Игорь Митюшин
Прошлое и наследие. Вчера и завтра
© Игорь Митюшин, Виктор Живов, 2020
© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2020
Введение
Есть история страны, народа, и есть история семьи, отдельной судьбы с ее традициями, наследованием, генетикой души и тела. Она с ее страстями, трагедиями есть составная часть истории, ее дух и будущее. Более того, именно отдельные судьбы и «делают» историю, меняют ее.
Письма из прошлого… Что это? Какую ценность они несут, представляют для кого-то?
Письма – это, прежде всего, язык, дискурс, стиль, даже походка человека. Это то, что формирует генетика, наследственность и социальная среда. Это то, что живет, пульсирует, это эстетика мира и отдельного человека.
Это то, что передается от поколения к поколению и не исчезает.
Кто сегодня оказался в тупике, кто ищет ключ к пониманию сегодняшних трудностей, проблем – обратитесь к прошлому своей семьи и… вы обнаружите неожиданные вещи, дискурсы, которые откроют не только истоки, но и то, что может ожидать каждого из нас впереди, «за поворотом», за дверью, завтра и послезавтра.
Ведь ничто не уходит. Все – в нас. Языковой дискурс – это и физическое тело человека, его особенности движения, его повадки и манеры, умение ходить, перемещаться, разгуливать и пробиваться.
Язык – инструмент универсальной человеческой ориентации. С языком связана манера держаться, поступь человека, его темперамент. Вырастая, входя в сферу общественных связей, индивид сознательно, а чаще безотчетно, муштрует и выпрямляет себя по авторитетным для него и желанным социальным лекалам. Так лепится индивидуальный скульптурный образ, узнаваемый издалека. «Я милого узнаю по походке…»
Походка есть один из элементов языка тела, это динамичная форма телесного красноречия и разновидность демонстрационных личностных тактик.
Дискурс – это укрепляющаяся по мере развертывания человеческой биографии речевая система, порождаемая уникальными жизненными обстоятельствами, в которых данный субъект рождается и набирает жизненный опыт.
Итак, дискурс органически прирожден. А стиль привит, сознательно, он культивируется. Дискурс же – вещь разношенная, в дискурсе человек ведет себя естественно и – проговаривается, он обнаруживает суть, свой внутренний мир. Как бы человек ни маскировался, дискурс выдаст человека с головой. От него не сбежишь и не спрячешься[1].
В то же время человек в своем индивидуальном дискурсе опирается на опыт освоения культурного пространства, в котором ему выпало родиться, жить и взрослеть.
В книге показано зарождение новой семьи, переживания будущих родителей, которые неизбежно транслируются в судьбу их отпрыска. Впереди будет много сходства в армейских испытаниях отца и сына… И в то же время много своеобразия.
О времени и истории в дальнейшем будет писать СЫН главного героя (Митюшина Игоря) – Живов Виктор. Он обращается к жанру мифологии – древнему и, как ни удивительно, вполне востребованному сегодня. Ибо этот жанр способен расшифровать не только прошедшее, но и будущее.
И. Панаева
Часть первая. Письма из прошлого
Времена не выбирают,
В них живут и умирают…
Крепко тесное объятье.
Время – кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас – его черты и складки,
Приглядевшись, можно взять.
А. Кушнер
Здесь представлены личные письма более чем полувековой давности. Они принадлежали двум любящим людям. И одновременно они принадлежат эпохе, которая дала жизнь следующему поколению и была впитана на генетическом уровне этим новым поколением.
Письмо из Хабаровска. 27.10.62
Иринка, я, наверное, так и не допишу то большое и хорошее письмо.
Естественно, что могу и не дождаться тебя, но мне этого не хочется. Начало и серединку письма ты прочтешь, когда приедешь и поймешь, что я тебя очень люблю, и что больше всех уважаю, и что мне очень тебя недостает, что когда я готовлюсь, когда на переменах, когда дома – всегда нет тебя, и я «с грустью констатирую», что я один, что нет родного человека, который бы мне мешал, помогал и вообще приставал с разными глупостями.
Милая, если раньше я любил немного угловатую и прелесть-непосредственную девочку, то сейчас я люблю зрелую, благородную и нежную Иринку. Очень жду ее и волнуюсь! Иринка, я ведь такой же хороший парень, так что ты не бойся и лети, милый.
Между нами: я не очень хороший, есть там всякие недостатки – мелкие, конечно, но под твоим влиянием беру обязательство их исправить. И вообще, мне очень грустно без тебя, особенно по вечерам, когда я начинаю вспоминать, как мы будем с тобой шляться по Амурам, будем купаться в открытом бассейне «в снег и ветер», только в шапочках и куп-костюмах, как ты будешь вечером сплетничать о комплиментах, которые тебе кто-то отпустил и т. д., чтобы я тебя крепче любил. Но ведь тебя нет рядом, и я с грустью засыпаю тяжелым сном.
Иринка, я думаю, что я написал красиво и слезно, что ты меня пожалеешь и очень скоро приедешь. Очень точно, что это будет к «Октябрю». Здесь будет интересно, наверное, так как здесь были «Волочаевские дни», и мне уже сейчас грустно слушать передачи «Этих дней не смолкнет слава». Хотя эта великолепная фраза померкла от частого употребления, но с тобой зазвучит снова! Глупо и риторично?! Но такое настроение. Город тебе понравится, в нем не устанешь, все будет ново, с новыми оттенками, и вовсе не грех, а даже заслуга и польза – побывать в приморском крае, где тебя любят, ждут, целуют!
Милый, пока. Жду телеграмму, чтоб встречать. Если нужны деньги, сообщи. Очень жду, очень целую.
Твой – (подпись).
9.11.62
Дорогой мой. Конечно, я приеду.
Юра, я собираюсь и сразу после праздника еду к тебе. Или лечу. Еще чуть-чуть, и мы будем вместе. Жди меня, пожалуйста.
10.11.1962.
Юрочка, что с тобой! Жив ли после вашей снежной катастрофы? Пиши мне ради Бога. А то я буду думать, что ты где-нибудь страдаешь жертвой сурового климата или чьей-нибудь суровой любви.
Помни, пожалуйста, что есть человек, который о тебе думает и заботится. И хочешь ты этого или не хочешь, ты должен писать, чтобы не доставлять ему волнений. Если бы ты меня очень любил, я давно бы была уже в Хабаровске, но ты молчишь, а меня тем временем все больше затягивают учебные будни и куча всяких других дел (хоть я ничего и не делаю целыми днями).
Юра, погибла Надя Катаева-альпинистка, которую ты, может быть, помнишь (она была тогда в Новый год). Только что с отличием закончила она УПИ и уехала в Алма-Ату. Там, в горах, соединились в ужасный узел большая физическая нагрузка, плюс умственное переутомление последних дней учебы, плюс сильнейшая душевная травма и в результате – внезапное кровоизлияние в мозг и смерть.
Удивительная цельность и духовная сила, смелый ум, широта увлечений и редкая целеустремленность – вот кто она была.
Вот уже третий месяц меня преследует ее смерть. Как страшно умереть, не успев еще так много. Мне страшно. Начинает охватывать лихорадка деятельности, которую парализуют чувства.
И.
Бракосочетание Митюшина Юрия и Ирины состоялось в декабре 1962 г. в Хабаровске среди друзей, преподавателей Хабаровского политехнического института.
Письма жене после ее отъезда из Хабаровска по случаю ее беременности и необходимости сдавать сессию в Университете (на вечернем искусствоведческом отделении).
31.03.1963.
Иринушка, милая, здравствуй. Второй раз собираюсь написать за сегодня и второй раз написал «шапку». Я бы написал ее еще раз сто, но, думаю, что письмо тогда будет не очень-то содержательным.
Сейчас я пишу, напротив сидят и готовятся студентки, но ты лучше их и любимей. Как ты догадалась, я в Спасске, принимаю экзамены. Встретили меня хорошо, на машине, отвезли в гостиницу (машина «Москвич» старой марки, вся трясется и с секретами заводится). Отметили командировку, накормили в ресторане, и я отдохнул в заказанном одночеловечном номере. Комнатка моя маленькая, уютненькая, но тебя нет, и я немного скучал.
Спасск – город древний, и новая жизнь здесь только проступает. Воздух свежий, петухи утром поют. А ко мне никто не пристает, что дай мне чай в постель, сделай зарядку и т. д. Поэтому я пошел гулять по городу. Слева и справа – одинаковые одноэтажные домишки, и я сразу подумал о том, как бы мы жили здесь с тобой и чем бы занимались. Ты бы утром гоняла гусей, доила корову и крикливым голосом нежила козлят и собачонков, а я бы рубил лодку топором. Было бы лучше, и ты бы у меня была здоровой, и не стыдился бы я говорить, какого роста у меня парень, а то ведь прямо безобразие. Скажи кому-нибудь, что 17 см., засмеют, да и только.
Единственное, что здесь хорошо, – центральные улицы зацементированы, так как здесь цементно-шиферный завод. Город на ровном месте, но вокруг, с трех сторон – сопки и тайга уссурийская. Жаль, что нет ружья и времени, может быть, я бы тебе шкуру тигриную привез. Шкуры, наверное, не будет, а вот «Постимпрессионизм» – того, кто написал «Историю импрессионизма», – кажется, куплю тебе, голуба ты моя дорогая.
Представляю, как мама и Лелька вокруг тебя хлопочут. Ты им – это ведь я, только потолще. Напиши подробнее о своем пребывании у нас (имеется ввиду Златоуст).
Завтра принимаю у остальных двоечников и ночью поеду в Хабаровск. Очень скучаю по твоим письмам и, наверное, получу дома что-нибудь от тебя. В гостинице работает радио, хорошо, а тебя нет со мной.
Здесь очень хорошо, наверное, летом, среди зелени. Мы с тобой как-нибудь пошляемся по тайге, правда? Только ты расти наши сантиметры нормально, не расстраивайся, не беспокойся, не суетись жизнью, будь серьезней, спокойней и больше аристократизма; у тебя муж – инженер-механик. Мне бы было очень приятно, если бы ты задала тон в университете и потянула народ к работе. Это было бы и тебе здорово, и вокруг тебя. Только не попадай под общую марочку и не расхлябывайся наравне со всеми, учти, у тебя на руках муж и дите, относись к своим хозяйкиным обязанностям посерьезнее, не тринди…
А я тебя люблю больше, чем всех окружающих. И привет твоим родителям. Будь здорова. Целую дитя.
Ваш муж Юрий.
Письмо от жены. 1.04.63
Юрушка, родной мой. Сейчас я в Златоусте. 1-го апреля еду в поезде до Челябинска, надеюсь пересесть там на самолет до Свердловска. Любимый, хочется тебе писать, но дико качает вагон. Мне бесконечно грустно, Юра, и бесконечно хочется плакать. Только неудобно всегда, кругом люди. Юра, чувствую, что сейчас расплачусь от бесконечной нежности к тебе и от того, что еще существует смерть на земле. Родной, вот у меня и сердце заболело. Потом бы дописать, да хочется сейчас. Я ведь пессимистка от природы, и мне страшно нужен ты, мой добрый оптимист, нужен ты – мой Бог. Без тебя все краски мрачны. Ой, не могу. Потом допишу.
2.04.63. В Свердловске.
Сегодня приехала поездом. Твои письма. Дорогой мой, в Златоусте мне было очень хорошо. Кажется, все были рады. Ночевала ночь у мамы, вторую – у Лели. Стряпали, кормили меня и поили (молоком) без передышки. Смотрела вашу стайку, завод, твои подарки Леле, перерыла все твои книжки, перечитала все дневники, блокнотики, письма. Ты уж прости, любимый. Но я только больше тебя люблю. Хоть мне и страшно почему-то. Все дни были наполнены твоими фотографиями и разговорами о тебе, да еще о твоем будущем мистере «Х» (имеется ввиду будущий ребенок). Столько было твоего прошлого, до моего, что мне теперь просто страшно – мой ли ты вообще.
Вот и опять плачу. Все это заслонило тебя сегодняшнего, реального, моего. Было очень трудно представить тебя в тех стенах. Для меня ты в нашей комнате, в общежитии был верхом счастья. А теперь оказывается, что ты столько жил без меня, и тебе было хорошо, и не думал обо мне вовсе даже когда мы были уже знакомы, и был лучше, чем со мной, и никогда меня не любил, не ждал. Все – случайность, пришедшая вдруг, никому не нужная взрослость. Я и теперь уверена, что свою Леночку ты любил больше и лучше и никогда не будешь любить меня так, как ее.
Господи, не подумай, что ревность или еще что-нибудь. Просто я тебя очень люблю, больше, чем ты (если ты любишь). И еще: мне жутко вспоминать, как ты со мной не разговаривал тогда три дня. Ты был справедлив, но я бы так не смогла. Ты не любишь, наверное, Юрочка. Напиши мне.
Почему ты не написал о своей неудаче? Я хоть и глупая, по твоим словам, но постараюсь понять, в чем дело. Как ты выполняешь свои проценты и получаешь ли за них что-нибудь? Как ты ешь и мерзнешь? Мне кажется, что тебе очень легко заболеть без меня, этого я не вынесу.
Не грусти. Не мучь себя ничем. (В крайнем случае я ведь тебе все разрешила).
О моей фигуре можешь не волноваться, она с каждым днем становится все «краше». И никому нет охоты ее показывать, даже тебе.
Роднушечка мой, я, видимо, буду работать, почти договорилась. И учиться, конечно. Все будет хорошо. Не беспокойся. Все успею. Пиши только мне почаще, молю.
Юрочка, твоя мама очень хотела бы иметь такую «дуделку» для стирки, как у нас с тобой. Ты ей вышли нашу, если не сможешь купить. Я пошлю им фруктов из Свердловска. Здоровье твоей мамы лучше. Она очень живая и бодрая внешне, и Леля тоже. Я и не знала, что они такие маленькие.
А ты, дорогой, вырос среди таких красивых гор. Горное мое дитя. Любимое.
Приходил отец твоего Толика, тебе от него привет, хочет, чтобы вы все встретились и устроили свадьбу Толику.
Ходили с Лелей в кино. Пока все. Только и думаю о тебе и целую тебя всего, чистенького. Прости уж. Твоя.
Всем по привету, всех люблю, но тебя больше.
3.04.63.
Дорогой, ты, наверное, уже в Спасске. И мне уже трудно, потому что не могу представить тебя в знакомой обстановке. Сегодня видела очень тяжелый сон о тебе. Проснулась в страхе. Я тебя очень люблю и, конечно, ничего тебе там не позволяю. Думай, пожалуйста, только обо мне и люби только меня. Посещение Златоуста как прекрасный сон. Мне очень понравились твои родители и Леля. Что-то они напишут обо мне. Люблю тебя страшно. Привезла твои фотографии и постоянно на них глазею. Пока, любимый. Целую нежно. Твоя супруга.
P. S. Как с аспирантурой? В Москву было бы хорошо. Но если у тебя не получится, то мы с тобой съездим туда летом обязательно, хоть ненадолго. По письмам своей сестры я чувствую, как тамошняя обстановка сама по себе сказывается благотворно на человеке. (Сестра Людмила поступила в московский институт).
Ц. И.
04.1963. От мужа.
Милый мой! Очень, очень стало скучно! Все давно хотел написать, но никак не мог сесть. Сначала было еще хорошо, но сегодня очень грустно, еще грустнее.
У Светы и Боба дела хорошо. А у меня подходит срок отчета. Сегодня первая неудача была, но все это ерунда, т. к. завтра еду в Спасск.
Я очень соскучился по тебе. Было бы здорово, ели ты была бы рядом. Я бы не был злой, усталый. Но если ты уехала из-за того, что тебе хотелось показаться кому-то еще в форме, то мне было бы очень тяжело оправдать тебя. Но я вижу, что это нужно. Главное – давай учи и двигай. Хотя тебя напечатали, но все это ерунда, так как ты у меня глупенькая.
Милочка! До свиданья. Привет папе и маме, чтобы они были здоровы. Целую тебя.
6–7 апреля 1963.
Милая моя девочка! Сегодня две недели, а мне кажется, что уже столько времени, как ты уехала, а еще сколько ждать… Хорошо, что я вижу тебя повсюду в нашей комнате, куда только не сунусь, что только ни возьму в руки и захочу взять, во всем ты, в книжках, в бумагах, в беспорядке на столе – во всем, во всем, милая моя, любименькая. Хочется все время писать тебе, но не очень много времени. Сегодня собирались в Институте с Сапожниковым по поводу процентов. Кажется, к 15-му выдадим 1-й этап, только еще придется поработать немного, точнее – целую неделю. Пришел домой, голова трещит, лег – снова ты. Парни приходят и – про тебя. Моем косточки. Я им выдержки прочитал, где ты о них говоришь и где мама о тебе. И сидим мы после чая с Бобом на койке, а Света ноги на нас, и вспоминаем тебя.
Милая моя, как еще долго тебе ждать, но ты мужайся, главное – учись. Прошу тебя, не устраивайся на работу, зачем это тебе. Ни в коем случае. Я буду тебе высылать немного денег с того месяца, а ты лучше сдай хвосты. Учись, миленькая, сделай мне подарочек, встреть меня без хвостов. А работа отнимет много времени и сил. Иришенька, миленькая, береги себя. («Хвосты» – долги по экзаменам и зачетам остались с зимней сессии, которую пришлось пропустить из-за отъезда в Хабаровск. Хотела перейти на заочное, но наш отец-основатель искусствоведческого отделения на Урале Павловский Б. В. не согласился, отпустил со словами «как сложится, приедешь-сдашь»).
Вербы твои все еще стоят на столе, и мне опять напоминают, как ты хлопотала вокруг и вообще моим солнышком была. Сейчас работаю… и вдруг ловлю себя, что открыл рот и мечтаю по-глупому, как мы с тобой будем летом отдыхать.
И в таком состоянии я, конечно, ни в какие кавалеры не гожусь, и вообще еще не смотрел ни на одну женщину, и не вижу даже потребности… И пусть тебя не волнует ничто, я ведь не «хлыст» и не подонок циничный. Я тебя люблю… Голуба моя, ты мне все, и я все тебе несу, что смог взять в мире хорошего.
Ты мне ближе всех, родная моя, потому что ты не с другой планеты, а мой живой и близкий душой (родной душой) букварик.
Посылаю тебе письмо моих старушек. Можешь узнать, как они о тебе думают. Иринушка, посылаю твою рецензию (в газете «Молодой дальневосточник»), у меня их еще штук 5. Если нужно, черкни.
Миленькая, а ты плохо читала мои книжки, там обязательно про тебя есть. А сейчас я тебя люблю больше всех на свете. Но я немного старше тебя (на три года) и видел больше, и, если я такой, то только потому, что люди на меня повлияли. Я больше давал, чем брал, и всегда был на расстоянии, боялся связать себя и сделать низко. Ведь я немного консервативный и, может, это не модно, но прожил с чистотой внутри. Поэтому я, миленькая, буду со всей строгостью закона блюсти супружескую верность. Если я люблю, то ты одна мне нужна, одна моя милая, самая-самая любимая. А на разлюблю намеков нет, так что ты спи спокойно и помни, что ты сама держишь в руках нашу любовь.
Дела у меня – во! Только по тебе скучаю. Прочитал ½ «Анти-Дюринга», страсть как интересно. Пиши мне, не забывай. Больше учись. Брось работу, береги силы, время. Пожалуйста, пиши мне. Целую тебя много раз, мою любимую дорогую жену. Привет твоим маме и папе.
Наистрожайший супруг твой.
7.04.63. От жены.
Дорогушечка мой, я очень тебя люблю. И скучаю тоже, и каждое утро целую тебя на фотокарточке.
И заниматься еще не могу по-настоящему. Единственное, что у меня получается регулярно, – это перевод с французского по страничке в день. Нашего Павловского все-таки забирают в Москву по воле каких-то парт. органов, и теперь даже страшно, что без него будет. Он – наш Бог, и ему мы обязаны всем нашим мизерным образованием.
Юрочка, хоть я и стала ужасным сибаритом, но ты не бойся. Физическая тяжесть подавляет меня и духовно. И эта премокрая весна, от которой только голова болит.
Любимый мой, написала письмо твоим родителям, уж очень они меня за свою приняли и плакали при провожании. До сих пор ем печенюшки, испеченные твоей мамой.
Получил ли ты бандерольку? А Агнесса поручала мне купить кофточку, так я послала деньги в Москву, Люда купит и вышлет тебе. Здесь-то нет ничего.
Люблю тебя одного и очень. Не печалься. Выполняй все мои наказы. Обнимаю тебя крепко и целую. Ира.
P. S. Не очень иронизируй над письмом моих родителей. Папа долго думал, как назвать тебя и себя. Я им тут все уши про тебя прожужжала. Юрочка, они очень хотят тебя видеть, мое настроение передается им.
Прилагается письмо родителей Ирины.
От отца – Наума Зиновьевича.
Здравствуйте, Юрий Павлович! Пользуясь случаем, шлем Вам наш уральский родительский привет.
Вот уже две недели Иринка снова в Свердловске, приобщается к занятиям, но мыслями живет в Хабаровске и скучает в вашей временной разлуке.
Мы очень благодарны Вашим родителям за их теплую встречу и внимание, оказанное Иринке, и будем рады, если им представится возможность побывать у нас в гостях.
Дома у нас тихо и спокойно. Иринка себя чувствует удовлетворительно. К первомайским дням ожидаем встречу с нашей москвичкой Людмилой.
Пишите о Вашем здоровье, успехах в работе и учебе, о перспективах отпуска. Ирочка и мы, родители, ждем скорейшей встречи с Вами.
Будьте здоровы – Наум Зиновьевич.
От мамы – Анны Ивановны.
Юрочка, Иринка хандрит и ни на минуту не забывает свой дом в Хабаровске. Занимается мало и слабо. Чувствует себя лучше, но работоспособности еще нет.
Пишите чаще. Анна Ивановна.
14.04.63. От жены.
Любушка мой, хороший мой муж. Я очень скучаю по твоим словам…
Вчера ходила на Образцова. Он уже тут давно. Оформление у него на высоком техническом уровне. А свердловчане принимают средне.
Пиши о своих делах подробней, Юрочка. Набирайся сил, энергии, ведь летом тебе тяжеловато со мной придется.
Еще была на вечере наших поэтов, того Дагурова, которому Лужники рукоплескали. Он рассказывал кое-что интересное об Окуджаве, о том, что тому много песен просто приписывают, что судьба у него очень сложная, что отца его, секретаря горкома, расстреляли ни за что в Свердловске, что сам Окуджава участвовал в войне с печатью «сына врага народа». И сложен он, и противоречив, и успеху его у молодежи может позавидовать Евтушенко и т. д.
До свиданья, дружочек. Не скучай очень. Целую крепко – Ира.
15.04.63. От мужа.
Иришка, милая, здравствуй.
Мне не понравилось твое письмо. Оно скучное и пасмурное. Что за настроение, и какое ты имеешь право вешать нос? Не смей! Как говорится: «Нос морковкой! Так держать».
Милочка, сама посуди – разве что изменялось у людей, которые плакали и хныкали над своей неудачной почему-то жизнью. Ведь ничто ее не изменит, кроме того, что ты сама внесешь в нее. А если почему-то пасмурно, то разве у тебя мало работы? Иринушка, неужели ты думаешь, что мне сладко без тебя? Напишу фразу отчета, выйду в коридор, снова войду – все один.
Сегодня суббота. Мы с Бобом весь вечер говорили о нашей жизни, о тебе.
(Боб – тоже преподаватель Политехнического, приехал из Москвы по направлению, жили все рядом, в общежитии для преподавателей). Боб сказал, что он впервые встретил таких хороших людей. Да, тебе нельзя расстраиваться. Иринушка, я бы хотел, чтобы ты начала сдавать и к моему приезду была бы без хвостов, чтобы не отнимать у нас с тобой «драгоценного» времени. Дорогушенька моя, давай работать. Я так очень много работаю, почти весь день. Сейчас пишем отчет по «научной» работе, философия, лекции (мне дали группу подшефную – такая свора). Правда, очень даже активные девочки, но парни – такие пижоны, мне с ними придется повозиться. Решил с ними вести научную работу в институтской лаборатории. Кроме того, я взялся читать теплотехнику в Школе механиков флота, так что мы, милочка, как-нибудь сплаваем бесплатно в Комсомольск – или куда – в кочегарке. Видишь, какой у тебя заботливый супруг и как тебя любит.
С аспирантурой еще ничего неизвестно, так как шеф чтой-то «темнит». Но будем надеяться. Если меня задумают посылать, то я сдаю в начале мая философию, а до 5 июля – вступительный по немецкому. Но еще не прояснилось. Тогда мы с тобой летом пошляемся втроем, возьмемся за руки… Так что ты должна думать о себе посерьезнее, чем до сих пор.
Я же очень соскучился. Жду случая, чтобы начать делать фотки, где бы тебя, глазастую, увидеть. Миленькая, а погода у нас летняя, солнце и теплый ветер. Девочки бегают и заигрывают, а я как с того света, ты у меня лучше.
Получил бритву. Большое спасибо. Теперь на меня можно смотреть каждый день нормально. Только мне неудобно за подарки, т. к. я ничего не могу пока выслать. Мы уже скоро все увидимся, только ты не подкачай, не огорчай маму и папу. Тебе от всех привет. Света уехала в Спасск принимать экзамены. Иринушка, а я достал «Постимпрессионистов» Д. Ревалда, могу прислать.
Если мне хочешь сделать приятное, то, пожалуйста, будь веселой, но серьезной. Глубокий поклон Науму Зиновьевичу и Анне Ивановне, я им очень обязан.
Мои старушки пишут, что снова мама куда-то упала, и у нее что-то снова болит, что ты всем понравилась в квартире Лелькиной, но они все еще беспокоятся, как ты доехала.
Ну вот и все. До свидания, моя милая любимая жена. Скучаю и целую – Я.
22 апреля. От жены.
Юрушка, милый, если бы ты знал, под какой аккомпанемент я занимаюсь. Сижу в библиотеке, а твой бэби толкается и вообще дает о себе знать. Вот и попробуй не отвлекаться. Кругом все такие серьезные, а мне смешно и посмеяться не с кем, тебя-то нет.
Готовлю первую половину 19 века Павловскому к 1 мая. Он вернулся со съезда воодушевленный, как всегда. Разговаривал там с Ильичевым и изложил ему причины, по которым он не хочет в Москву. Его оставили в покое и присвоили звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. Мы все его очень любим, и он нас, кажется, тоже. Нахвалил Ревалда, я просмотрела его, так что ты не высылай. Пусть будет в Хабаровске, в знак моего возвращения туда.
Ты у меня страшно мил, купил такую книжку. Может быть, тебе нужно что-нибудь по автомобилям? Хочешь – пришлю, теплотехник ты мой. Ну дунь на меня теплом, чтобы я почувствовала.
Юронька, я у тебя еще совсем не страшная, и ты не представляй меня в ужасных красках и… формах.
У вас ведь тепло. В чем ты ходишь? Юрочка, нужно твой плащ отдать в чистку…
Мне-то сейчас хорошо. И совсем-совсем не тошнит. Просто чудо. Нужно заниматься. Пока, милый мой, роднуша. Целую тебя нежно-пренежно. Ира.
23.04.63.
Юра, сегодня вторник, а от тебя ничего нет. Нужно же меня поддерживать в моих занятиях, дорогой.
Вчера вечером Павловский преподнес великолепную лекцию по Сурикову, именно доказал его величие среди всех исторических живописцев Европы. Не лекция, а сплошное философское исследование эстетики художника. Просто аплодировать хотелось.
Пиши мне, родной, скорей. И.
27.04.63.
Юрушка, дорогой. Сегодня получили твою посылку. От всех тебе большое спасибо. Только совершенно напрасно ты теряешь на все это время, если у тебя его нет. Написал бы лучше письмо, мне это гораздо нужнее, чем рыба.
Поздравляю всех с праздником. Вы там, конечно, будете пить, а я здесь не буду. Повеселитесь и за меня.
Ваша Ира.
P.S. Я занимаюсь. Сдала зачет по французскому. На днях сдаю русское искусство 19 века.
24.06.63.
Юрушка, я умираю от этой жары. У нас температура выше 30 градусов. Скорей приезжай, и мы с тобой умчимся куда-нибудь в лес. Если ты задержишься еще немножко, я не переживу, ты не застанешь меня в живых.
Мне очень тяжело в последнее время, от экзаменов, которые сдавать нет сил, от этого постоянного нервного напряжения, от отсутствия тебя, от физической тяжести, от жары, от предстоящей полной неизвестности, сулящей мне мало хорошего.
Юрочка, перед отъездом ничего не стирай, ничего не покупай. Обязательно дай телеграмму. Может, я и не смогу встретить, но все равно буду ждать и знать.
Больше писать не буду, буду только ждать.
Привет всем-всем, пусть заглядывают к нам в гости.
Целую тебя крепко. Ты должен приехать с хорошим настроением, чтоб моя хандра моментально исчезла.
Родился сын 23 августа 1963 года. Из роддома встретил папа – Митюшин Юрий Павлович.
6.09.63
Милый мой, сейчас 8 часов вечера. Ты улетел сегодня утром и по идее должен быть уже в Хабаровске. Как он встретил тебя, наш Хабаровск, такой далекий отсюда, что просто страшно становится за наши с тобой жизни, разделенные таким расстоянием. Юра, я плачу и ничего не могу с собой поделать. Ты так далеко. Сын наш близко, но он тоже плачет, и я не могу сдержаться от жалости к нему, к себе, ко всем. И тебя почему-то жалко, хоть ты и не разрешаешь мне так к тебе относиться.
Юрочка, я не могу больше так жить. Зачем ты мучаешь меня этими расстояниями, письмами. Теперь еще ребенок, с которым так трудно, и снова нет тебя. Он действительно связывает ужасно. Уже сегодня мне кажется дикой мысль о том, например, чтобы сходить в кино. Дорогой мой, я не жалуюсь. Просто без тебя все это приобретает трагический оттенок. Мне бы хотелось жить полноценней, и я уверена, что это было бы лучше для нас обоих. А если один из нас будет приносить жертвы для другого (может быть, жертвы – не то слово), то от этого проиграем тоже оба.
Юронька, прости меня. О жертвах ни к чему. Я заговорилась. Я тебя очень, очень люблю, и тут не может быть никаких жертв.
Твоя жена – жалкая пессимистка, всегда была и осталась. Напиши мне что-нибудь бодрое.
Умоляю тебя только об одном: если там, в Хабаровске, что-нибудь не так, приезжай немедленно сюда. Не раздумывай.
Не могу без тебя жить. Началась осень. По утрам (в 6 часов, когда я кормлю твоего парня) белый туман кажется выпавшим снегом. Как страшно думать о зиме, как не хочется ее.
Напиши, родной, как себя чувствуешь в Хабаровске, как там все. Надо бы позвонить Агнессе. Скажи ей о нашем сыне, скажи, что не пишу потому, что не знаю, что писать, потому что не принадлежу себе, потому что очень потеряна, потеряна давно и не знаю, когда выйду из этого состояния.
Единственная моя отрада – любовь – не балует меня, а приносит только, может, и благородное, но страдание, которое парализует меня во всех остальных человеческих деяниях.
Схожу сегодня в университет хоть на часок вечером, может, настроение поднимется. Но это маловероятно.
Любимый, не огорчайся из-за моего письма. Напиши мне скорей обо всем.
Мы с сыном целуем тебя крепко и желаем тебе всяких удач. Только вспоминай о нас почаще.
Привет от меня твоим ребятам.
7.09.63.
Милая девочка, Иринушка, дорогая. Как ты там, что ты там? Как парень, что с ним?
Сейчас сидим, выпили, и Тазиков исполняет свой гитарный репертуар. Все складывается вокруг меня хорошо. Обещают всех семейных выселить из общежития в новый дом. Шеф предлагает мне дополнительную работу, будет платить, так что мы с тобой заживем.
Здесь стоит жара. Агнесса говорит, что держит место для тебя, где-то, зачем-то. Иронька, высылаю тебе паспорт, чтобы зарегистрировать парня. Ты побыстрей зарегистрируй и сразу вышли ко мне. Хорошо?
Мы завтра с Эдиком пойдем в тайгу. Я начал хозяйничать, вчера варил гороховый суп, сегодня купил картошки. Только по тебе скучаю. Амур-прелесть, рыбаки, и снова очень много солнца и жары. А ночью уйма кузнечиков под окном и в траве.
Как парень и как ты с ним мучаешься? Все, милая. Пиши. Очень жду. Привет Анне Ивановне и Науму Зиновьевичу.
В сентябре мужа призвали на военную переподготовку в г. Омск, в Танковое училище. Наступило еще одно испытание для молодой семьи.
Далее – письма из Омска.
14.09.63.
Здравствуйте, моя милая семейка. Иринушка, я прочитал твое письмо. Смотрю, ты почти испугалась Хабаровска и т. д. Но, если бы ты была здесь, все выглядело бы не так грустно. Но, видно, парень наш требует многого, и я решился поехать в Свердловск. Но не тут-то было. Меня взяли в военкомате и направляют на переподготовку на три месяца (90 суток) в Омск, а оттуда дадут бумагу, что я еду в Свердловск. Вот как все вышло грустно. Сказали – служить надо, дело государственное и т. д. Получите повестку, не явитесь – согласно закону под суд. Я пробовал отлаяться, но бесполезно. Я плюнул, все же это ближе к дому… В конце концов, мы встретимся в Свердловске. Я очень хочу к вам, к тебе особенно, только к тебе.
