Игорь Долгополов
От Ренессанса до Барокко
Тихий смех Симонетты раздался за спиной Алессандро.
В черном пролете дверей стояла Весна. В тонких руках ее была белая пушистая ветка черешни. В русых распущенных волосах Флоры вплетена гирлянда живых цветов.
– Здравствуй, Боттичелли, – прожурчал мелодичный голос.
Дрожь прошла по спине художника. Он вцепился влажными руками в поручни кресла. Сандро почувствовал, что еще миг, и он задохнется от страха. И тут он увидел отражение лица Флоры в овале старого зеркала венецианской работы. Его поразила странная улыбка Весны.
– Почему я не вижу твоих новых работ, Сандро?
Боттичелли молчал. Тысячи ответов теснились в его разгоряченной голове. Кровь стучала в висках. Он силился встать. Колени подогнулись. Силы изменили ему.
– Не можешь ответить? – прошептала Весна. – Хорошо, я помогу. Ты забыл о Весне. Разлюбил людей. Не веришь им. Видишь кругом лишь коварство, клевету, ненависть, предательство. Только мрак. В тебя вошла Зима. Так жить нельзя.
Флора подняла высоко ветку цветущей черешни. Дивный свет разлился вокруг. Будто вихрь закружил лепестки белых цветов. Словно вьюга запорошила комнату. Закачалось и упало старое тяжелое зеркало. Тысячи осколков усыпали пол.
Вой ветра и холод разбудили Боттичелли.
Пол был усыпан седой золой.
…Последние десять лет жизни, а умер Сандро в 1510 году, он почти ничего не писал. В «Книге мертвых» цеха врачей и аптекарей было сказано, что Боттичелли скончался 17 мая и был похоронен на кладбище церкви Всех святых во Флоренции.
Душный бензиновый чад повис над Римом. В пепельном мареве мнились призрачными могучие руины былого величия столицы мира. Купол собора святого Петра таял в мышиного цвета небе. Казалось, даже циклопические глыбы травертина и мрамора, из которых воздвигнуты все эти триумфальные арки, победные колонны, форумы, были изъедены зноем и смогом. XX век. Он перевалил в последнюю четверть в нефтяном угаре и прахе древних цивилизаций.
Ватикан. 1975 год. Совершенно пусты, будто вымершие, прохладные, снабженные «кондишен» гулкие помещения экспозиции «Современная религиозная живопись». Десятки залов. Сотни полотен. Одинокие полусонные фигуры служителей. Стылый блеск паркета. Тихо. Только со стен кричало, орало, корчилось, пугало, издевалось над твоим разумом то, что должно было называться искусством, или то, что когда-то гордо именовалось живописью. Но само это слово звучало кощунственно в применении к этим картинам. Это была смертопись.
Серый жуткий хаос из смятых кубов, рваных треугольников, исковерканных квадратов. Тяжелые дорогие рамы, из которых на вас скалились черные провалы беззубых ртов, пробитые, проломанные черепа, грозили десницы зеленовато-коричневых, иссушенных, как мумии, калек. Кресты, сполохи, мрак, исступление черной бездны – лейтмотив этих холстов. Самое зловещее было в том, что сборище монстров находилось всего в нескольких десятках метров от Сикстинской капеллы, где, несмотря на строгий регламент заказа, торжествовал Человек! Грешный, смертный, любящий и ненавидящий. Гений Микеланджело, Боттичелли и других мастеров, принимавших участие в росписях, заставил по-особому звучать старые легенды, и в них оказалось воспетым величие рода людского.
И снова перед глазами анфилада «Религиозная живопись». И вновь неотступно возникает вопрос: неужели человечество, придя в XX век к высотам науки, техники, знания, достойно такого распада, растления в области культуры? Кому нужно искусство пугающее, унижающее достоинство человека, оглупляющее его душу? Кто оплачивает, подталкивает, захваливает этих художников, бардов цинизма, уродства, хаоса, сеющих смятение в умах своими отталкивающими произведениями?
Кто они?
Прочтите строки, написанные американским писателем Рэем Дугласом Брэдбери, и вы получите исчерпывающий ответ:
«Откуда они приходят? Из праха. Откуда они появляются? Из могилы. Разве кровь наполняет их жилы? Нет: ночной ветер… Они сеют семена смятения в человеческой душе, поедают плоть разума, насыщают могилу грешниками. Они неистовствуют заранее. В порывах ветра и под дождем они бегают туда и сюда, подкрадываются, пробираются, просачиваются, движутся, делают полную луну мрачной и чистую струящуюся воду мутной. Паутина внимает им, дождь разрушает мир. Таковы они, люди осени, остерегайтесь их…»
К счастью для цивилизации, кроме этих убогих «людей осени» были, будут и есть «люди весны», утверждающие победность красоты, жизни, мира на Земле. Это они помогают верить, что род людской достоин победы добра, света, разума.
Одним из великих «людей весны» в искусстве был Сандро Боттичелли. Он жил и творил пять веков тому назад. Его судьба была сложна и полна тяжких испытаний, сомнений и раздумий. Но живописец сумел в своих лучших картинах воспеть всепобедность гармонии бытия.
Ныне, когда борьба света и мрака, добра и зла, войны и мира обнажена, как никогда, сияет имя Боттичелли, сына Флоренции, воспевшего, как никто. Весну!
Леонардо да Винчи
Свобода – главный дар природы.
Леонардо да Винчи
Сегодня Флоренция обезумела… С утра, словно гонимые медной плетью колоколов, по городу рыскают отряды молодых инквизиторов. Эти юные слуги Христа, наряженные в белые балахоны, стриженные под скобку, вламываются в дома, срывают картины, калечат скульптуры, старинную утварь, рвут книги, крушат все красивое.
С гнусавым пением это ополчение одичавших юнцов тащит через весь город творения художников, поэтов, мастеров. Они идут, размахивая алыми крестами. Вот они шагают по набережным, и вдруг один из молодых фанатиков под улюлюканье друзей выбегает из шеренги и кидает в мутные волны Арно жалобно звенящую виолу. Это словно послужило сигналом другим, и в реку полетели древние фолианты. Вой, смех, визг злым эхом разносились по притихшим улицам.
Зловещая пирамида на площади Синьории, у палаццо Веккио, все росла и росла. Она была сложена не из огромных каменных глыб, способных противостоять векам, – она была хрупка, эта небывалая гора из музыкальных инструментов, ветхих папирусов, женских нарядов, творений живописи, скульптуры и книг.
Словно гонимые бесами, кружились в адской карусели тощие мальчишки и грузные монахи, топча творения Платона и Овидия, Боккаччо и Петрарки, Боттичелли и Леонардо да Винчи, бесценные шедевры Древней Греции и Рима. Доминиканцы в черно-белых одеждах укладывали поленья. Готовили костер для «сожжения сует». Так назвали эту акцию безумствующие аскеты.
Площадь Синьории, тесная, сжатая обступившими ее зданиями, была до предела набита людьми.
Кто не хочет поглядеть, как сожгут бесценные ценности, кто не хочет послушать самого Савонаролу?
Весь день хлопотливо и угрюмо воздвигался костер, этот монумент невежества, фанатизма и мрака. И когда ожидание стало невмоготу, когда эта страшная гора, сверкающая всеми цветами радуги, казалось, достигла небес, над притихшей площадью, над тысячной толпой вознесся истошный, резкий крик проповедника: «О Флоренция, о Рим, о Италия! Прошло время песен и праздников, вы больны, даже до смерти… Мне остается только плакать… Милосердия, господи!»
Истощенный постом, истерзанный ночными бдениями, этот человек с бледным, словно выгоревшим лицом, воздев к небу тонкие, худые руки, вопил: «Смотрите, смотрите, вот уже небеса почернели!.. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней. У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых… Бегите!»
Голос монаха звенел, раскалывая тишину притихшей площади. Сегодня он повелевал умами и сердцами этих людей. Думал ли он, что не пройдет и трех лет, как сам он, нынешний вершитель судеб Флоренции, измученный пытками, под гробовое молчание толп народа взойдет на эшафот и через мгновение языки пламени поглотят его и двух его соратников.
Но сегодня он на гребне славы и силы, сегодня он сокрушает кажущееся ему зло, заключенное в «суете сует» – книгах, картинах, музыке. Сегодня он предает анафеме песни и танцы, любовь и красоту. «Я посею между вами чуму, такую страшную, что от нее никто не убежит… Травою зарастут улицы, лесами покроются дороги…»
Голос проповедника все крепнет, его слова терзают сердца, туманят разум: «Я проклинаю вашу гордость, и мне противны даже жилища ваши, все будет сожжено, все будет уничтожено, а вы все пойдете в царство дьявола».
Страшные слова словно сжигали в людях веру в надобность счастья, любви, знания. Над толпою, как порыв ветра, пронеслись вздохи, стенания, плач.
И вот загудел колокол. Его молотоподобный звон перекрыл все звуки и заполнил площадь. Костер запылал. Сперва огонь неохотно лизал хворост, потом перекинулся на бревна и поленья, а затем набросился на эту «проклятую роскошь, эти окаянные краски, эти мерзостные страницы стихов. Эту суету!». Пламя взлетело до самого шпиля башни и словно обагрило кровью шершавые камни палаццо Веккио. В арках лоджий залегли черные тени. Жар костра накалил воздух, в его дрожащих струях плясали искаженные лики юродствующих. Рев пламени сливался с криками, воем, пением. Наконец толпа не выдержала и стала пританцовывать, вертеться, и скоро сумасшедший хоровод окружил бушующий огонь. Чад, гарь и смрад затмили небо, погасили звезды.
…Последний сноп искр высоко взметнулся к небу и медленно угас. Мрак окутал площадь. Казалось, сама старуха – средневековье, повернув стрелку часов истории, вернулась справить тризну.
Люди, ошалевшие от огня, от воя фанатиков, оцепенели от внезапно наступившей тишины и мглы. Внезапно молчание прорезал одинокий детский плач. Народ вздохнул и, словно по незримой команде, вдруг рванулся с площади.
Тишина и тьма на пьяцца Синьории. Холодный, порывистый ветер гонит по мостовой тучи седого пепла. Все, что осталось от сожжения «сует».
Это было в самом конце XV века. Кватроченто – как называют его итальянцы.
Страницы истории.
Радуга расцвела на синей вершине Монте Альбано и простерла свою сияющую параболу над маленьким селением Винчи, над его белой башенкой, над черными кипарисами и, сверкнув павлиньим хвостом в водах Арно, скрылась за крутогорбыми зелеными холмами.
Ночью была гроза. Но к рассвету ветер разогнал тучи, утро встречало юного Леонардо блеском росы и птичьим гомоном… Необыкновенное утро. Ведь сегодня четырнадцатилетний Леонардо, сын нотариуса Пьеро да Винчи, прощается с детством и уезжает во Флоренцию, чтобы учиться живописи у самого Верроккио!
Он никогда не забудет эти края – зеленые долины, обрамленные лиловыми горами, высокое небо с гордо парящими в нем птицами и свежий ветер, доносящий до слуха рожок пастуха и звон благовеста. Будущий художник в дальнейшей трудной своей жизни не раз вспомнит родниковый, прозрачный воздух, запах росы и горных трав, журчание ручья и веселую песню дрозда, а главное, безмятежную тишину и раздолье, которых так ему будет не хватать в суетной и шумной столице прекрасной Тосканы.
Леонардо еще в детстве полюбил природу и привык неспешно созерцать ее красоту. Это помогло ему уже в первых, порою наивных рисунках проявить такую зоркость глаза и твердость руки, что его работы, привезенные отцом к великому Верроккио, поразили мастера.
Итак, судьба юноши решена. Отныне все его устремления, все помыслы будут отданы искусству, ведь так рассудил мессер Верроккио. Но откуда было знать маститому живописцу, какого демона он извлек из маленького местечка Винчи в 1466 году.
Боттега – так назывались мастерские художников в то время.
Студия Верроккио была известна своими учениками. В ней работали такие славные и ставшие после великими художники, как Гирландайо, Боттичелли. С ними учился и Леонардо.
Флоренция тех лет была в зените своего расцвета. Род Медичи, правивший Тосканой, щедро поощрял развитие литературы, науки и искусства. Недаром Флоренция претендовала в те годы на гордое прозвище вторых Афин.
Годы учебы, познание мастерства, анатомии, перспективы летели незаметно. Леонардо радовал своего учителя успехами, и вот настал момент, когда маэстро привлекает ученика к участию в работе над композицией «Крещение Христа», в которой Верроккио поручает да Винчи написать фигуру ангела.
«Верроккио поручил Леонардо написать ангела, держащего одеяния. И хотя тот был юнцом, однако выполнил это так, что ангел Леонардо вышел много лучше, нежели фигуры Верроккио». Вазари добавляет, что учитель был так расстроен превосходством ученика над собой, что с тех пор не прикасался к кисти.
Должны оговориться, что даже очевидцы иногда изобретают драматические коллизии, дабы придать нужную, по их мнению, остроту своему повествованию. Но дело не в том, бросил ли Верроккио писать или нет. Дело в том, что ангел, созданный двадцатилетним Леонардо, носит в себе приметы новой живописи, еще невиданной по мягкости светотени, по обаятельности решения образа, по оригинальности и виртуозности рисунка.
Современники рассказывают, что как-то сер Пьеро да Винчи был за городом, к нему пришел некий поселенец с добрососедской просьбой взять с собой во Флоренцию для росписи круглый щит, который он собственноручно исполнил из срубленного фигового дерева. Тот охотно сделал это. Леонардо взял этот щит в руки и, увидев, что он крив, плохо сработан и занозист, стал выправлять его на огне а затем, отдав токарю, сделал его из покоробленного и занозистого гладким и ровным. Потом Леонардо в одну из комнат, куда не заходил никто, кроме него, натаскал хамелеонов, ящериц, сверчков, змей, бабочек, саранчу, летучих мышей и других странного вида тварей, написал некое чудище, чрезвычайно страшное и жуткое, которое выдыхало яд и наполняло воздух пламенем. При этом он заставил помянутое чудище выползать из темной расселины скалы, брызжа ядом из раскрытой пасти, огнем из глаз и дымом из ноздрей до такой степени причудливо, что в самом деле это имело вид чудовищной и ужасной вещи. После этого он впустил отца посмотреть. Ничего не ожидавший сер Пьеро при первом же взгляде сразу отшатнулся, не веря, что это и был тот самый щит и что изображение не что иное, как живопись.
В ту пору Леонардо пишет мадонну. В этой картине Вазари отмечает деталь, поразившую его: «…графин с цветами, наполненный водой. Отпотевание воды на поверхности было изображено так, что она казалась живее живого».
Леонардо да Винчи. Голова женщины 1508. Национальная галерея, Парма
Правда, в наши дни усилия и достижения Леонардо, так поразившие современников, могут показаться некоторым нашим любителям искусств наивными: ведь, по существу, такое натуральное изображение природы граничит (боже, я боюсь даже написать это слово) с фотографичностью. Но Леонардо не боялся этих терминов – он просто их не знал. Гениальный художник преклонялся перед природой: «Милостивая природа позаботилась так, что ты во всем мире найдешь, чему подражать».
Он знал, что, прежде чем быть новатором и фантазировать, надо изучать и знать, а главное, уметь. И он умел.
Тайна. Вот слово, которое не раз вспоминаешь, касаясь подробностей жизни и творчества Леонардо да Винчи, часто загадочных и необъяснимых. Судьбы художников не всегда логичны и не всегда укладываются в привычные нам рамки, но великий винчианец поражает любого исследователя с самых первых шагов своей творческой жизни, как никто.
Современники пишут о нем: он был прекрасен собой, пропорционально сложен, изящен, с привлекательным лицом. Блистательной своей наружностью, являвшей высшую красоту, он возвращал ясность каждой опечаленной душе, а словами своими он мог заставить любое упрямство сказать «да» или «нет». Своей силой он смирял любую неистовую ярость и правой рукой гнул стенное железное кольцо или подкову, как будто сделанные из свинца. Он останавливал на всем скаку самых горячих скакунов; его тонкие, почти женственные пальцы, как воск, сгибали пополам золотые флорины и дукаты.
Трудно себе представить более совершенный идеал молодого мужчины: красавец, атлет, умница и при всем этом великолепный художник, только что с блеском заявивший о себе как об одном из первых мастеров первого из городов Италии. Казалось, такое сочетание физического здоровья и творческого полнокровия даст обильный урожай шедевров.
Забежим несколько вперед. К концу жизни – а она не была так коротка (Леонардо прожил шестьдесят семь лет) – самые скрупулезные исследования позволяют обнаружить не более двадцати живописных работ, которые с достоверностью можно приписать кисти мастера (кстати, многие из картин и портретов остались незаконченными).
Поражающий итог, если вспомнить о поистине вулканической производительности мастеров его класса – Рафаэля, Тициана, Рубенса, Рембрандта.
Леонардо был великим исследователем. Его феноменальный темперамент находил свое выражение в предельно напряженных изысканиях, в поражающе широком круге вопросов. Причем художник везде и всегда заставляет себя докапываться до истоков, до выяснения первопричин явлений. Человечество, пробуждаясь от долгой дремы средневековья, получило в наследство много вопросов и нераскрытых тайн. Да Винчи – один из первых пробудившихся ото сна людей Земли – смело и бескомпромиссно бросился в схватку с мраком.
Лицо Леонардо, его одежда, осанка, казалось, являли пример спокойствия и устроенности. Казалось, что заботы, суета будней не касаются его. Но это лишь казалось: заботы были, а денег не было. Художник презирал скороспелые поделки, и его боттега бедствовала: не было заказов. Избалованные искрометными мастерами флорентийская знать и двор Медичи (а у власти в то время был сам Лоренцо Великолепный) постепенно отвернулись от Леонардо. А художник не искал благодеяний и заказов Лоренцо и его двора и порою просто нуждался, правда, тщательно сохраняя маску покоя и благоденствия. На самом же деле мастер был беднее последнего нищего.
«Живописец! Если хочешь избежать упреков со стороны людей понимающих, – записывает Леонардо, – старайся изображать каждую вещь верной натуре и не пренебрегай изучением, как делают стяжатели».
Итак, Леонардо тридцать лет. Он на пороге великих свершений и открытий, но сегодня никто не хочет помочь ему и даже понять меру его дарования. Да и когда было меценату Лоренцо Великолепному, упивавшемуся властью и захваченному стремительным бегом времени, видеть и понимать новую пластику картин Леонардо! Откуда было знать гордому Лоренцо, что пройдут века, и великие государства будут бороться за честь иметь в своих собраниях хотя бы один рисунок неуживчивого и медлительного да Винчи.
И Лоренцо Великолепный без всякого чувства сожаления, горечи и досады отпускает художника ко двору миланского правителя Лодовико Моро.
«Тайная вечеря». Одно из великих созданий Леонардо, судьба которого так же трагична, как жизнь художника. Любой видевший эту картину в наши дни испытывает непередаваемое чувство скорби от вида тех страшных утрат, которые нанесли творению да Винчи варварство людей и время.
«Один из вас предаст меня…» – только что произнес Христос, и ледяное дыхание неотвратимого рока коснулось каждого из участников вечерней трапезы. Сложнейшая гамма чувств впервые в истории живописи нашла такое глубокое и тонкое отражение. Живописец сломал все привычные традиции и каноны, переведя действие из условной и парадной атмосферы в обстановку реальной жизни. Его мастерство позволяет расположить фигуры апостолов в естественных позах, в сложнейших ракурсах, используя в полной мере это волшебное сфумато – искусство леонардовской светотени.
Не обходилось и без курьезов.
«Рассказывают, – пишет Вазари, – что приор монастыря очень настойчиво требовал от Леонардо, чтобы он окончил свое произведение, ибо ему казалось странным видеть, что Леонардо целые полдня стоит погруженный в размышления, между тем как ему хотелось, чтобы Леонардо не выпускал кисти из рук, наподобие того как работают в саду. Не ограничиваясь этим, он стал настаивать перед герцогом и так донимать его, что тот принужден был послать за Леонардо.
Леонардо, знавший, насколько остер и многосторонен ум герцога, пожелал (чего ни разу не сделал по отношению приора) обстоятельно побеседовать с герцогом об этом предмете: он долго говорил с ним об искусстве и разъяснял ему, что возвышенные дарования достигают тем больших результатов, чем меньше работают, ища своим умом изобретений и создавая те совершенные идеи, которые затем выражают и воплощают руки, направляемые этими достижениями разума.
Леонардо да Винчи. Изабелла д’Эсте 1499–1500. Лувр, Париж
К этому он прибавил, что написать ему осталось еще две головы: голову Христа, образец которой он не хочет искать на земле, и в то же время мысли его не так возвышенны, чтобы он мог своим воображением создать образ той красоты и небесной прелести, какая должна быть свойственна воплотившемуся божеству; недостает также и головы Иуды, которая также вызывает его на размышления, ибо он не в силах выдумать форму, которая выразила бы черты того, кто после стольких полученных им благодеяний все же нашел в себе достаточно жестокости, чтобы предать своего господина и создателя мира; эту голову он хотел бы еще поискать; но в конце концов, ежели не найдет ничего лучшего, он готов использовать голову этого самого приора, столь назойливого и нескромного. Это весьма рассмешило герцога, сказавшего ему, что он тысячекратно прав. Таким образом, бедный приор, смущенный, продолжал делать работу в саду, но оставил в покое Леонардо, который хорошо кончил голову Иуды».
Эта милая, чисто ренессансная новелла рисует одно из самых легких происшествий на сложном жизненном пути да Винчи. Но судьба готовила ему куда более серьезные испытания.
Ах, эти спешные сборы, когда тебе уже под пятьдесят и когда нет места иллюзиям!
Ночь. На мозаичном полу дворцового помещения разбросаны рисунки, картины, кисти, одежда. Свет свечей, колеблемый сквозным сырым ветром. По стенам мечутся длинные тени. За окном шагает чужеземная стража. В призрачном свете звезд холодными жесткими огоньками поблескивает оружие французских солдат.
Где Лодовико Моро?..
Где слава Милана, рода Сфорца?.. Да, век на исходе. Век уходит, а с ним и его слава. Леонардо подошел к камину и вдруг в зеркале встретил себя. Из тусклой серебряной заводи на него глядел двойник – растерзанный, усталый, постаревший.
На пороге нового, XV века, в декабре 1499 года, да Винчи, измученный неудачами, решается покинуть Милан. Семнадцать лучших лет жизни отдано этому городу.
Сборы были недолги. Он увозил с собой груз легче, чем когда-то из Флоренции. Но с ним не было самого главного, что сопровождало его всю жизнь, – надежды.
Семнадцать лет… Огромный глиняный «Конь», воплощающий величие рода Сфорца. Ведь он сейчас остается в городе, оккупированном врагом. Правда, Леонардо не мог знать, что монументу осталось жить совсем немного и что он будет безжалостно разрушен пьяной солдатней.
«Тайная вечеря» осуждена на гибель. И это знает пока только он – создатель плохого грунта. Да, это он сам приговорил к медленной смерти свое детище.
Но Леонардо не ведал полностью истинную судьбу «Тайной вечери». Иначе он увидел бы, как невежественные монахи разрушают центр композиции, пробивая в стене дверь. Он услышал бы ржание и топот лошадей в устроенной там наполеоновскими гвардейцами конюшне. И содрогнулся бы от ужаса, увидев, как падают американские бомбы на беззащитный монастырь, взрывая трапезную. Так в течение четырех с половиной веков его картина не раз подвергалась смертельной опасности.
Ведь варвары не переводятся от древних времен Аттилы до наших дней …
Лука Пачоли, единственно близкий ему в эти суровые дни человек, помог снести незамысловатую кладь в крытую повозку, и Леонардо да Винчи снова начал тернистый и страдный путь изгнанника.
Впереди его ждал двор Мантуи с Изабеллой д’Эсте, прельстившей его эрудицией и любезностью и столь же быстро разочаровавшей своим фатовством и тщеславием.
К весне мы уже видим да Винчи в Венеции. Больной, стареющий художник не нашел здесь желанного приюта и отдыха и вскоре спешит навстречу своей молодости во Флоренцию. Отец, родные встретили его холодно. Он не оправдал их надежд. Близких друзей у Леонардо не было, все связи были потеряны за эти годы.
Художник долго бродил по городу. По знакомым и любимым когда-то местам. Он не узнавал многого. Как-то Леонардо забрел в сады монастыря святого Марка, этого оплота безумствующего аскетизма. Художник ужаснулся запустению и разрухе, постигшей сокровищницу античности, где когда-то он часами рисовал, учился, познавал тайны гармонии.
Разбитые статуи, валяющиеся обломки мраморных рук, голов, поросших сорняком, – таковы были результаты «подвигов» христова воинства, молодых инквизиторов.
Флоренция. Она пережила падение Медичи и диктатуру Савонаролы. Разоренная и поблекшая, жила без иллюзий и блеска.
Леонардо не находил себе покоя. Может быть, его мучила нужда? Нет, от Милана остались кой-какие сбережения. Может быть, он просто устал? Устал от несбывшихся надежд, от одиночества. Он искал уединения. Живопись его не влекла. Он мечтал тогда не о славе художника. Ему виделся гордый полет человека – птицы. Он записал в своем дневнике предсказание: «Большая птица начнет свой первый полет с хребта Большого Лебедя, наполняя Вселенную изумлением…»
И однако не полет с горы Лебедь прославил Леонардо. Бессмертным его сделала живопись.
Он создаст неповторимую «Джоконду», опередившую развитие живописи на многие века. Он раскроет законы композиции, светотени, психологического решения портрета, ставшего образцом для будущих поколений художников.
Предтеча. Вот миссия Леонардо. Ведь это он проложил дорогу Высокому Ренессансу.
Ренессанс… Фридрих Энгельс писал о нем:
«Это был величайший прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености<…>.
Леонардо да Винчи был не только великим живописцем, но и великим математиком, механиком и инженером, которому обязаны важными открытиями самые разнообразные отрасли физики».
Великий флорентиец Данте умер в Равенне в 1321 году. Прошло два века, и его земляки обратились к равеннцам с просьбой вернуть им прах изгнанника. Они хотели захоронить его с почестями в церкви Санта-Кроче – пантеоне великих граждан Флоренции.
Флорентийцы скоро получили ответ: «Вы не ценили его при жизни. Вы не получите его после смерти». Но послы не успокоились, они пожаловались папе Льву X, и отец церкви, очевидно, позабыв все крамольные вирши поэта, велел привезти останки Данте на родину. Когда саркофаг вскрыли, он был пуст. Прах Данте исчез, и флорентийцы уехали ни с чем. Это было в 1519 году.
В этом же 1519 году в далеком французском замке Клу на берегу Луары умирает Леонардо да Винчи. Одинокий, вдали от Италии, Флоренции.
Папа Лев X, так быстро откликнувшийся на «дело о прахе Данте», столь же быстро и легко отпустил от себя великого флорентийца да Винчи. Он не понимал его, этот временщик, сказавший при своем избрании следующую, ставшую сакраментальной фразу: «Будем же наслаждаться папством, которое даровал нам Господь». Он не мог оценить глубину и меру дарования Леонардо.
Папа долго оставлял Леонардо в бездействии. Наконец он дал заказ, но узнав, что художник приступил сначала к изготовлению новых рецептов лаков, произнес, многозначительно улыбнувшись: «Увы! Никогда ничего не сделает тот, кто начинает думать о конце работы, еще не начав ее». Конечно, придворные немедленно донесли эти слова до ушей да Винчи…
Не только эти слова, но и дела заставили старого художника покинуть родину в 1516 году и уехать во Францию.
Год 1519-й. Апрель. Чувствуя близкую кончину, Леонардо диктует завещание. Правая сторона парализована.
Наступает май. В широко открытые окна замка Клу ветер доносит свежее дыхание Луары, аромат цветущих лугов. В весеннем небе одиноко парит коршун. Слабеющий художник с восторгом следит за свободным, величавым полетом птицы.
«Свобода – главный дар природы», – говорил Леонардо.
Великий флорентиец умер 2 мая 1519 года. Он угас на руках верного Франческо Мельци, которому завещал семь тысяч листов – свои гениальные записи, рисунки, композиции…
«Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть», – пишет пророчески Леонардо.
Мастер поистине с великой пользой для человечества прожил всю свою жизнь. И, наверное, если бы не уродство общества, не эгоизм пап, глупость дворов и многое, многое другое, он имел бы право, как никто, на эту банальную «спокойную жизнь». На право свободно и спокойно творить. Но такова его судьба, что лишь на закате лет, на чужбине, уже немощный и разбитый параличом, он наконец из рук иностранного владыки получил это злополучное, но, по существу, уже ненужное спокойствие. И он тихо угасает. Величайший художник своего времени.
«Вы не ценили его при жизни» – можно было сказать с равным правом и Лоренцо Великолепному, и трусливому Лодовико Моро, и неистовому Савонароле, и кровавому Цезарю Борджиа, и легкомысленному Льву X, и сотням других больших и малых граждан Земли, окружавших художника.
Граждан той самой планеты, которая сегодня славит и всегда будет славить великого Леонардо да Винчи.
«Дама с горностаем»
Московское утро начиналось весьма ординарно. Моросил мокрый снег. Неторопливо двигались машины. Поблескивал гололед. Зябко поеживаясь, спешили по своим делам москвичи.
На одном из вокзалов группа взволнованных людей встречала поезд. Точно в положенное по расписанию время к перрону плавно подошел экспресс. Из международного вагона строго по протоколу в почетном сопровождении официальных лиц на нашу землю ступила молодая дама. Она прибыла в Москву впервые. Но ее ждали, задолго и тщательно готовились к встрече. С превеликими осторожностями она была препровождена в специальный лимузин, и весь путь ее до резиденции машину сопровождал почетный эскорт. Столица встречала знатную незнакомку зеленой волной светофоров.
Точно в установленный час дама вошла в величественный дом с колоннадой. Она неспешно поднялась по большой мраморной парадной лестнице. Мягкие складки накидки-симары облегали стройную фигуру молодой красавицы. Она вошла в огромный светлый зал, где должно было состояться торжество встречи.
Остановилась. Приветливо поклонилась и поправила строгую прическу.
Благородное изящество отличало ее осанку. Тонкие, почти девичьи черты лица ее были необычайно живы. Природная грация и воспитание сообщили ее движениям какую-то чарующую мягкость и плавность. Взор ее глаз, миндалевидных и прикрытых тяжелыми ресницами, был ласков и доброжелателен. Она была красива. Но не той яркой, броской красотой, которая забывается так же мгновенно, как и привлекает внимание.
