги кругом никакой не водилось, но всё равно он таскал с собой Тозовку во всех своих многочисленных поползновениях по району. Я об этом не задумывался, хотя и расспрашивал вельми прилежно обо всём, что приходило мне в голову. Он не особенно был склонен к разговорам об охоте, тем более, когда мне было тридцать лет, то я имел приличный опыт охоты по крупному зверю и во многом превосходил его в этой сфере. Ничего нового он не мог мне рассказать, да, ко всему почему, я перевернул такой объём специальной литературы, так что его рассказы были немного скучноваты и суховаты на эту тему, тем более он никого практически не убивал, крупнее глухаря. Рассказчик от природы он был никудышный, склад ума реалистичный, и сам он чересчур практичный. С ним легко было работать, но языком трёкать я мог на порядка два лучше его. Мне уже и в институте, когда я ещё не писал, говорили, что заливать мозги я умею не хуже, чем играть в шахматы, а в шахматы я резался постоянно.

Короче, трещали мы с братом по Скайпу. Тут я ему начал втирать уши о том, что медведь ходит почти бесшумно, короче: хрен услышишь. Вот именно на этой основе и вывалился сей рассказ об отце.

– А ты знаешь, что отец чуть не попал в переплёт с медведем? – изрёк мой непутёвый братец Виктор, чьё имя произносится с французским прононсом. Правда, так его произношу только я и заставляю это делать окружающих, но таки незаметно, чтобы они не заподозрили насилия.

На сии слова я захлопал удивлённо не только ресницами, но и мои уши сразу стали торчком и зашевелились подозрительно так.

– Я ничего подобного не слышал, – изрёк я, буквально через секунду.

– Отец сам мне рассказывал, – проинформировал меня мой непутёвый толстый братец.

Я моментально превратился в клубок, состоящий из внимания и напряжения. Поскольку мой брат издал больше книжек чем я, но всё более по своей профессии, то рассказ его был столь же лапидарным, как и рассказ отца. Фантазия у него как-то в процессе изложения не разгоняется и не взлетает, хотя он клятвенно мне обещал, что напишет что-нибудь художественно-непотребное.

Суть его рассказ сводилось всего к двум строчкам. Отец сидел на дереве и, как я обычно делаю, караулил зверя, но не медведя. Так сидел, сидел на дереве и окарауливал полянку. То есть сидел к лесу задом, а ко всему остальному передом, как в сказке. Вот из-за того, что он сидел неадекватно и неуважительно к этому самому лесу, точнее не положенным местом для подобного случая местом, ещё на неудобной древесине, где хрен повернёшься, но, видимо, не столь высоко, посему услышал сопение под самой задницей. Точнее не сзади, а именно под задницей. Осторожно оглянувшись, он увидел прямо под собой медведя, который опёршись на дерево, пытался унюхать того, кто обитал в ветвях. Приятная встреча!

Отец, увидев сиё непотребное действо, стал осторожно, поскольку он был достойным отцом своего сына и ещё пятерых таких же олухов обоего пола, как он, стал перелаживать ружьё на другую сторону, чтобы в спокойной обстановке разобраться с будущей добычей. Хоть он проделывал эти манипуляции очень осторожно, но когда он был готов к выстрелу, под ним уже никто не сопел. Мохнатая сволочь отсутствовала напрочь, растворившись в бескрайних просторах Сибири так же бесшумно, как и появилась.

Поистине сволочь!

Четыре трупа возле танка

Шоферюга не спал уже третьи сутки, гоняя свой автомобиль по трассе от близлежащего колхоза, до элеватора. Он не заметил сам, как заснул. Сидящий рядом с ним пассажир с характерным азиатским лицом, тоже дремал. Ни он, ни пассажир не заметили, как машина свернула с дороги и покатила вниз по склону большого оврага. На крутяке она не удержалась на колёсах и перевернулась. Крутанувшись несколько раз, она окончаьельно успокоилась только на самом дне. Два окровавленных тела в раздавленной в щепки кабине не подавали признаков жизни. Они не подавали признаков жизни и тогда, когда их вытащили и положили рядышком на склоне. Поскольку необходимо было соблюсти все формальности и провести расследование, то участковый инспектор и председатель колхоза решили отрядить сторожа, пока не приедет следственная бригада, которая должна быть только утром, но больше для того, чтобы проезжие шоферюги не раскулачили ненароком машину или то, что осталось от неё.

Старый, но ещё крепкий дедок, коему был доверен этот пост, развёл костер, но все равно зябко кутаться в телогрейку, надеясь, что этот караул будет недолгим. Он уже собирался отодвинуть костерок в сторону, разгрести золу и бросить туда несколько картошин, но его привлек, какай-то шорох. Глянув в сторону лежащих покойников, увидел, как один из них встал и, шатаясь, идет к нему..

Подъехавший под утро милиционеры, увезли в морг два трупа. Моего отца среди них не было, но за рулем разбившегося лимузина был именно он.

Шесть лет проведенных в пионерлагере в Базое от звонка до звонка, было просто обыкновенным довеском к его фронтовой биографии, к двум трупам, успевшим застынуть к утру на склоне оврага, и ко времени определявшем её и многие другие судьбы.

Булка хлеба

Булка хлеба лежала на своем месте в тумбочке ещё утром, но сейчас её не было на месте. Это был паёк на неделю.

– Кто взял? – спросил хозяин булки. Кто-то ответил: "Урки", – и кивнул в сторону каптерки.

Двое вошли туда. В каптерке было семь человек. Через некоторое время они вышли, и ещё через некоторое время булка хлеба снова лежала на своем месте в тумбочке, а что было в каптёрке – покрыто покрыто пылью времени, которая присыпала кровь.

P.S. Это мне рассказал мой брат, случайно встретившись с тем вторым, кто вошёл с моим отцом в каптерку в лагере к уркам.

Переправа

Колонна машин застыла перед рекой. Лёд был тонок. Мужики, гнавшие машины в МТС, топтались в нерешительности. Ближайший мост был далеко. Делать крюк в две сотни километров по не чищеному проселку после бессонной ночи никто тоже не хотел. Никто не хотел также рисковать, переправляясь по льду. Старший колонны подошедший к передней машине, молча сел за руль, с силой захлопнул дверцу криво и презрительно улыбнулся и пустил двигатель. Машина набрала скорость и на полном ходу выскочила на лед реки под острым углом к берегу. Не сбавляя хода, она неслась вперед, гоня перед собой потрескивающую волну ещё некрепкого льда, пока та не достигла противоположного берега и утихла, уткнувшись в него, выпустив из своих смертельных объятий автомобиль.

Мужики почесали затылки. Заурчал двигатель другой машины, и она соскользнула на лед. Следом пошла третья, четвертая…

Волна, потрескивая некрепким льдом, уткнулась в берег, выпустив из своих объятий последнюю машину.

Колонна тронулась. Старший в колоне был небольшим фаталистом. Он столько раз видел смерть, что знал наперед и чувствовал, где она бродит, и за кем пришла. На этой переправе смерть не делала остановок. Да и в его лохматой голове уже давно созрело убеждение, что кому суждено быть повешенному, тот не будет расстрелян и не сгорит в печи крематория.

Этим фаталистом был не я. Это был мой отец.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ В ТОМ ЖЕ РАКУРСЕ, ЧТО И ВТОРАЯ.ТОЗОВКА, ПРОЧЕЕ ВООРУЖЕНИЕ И ОХОТНИЧЬИ ИСТОРИИ МОЕГО ДЕТСТВА

Вступление к главе второй

Вы вообще-то представили наше общество и наши нравы? Если нет, то следует поговорить о вооружении. Да-да, вооружении. Оружие, конечно, в детских руках вещь прямо-таки вредная, пожалуй, даже опасная, если о наличии данного оружия не подозревают даже родители. Скажите, нет? Я уже упоминал, что к шестнадцати годам мы умудрились хорошо вооружиться. Не хуже любого партизана. Кроме той пресловутой Тозовки, что нам досталась по недомыслию отца, на вооружении моем и моего брата состояло ещё два гладкоствольных ружья: двустволка и одностволка. Вы скажете, зачем нам были ружья? Да, вроде бы и не нужны. Кроме довольно многочисленных лис, хилых стаек чирков и паре десятков зайцев в окрестностях З-й не нашлось места почти никакому зверью. Коз я видел раза два за свою двадцатилетнюю жизнь, мотаясь довольно много по сенокосам, ягодникам и грибным местам. Говорили, что где-то далеко водились кабаны, но я, в общем, не верил, как не верил, что где-то живут изюбры и маралы, медведи, барсуки и прочая таежная живность. Распаханная лесостепь с хилым сибирским березняком, сосновые перелески, вот и весь лес моего детства. Применение оружия в подобных условиях, кроме стрельбы по целям, трудно даже придумать. В общем-то, мой первый личный опыт знакомства с оружием был довольно печальным. Ружьишко шестнадцатого калибра обошлось с семилетним пацаном довольно безжалостно: разбив два пальца на правой руке, раскровавив губу, свалило с кочки, на которую зачем-то я взгромоздился при стрельбе, но, кажется, попал в банку, что стояла в двух десятках шагах от меня. С Тозовкой у меня были более приятные воспоминания: с братом мы пользовались ею почти постоянно. Поскольку у отца патроны были на счету, то мы их доставали через знакомых, полу знакомых и просто знакомых знакомых, до тех пор пока про эти стрельбы не узнали соседи. Тут-то и произошло самая большая ошибка, что сделал отец, воспитывая своих детей, он разломал Тозовку, разнеся ложе вдребезги, согнув ствол и, по его понятиям, приведя её в нерабочее состояние, наконец, выбросил затвор на помойку, из которой тот был извлечен тотчас же, как туда попал, перейдя тем самым в полном комплекте и почти рабочем состоянии в руки двух оболтусов. Конечно, подобное увечье иному показалось бы достаточным, чтобы отправить его на переплавку, но только не для нас. Брательник мой всегда отличался большей рукастостью в слесарной части, чем я. Он до сего дня делает мне ножи и прочую охотничью дрянь, которая в магазинах, в большей части, хоть и красива, но не стоит доброго слова при ближайшем знакомстве с нею. Но ремонт велосипедов и машины, по большей части, торчал на моей шеи, ко всему прочему я редко сорился с отцом, в то время как мой брательник мог не разговаривать с ним по полгода, найдя удобную лазейку, для прикрытия своей лени, а велосипеды, хоть и сломанные им, могли оставаться в нерабочем состоянии продолжительное время, пока я им не прикручивал нужные гайки или менял сломанную ось или ещё что мог я совершить при своих скромных силах и папиной мастерской, из-за того, что мне приходилось мотаться за всякими плохо воспитанными коровами и быками, почему-то любившими больше прекрасные нивы ближайшего совхоза, чем ободранные и вытоптанные луга и луговины.

Ложе через неделю было собрано и мало чем отличалось от первоначального, вот только по местам разломов проходили заметные трещины. Впрочем, имей мы больший опыт столярных работ, то вы едва ли бы отличили его от нового. Мы жаждали иметь свою Тозовку. Ствол, к сожалению, так и остался слегка согнут и косил в сторону. Здесь вновь сказалась наша неопытность в слесарных делах. С высоты своих лет, смею заверить, что его можно было отбить по струне, но что можно было ждать от двух, хоть и упрямых, но не очень умудренных жизнью пацанов? Ещё через неделю это чудо, хоть и криво, но стреляло гораздо лучше любого нашего самопала или тозовочного пистолета сооруженного из медных трубок, выдранных из кишок автомобиля, и пресловутых лыжных палок, которые изредка использовались и по прямому назначению, а не на всякие поделки. С полусотни метров, взяв несколько правее, можно было уверенно всадить пулю в мишень. Вся сложность заключалась в том, насколько брать правее цели. В воробья из него было невозможно попасть, но в ворону все-таки вероятность попадания была. Впрочем, приноровившись, скоро мы из неё стреляли прилично, насколько можно стрелять прилично из кривого ружья. С этой Тозовкой у нас с брательником связаны приятные воспоминания и несколько историй, пока его, то есть брательника, не выловил охотнадзор во чистом поле, и ему не пришлось забросить её в неглубокое болотце, из которого достали его уже не мы. Славная была, право, вещь, эта Тозовка. Эти историй, которые не всегда происходили в период нашего безраздельного владения и пользования ею и не только. Я их вляпал в одну общую кучу и под одним общим заголовком. Нехай, красивше будет, но позднее подумал, что отступаю от исторической правды и последовательности течения моей жизни, и слепил две главы в одну, а затем и скрестил с ними третью, при этом, переместив последнюю сначала сразу за вторую, но, затем, и воткнув её впереди оной, перемешав в ней не только мои маленькие охотничьи приключения и рассказы отцы, но и включил другие рассказы из первой главы, придерживаясь не тематической последовательности, а временной, что будет правдивей и интересней. Я так и не изменил нумерацию глав, так что не обессудьте за мою вольность и отступление от литературных канонов и правил. Впрочем, вы уже, наверное, давно заметили моё особенно трепетное отношение к канонам и нормам, законам и подзаконным актам. Ох, как я люблю их исполнять! Не будь их, то я бы уж точно сдох с голода, так как большинство дел, за которые мне платят деньги, связаны с исполнением этих самых законов и бессмысленны с точки зрения общечеловеческого разделения труда и не производят ничего ни реального и не виртуального, если брать по большому счету.