Игорь Журавлев
Упырь, или Жизнь после смерти

Полная версия

Такое состояние после употребления крови держалось, примерно, в течение полугода, постепенно слабея и к исходу шести месяцев почти совсем исчезая. Другое дело, что тот, кто однажды испытал все эти возможности, тут же становился кем-то вроде наркомана, желающего вновь и вновь испытывать тот кайф, то наслаждение, которое дает кровь. Поэтому Веня никогда не доводил себя до состояния полной измождённости, примерно, раз в два – три месяца подзаряжаясь этой волшебной и удивительно вкусной субстанцией, называемой человеческой кровью.

Глава 5

А еще неправдой было то, что упыри спят днем, а ночью рыщут в поисках жертв. Сон Вене, конечно, был нужен как необходимая потребность физического тела, вот только от времени суток он никак не зависел. И поскольку служба в основном требовала его присутствия днем, то спал Веня, как и все люди, ночью. Другое дело, что сон его был странным, словно даже и не сном вовсе.

Он ложился спать в кабинете, на первом этаже, настоящая спальня была на втором, но в кабине стоял очень большой и мягкий диван. И для Вени он казался пределом мечтаний, даже дома его узкая кровать с панцирной сеткой была несравнимо менее удобной. Вообще в доме сохранилось все в целости и сохранности, включая постельные принадлежности и одежду. Такое впечатление, что хозяева на минутку вышли в соседнюю булочную и не вернулись. О судьбе их Веня ничего не знал и не хотел даже интересоваться: война есть война.

Он застилал диван чистым бельем, которое вместе с его одеждой и нижним бельем раз в неделю забирала в стирку пожилая немка, убиравшаяся в их доме, и о которой Веня тоже ничего не знал, кроме того, что ее звали Рут. Он с наслаждением устраивал голову на большой мягкой подушке, накрывался теплым и толстым одеялом, и словно бы проваливался в другой мир.

Сквозь закрытые веки Веня отлично видел все, что происходило в комнате, погруженной в темноту. Он не знал, видит ли он на самом деле или это такой постоянно повторяющийся сон. Через какое-то время к нему приходил Рудольф Битнер и сквозь тело этого ночного пришельца свободно лился лунный свет из неплотно прикрытого шторами окна. Иногда он просто садился в кресло рядом с диваном, захватив какую-нибудь книгу из большого книжного шкафа, и молча читал ее до самого рассвета. А в другой раз они беседовали о самых разных вещах, в основном Веня спрашивал, а Рудольф отвечал. При этом Веня не разжимал губ и говорил как бы мысленно, и точно также отвечал ему Битнер – губы его шевелились, но голос звучал прямо в голове у Вениамина.

Он рассказывал ему о своей жизни, о том, что сумел узнать про то, кем он стал и кем теперь являлся Веня. О том, что он умел, о том, что было опасно и чего следовало избегать. Но на многие вещи и сам бывший штурмбанфюрер не знал ответов.

Что интересно, разговаривали они всегда по-немецки и Веня воспринимал этот язык как родной. На его вопрос, Рудольф ответил, что с кровью к получившему ее переходят все знания прежнего носителя, включая и знание языков. И если бы даже сейчас Рудольф не отвечал на его вопросы, Веня все равно бы обо всем этом постепенно узнал, по мере того, как знания раскладывались в его голове по полочкам. Кстати, кроме родного немецкого, Рудольф (а теперь и Веня) свободно говорил по-английски и по-французски, понимал и мог как-то общаться на итальянском и румынском. А также он отлично знал древние языки – латынь, древнееврейский и древнегреческий, изучению которых отдал многие годы в попытках найти ответы на вопрос о том, кем он стал. Но так до конца ничего и не узнал точно – лишь догадки и предположения, терявшиеся во тьме веков.

Сегодня Рудольф пришел в последний раз, сразу же сообщив Вене об этом, даже не став привычно садиться в кресло:

– Мое время вышло, брат, я ухожу насовсем.

– Куда? – взволнованно спросил Вениамин, за прошедший год свыкшийся с его обществом и даже ждавший этих ночных разговоров. Тот лишь пожал плечами и ничего не ответил. Или и сам не знал или же Вене об этом было пока нельзя знать.

– Жаль, – Вене и правда было очень жаль и еще грустно оттого, что он теперь будет совсем один. Не с кем будет поделиться своими мыслями, проблемами и открытиями даруемыми его новой сущностью. Людям об этом не расскажешь по понятным причинам. Странно, но кроме призрака убитого им фашиста, ему и поговорить откровенно было не с кем, не с кем поделиться своей тайной.

Рудольф понимал его без слов, поэтому сочувственно произнес:

– Ты можешь сделать себе друга или подругу, поделившись своей кровью.

– И убив для этого другого человека, – закончил Веня его мысль.

И тот опять промолчал, вновь пожав плечами. Да и что тут скажешь, все и так ясно.

– Вот и я так и не смог решиться. В общем, прощай, брат, – Рудольф подмигнул ему и ободряюще улыбнулся, – долгой тебе жизни!

– Прощай, брат, – эхом откликнулся Вениамин, – удачи там, куда уходишь!

Битнер серьезно кивнул, принимая его пожелание, развернулся и пошел прямо в стену. Но вдруг, не доходя до нее шага, остановился, опустил голову, словно о чем-то задумался, и вдруг, развернувшись, сделал шаг назад, к Вене.

– И вот еще что, брат, – Рудольф как-то странно улыбнулся, – опасайся брюнетки с зелеными глазами.

– Брюнетки? – удивился Вениамин. Если бы он мог, он бы привстал, но в этом состоянии он даже веки был не в состоянии поднять. Он спал.

– Обычно оно выглядит как молодая девушка среднего роста, брюнетка с зелеными глазами, – ответил Рудольф.

– Оно? – удивился Веня, – ты сказал «оно»?

– Да, – кивнул его собеседник, – оно выглядит как женщина, но не является женщиной. Это вообще не человек и не вампир. Это Понятие.

– Понятие? – пробормотал удивленный Данилов. – Какое еще понятие? В каком смысле?

– Скорее, в гегельянском, – развел руками призрак, – как синоним действительного понимания сущности всего. В данном случае – нашей с тобой сущности, нашей с тобой подлинной природы.

– Почему я должен этого опасаться? – подумав, наконец спросил Веня.

– Это существо может сделать с тобой всё, что захочет, – голос Битнера был уже едва слышен. – Может развоплотить, вновь превратив в простого человека. Может, наоборот, сделать более могущественным. Или вообще сделать так, что ты просто исчезнешь, причем, сразу везде – во всем мирах.

– Во всех мирах? – похоже это была ночь открытий и вопросов. – Миров много?

– Посмотрим, – непонятно ответил Рудольф и неожиданно горячо зашептал, – однажды, лет сто назад, я случайно увидел ее издалека и сразу же всё понял. Но тогда мне удалось скрыться до того, пока она не подняла на меня глаза. Я бежал тогда в другую страну, на другой континент, так мне стало страшно. И знаешь, больше всего мне было страшно оттого, что она притягивала меня, я хотел ее увидеть хоть издали, хоть одним только глазком. Хотел всем своим сердцем, всей душой. А еще лет через пять я стал искать ее, потому что она приходила ко мне каждую ночь в моих мечтах.

Он замолчал, и Веня тоже лежал молча, не зная, что на это сказать. Но Рудольф покачал головой, словно в отчаянии и продолжил:

– Знаешь, когда ты живешь очень долго, то жизнь постепенно приедается. Кем я только не был, чего только не испробовал, думаю, что вообще всё, что можно. И все в конце концов надоело. Я искал приключений, ни одна война в мире за последние сто лет не прошла без моего участия. Я лез в самое пекло, меня обожали союзники и ненавидели враги. Вот и на эту войну я поперся тоже в поиске лекарства от скуки. Мне было глубоко наплевать на Гитлера, на идеологию – я хохотал над речами Геббельса и поражался тому, как народ терпел всю эту шутовскую камарилью. Всё, что мне было нужно – это непередаваемое чувство опасности, горячки боя. Но, знаешь, брат, это тоже надоедает. Когда ты знаешь, что убить тебя почти невозможно, то постепенно теряешь это бодрящее чувство опасности. Ты и убил меня лишь потому, что я слишком, слишком расслабился. В любой другой момент я успел бы увернуться, мгновенно переместиться в сторону. Но, видно, пришел мой час, который есть у каждого, даже у таких, как мы.

Веня видел, что его словно бы затягивало в стену и он, сопротивляясь из последних сил, продолжал говорить:

– И тогда, когда мне все надоело, я понял, что мне нужна она или оно, чем это ни являлось. Смерти, развоплощения, даже превращения в обычного человека я уже не боялся, во всем можно найти свои плюсы. Но она могла мне подарить и другое, нечто совершенно непредставимое, пусть на такой исход и был один шанс из всех возможных.

Битнер поднял голову, посмотрел на Веню и с глубокой грустью прошептал:

– Я искал ее везде, но вместо нее нашел тебя.

Он покачал головой, развернулся и не сказав больше ни слова растворился в стене кабинета, ставшего спальней Данилову.

А Веня все так же продолжал лежать, глядя на пустую комнату сквозь плотно прикрытые веки. Ему было грустно, но одновременно он понимал, что это правильно, все идет так, как и должно идти.

Оставшееся до утра время он думал о словах Битнера в отношении того, что он может создать себе друга, но так ничего и не решил. Убивать друзей он не хотел, даже понимая, что тем самым дарует им новое существование. Просто не мог сделать этого без их согласия. Но кто поверит ему, кто согласится на смерть добровольно? Скорее, сочтут его сумасшедшим. Уголки губ спящего Вениамина тронула легкая улыбка.

А еще он думал о брюнетке с зелеными глазами, представлял как она может выглядеть и чего от нее ждать. Но думать о ней было сложно, поскольку он так толком ничего и не понял из слов Битнера о ней.

А за окном уже ложились предрассветные сумерки. Скоро прозвенит будильник и Веня откроет глаза, чтобы поднявшись, идти на службу.

***

Как странно все бывает в жизни. Ровно через три дна, гуляя в обеденный перерыв по разбомбленным улицам Вены, которые усиленно приводили в порядок, майор Данилов случайно вышел к маленькому, словно чудом сохраненному скверу с аккуратными дорожками и удобными скамейками. Он выглядел так, слово здесь и не было никакой войны. Надо же, – подумал Вениамин, шагая по ровным аллеям в тени старых деревьев, – как здесь тихо и красиво, просто островок довоенной Вены среди всеобщей разрухи.

Он уже хотел приземлиться на одной из скамеек напротив крохотного прудика, как вдруг увидел уличного художника, разложившего на траве свои картины. Веня не то чтобы был большим ценителем живописи, но после всех ужасов войны эта сцена умилила его. Он подошел, вежливо поздоровался и стал рассматривать выставленные на продажу работы. Глаза его скользили по пейзажам и портретам и он уже даже подумывал приобрести себе что-то на память, а заодно и поддержать явно голодающего художники, вон он как плохо выглядит, словно высохшая мумия, да еще и кашляет так нехорошо! И когда он уже хотел открыть рот, чтобы поинтересоваться ценой, его взгляд остановился на небольшом портрете, прислоненном к стволу дерева чуть в стороне от остальных картин. Несмотря на то, что он ее никогда в жизни не видел, лишь однажды слышал о ней от почти уже исчезнувшего призрака, он сразу понял, что это она. Просто никем другим эта мастерски изображенная брюнетка с зелеными глазами и чуть припухшими как у ребенка губами быть не могла.

Он подошел ближе и впился глазами в портрет, в эти зеленые глаза, не в состоянии оторвать от них взгляда. Так и стоял, словно истукан, молча, без единого движения, пока голос художника не вернул его в реальность.

– Господину офицеру понравился этот портрет?

Веня вздрогнул и повернулся к мужчине, на этот раз более внимательно рассмотрев его. Тот и правда выглядел плохо. Было видно, что последнее время питался он крайне скудно, но не это было главным. Человек был болен, очень болен: его щеки и глаза ввалились, и на их фоне выделялся большой костистый нос. Кожа была серая, нездоровая и когда мужчина кашлял в платок, то, как сразу учуял, даже еще не увидев, Веня, на платке остаются пятна крови. Он посмотрел мужчине в глаза и спросил по-немецки:

– Туберкулез?

Тот вгляделся в его глаза и отчего-то сразу побледнел еще больше. Он замялся, глаза его метнулись в стороны, но потом плечи опустились и он ответил:

– Вы правы, господин офицер, это туберкулез. Но он не заразен, если соблюдать некоторую дистанцию, – мужчина чуть помолчал, потом как-то быстро еще раз взглянув в глаза Вене и добавил, – особенно для вас.

Но Веня не обратил внимания на его слова, он и без того знал, что любые человеческие болезни не страшны для него. Да и больной фриц не вызывал у него никакой жалости, одним больше, одним меньше. После двух лет на фронте особой жалости к местным он вообще не испытывал, австрийцы такие же наци, как и немцы. Все они восторженно орали, приветствуя своего фюрера. Это сейчас, у кого ни спросишь, каждый был тайным антифашистом. Поэтому он, указав рукой на портрет брюнетки с зелеными глазами, спросил:

– Сколько вы хотите за эту картину?

На щеках у художника вспыхнул бледный болезненный румянец, а глаза сверкнули:

– Картина не продается, – ответил он с каким-то отчаянием и одновременно надеждой в голосе. – Но я готов ее обменять.

– На продукты? – утвердительно спросил майор Данилов, знавший, что продукты в павшем городе являются главной валютой.

– Нет, – ответил австриец, – на услугу.

– Хм, – Данилов помолчал, почему-то не решаясь спрашивать о какой услуге идет речь, а потом вдруг задал другой вопрос:

– Вы знаете эту девушку? Она вам позировала?

– Да, она мне позировала ровно три года назад, в августе сорок второго. Тогда еще моя мастерская не была разбомблена. Но я ничего не знаю о ней, даже ее имени. Она назвалась фройляйн Гехаймнис¹¹, но как вы понимаете, вряд ли это ее настоящая фамилия.

– Почему же она не забрала портрет? – отчего-то напряженно поинтересовался Вениамин.

Художник покивал головой и медленно произнес:

– У меня уже тогда были первые признаки туберкулеза. Но тогда я хорошо питался, мог оплачивать дорогого врача и выглядел еще почти нормально. Но она увидела и поняла каким-то образом. Сполна заплатив за картину, она мне сказала странные слова, которые словно врезались в мою память: «Пусть портрет пока останется у вас. Через три года, летом сорок пятого, когда этот прекрасный город будет оккупирован русскими, а ваша болезнь дойдет до последней стадии и вы будете распродавать свои картины за хлеб с тушёнкой, чтобы хоть как-то прокормить ваших жену и сына, к вам подойдет русский офицер со стальными глазами и захочет купить эту картину. Вы сразу поймете, что это тот, кто вам нужен. Он готов будет хорошо заплатить деньгами или продуктами, но вы попросите его в обмен на картину исцелить вас от вашей болезни. Скажите ему, что только на этих условиях вы готовы расстаться с портретом. Уверена, он согласится и полностью вылечит вас так, что вы будете совершенно здоровы. В противном случае, вы умрете в сентябре того же года и ваша семья останется без средств к существованию». Вот что сказала она мне, слово в слово. И сейчас я спрашиваю, поскольку совершенно уверен, что она имела в виду именно вас: вы поможете мне? Вы можете мне помочь? По правде говоря, я уже отчаялся и не понимаю как вы сможете это сделать, но сами знаете, что надежда умирает последней. К тому же она оказалась права и все сбылось. Тогда, в сорок втором, никто даже представить себе не мог, что великий и непобедимый, как нам казалось, рейх падет, что наша чудесная Вена будет разрушена и оккупирована. Но она оказалась права. И сегодня, когда я увидел вас, а потом взглянул в ваши глаза цвета стали и услышал, что вас заинтересовал именно этот портрет, я сразу вспомнил ее слова.

Глава 6

Веня стоял и молчал, глядя в зеленые с хитринкой, которую удалось поймать художнику, глаза и вспоминал слова Рудольфа Битнера:

– Поймите, Вениамин, мы не звери, что бы там не рассказывали о нас люди. Беря у людей кровь, мы расплачиваемся с ними сполна. Я не знаю, что это и как происходит, но то вещество, которое содержится в наших клыках – а, точнее, устройствах для забора крови, оно не только анестизирует боль и мгновенно заживляет ранки от укуса, оно еще и каким-то невероятным образом вылечивает множество болезней у тех людей, чью кровь мы забираем. Поверьте, я таким образом полностью вылечивал даже тех, от кого отказались все врачи и человек одной ногой стоял в могиле. А уж о всяких мелких болячках и речи нет – они почти мгновенно исчезают без следа.

– Но разве от укуса упыря человек не становится упырем? – спросил Вениамин. Он еще очень мало знал о своей новой сущности тогда, это был один из первых их разговоров.

– Нет, конечно, нет, – засмеялся Рудольф, – это всё сказки. Чтобы превратить человека в вампира, надо не забрать у него его кровь, а дать ему свою. А еще, брат, я тебе сейчас скажу кое-что, что тебе может пригодиться в жизни.

И лицо призрака стало таким хитрым-хитрым.

– Знаешь, что является самым лучшим лекарством от всех человеческих болезней, панацеей в самом прямом смысле? Ладно, не думай, все равно не угадаешь. Это сперма, понял, наша сперма!

– Сперма? – ошарашенно переспросил Вениамин.

– Вот именно! – торжествующе воскликнул Битнер. – Самая обычная сперма вампира. Человеческая женщина, к сожалению, не может от нас забеременеть, но зато ты можешь и себе приятное сделать, и ее вылечить буквально от чего угодно. Сам ты человеческими болезнями никогда не заболеешь. Да и вообще я не знаю, чем мы можем заболеть. А? Ну как тебе такой секретик, брат? – смеялся тогда призрак старого упыря.

Впрочем, как выяснилось из дальнейшего разговора, это чудодейственное лекарство вовсе не обязательно было вводить, гхм, традиционным способом. Можно было просто дать кому-то выпить, смешав, например, с медом или еще с чем-то, если ты, например, хочешь, чтобы никто не догадался о природе этого средства от всех болезней. Главное, чтобы после эякуляции не прошло больше часа, поскольку по истечении этого времени средство теряет свою силу.

***

– Господин офицер, господин офицер! – голос больного художника оборвал поток воспоминаний.

– А? Что? – встряхнулся Веня, с трудом отрывая свои глаза от зеленых глаз незнакомки на портрете, которая, как уверял Рудольф, была не человеком, а понятием.

– Так вы поможете мне? Я не за себя прошу, поймите, но моя жена и мой маленький сын… как они без меня, если меня в следующем месяце не станет?

Данилов посмотрел в умоляющие глаза и спросил:

– Как вас зовут?

– Фридрих Штольц, к вашим услугам.

– Хорошо, господин Штольц, – Веня взглянул на часы, – подходите с портретом (он назвал адрес), скажем, к восемнадцати ноль-ноль. Думаю, до комендантского часа мы управимся.

Потом четко козырнул, развернулся через левое плечо и зашагал на службу. Обед закончился. Он шел, улыбался и думал о том, что не будет использовать для излечения Штольца свой стратегический исцеляющий резерв. Вот был бы тот красивой девицей, тогда… А так обойдется и забором крови.

В комендатуре, как все называли здание оккупационной администрации, его ждала привычная рутина по разбору документации, захваченной в штаб-квартирах гестапо, подразделений СС, СД и Вермахта. В основном больше не имеющие никакого значения отчеты, справки, докладные и прочее. Но иногда среди этого вороха макулатуры он извлекал жемчужины, позволявшие выйти на след подпольных групп нацистского сопротивления, все еще прячущегося по подвалам и катакомбам города, павшего к ногам победителей. Или, скажем, на какие-то секретные схроны оружия, которые во множестве были оставлены отступающими защитниками города. Или еще что-то, не менее ценное.

Честно говоря, эта бумажная работа изрядно тяготила Вениамина, но пока еще он не продумал план своей будущей послевоенной жизни, который позволил бы ему реализовать тот потенциал, который он так неожиданно получил. Пока еще он не знал, что ему делать дальше, да и не спешил он никуда, все больше понимая, что в отличие от людей, к которым он себя все реже относил, ему можно не спешить в страхе чего-то не успеть в своей жизни. Жизнь, скорее всего, ему предстояла долгая, можно успеть всё попробовать. А потому он не роптал, не подавал рапорты о переводе, а не торопясь занимался порученным ему делом, зарабатывая репутацию честного и исполнительного офицера.

Ровно в семнадцать тридцать он закрыл сейф с документами и, пройдя по длинному коридору, сдал ключи в комендантскую комнату. Спустившись по широким ступеням парадного выхода, он не торопясь отправился домой, с таким расчётом, чтобы на подходе встретиться с Фридрихом Штольцем. Так оно и вышло. Еще издали он увидел сутулую фигурку художника, топчущуюся возле дверей. Подойдя поближе, Веня приложил ладонь к козырьку фуражки и вежливо произнес:

– Добрый вечер, господин художник! Давно ждете?

– Н-нет, – почему-то с заиканием ответил Штольц, – не очень. Добрый вечер, господин офицер! Вот, я принес, как договаривались.

И он кивнул на упакованную в старые газеты и перевязанную шпагатом картину под мышкой.

– Очень хорошо, – отчего-то у Вени, при взгляде на этот упакованный портрет мурашки пробежали по спине. Он передернул плечами, открыл ключом дверь и, распахнув ее, пригласил художника. – Прошу!

Тот как-то быстро оглянувшись по сторонам, ловко прошмыгнул в открытую дверь, словно опасался как бы кто не увидел, что он общается с оккупантами. Может быть, так оно и есть, подумал Веня, заходя следом и запирая дверь изнутри. По идее, ему тоже не следовало афишировать свои связи с местным населением, контрразведка СМЕРШ действовала на удивление эффективно и подобные связи не приветствовались. Замучаешься потом объясняться. Впрочем, Веня не боялся, он вообще с некоторых пор мало чего боялся. Не потому что страх как чувство у него атрофировался в новой сущности, вовсе нет, просто он всегда ощущал ту силу, которая бурлила в нем.

Повесив фуражку на вешалку у двери, он прошел в небольшую гостиную, где уже стоял, оглядываясь по сторонам, Штольц.

– Хотите вина, Фридрих? – предложил Веня, стараясь не глядеть на упакованный портрет, так и притягивавший к себе его взор. Больше всего ему хотелось сейчас закрыться в кабинете, поставить перед собой портрет зеленоглазой незнакомки и не отрываясь смотреть на него, впитывая каждую черточку незнакомого и одновременного откуда-то знакомого лица. – У меня есть хорошее.

– Благодарю вас, – церемонно ответил художник, – я, пожалуй, воздержусь. Если только потом, может быть, если… вы сможете мне помочь.

Веня понимающе кивнул и задумался, не зная, как ему приступить к задуманному забору крови, как он стеснительно называл для себя предстоящее действо. Все же упырь он был крайне неопытный, ни разу еще не пивший людей при помощи своих клыков. Он посмотрел в глаза Штольцу, и тот тут же опустил веки, вздрогнув всем телом. Дальше взгляд Вени опустился ниже к открытой шее художница и в тот же самый миг что-то случилось с его зрением, он прямо сквозь тонкую кожу исхудавшего человека увидел кровь, струящуюся непрерывным потоком по сонной артерии. И тогда где-то внутри у него зазвучала прекрасная мелодия, которая странным образом не только не заглушила, а обострила все его чувства.

В тот же момент Штольц вздрогнул, закрыл глаза, его губы раздвинулись в счастливой улыбке, странно смотрящейся на измученном болезнью лице и, словно подчиняясь этой мелодии, медленно, как во сне, пошел к Вене, чуть склонив голову влево, словно бы предлагая отведать тому его крови.

Наверное, это и есть тот самый зов, еще успел подумать Веня, а его выдвинувшиеся из своего укрытия клыки уже быстро и хирургически точно погрузились прямо в этот красный поток и кровь художника потекла в его горло. А тот все так же улыбался, словно испытывая ни с чем несравнимое наслаждение. Веня знал от Рудольфа о такой реакции людей, у которых упырь пьет кровь, но хотя это не стало для него открытием, он все же удивился. Вернее, хотел удивиться, но не успел до того, как мощный поток ощущений подхватил его и понес куда-то к звездам, которые взрывались вокруг него разноцветными фейерверками. Он услышал как мыши бегают в подвале, как на соседней улице чихнула женщина, в нос которой попала пыль из-под колес прокатившего мимо военного автомобиля. Он услышал шорох сорвавшего с дерева листа в их небольшом садике за домом, как в соседнем доме звякнула упавшая на пол ложка на кухне. Подняв глаза прямо сквозь потолок он увидел своего соседа, курившего и листавшего немецкий солдатский журнал с полуголыми девицами. Вдохнув воздух, он уловил запах приближающейся осени и подступающего тлена смерти, притаившейся в теле, которое он сжимал в своих руках. И смерть это почувствовала, и оскалилась, и зашипела в бессильной злобе, и отступила в ожидании, пряча от него хитрую усмешку. Веня понял, чего она ждет. Она ждет момента, когда он осушит тело художника до дна, и тогда она вновь вступит в свои права над ним.

Эта мысль заставила его резко оторваться от шеи Штольца, хотя это было и нелегко. Да, его кровь отдавала горечью, это была кровь больного, не дававшая того наслаждения, что приносит кровь молодого и здорового человека, но все же это была кровь – настоящая, теплая, живая, не имевшая ничего общего с тем жалким подобием замороженной донорской крови, которой питался Веня весь прошедший год. И он подумал о том, как трудно ему будет теперь сдерживать себя, этот вкус, эти ощущения, это желание ощутить всё еще и еще раз будут преследовать его день и ночь до тех пор, пока он вновь не погрузит свои клыки в этот волшебный поток.

Усилием воли Данилов подавил эти мысли и посмотрел на Фридриха. Тот или был без сознания или просто спал. Веня прислушался к его дыханию и понял, что Штольц глубоко спит, а еще что это сон выздоравливающего человека, и проснется он полностью избавившимся от своей болезни, почти уже убившей       его. Понял Веня кое-что еще, а именно, что в потоке наслаждения он сам чуть не убил того, кого хотел спасти. Еще минута, даже полминуты и художник бы уже не выжил, умер бы, испытывая при этом самые приятные ощущения.

Он осторожно положил Штольца на небольшой диван в гостиной, для высушенного болезнью тела художника его вполне хватало, а сам схватив портрет, закрылся в кабинете, служившем ему спальней. Чужая кровь гуляла в нем, принося невероятные ощущения и ему казалось, что сквозь старые газеты он чувствует тепло щеки изображенной на портрете женщины, фройляйн Гехаймнис или как ее там на самом деле?

Осторожно, словно чего-то опасаясь, Веня прикрыл за собой дверь и с нетерпением стал срывать газеты, без труда разорвав руками крепкий шпагат, не в состоянии уже сдерживать нетерпение, охватившее его. Он оглянулся вокруг, не зная, куда пристроить портрет и наконец поставил его прямо на пол, прислонив к журнальному столику. Сам же сел в кресло напротив и уставился на полотно.

Девушка на портрете тоже смотрела на него. Этого не могло быть, но именно это Веня ощутил вдруг всем своим существом. Ее взгляд читал его как открытую книгу, так что в нем не осталось ничего тайного, что было бы скрыто от этих глаз. Его словно бы вывернули наизнанку и внимательно изучили каждую мелочь. Девушку усмехнулась, покачала головой и сказала: «Здравствуй, дракон!».

Веня тряхнул головой, и все вернулось на свои места: напротив него, прислоненный к столику, стоял портрет, очень хорошо выполненный, но всего лишь картинка и не более того. Веня различал мазки кисти, вдыхал запах краски, дерева рамки, еще чего-то, кажется, клея. Просто портрет и не более того, но отчего-то Веня так не думал. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он ясно видел это лицо, отпечатавшееся на сетчатке так, словно он по-прежнему смотрел на картину.

Рудольф считал девушку-понятие опасной, но он же сказал, что она может не только погубить, но и вывести на новый уровень. Кто же она (оно?) такая, и почему Вениамина так тянет к ней? Это совсем не то, как если бы он влюбился в девушку, изображенную на портрете. Здесь нет любви. А что есть? Данилов попытался разобраться в своих чувствах, но только еще больше запутался.

А потому он встал, снял со стены, что напротив дивана, небольшой пейзажик неизвестного ему художника и повесил на его место портрет зеленоглазой брюнетки. Пока пусть будет так, а потом посмотрим.

***

Художник проснулся только утром, когда Веня уже встал, и даже на вид он теперь не выглядел больным. Худым – да, изможденным – да, но не смертельно больным. Что не менее важно, ранки на его шее затянулись так, словно их никогда и не было, а сам Штольц о вчерашнем вечере помнил только то, что Веня предложил ему вино, он отказался, а потом все покрывалось какой-то пеленой с оттенком приятных ощущений и ничего более. Что Веню полностью устраивало. Он вручил благодарящему и отнекивающемуся художнику три банки американской тушёнки и буханку хлеба, и выпроводил его за дверь. Если честно, ни его судьба, ни судьба его семьи Веню совершенно не интересовала и не волновала. Ему нужен был портрет, и он его получил самым простым и устраивающим всех способом.

Перед тем как отправиться на службу, он еще раз прошел в кабинет, посмотрел в зеленые глаза незнакомки, пожал плечами и вышел из дома.