Игорь Колосов
Выжившие хотят спать

3. Фатум

Иван придержал Еву за локоть.

– Смотри. Вот здесь.

Они остановились на перекрестке, он указал ей на знак и надпись.

Ева долго рассматривала буквы и стрелку. Иван тронул ее за руку. Она покосилась на него.

– Что это?

– Не знаю… Кто-то оставил. И не так давно. Пару дождей – и все бы смыло. Свежая надпись.

Ева осмотрелась, на лице беспокойство.

– Где мы ночуем?

Он указал на трехэтажное кирпичное здание.

– Здесь. Я уже проверил. Есть пара отличных мест. Пошли.

– А консервы? Мы же мало взяли.

Иван глянул на небо. Солнце висело над горизонтом.

– Знаешь… я хотел проверить, нет ли поблизости еще таких знаков…

Ева заглянула ему в глаза.

– Зачем?

– Хочу узнать, куда они ведут.

– Ты же сам сказал, что мы уйдем из этого города.

– Сказал. Но… мало ли что это за стрелки. Мы же никуда не спешим.

– Хорошо. Но скоро стемнеет. Ты хотел устроить тайник для еды.

Он повернулся, потянул ее за собой.

– Ладно. Две ходки сделаем. Завтра, как рассветет, я поищу знаки.

В сумерках они принесли вторую партию консервов. Иван сложил их в тайник в небольшом служебном помещении, где вряд ли бы кто-то решил разместиться на ночь – неудобно и выход всего один, замаскировал по мере возможности. Вдвоем они заняли просторное помещение на третьем этаже, с несколькими выходами. Отсюда просматривалась улица, подступы к центральному входу.

Они перекусили и, прижавшись друг к другу поблизости от окна, смотрели на небо. Разговор Ивана крутился вокруг знаков, но Еве это не нравилось, она не поддерживала беседу, и он решил, что один из них должен лечь спать. Первым заснул Иван. После полуночи Ева разбудила его, незадолго до рассвета они вновь сменили друг друга.

Рассвело. Иван, разбуженный Евой, какое-то время любовался ею, прислушиваясь к тишине, накрыл жену, чтобы при появлении постороннего она не сразу бы оказалась в его поле зрения, вышел.

Он торопливо перемещался по близлежащим улицам, выискивая надписи мелом, как стая собак, взявшая след человека. Он отгонял вопрос, зачем ищет эти знаки, понимал, что из города им все равно лучше уйти. Иван знал, почему вчера Ева не хотела обсуждать эту тему. Здесь было два варианта. Либо кто-то заманивает простаков, используя слово «ВЫЖИТЬ», либо какая-то группа людей действительно налаживала нормальное сосуществование.

В последнее верилось с трудом. Точнее, не верилось абсолютно. Слишком много «но». И самое главное из них – Иван с Евой лично убедились, чем заканчивается коллективное сосуществование в мире после Прежней Жизни. Даже если главные в группе – достойные люди, даже если у них лишь благие намерения, многие мелочи дают о себе знать, превращаясь в мелкие трещины в борту общего корабля. Результат один. И все-таки странная, нелогичная надежда куда-то толкала, противиться ей было сложно.

Иван вспомнил, как однажды определил для себя отличие между полами, будь то человек или животное. Речь шла об опытах с мышатами. Самцы норовили протиснуться в какую-то щель, где их ждала смерть в виде кота. Самочки никуда не лезли, довольствовались тем, что есть в загончике. С «женской» логикой спорить тяжело.

Вряд ли Ева довольна жизнью, но у них была хоть какая-то стабильность, плюс ее беременность. Ева не хотела никаких экспериментов, и он ее понимал. Всегда может быть еще хуже. Надеяться на лучшее… Надеяться можно, но лучше не предпринимать ничего, что не несет никаких гарантий. В противном случае можно уподобиться тем самым мышатам-самцам.

Иван заметил, как впереди расступаются высотные дома и улица уходит в одноэтажное предместье. Мост через железнодорожные пути, по краям два высоких дерева, как два вышибалы на выходе, и все – через несколько кварталов города нет.

Иван заколебался, оглянувшись. Знаков больше нигде не было. Он все исходил в этой части города. Если тот, кто оставлял знаки, стремился, чтобы их увидели, Иван не мог их не заметить. Мелькнуло едва уловимое разочарование, но облегчение тоже было: теперь не надо терзаться, спорить с Евой, гнать от себя страх ошибки.

Иван прошел к мосту, чтобы убедиться, что он не разрушен и они смогут перейти. За горизонтом, куда стремилась лента железной дороги, показался краешек солнца. Мост был в порядке.

Посреди моста кто-то начертил мелом стрелку. Она указывала на восток.

Они оставили мост и знак на нем позади, но продвигались медленно. Город не заканчивался, не желая выпускать их из своего чрева. Иван смотрел под ноги, и Ева замечала эти взгляды.

– Ищешь знаки?

– Просто смотрю… – он помолчал. – Я вот думаю, не поздно ли выходить из города? Скоро полдень…

– Останемся здесь еще на одну ночь?

– Похоже на то. Городок немаленький.

– Как он назывался раньше? Ты мог бы догадаться?

Иван покосился на нее. Ева впервые заинтересовалась названием города. Прежде это не имело смысла, что изменилось сейчас?

– Не знаешь? – спросила Ева.

– Здесь несколько зданий, похожих на институты. Курган, несколько памятников, тот же всадник и гусляр – такого в мелких городах не строят. Плюс река, достаточно широкая.

– И что?

– Ту реку, что была Днепром, мы прошли… уже пару недель будет, если не месяц. Это не Гомель. Брянск или Орел. Или Курск. Не помню, в Курске есть река? Если и есть, не такая широкая. В Орле Ока. В Брянске – Десна. Но если это Орел, значит, мы где-то перешли бы Десну… – он помолчал. – Или Десна в верхнем течении узкая и мы ее не запомнили?

– Брянск или Орел?

– Скорее всего, Брянск.

– Иван, если не уходим из города, давай остановимся где-нибудь пораньше? Все равно окраина близко.

Резкая смена разговора вызвала у Ивана заминку.

– Сейчас что-нибудь найдем. Устала?

Ева хотела ответить, но ее взгляд застыл. Иван глянул на нее, покосился по сторонам. Несколько долгих секунд он искал причину такой реакции.

– Что?

– Ты слышал?

– В чем дело, Ева?

– Кажется… выла собака. Может, ошибаюсь… но что-то я слышала.

Когда вокруг тишина, перепутать один звук с другим невозможно. Но оглушающая тишина порождает иллюзии. Особенно если человек чего-то боится. Иван ничего не слышал, надеялся, что Ева ошиблась, но решил подстраховаться.

– Пойдем. Быстрее…

Они прошли мимо двух домов, пересекли несколько захламленных участков, которые когда-то были задними дворами, вышли на соседнюю улицу. Иван держал Еву за руку, она едва поспевала за ним. Они снова углубились в участки, вышли на параллельную улицу, резко изменили направление, двинулись назад.

Иван остановился, снял рюкзак, покопался внутри.

– На всякий случай… оставлю подарочек. Самую малость.

Он достал небольшой пакетик, раскрыл его, взял щепотку молотого перца, бросил на дорогу.

– Давай пробежимся.

Через два квартала, запыхавшиеся, они остановились. Иван прижал Еву к себе, она положила голову ему на плечо.

– Молодец. Бегаешь быстрее меня.

– Да уж… Мне сейчас только бегом заниматься.

– Прости. Зато они нас уже не достанут.

Полной уверенности не было, но стало спокойней, хотя присутствие в городе собак – мрачный, опасный факт. Иван и Ева тем более не могли покинуть город сейчас. За его пределами шансы выжить станут минимальными, если стая покинет город в том же направлении и возьмет след. Иван указал на здание без входной двери на противоположной стороне улицы, Ева кивнула, вдвоем они направились через дорогу.

Когда они выходили на тротуар, оба увидели в оконном проеме мелькнувшую тень. Ева подалась назад, Иван выхватил топор, закрывая собой жену.

Два разных страха играли в перетягивание каната: Анна не подходила к спящему незнакомцу, но и не уходила прочь оттуда, где рядом со спящим находился труп ее мужа.

Она знала, что в одиночестве обречена, но была уверена, что не заставит себя разбудить человека, который, судя по всему, убил ее мужа. Есть шанс, что незнакомец сказал правду и Виктора убил кто-то другой. Но даже в этом случае Анна не могла смириться с тем, что дальше ее жизнь станет общей с жизнью незнакомого человека. Сейчас совместное сосуществование предполагало такое переплетение чувств, интересов, времяпрепровождения, что никакой Прежней Жизни было не под силу настолько тесно соединять людей.

После полудня появились первые признаки сонливости. Анна удивилась: из-за горя сон казался немыслимым. Время шло, потребность усиливалась, нарастала. Они с Виктором бродили долгие часы, прежде чем Анна уснула в новом убежище, но спала она от силы полчаса и теперь на собственном опыте убеждалась, что человек со всеми своими идеалами, заявлениями и стремлением – горсть праха, не больше.

Обычная физическая потребность, приправленная осознанием того, что без посторонней помощи все это закончится смертью, приглушила боль от смерти мужа, страх от присутствия незнакомца и понимания, что он – единственная надежда выжить. С каждой минутой тускнело неприятие того крайнего варианта, на который Анна могла рассчитывать.

Как ни странно, страх и горечь от того, как блекнет в ее глазах факт смерти мужа, породили последний всплеск упрямства: Анна пошла прочь, отгоняя все здравые мысли. Она шла, будто толкала сама себя, но преодолела всего пару кварталов. Жить хотелось сильнее, нежели следовать неким принципам, слабеющим с каждой минутой. Подавленная, вытирая слезы, она вернулась и долго смотрела на спящего незнакомца (убийцу мужа?). Анна несколько раз порывалась его разбудить и отойти, чтобы он не мог схватить ее, если у него были такие планы. Принять, что он так же нуждается в ней, как и она в нем, что причинение вреда Анне для него равносильно причинению вреда самому себе, было тяжело.

Анна так и не прикоснулась к незнакомцу, хотя примирилась с мыслью, что это неизбежно, как восход солнца. Она решила, что сделает это в самый последний момент, когда терпеть станет невмоготу. Анна не тешила себя надеждой, что ее ситуация изменится – она может поменять этого незнакомца на другого, и только. Но что-то не пускало ее совершить то, что подсказывал ей здравый смысл и чему единственной альтернативой была бы смерть.

К началу следующего дня сон одурманил ее, но Анна еще сопротивлялась. Ее упрямство было направлено в другую сторону: оттянуть неизбежное как можно дольше, а не бороться с ним. Чтобы не заснуть, она ходила вокруг спящего, несколько раз заглядывала внутрь здания, которое отыскал Виктор. Так она отвлекалась, отвоевывая у сна очередные несколько минут.

Внезапно ей послышался какой-то звук. Снаружи. Она выглянула в окно и заметила пару – мужчину и женщину. Эффект был такой, что Анна хотела закричать, но не смогла, так ее переполнили эмоции. Она рванула наружу.

Пара наверняка не нуждалась в ней, как нуждался бы одинокий человек, но Анна этого не осознавала. Для нее пара была желанней, чем еще один незнакомец, пусть даже не имеющий отношения к смерти Виктора. Пара казалась Анне гарантией жизни, гарантией того, что ее не обидят, защитят, а то, что ее могут просто использовать по своему усмотрению, чего не сделал бы одиночка, в голову ей не пришло.

Выбежав, Анна едва не споткнулась. Она расставила руки, неловко, как ребенок, лицо ее растянулось в улыбке сумасшедшего.

– Спасите! У меня мужа убили… я одна.

Женщина, напуганная ее резким появлением, стояла позади мужчины, тот держал поднятым топор с длинной рукоятью. Оба молчали и следили за каждым движением Анны.

– Не оставляйте меня… с ним.

Она указала на спящего, и мужчина с женщиной заметили его.

– Он сказал, что не убивал, что моего Витю убили другие… Но вокруг никого не было… Мне страшно… Не бросайте меня… возьмите с собой.

Анна споткнулась, повалилась вперед, попыталась встать, но сил не осталось – последняя энергия уходила на то, чтобы внятно говорить. Она встала на четвереньки, поползла, задрав голову, глядя на мужчину с топором, на женщину.

Она выглядела жалкой, никчемной, но не отталкивающей. Если бы не мутнеющее сознание, Анна заметила бы в глазах женщины сострадание. Она бы заметила, что мужчина с топором растерян. Это придало бы ей сил.

Анна этого не видела – сон все-таки одолел ее, и она завалилась на тротуаре.

Тишину улицы нарушало дыхание двух спящих людей. Иван и Ева переглянулись, но какое-то время еще стояли, разглядывая брюнетку и мужчину с курчавыми рыжеватыми волосами. Иван не знал, как быть. Он чувствовал, что и Ева в тупике. Этого они не ожидали и раньше не заговаривали о том, как быть в таких вот ситуациях.

Если они уйдут, спящие погибнут. Взять с собой? И к чему это приведет? Третий человек, возможно, мог быть полезен, во всяком случае, в ближайшем будущем они с Евой могли бы подыскать ему пару, но выбрать одну женщину казалось каким-то половинчатым кощунством. Брать с собой обоих, это группа. Какие у них сложатся отношения? Кто будет принимать окончательные решения? Если именно рыжеволосый убил мужа брюнетки? Прояснить что-то можно, лишь разбудив обоих. И все равно: что Иван и Ева узнают? Это не расследование в Прежней Жизни, свидетелей нет и не будет, как и детектора лжи, как и возможности найти, изучить улики.

Ева посмотрела на Ивана.

– Что делать?

Он покачал головой.

– Черт его знает… Пройти мимо… Как-то не по себе от этого.

– Они погибнут.

– И я о том же.

Прежде встреченные в пути оказывались либо шатунами, либо представляли опасность, пусть лишь по причине того, что сами ожидали от встречных агрессии. Брюнетка просила помощи, умоляла их, и такое случилось с Иваном и Евой впервые. Несмотря на свой жалкий, потрепанный вид, она выглядела миловидной, неагрессивной, она не дошла до стадии шатуна и не представляла никакой опасности.

Ева подошла к брюнетке.

– Мы не можем их бросить.

– Лучше всего попозже их разбудить… и отправить вместе. Сделаем доброе дело, разойдемся красиво. Как тебе?

Ева кивнула.

– Им же надо поспать?

– Конечно. Больше сна – меньше проблем.

– Затянем их в дом.

Брюнетку перенесли легко. С рыжеволосым помучились: грузный. Иван не позволил Еве напрягаться, потащил мужчину сам, Ева только помогла преодолеть порог. Они положили брюнетку и рыжеволосого в разных концах помещения, какое-то время стояли и рассматривали их. Иван и Ева успели отвыкнуть от людей, и теперь, вблизи, незнакомцы вызывали у них непонятные, смешанные чувства.

– Иван, если он действительно убил ее мужа?

Иван пожал плечами. Могло быть как угодно.

– Выясним, когда разбудим. Кто-то должен поспать. Давай я.

– Давай.

– Только два часа. Тебе нельзя перенапрягаться.

– За два часа не перенапрягусь. Ложись.

– Буди, если что.

– Ложись, ложись. Спокойного сна.

4. Пробуждение

За окнами их пристанища дышала ночь. Всходила луна, тьма слабела.

В карманах рыжеволосого ничего особенного не было. У него даже сумки или котомки не оказалось. У брюнетки нашелся рюкзак, все-таки она странствовала в паре с мужчиной.

Версия про убийство показалась Ивану правдоподобной. Рыжеволосый – кандидат в шатуны. Увидев пару, он мог позариться на этот шанс – заменить мужчину брюнетки. Лучше этим голову не забивать. Для них с Евой это не столь важно. Разбудив их, Иван будет осторожен, вместе они проведут минимум времени. Здравствуйте, вставайте, спасибо, не надо благодарностей, теперь не в обиду – аста ла виста, ребятки. И все.

Куда важнее не наделать ошибок, не столкнуться с собаками, спокойно покинуть город. Но идти на разведку – и оставить свой запах там, где сейчас его нет – риск привести собак к пристанищу. Плюс уговор с Евой, что Иван бодрствует от силы три часа, после чего выспится.

Нужно было занять время, луна заглянула в оконные проемы, и он испытал импульс. Иван достал из вещмешка твердые краски, выбрал левую от окна стену, так как она освещалась лучше всего, подошел. Какое-то время он смотрел перед собой, будто сомневался, не зря ли все это затеял. Последний такой порыв был месяца два назад, Иван подумывал, что больше писать картины на стенах ему не захочется. Но он ошибся.

В Прежней Жизни он только начинал и был настроен зарабатывать картинами, пусть не громадные деньги, хотя бы такие, чтобы назвать себя профессионалом. Сейчас он не помнил, к какому направлению и стилю относил собственные работы, к какому их относили специалисты или коллеги. Не считая того, что теперь он не мог использовать холст, бумагу или дерево, писание картин было неким ирреальным выбросом. Теперь не имело смысла что-то продумывать, предугадывать, что скажут критики, просчитывать воздействие на зрителя, беспокоиться, как быстро творение будет продано.

И самое главное – теперь не имело смысла доказывать что-то самому себе! Не секрет, что ни критики, ни зрители, ни кто бы то ни было не имеет такого влияния на творца, как он сам. Нечто внутри требует, требует, требует. Даже если человек убеждает себя, что ему ничего не надо, все равно хочется добиться чего-то важного. И что бы ни было в жизни Ивана сейчас, после Великой Катастрофы, один заметный плюс имелся: он брался за картину лишь потому, что не мог не дать жизнь очередному творению. Быть может, и в Прежней Жизни было нечто похожее, но сейчас все его действия были напрочь лишены наслоений и условностей. Его даже не интересовало мнение Евы, его женщины, его единственного друга, единственного потенциального зрителя. Ивану было достаточно ее поцелуя, когда она видела картину, и то, что она подолгу любовалась ею. А слова… слова казались лишними.

Выбор красок у Ивана был скромным, не было даже всех цветов радуги, с другой стороны, нынешний мир обходился без множества красок, и показывать нечто слишком ярко было бы фальшью.

Иван начал с опаской, но постепенно так погрузился в работу, что вряд ли осознавал, что делает. При этом он замечал любой шорох снаружи, но анализ собственного труда был ему недоступен. Его несло по течению, он отдавался ему все больше и больше, все, как и раньше.

Перед взором встало одно из лиц Прежней Жизни. Имя этого человека стерлось у Ивана из памяти, он лишь помнил, что это школьный учитель рисования. Однажды учитель сказал незначительную фразу, которая в тот момент была непонятной, но сейчас всплыла в памяти Ивана – по-видимому, лежала там подобно зернышку, пережидающему зиму, чтобы в нужный момент, уготованный Создателем, дать росток. Человек будет творить даже в самых немыслимых для жизни условиях, жизнь человеческая переплетена с творчеством так же, как с потребностью спать, есть и пить.

Вряд ли этот учитель рисования был пророком, но в отношении творчества не ошибся. Иван стал тому подтверждением.

Когда Иван закончил, он был вымотан так, что догадался: еще немного – и он не разбудит Еву. С усилием он отвел взгляд от стены, чтобы не отвлечься на оценку собственного творения, не потерять драгоценные минуты. Слабея, он разбудил Еву, глянул на часы – его вахта продлилась чуть больше двух часов.

– Прости, милая, больше не могу… не дотянул.

Она поцеловала его, не сказав ни слова.

Иван сидел на полу и созерцал на стене картину.

Когда Ева разбудила его, чтобы смениться, она ничего не сказала, только задержала взгляд на муже дольше обычного и подарила долгий поцелуй. Иван догадался, что она восхищена его новым творением.

Рассвело, нужно было выглянуть из здания, присмотреться, прислушаться, но Иван медлил – его внимание приковала картина, жутковатая и величественная одновременно. Ему ничто не мешало: снаружи – тишина, никаких признаков собак, жена, брюнетка и рыжеволосый спят. Впереди длинный день.

Фон картины был мрачным: главенствовали черный, темно-серый и темно-синий цвета. И на дальнем плане – зловеще-багровый. Основу занимало изображение какого-то участка или поля, где вперемешку лежали мусор, хлам, обломки какого-то строения, трупы, части тел человека и животных, сломанные кресты. Некоторые предметы не поддавались интерпретации. Все это усеивало изображаемое пространство на всю ширину, и лишь где-то на периферии багровели отсветы пламени. Там мог гореть город, извергаться вулкан или вообще полыхать весь мир. Но все эти отголоски и следы то ли конца света, то ли небывало жуткой, но все-таки локальной катастрофы бросались в глаза не сразу. Сперва внимание приковывала центральная часть картины.

Красный, четко выписанный цветок, напоминающий тюльпан. Он не занимал много места, но эффект был сродни огоньку в полумраке – лишь он приковывает взор. Сказать, что цветок красивый, было все равно что ничего не сказать. Он был прекрасен. Возможно, это впечатление усиливал жуткий фон, где рядом со стеблем виднелись пальцы отчлененной от тела руки, затылок то ли отрубленной головы, то ли заваленного землей трупа. Разрушение, смерть, обломки, трупы – все это порождало нить сравнения, а ведь человеческому сознанию неуютно в иных координатах. Именно небольшой объем цветка на картине еще больше усиливал контраст. Займи красные лепестки бо́льшую часть картины, и она бы что-то потеряла.

Вариантов понимания было множество. Цветок мог вырасти из хаоса смерти и разрушения – трупы и обломки как удобрение или катализатор для столь красочного создания. В этом случае напрашивалась идея, что Жизнь нельзя уничтожить даже Всемирной Катастрофой. Цветок мог остаться последним, что пощадили или не одолели смерть и бойня. В этом случае возникала мысль, что самое чистое и прекрасное становится наиболее устойчивым против тлена. Цветок мог стать символом Возрождения, и тогда тот, кто не особо стесняется в своем философствовании, без труда мог прийти к мысли, что после Апокалипсиса, уничтожившего все бренное, унылое, посредственное, новую жизнь начнут воистину божественной красоты существа и растения. Правда, этот вариант умалчивал насчет людей – присоединятся они к Тюльпану и Компании или путь в новую эру им заказан?

Иван попытался отстраниться, понять, какие ассоциации картина вызывает у него. Его не смущало, что написал картину он и теперь пытается ее интерпретировать. Как сказал один его знакомый начинающий писатель из Прежней Жизни, он стремится стать первым читателем собственных книг, а не писателем. Нечто должно водить твоей рукой, а разум, эта заноза в Божественном существовании, отдыхать или, по крайней мере, не мешаться под ногами, извините, руками.

Иван никуда не спешил, прошло время, но он так и не смог выразить словами то, что видел. Все обозначения, четкие словесные определения казались ненастоящими, искусственными, и он вспомнил свое собственное мнение: истинная картина лишь теряет, если ее втиснуть в узкие рамки логических объяснений. Лучше полагаться на ощущения, но и с ними нужно осторожней.

Глядя на цветок, Ивану было тепло. Это напоминало, когда в холодную ветреную погоду находишь тихое место, где горит огонек. Тело замерзло, и огонек, тепло от которого вроде бы не может охватить сразу и спину, и грудь, и ноги, кажется обволакивающим тебя одеялом или комнатой с прогретым воздухом, где сквозь большие окна видна промозглая серость окружающей действительности, но ее вид лишь усугубляет эффект тепла, порождает долгожданное успокоение, примиряет с тем, что в мире существуют не только приятные вещи и явления, вызывает странное умиротворенное равновесие в душе.

Иван ненадолго сосредоточился на отдельных деталях картины: отрубленная кисть руки, голова трупа, доска, торчащая из земли, которая испачкана то ли кровью, то ли какими-то выделениями умирающего человека. Мастерски прописанные детали не отталкивали, не вызывали рвотного рефлекса, казалось, красота цветка в глазах человека примиряла его с тем, что есть не только Прекрасное.

Вернувшись к действительности, Иван понял, что времени на разведку осталось немного. На пороге Иван прислушался к городу. Ничего, что наводило бы на мысли о стае собак, он не обнаружил. Все казалось обычным: тишина, отсутствие людей, полуразрушенные здания. Застывший мир не страдал комплексом однообразия.

Побродив по кварталу, Иван вернулся назад, перекусил, разбудил Еву. Она улыбнулась мужу, села и какое-то время смотрела на картину. Иван не хотел прерывать ее, а без договоренности лечь спать не решился.

Почувствовав его нетерпение, Ева посмотрела на него.

– Потрясно. Я горжусь, что это сделал мой муж.

Иван улыбнулся, но не нашел, что сказать. Банальное «спасибо» показалось непозволительным.

– Жаль, что картину нельзя взять с собой.

– Я могу выломать часть стены, но вдруг мы сюда еще вернемся? Будет сквозняк.

Она засмеялась.

– Вставишь на место, – она помедлила. – Когда мы разбудим их?

– Давай я посплю. Потом ляжешь ты. Еще лучше разбудить их завтра утром.

Ева напряглась.

– Ты что-нибудь слышал?

– Нет. Но лучше рискнуть и обождать здесь, чем покидать город, пока не уверены, что собаки ушли.

– Хорошо. Тогда ложись.

Они уединились: Иван был с ней нежен, они долго не могли намиловаться, никто не желал спать, лишь далеко за полночь Ева задремала. Иван смотрел на нее, снова ощущая эту противоречивую смесь – блаженство, счастье и обжигающую, щемящую тоску. Когда пришло время смениться, он не сразу заставил себя поднять жену.

Наступило утро, и они разбудили брюнетку. Она моргала, не соображая, что с ней, где находится. В глазах мелькнул испуг, но вид Евы и ее мужа успокоил женщину. Она представилась, они с ней познакомились.

Иван улыбнулся ей.

– Ну что, Анна? Выспалась?

Она кивнула.

– Я так… вам благодарна… что вы меня не бросили.

Она покосилась на спящего. У нее на лице отразились противоречивые чувства. Иван понимал, что перед тем как разбудить рыжеволосого, надо поговорить с Анной.

Ева спросила:

– Ты видела этого мужчину раньше?

Анна покачала головой.

– Но ты не уверена, что это… что из-за него погиб твой муж?

– Не знаю… Не уверена. Но рядом… никого не было.

Иван и Ева переглянулись. Вчера они договорились, что не допустят ненужных сантиментов, будут стоять на своем. Если предположить, что именно рыжеволосый сделал Анну вдовой, по сути, это ничего не меняет. Она ему нужна так же, как и он ей. Добро пожаловать в новый мир!

– Анна, – сказал Иван. – Чтобы выжить, нужно забыть о прошлом. Понимаешь, о чем я? Тебе нужен партнер, неважно, мужчина или женщина. Хотя лучше мужчина.

– Можно мне пойти с вами?

Иван отвел взгляд – сделал вид, что отвлекся на рыжеволосого. Казалось, Анна сейчас не сдержит слез, и Ева сжала ее руку.

– Тебе нужна пара, – сказала она. – Мы бы все равно искали тебе человека. И кто знает, кого бы нашли. А так нам повезло – человек есть.

Анна отодвинулась, словно рыжеволосый встал и пошел к ней.

– Нет, нет, только не он.

– Почему?

– Он тебя не устраивает? – спросил Иван. – У нас нет выбора. Может быть, во всем городе мы не найдем нормального одиночку. Либо это будет шатун, а с ними опасно связываться. Либо мы встретим пару, но вряд ли они станут нас слушать. Ты даже не представляешь, как тебе повезло.

Анна опустила голову, она сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

– Мне страшно… Возьмите меня с собой.

Иван помедлил.

– Какое-то время мы будем идти все четверо. И ты познакомишься с этим человеком поближе. Но быть вместе все время мы не сможем.

– Почему?

Иван замялся. Действительно, почему? Однозначного ответа не было. Быть может всякое. Многое зависит от людей. Нельзя утверждать, что группа даже из десяти человек обязательно закончит совместное сосуществование трагично и распадется. Нельзя.

Иван почувствовал, как Ева коснулась его локтя, он встретился с ней взглядом. Она чуть заметно кивнула. Иван не был уверен, что правильно ее понял, но возможности выйти, пошептаться не было – это усилит проблему с Анной. Они теряли время, беседа все больше напоминала уговоры ребенка, в теперешнем положении это просто смешно.

– Анна, всякое случается. Может, мы будем вместе, может, нет. Никто не знает. Тебе нужно настроиться, что в случае каких-то проблем мы разобьемся на пары.

Ева снова сжала Анне руку.

– Не бойся. Мы живы, это главное. Этот мужчина может стать для тебя подходящим. Не бойся, мы рядом. Мы же не бросили тебя.

Иван спросил:

– Давай разбудим его? Согласна?

Анна нехотя кивнула.

Рыжеволосый, в отличие от Анны, быстро пришел в себя – сел, огляделся, широко улыбаясь.

– Ого, нас четверо? Благодарствую, я уж и не мечтал остаться в живых. Даже не верится, черт подери.

Он размял руки, помассировал ноги, продолжая улыбаться, задержал взгляд на Анне. Та поежилась, отвернулась.

– Меня зовут Грэг. А вас?

Все по очереди представились. Анна сказала свое имя так тихо, что Грэг переспросил, и за Анну ответила Ева.

– Анна? – Грэг заулыбался шире. – Мое любимое женское имя. Хотите верьте, хотите проверьте.

Он хихикнул, его жизнерадостность непроизвольно вынудила улыбнуться остальных.

Несмотря на это, Иван внимательно наблюдал за Грэгом. Анализировал его жесты, слова, пока они ели, пока Грэг рассказывал, откуда он, что с ним было в Прежней Жизни, что он пережил уже после Всемирной Катастрофы. Не то чтобы Иван рассчитывал, что по каким-то жестам или несоответствиям уличит Грэга во лжи. Даже если Грэг – убийца, Иван и Ева отправят Анну вместе с ним. Теперь между понятиями лжи и правды не было такой разницы, как в Прежней Жизни. Иван просто изучал человека, с которым, судя по всему, какое-то время придется идти вместе. Хотя бы до той поры, пока Анна не привыкнет к Грэгу, пока у нее не поблекнет образ погибшего мужа. Это время придет, сомнений нет. Человеческая память слаба, в этом мире уже не осталось ничего более хлипкого и податливого.

Когда-то Иван удивлялся, почему человек, повзрослев, не помнит ничего, что было с ним до трех-пятилетнего возраста? Становясь старше, Иван убедился, что детство здесь ни при чем – нередко взрослый не может вспомнить, что делал в определенный день в прошлом году. Конечно, на события, оставляющие след, необходимо больше времени, чтобы они поблекли и стерлись, но что такое десяток-другой лет по сравнению с Вечностью?

Грэг почти не лукавил, рассказывая о себе. Он признался, что бросил своего последнего партнера по несчастью, когда тот сломал ногу. Грэг понимал: его откровенность будет в плюс, никто не сможет в чем-то его обвинить – наверняка каждый поступил бы точно так же, в противном случае оказался бы обречен на пару с несчастным. Единственное, о чем он умолчал, – это слежка за Анной, ее мужем и удары ему по голове.

После полудня Ева незаметно предложила Ивану выйти на разведку с Грэгом, а ей остаться с Анной. К этому моменту Анна расслабилась, но небольшой перерыв в общении с Грэгом мог пойти ей на пользу. Выяснить, считает ли она Грэга убийцей своего мужа, не представлялось возможным, пока он не спит, да в этом и не было срочной нужды: Анна стала спокойней.

Грэг согласился на вылазку.

– Сам хотел предложить. В городе были собаки, – он глянул на Анну. – Не возражаешь, если я тебя ненадолго оставлю?

Анна не возражала. На пороге Грэг улыбнулся ей, как будто между ними уже были какие-то отношения.