Игорь Харичев
В гуще чужих ощущений

Через полчаса приземлились на небольшом аэродроме неподалеку от внушительного ангара. Зачем им такой, если там водятся только легкомоторные самолеты? Дональд выскочил на бетон, сделав нам знак, и направился прямиком к ангару. Я едва поспевал за ним.

Он открыл дверь в огромных воротах, и я сразу увидел старые самолеты – истребители, бомбардировщики. Все в прекрасном состоянии. С каким восхищением смотрел я на них. А Дональд проговорил:

– Наш фильм – проект масштабный. Мы сделали точные копии самолетов. Три английских – «Spitfire», три американских – «Flying Fortress» и три немецких – «Focke-Wulf». Это стоило немалых денег. Но самолеты нам еще пригодятся. В крайнем случае, сдадим их в аренду. – Он помолчал, потом испытующе глянул на меня. – Неужели нельзя не губить один из них?

– Можно, – спокойно отвечал я. – Майкл стреляет холостыми, я не вижу никаких пробоин на крыльях, но делаю вид, что меня подбили и что самолет падает. Качество таких ощущений будет гораздо ниже.

– Ты прав. Качество ощущений прежде всего. И одним самолетом придется пожертвовать. К счастью, это не бомбардировщик. – У него был вид человека, разобравшегося, что к чему. – Знакомьтесь с техникой. Жду от вас план съемок. Но прежде сцен воздушного боя надо снять все, что происходит на земле. Всю любовную линию и прочее.

Мне это не понравилось. Я хотел поскорее заняться самым интересным – батальными сценами. О чем не замедлил сообщить:

– Дональд, я бы начал со всего, что связано с самолетами.

– Не сомневаюсь. И все-таки я прошу тебя завершить этим.

– Почему?

Он задумчиво помолчал, а потом проговорил с неопределенным выражением лица:

– Мне так хочется. Может мне так хотеться?

– Да, – согласился я. Он, что называется, заказывал музыку, и я вынужден был считаться с его желанием.

Мы начали со знакомства с техникой. «Spitfire» были модификации Mk.IX с двигателем 1585 лошадиных сил. Такие стали поступать в войска в тысяча девятьсот сорок третьем. Красивые самолеты, стремительные, с прекрасной скороподъемностью. Американские бомбардировщики «Boeing B-17» модификации F несли на себе зелено-бежевый камуфляж и опознавательные знаки RAF – Королевских военно-воздушных сил. Эта модификация передавалась Великобритании, там их называли «Fortress Mk.II». Громадины, хотя многие современные пассажирские самолеты превосходят их размерами. Но для начала сороковых это были настоящие гиганты. Немецкие истребители «Focke-Wulf» Fw.190a оказались четвертой модификации с мотором мощностью в 1440 лошадиных сил, которую при необходимости можно кратковременно поднять до 2100. Тоже красивые боевые машины, агрессивные, хищные, верткие. Я с неописуемым восторгом смотрел на самолеты, словно пришедшие из прошлого, из тех славных времен, когда властвовала поршневая авиация и от человека зависело больше, чем от электроники. Не менее трепетно относился я к истории тех лет, когда мы геройски сражались против фашизма и погибали – бок о бок с англичанами. Русские тоже воевали, долго, тяжело, но главные события развивались на Атлантике. Это было славное время. Наверно, всё еще сидит во мне юношеская романтика.

С помощью двух техников мы опробовали самолеты на земле. Все двигатели заводились, работали нормально, системы управления тоже. Можно было приступать к тренировкам в воздухе.

Вечером наша дружная парочка засела за разработку плана подготовки к съемкам боя. Первоначальные тренировки в течение недели должен был вести Майкл, а я получал время для наземных съемок. Потом наступал период репетиций боя. После этого можно было переходить к главным съемкам.

Дональд сходу одобрил наш план.

– Приступаем, – с довольным видом проговорил он.

Уже через час в костюмерной меня одели в форму английского летчика. Признаться, мне понравилось, как я выгляжу. Потом я привыкал к форме и учил незатейливую роль. Эпизод знакомства с Памелой в пабе, где мой герой выпивал в компании боевых товарищей, включая главного героя Джона Гриффита – его будет играть Дилан Дуглас, младший сын Майкла. Эпизод на улице, когда мы с ней едем на машине. Эпизод в том же пабе, где я в компании с Памелой уже как со своей девушкой. Эпизод в спальне, где мы занимаемся любовью, и, наконец, эпизод у ее дома, когда она утром провожает меня на аэродром – на боевой вылет.

В отличие от батальных частей будущего фильма, съемкой которых руководил я, всем остальным заправлял известный режиссер Александр Земекис. Окруженный массой помощников, ассистентов, он тщательно репетировал с нами каждый эпизод. И лишь убедившись, что все так, как ему надо, разрешал провести съемки, два или три дубля.

Особенность сенсосъемок в том, что в них все должно быть настоящим, в какую сторону не посмотри. Для них декорации, какие строили раньше для обычных фильмов, не подойдут. Потому что актер, если он движется, поворачивает голову, видит на все триста шестьдесят градусов. Для эпизодов, снимаемых в пабе, был создан фактически настоящий паб, стилизованный под середину прошлого века. Во время сенсосъемок никаких режиссеров, операторов, помощников, ассистентов, осветителей поблизости. Только артисты, одетые в старую военную форму или одежду почти восьмидесятилетней давности, которые изображали посетителей и обслугу. За столами ели настоящую еду, пили настоящие напитки. И я смаковал хороший виски. Шутил с друзьями и непрестанно поглядывал на девушку, сидевшую неподалеку. Она мне очень нравилась. И я не думал о том, что это Маргарет, симпатичная актриса, игравшая роль Памелы. Так бы я испортил съемки. Не-ет. Я не знал ее и страстно хотел познакомиться с ней.

Джон Гриффит, пилот, командир «Flying Fortress», сидящий рядом, заметив мой интерес к девушке, хлопает меня по плечу, негромко произносит:

– Нравится?

– Да, – отвечаю я.

– Чего ты ждешь?

Я поднимаюсь, подхожу к девушке. На моем лице глуповатая улыбка.

– Привет. Можно сесть рядом с вами?

Немного помолчав, она отвечает:

– Можно.

Я опускаюсь на стул, мои глаза устремлены на нее. Вблизи она еще симпатичнее.

– Меня зовут Эндрю, – сообщаю я. – Эндрю Кепшоу.

– А меня – Памела Уолкер. – У нее хорошая улыбка.

– Вы кого-нибудь ждете?

– Да. Подругу.

Я тотчас нахожу, что сказать:

– Давайте, я буду развлекать вас, пока она не придет.

Она стеснительно опускает глаза.

– Ну… если вам хочется.

– Хочется. Вы живете здесь, в Норидже?

– Да.

– И чем вы занимаетесь?

– Работаю на военном заводе. Посчитала нужным помочь родине. А вы, наверно, из Оултона, с аэродрома?

– Да. Но это военная тайна, – добавляю я, понизив голос.

Она понимающе кивает.

– Вы пилот?

– Пилот. – Я бросаю взгляд на Джона и вижу, что он с добродушной улыбкой наблюдает за мной. Идея возникает у меня. – Один момент.

Я поднимаюсь, подлетаю к Джону, шепчу ему на ухо, чтобы не слышали остальные ребята, занятые разговором:

– Она ждет подругу. Если подруга появится, бери ее на себя. Джон, я тебя прошу. Понял?

Он вяло кивает в ответ, и я тут же возвращаюсь назад.

– Это ваш приятель? – интересуется Памела.

– Да… Я попросил его не обижаться на меня за то, что оставил его в одиночестве.

– По-моему, он не очень переживает… А где вы жили до войны?

– В Бирмингеме.

– Я там не бывала. Большой город?

– Большой. И красивый.

– Я читала, что там сильные разрушения от немецких бомб.

Тут я посерьезнел.

– Да, это так. Разрушения очень сильные. Проклятые немцы…

Тут я вижу девушку, смешную, курносую, с рыжими волосами. Она смотрит на меня с удивлением, приближаясь к нам с Памелой. Я уже догадался – та самая подруга, которая должна была придти. Она останавливается в нерешительности перед нами.

– Это Кэти, – поясняет мне Памела. – Мы с ней вместе работаем. Кэти, это Эндрю. Он решил развлечь меня, пока я тебя ожидала.

Кэти осторожно садится за стол. Вид у нее по-прежнему настороженный.

– Мы говорили о Бирмингеме, – сообщает ей Памела. – Там очень большие разрушения от бомбардировок. Когда же они кончатся?

– Королевские воздушные силы стараются препятствовать этому…

И тут появляется Джон. Вежливо здоровается, посмотрев на Памелу, а потом на Кэти, садится на последний свободный стул слева от меня.

– Простите, но я привык, что Эндрю сопровождает меня. Там, – он показывает наверх, – в воздухе. И на земле не могу оставить его надолго в одиночестве. Сразу возникает какое-то беспокойство, – бойко вещает мой друг. – Позвольте представиться. Меня зовут Джон. Я тоже пилот. Правда, в отличие от Эндрю, я летаю на большом самолете. А знаете, о чем думаешь, когда многие часы находишься в воздухе за штурвалом? О том, чтоб посидеть в уютном ресторанчике, выпить чего-нибудь в компании с другом и милыми девушками, поболтать о чем-то далеком от войны. И вот, представьте себе, это случилось. Мне повезло. – Он делает знак официантке, дождавшись ее, произносит. – Всем пива. – И, глянув по очереди на девушек, добавляет. – Надеюсь, дамы не против?

Я вижу, что он все чаще смотрит на Кэти. Похоже, она ему нравится. Я стараюсь не думать о том, что эта встреча станет началом их любви – я не могу в данный момент знать об этом. Искусство сенсоартиста как раз и заключается в том, чтобы все ощущения были не только яркими, эмоциональными, точными, но и отвечали сюжету. Герой не в состоянии знать то, чего еще не произошло. Поэтому я не мог допустить мысли о будущей любовной истории Джона и Кэти, а тем более о том, что они – артисты, играющие свои роли.

– Стоп! – раздается из динамиков голос Александра Земекиса. – Стоп! Дилан, я не чувствую в твоих ощущениях живого интереса. Ты – молодой парень. Ты видишь девушку, юную, необычную. Ты весь должен встрепенуться. И чем дальше, тем больше твое влечение к ней. Не сексуальный интерес, хотя он тоже есть. Но и предощущение возможности чего-то большого, серьезного. А ты, Бритни, должна почувствовать расположение к Дилану. От него исходит ощущение надежности, хотя он и балагур. Ясно?.. Итак, все сначала.

Мы еще раз отсняли эту сцену и принялись за другую, тоже происходящую в пабе. В фильме она пойдет гораздо позже. По сценарию мы с Памелой станем к тому моменту любящими друг друга людьми.

За столом только я и Памела. Я смотрю на нее с нежностью. Мне приятно сознавать, что с этой девушкой меня связывает многое. Не замечая никого вокруг, мы строим планы на будущее. Война в конце концов кончится, и необходимо думать о мирной жизни.

– Наверно, я вернусь в архитектурный колледж. – Безмятежная улыбка появляется на моем лице. – К сожалению, все забыл. Придется вспоминать. Но профессия хорошая, и после войны будет востребована. Без работы не останусь.

– Я тоже хочу учиться, – мечтательно говорит Памела. – Я хотела бы стать учительницей. Мне всегда это нравилось.

– Думаю, у тебя все получится.

Я глотаю пиво, не спуская с нее глаз.

– И ты не будешь против, если я стану работать в школе?

– Нет.

У нее смущенное лицо:

– Мой отец всегда был против, чтобы мать работала. А до того, как она вышла за него замуж, она была учительницей младших классов. Но это же не какая-нибудь уборщица или горничная.

Я по-прежнему улыбаюсь и молчу. Мне хорошо с ней. Мы допиваем пиво. Я смотрю на часы. Уже поздно. Завтра предстоит полет.

– Пора, – говорю я.

– Ты отвезешь меня?

– Да.

Я кладу деньги на стол, поднимаюсь, жду, когда встанет Памела, направляюсь к выходу. Дверь передо мной.

– Стоп! – слышу я голос Земекиса. – Снято! Джон, Маргарет, все нормально. Вы свободны до вечера. Вечером съемки на улице. Статисты остаются. Сейчас вас пересадят. Дилан, Бритни, сцена с вашим участием. Пожалуйте на съемочную площадку.

Мы с Маргарет покинули паб, оказавшись в павильоне среди большого количества сенсокиношников, занятых какими-то важными делами. Времени, чтобы передохнуть, было достаточно.

– Давай съездим куда-нибудь? – предложил я. – Поедим.

– Я не против, – ответила Маргарет.

Мы не спеша достигли выхода из павильона, потом – стоянки, где сели в мою машину. Вскоре она выехала за пределы студии, покатила по улицам Голливуда.

– У тебя есть парень? – спросил я.

– Есть, – ответила она.

– И как он отнесется к тому, что нам предстоит?

Она неопределенно пожала плечами.

– Он знает, что я сенсоактриса. Мне приходится в разных фильмах сниматься. Роль есть роль.

Она произнесла это без каких-либо эмоций. А мне хотелось того, что нам предстояло. Маргарет – красивая женщина. Хотя и простоватая.

Через несколько минут я остановил машину около ресторана, в котором бывал несколько раз. Мы зашли внутрь, заняли места за столом, расположенным у окна. Я заказал себе сочный стейк и виски с содовой, Маргарет – жареную курицу и джин с тоником.

– Ты не женился? – спросила она, едва официант удалился.

– Нет. Куда мне с такой работой? Все время мотаюсь.

– Но подруга у тебя есть?

– Есть. Встречаемся несколько раз в месяц. Без каких бы то ни было обязательств друг перед другом.

– Зато у тебя есть дочь, – вдруг сказала она.

– Да, – согласился я. – Но видимся мы очень редко. В соответствии с решением суда. Моя бывшая постаралась…

Через несколько часов мы приступили к съемкам следующей сцены. Действие происходит на улицах старого города, построенного уже много лет назад на территории студии. Для съемок их оживили – во многих окнах видны вертикальные полоски света, по тротуарам пойдут немногочисленные прохожие, время от времени будут попадаться едущие и стоящие машины, разумеется, старые, времен Второй мировой.

Мы отрепетировали с Земекисом наш выход из паба, поездку, можно приступать к съемкам. Земекис дает команду.

Я толкаю дверь, удерживаю ее, давая возможность Памеле выйти. На улице темно – поздний вечер. Но фонари не горят: по-прежнему соблюдается светомаскировка. Перед пабом несколько машин, одна из них только подъехала, парочка – военный и женщина – идут к двери. Я надеваю фуражку, направляюсь к машине – той, на которой будто бы приехал сюда. Занимаю место за рулем, Памела садится на слева от меня. Заводится мотор, заполняя салон тихим, приятным рокотом. Я включаю фары. Машина трогается.

Мы едем по вечерним улицам Нориджа среди темных домов, лишь изредка видны светлые вертикальные полоски там, где неплотно прилегают к окнам маскирующие шторы.

Я знаю дорогу к ее дому.

– Останешься на ночь? – спрашивает она.

– Да. Но уеду рано. Завтра полет.

Она молчит некоторое время, потом произносит: – Будь осторожнее, хорошо?

– Хорошо, – отвечаю я, хотя понимаю, что не смогу выполнить обещание.

Сделав очередной поворот и проехав немного, я торможу около одного из домов, двухэтажного, ничем не отличающегося от соседних домов, тесно стоящих друг к другу. Его окна темны.

Мы покидаем машину, подходим к двери, Памела открывает ее, впускает меня внутрь. Теперь она живет здесь одна – отец в армии, занимается снабжением воинских частей, а мать пережидает тяжелые времена у сестры в деревне.

Заперев дверь, она берет меня за руку, тянет вглубь дома, к лестнице, ведущей на второй этаж, потом к себе в комнату. Останавливается. Я целую ее. Мы раздеваемся, ложимся в постель. Я ласкаю ее, потом соединяюсь с ней…

Да, мы с Маргарет по-настоящему занимаемся сексом. А как иначе я получу ощущения полового акта? В сенсофильмах никакая имитация невозможна. Всё взаправду. Конечно, эти ощущения останутся только в версии для взрослых. Подросткам будет доступна версия максимум с поцелуями, не более.

– Снято! – звучит голос Земекиса.

Через пару минут появляется он сам, большой, шумный. Мы с Маргарет лежим, сохраняя дистанцию и накрывшись одеялами. Лицо у Земекиса плутоватое.

– Хотел подшутить над вами, – говорит он. – Не сообщать о конце съемки. Вы бы после таких упражнений заснули бы, а утром просыпаетесь – ба! Вы рядом друг с другом. Весело, да? Но так бы вы, не зная о съемке, испортили бы ощущения. Все равно пришлось бы переснимать. Идея такая. Вы спите вместе. Утром ты, Джон, просыпаешься раньше ее, в шесть, и пытаешься тихо встать, уйти, но Маргарет чувствует, что тебя нет рядом, тоже просыпается. Ты одеваешься, она тоже. Она хочет проводить тебя. А дальше по сценарию: ты целуешь ее около машины, садишься, заводишь мотор, махнув ей рукой, уезжаешь. А она смотрит тебе вслед. Ясно?

– Да, – отвечаю я и поворачиваю голову к Маргарет. – Придется тебе спать со мной.

– Ну, если я с тобой занималась сексом, могу и поспать, – снисходительно говорит она.

Земекис уходит, в доме тишина. Только вот спать мне не хочется.

– Маргарет, ты спишь? – тихо спрашиваю я.

– Нет, – так же тихо звучит ее голос.

– Скажи, ты связываешь с этим фильмом какие-то планы?

Она долго молчит, потом я слышу:

– Хотелось бы получить Оскара за лучшую роль второго плана.

Я понимаю ее: Оскар – новые возможности, и часто новая жизнь.

– Может быть, получишь. – Я стараюсь подбодрить ее. – У тебя есть что сыграть после того, как ты потеряешь меня… А мне понравилось с тобой. Давай повторим, уже как Джон и Маргарет?

– Давай, – легко соглашается она.

И мы повторяем, а потом засыпаем, вконец усталые. И спим в обнимку крепким сном. Но часы в моей голове тикают. И в шесть утра я просыпаюсь. Уже светает. Надо ехать на аэродром. Я – Эндрю Кэпшоу. Мне предстоит боевой вылет.

Я осторожно снимаю с моего плеча руку Памелы, стараюсь тихо встать, так, чтобы не разбудить ее – она еще может поспать. Начинаю одеваться. И вдруг слышу:

– Я не хочу, чтобы ты уезжал.

Поворачиваюсь, вижу ее серые глаза, устремленные на меня. Улыбаюсь ей. Выдыхаю:

– Я должен ехать… Я не могу не ехать.

Памела отбрасывает одеяло и, совсем голая, поднимается. Какая у нее фигура – я любуюсь. Она тоже начинает одеваться.

– Перекусишь? У меня есть хлеб и мармелад.

– Спасибо, меня покормят на аэродроме.

Дождавшись, когда Памела закончит одеваться, я направляюсь к выходу, спускаюсь на первый этаж и вскоре оказываюсь на улице. Тихо, вдалеке шумит какая-то машина. Я смотрю на Памелу, потом обнимаю ее, целую в губы. Смотрю ей в глаза.

– Мне пора, – тихо говорю я.

Выпускаю ее из своих объятий, делаю шаг к машине, выкрашенной защитной краской – мне дают ее на аэродроме, – открываю дверцу, сажусь, завожу мотор. Махнув ей рукой, уезжаю. В зеркало я вижу – она неотрывно смотрит мне вслед.

Покрутив по сонным, пустынным улицам городка, я возвращаюсь к тому дому, где будто бы живет Памела. Земекис уже здесь, со своими ассистентами, помощниками. Я подхожу к нему, спрашиваю:

– Все получилось?

– Да, – говорит он. – Вы с Маргарет молодцы. Особенно когда занимались сексом второй раз. Гораздо эмоциональнее, чем в первый.

Я чувствую неловкость, а вслед за тем раздражение.

– Так вы все записывали?

– А ты попросил отключить аппаратуру? Ладно, все нормально. Ваши разговоры выкинем, остальное пойдет в фильм.

– За дополнительную оплату. – Мой голос полон решительности.

– Договорились.

Помолчав, я добавляю:

– Остались съемки в воздухе. И воздушный бой.

– Плюс та сцена, которая перед взлетом, – напоминает Земекис. – Мы снимем ее на аэродроме. А потом вы все идете к самолетам, и в воздух.

– Когда?

– Послезавтра, – с невинным видом произносит он. – В полном соответствии с пожеланиями Дональда. У тебя два дня на окончательную подготовку.

Я вяло киваю в знак согласия. И тотчас обращаюсь к ассистентам, требуя мобильный – мой далеко, в гримерной. Мне дают телефон, и я набираю номер Майкла. Он отвечает не сразу.

– Ты меня разбудил, – слышу я недовольный голос.

– Хватит спать. Послезавтра воздушные съемки.

– У нас все готово.

– Мы с тобой не репетировали.

– У нас два дня.

– А еще я хочу порепетировать с Диланом Дугласом. Завтра он должен быть с нами, – это я говорю Земекису. Тот кивает в знак согласия. И опять Майклу. – Давай просыпайся, и на аэродром.

– Хорошо, – выдыхает он.

Через полтора часа мы встречаемся на аэродроме. Самолеты стоят на краю летного поля, подальше от ангара, который издали не выглядит таким уж большим и современным. Но здесь только «Боинги» и «Спитфайеры», «Фокке-Вульфы» с другой стороны поля. Послезавтра мы не должны их видеть, когда будем взлетать. Для нас они далеко, на континенте, в Германии.

День, проведенный в репетициях боя, проходит быстро. Мы тщательно отрабатывает детали сражения с участием двух каскадеров. Вечером я еду домой – не то чтобы устал, но надо выспаться перед длительной репетицией.

Утром я опять на аэродроме. Вскоре появляется вся команда летчиков. Тридцать три человека. Дилан среди них. Мы еще раз подробно обсуждаем план завтрашних съемок, собравшись в помещении одноэтажного щитового дома.

– «Крепости» летят на дневную бомбардировку окрестностей Дортмунда. Где военные заводы, – напоминаю я. – «Спитфайеры» их сопровождают. Взлетаем, летим в сторону океана, набираем высоту. К океану подходим примерно на тысяча восьмистах метрах, напоминаю, тогда мерили в футах – это шесть тысяч футов, продолжаем набирать высоту, выходим на десять тысяч метров или тридцать три тысячи футов, за это время мы пролетим сто двадцать километров – семьдесят пять миль – над водой. Затем поворачиваем, летим к берегу, имитируем полет севернее Английского канала, то есть над Северным морем. С той высоты, на которой мы будем, непонятно, что там внизу, море, океан или что. На сушу выйдем там, где много растительности и небольшие населенные пункты. Вроде как в Голландии. Пролетев над сушей триста километров – сто восемьдесят пять миль, – мы окажемся на подступах к Дортмунду. И тут нас атакуют «Фокке-Вульфы». Я вступаю с ними в бой, а «Боинги» и мои напарники на истребителях летят дальше. «Крепости» сбросят макеты бомб на макеты цехов, а на земле будет имитация взрывов. Затем обратный полет с короткий выходом над океаном, посадка трех бомбардировщиков и двух истребителей. А я сяду загодя, и мой самолет спрячут. Как и «Фокке-Вульфы». На этом всё… Полет долгий, потом из него нарежут фрагменты, которые вставят в разные сцены. Так что мы этими съемками убьем несколько зайцев. – Я оглядываю сидящих передо мной мужчин. – Каждый знает, что он делает и когда? – Все кивают, некоторые говорят: «Да». Я поднимаю руку ладонью вперед. – Прекрасно. Теперь с вами поработает Майкл. А я прошу экипаж Дилана через пять минут собраться у самолета. Совершим тренировочный полет.

Оставив Майкла с остальными участниками съемок, я иду переодеться. Вскоре, одетый в комбинезон, выхожу на улицу. Смотрю на небо – погода хорошая, как и обещали метеорологи. Можно лететь.

Перед самолетом стоят, выстроившись, девять человек. Экипаж «Крепости». Пилот, штурман, второй пилот, бомбардир, радиооператор, четыре стрелка. Все в теплых комбинезонах и лётных шлемах. Слева – Дилан. Ему и эта форма к лицу.

– Вам предстоит тренировочный вылет, – громко говорю я. – Но будет вестись сенсозапись. Какие-то фрагменты могут войти в фильм. Так что ведите себя соответствующим образом. – Я подхожу к Дилану, показываю ему и стоящему рядом штурману карту. Нам нельзя пользоваться электронными планшетами, если мы изображаем пилотов давней поры. – Взлет и набор высоты такие же, как завтра. А потом полное воспроизведение завтрашнего полета над сушей. Над континентом. Не забывайте, – обращаюсь я ко всем, – англичане зовут Европу континентом. И там сначала под вами будет оккупированная Голландия, а потом Германия. – Я передаю карту штурману и обращаюсь к Дилану. – Летим. Командуй.

– Экипаж, занять места, – разлетается по округе звучный голос.

Шеренга рассыпается. Все идут тесной группой к задней двери, которая с правой стороны фюзеляжа – через нее удобнее всего заходить в «Крепость». Забравшись в самолет, я вслед за Диланом по узкому мостику-трапу, проходящему по центру бомбоотсека, пробираюсь в переднюю кабину, устраиваюсь рядом с бортмехаником, который сидит позади пилотов, а те, в свою очередь, позади штурмана и бомбардира, занимающих штурманский отсек в носу «Боинга».

Все расселись по своим местам. Дилан, занимающий левое кресло, просит членов экипажа подтвердить готовность, выслушав прозвучавшие по очереди доклады, дает команду на запуск двигателей.

Сегодня мой летный шлем отличается от тех, которые на членах экипажа. Начинкой. Он позволяет получать ощущения Дилана. Я включаю его, надеваю по самый рот, дабы отключить собственное зрение. Теперь я смотрю глазами Дилана, ощущаю его эмоции. С этой целью я и хотел сегодня отправиться в полет.

Он смотрит на приборы, те, что справа на доске: двигатели работают нормально. На остальных тоже всё в норме.

– Башня, мы готовы, – произносит Дилан. – Разрешите взлет.

– Взлет разрешаю, – звучит в наушниках голос диспетчера.

Дилан протягивает руку к рычагам изменения шага винтов, и как только те начинают захватывать воздух, вгрызаться в него, тяжелый самолет трогается, катит по рулежной дорожке в сторону взлетно-посадочной полосы. Я внимательно слежу за ощущениями Дилана – он спокоен, уверен в себе. Самолет подъезжает к концу полосы, замирает. Дилан выпускает закрылки во взлетное положение.

– Даю взлетный режим! – сообщает он и переводит рычаги, регулирующие газ, на максимум. Ревут двигатели, «Крепость» трогается, все быстрее бежит по обеим сторонам летное поле.

– Скорость отрыва, – громко сообщает второй пилот.

Я чувствую некоторую неуверенность у Гриффита. Он будто сомневается, что самолет готов оторваться от земли, тянет на себя штурвал как-то нерешительно. «Крепость» нехотя взлетает, начинает карабкаться вверх. Всё выше и выше. Перед глазами только синее небо. Взгляду не за что зацепиться.

У Джона Гриффита появляется ощущение, будто самолет повис и никуда не движется. Он с опаской бросает взгляд на приборы – вроде бы всё в порядке: нос поднят вверх, крылья расположены горизонтально по отношению в земле, скорость двести сорок миль в час, высота две тысячи шестьсот футов.

– Поворот вправо на двадцать пять градусов, – долетает спереди голос штурмана.

– Вправо на двадцать пять, – повторяет Гриффит и поворачивает штурвал вправо. Самолет накреняется на правое крыло. Нажимая на левую педаль и отпуская правую, Джон заставляет самолет поворачивать. При этом он с опаской смотрит на компас. Он боится промахнуться. Закончил поворот на двадцати трех, потом принялся ловить эти два градуса и взял еще два лишних. Он видит это, и досада берет его, а тут еще штурман сообщает:

– Двадцать семь вышло.

Теперь уже наклон влево, небольшой доворот. Получилось. Он чувствует себя спокойнее.

Самолет продолжает упрямо набирать высоту. Гриффит наклоняется влево, к остеклению кабины, смотрит вниз – там видна водная поверхность. Северное море.

Высота шесть тысяч футов. Осталось одолеть еще двадцать семь тысяч, развернуться, и можно будет включить автопилот.

– Стрелкам быть внимательнее, – предупреждает Гриффит. – Возможны атаки немецких истребителей… Уильям, ты не замерз? – Это он хвостовому стрелку, занимающему самый продуваемый отсек.

– Пока нет, сэр, – бойко звучит в наушниках высокий голос.

Гриффит осматривает воздушное пространство перед самолетом – легкая дымка, и всё. Он смотрит на второго пилота, чрезвычайно мрачного. Обращается к нему.

– Дэвид, ты какой-то молчаливый сегодня.

Тот не сразу поворачивает голову налево.

– У меня неприятности… Вчера получил письмо, что при бомбардировке Лондона погибла моя старшая сестра.

Гриффит сконфужен.

– Я соболезную… Почему ты не сказал?

– Мы с тобой не виделись. Тебя не было вечером на аэродроме.

Это правда, он провел вечер и ночь с Кэти…

Наполненная ровным гулом двигателей тишина воцаряется в кабине. Гриффит смотрит на высотомер – двенадцать тысяч футов. Выше будут проблемы с дыханием. Он должен отдать команду.

– Гарольд, открой кислород. Всем надеть кислородные маски.

Я тоже надеваю маску, приподняв для этого шлем, подключаю шланг к резервному крану системы кислородного питания.

Вновь монотонный гул, выцветшее, голубоватое небо перед глазами, и больше ничего. Только приборы подтверждают, что самолет продолжает карабкаться вверх. Двадцать тысяч футов… Двадцать пять… Время будто застыло. Тридцать тысяч. Осталось совсем немного. Наконец высотомер показывает тридцать две тысячи девятьсот футов. Пора переходить на горизонтальный полет. Он перестает тянуть штурвал на себя.

– Мы на заданной высоте, – сообщает он.

– Вижу, – раздается голос штурмана. – Приготовиться к развороту… Разворот на сто семьдесят градусов. Курс на три часа.

Гриффит вновь наклоняет самолет вправо, нажимает на левую педаль. На этот раз он абсолютно спокоен, следит за компасом, завершает разворот ровнехонько на три часа. Он доволен. Включает автопилот. Теперь можно расслабиться.

– Уильям, как ты? Замерз?

– Нет, сэр. Но пришлось включить подогрев.

– Будь внимательнее.

– Хорошо, сэр.

Гриффит смотрит на Дэвида – тот по-прежнему задумчив, его взгляд устремлен вперед. Джон протягивает руку, трогает Дэвида за плечо:

– Дэвид, я пойду отолью. И ребят навещу. Присмотри тут.

– Да, – Дэвид кивает.

Взяв переносный дыхательный прибор, Гриффит покидает кресло. Сначала он заглядывает в люк, ведущий в самый нос, где сидят штурман и бомбардир.

– Как вы, ребята?

– Все нормально.

– Курс выдерживаем?

– Да.

Гриффит распрямляется, повернувшись, оказывается в проходе, который я уже освободил. Обращается к бортмеханику:

– Двигатели работают нормально?

– Да, сэр.

Кивнув, Гриффит ступает на мостик-трап, справа и слева от которого притаились бомбы, а дальше рубка радиста, короткий разговор с ним – у него тоже все в порядке. В следующем отсеке, большом, холодно. Здесь открытые окна, в которые выставлены крупнокалиберные пулеметы. Сидящие за ними бортовые стрелки замечают его не сразу. Гриффит похлопывает по плечу сначала одного, потом другого.

– Парни, внимательнее.

Они кивают. Туалет по пути к хвостовому стрелку. Джон заходит справить нужду, Потом заглядывает в лаз, который ведет в кабину хвостового стрелка. Ему неохота лезть туда. Он поворачивает назад.

Едва Гриффит возвращается в свое кресло, раздается голос штурмана:

– Мы над сушей. Джон, доверни на три градуса влево.

Гриффит смотрит на Дэвида:

– Выполняй маневр.

Кивнув, тот отключает автопилот, немного накреняет самолет, доворачивает. Курс подправлен. И опять наступает момент, когда кажется, что ничего не происходит. Нет ни движения, ни окружающего пространства, только этот самолет, пребывающий неизвестно где и зачем. А потом вдруг выясняется, что прошло уже около часа, и «Крепость» на подступах к цели. И тут невесть откуда возникает пара немецких истребителей, которые атакуют бомбардировщик.

Гриффит слышит, как работают пулеметы. Ближе всех тот, который позади него и сверху – за ним сейчас Гарольд, бортмеханик.

Кажется, что сражение не закончится, – «Фокке-Вульфы» продолжают наседать. Но им не удается подбить бомбардировщик, как и заставить его повернуть.