Игорь Болгарин
Расстрельное время

Размышляя об исходе из Крыма, Врангель чисто теоретически прикидывал: имевшихся кораблей ему хватит, чтобы вывезти семьдесят – сто тысяч своих солдат. Сейчас, глядя на эту извивавшуюся по дороге, бесконечную толпу, он иными глазами увидел эту проблему. Конечно, не каждый солдат или офицер захочет покинуть Россию. Оставят её лишь те, кто серьезно провинился перед большевиками, у кого на руках их кровь. Таких наберется тысяч сто, может, чуть больше. Но каждый из тех, кто вознамерится покинуть Крым, не оставит большевикам свою семью: жен, детей, престарелых родителей. И он, Врангель, не сможет отказать им в этом. Он даже не сможет от беспомощности застрелиться, потому что и в этом случае он останется в их памяти предателем. Значит, эвакуировать из Крыма надо будет примерно триста тысяч человек. Где взять столько судов?.. Нет-нет, это невозможно!

– Вы что-то сказали? – удивленно спросил стоявший рядом с Врангелем Кутепов.

– Ничего…

– Мне послышалось, вы сказали: невозможно. Я тоже об этом подумал: мы не имеем права сдать Сальково, прежде чем последний наш солдат не переправится в Крым.

– Да, конечно, – рассеянно согласился Врангель и подумал, что вся надежда только на союзников. Они могут помочь и судами, и продовольствием. Но какую цену они за это запросят?

Здесь, на холме, их отыскал генерал Макеев, руководивший возведением всех оборонительных укреплений. Он подъехал в сопровождении двух офицеров на небольших выносливых маштаках^[16]. Это были сотрудники Макеева, инженеры-фортификаторы, непосредственно руководившие возведением оборонных сооружений.

– Чем порадуете? – спросил Врангель.

– Работы ведутся денно и нощно, – начал Макеев.

– Вы что, из священников? – насупился Врангель, ему не понравился выспренний стиль, принятый Макеевым.

– Никак нет. Окончил Санкт-Петербургскую военную академию, фортификационное отделение.

– Продолжайте.

– Работы ведутся круглосуточно, – поправился Макеев. – Извольте обратить внимание на левый склон.

Врангель посмотрел в бинокль. Отметил проволочное заграждение, протянувшегося вдоль крутого обрыва по побережью Сиваша, и ещё два ряда «колючки» – по склону. Выше располагались пулемётные гнезда.

– В иных местах до пяти рядов заграждений. И пулемёты. И так почти до самого Перекопа.

– Почему «почти»? – спросил Врангель.

– Ещё месяц назад, когда мы приступали к работам, я направил в штаб две докладные по поводу стройматериалов. До меня, насколько я знаю, к вам обращался по этому же поводу генерал Юзефович. Местность безлесная, и бревно и доска – на вес золота. А их доставляют нам в аптекарских дозах.

– Что? Лесом тоже должен заниматься командующий? – вскипел Врангель.

Кутепов, принявший этот гневный упрек на себя, тихо сказал:

– К сожалению, Северная Таврия тоже безлесная. Приходится обходиться своими силами.

– Каким образом?

– Сейчас я вам покажу.

Они проехали вдоль обрыва. Крохотные деревушки, фольварки немцев колонистов, сколько видел взгляд, были разрушены. Сиротливо стояли одни лишь стены. У иных домов копошились люди, то ли растаскивали ещё не до конца разворованное, то ли пытались превратить развалины в некое подобие жилья, чтобы в нем пережить зиму.

– Отменно постарались, – упрекнул Кутепова Врангель.

– А что было делать, ваше превосходительство? – вступился за Кутепова Макеев. – Голая степь, ни деревца, ни кустика. С кирпичом как-то обходимся. А вот лес необходим для обустройства наблюдательных пунктов, землянок. Больной, обмороженный солдат не сможет воевать. Вынужденно берем – от безвыходности. На благое дело.

– Разве что на благое, – подобревшим голосом сказал Врангель. – Будем надеяться, Бог нас простит.

Они проехали вдоль берега ещё несколько верст, и Врангеля повсюду радовали едва не в полный рост вырытые окопы, обустроенные пулеметные гнезда и землянки. Кое-где солдаты весело подчищали окопы, обживали землянки, маскировали их.

Сопровождавший Врангеля Шатилов вдруг резко дернулся и едва не упал с коня. После чего удивленно посмотрел на Кутепова:

– Что это, Александр Павлович? Шмель – зимой? Никогда не слыхал про такое.

– Это – пуля. Обычная пуля на излете, – спокойно пояснил Кутепов. – Она уже не свистит, а словно бы от бессилья жужжит. Безвредная пуля.

– Однако! – сокрушенно покачал головой Шатилов. Коротко взглянув на часы, твердо сказал: – Скоро начнет темнеть. Пора бы и домой.

– Да, пожалуй! – согласился Врангель и обвел всех взором. – Благодарю… Доволен… Многое сделано, многое ещё предстоит сделать. Но Крым и ныне уже для большевиков неприступен.

В Джанкой они вернулись уже в глубоких сумерках. По дороге все ещё месила грязь бесконечная вереница беженцев, надеявшихся спастись за надежными стенами Крыма.

Глава четвертая

Едва уставший с дороги Врангель вошел в свой салон-вагон, как к нему тут же явился старший адъютант Михаил Уваров.

– Ваше превосходительство, генерала Бруссо и адмирала Дюмениля я известил о вашем желании встретиться с ними. Они сейчас в Севастополе и готовы навестить вас в любое удобное для вас время, – доложил он. – Кроме того, сюда, в Джанкой, прибыл генерал Слащев. Просит о встрече.

– Как он здесь оказался? – недовольным голосом спросил Врангель.

– Я так понял, он здесь в своем вагоне. Вероятно, прицепил его к попутному поезду. Это же Слащев!

– Что ему надо?

– Подробности не доложил. Сказал, что хочет встретиться с вами по неотложному делу.

– Что ещё?

– Вас ожидают газетчики, двое иностранных и четверо наших.

– Какие газеты?

– Иностранцы – из английской «Таймс» и французской «Матэн». Наши представляют «Русское слово», «Крымский вестник», «Только факты» и, кажется, «День». Я сказал им, что вы сегодня же отбываете в Севастополь. Они просят уделить хотя бы пять минут.

Разговаривая с Уваровым, Врангель одновременно после дороги приводил себя в порядок: умылся, переодел более легкую черкеску. Взглянул на себя в зеркало и решительно сказал:

– Слащева не принимать. Опять с какими-нибудь сумасбродными проектами пожаловал. Журналистов – тоже.

– Слушаюсь, ваше превосходительство.

Врангель некоторое время в задумчивости постоял посредине своего жилого купе, затем обратился к Уварову, собиравшемуся уже уходить:

– Говорите, два иностранных журналиста?..

– Да. Давние ваши знакомые, Колен и Жапризо. Вполне сносно говорят по-русски.

– Да-да, припоминаю… Журналистов, пожалуй, надобно принять.

– Может быть, только иностранных? – подсказал Михаил Уваров.

– Лучше уж всех. Они – народ обидчивый. Могут потом такое написать, за год не отмоешься.

– Журналисты вас любят, Петр Николаевич, – польстил командующему Уваров.

– Ах, Микки! Они любят успешных генералов. Но едва ты выпустишь из рук удачу, сразу же начинают усердно тебя уничтожать. А она, Микки, кажется, покидает нас. Поэтому нам не стоит с ними ссориться.

– Так приглашать? – снова спросил Уваров.

– Вначале все же приму Слащева. – И, словно оправдываясь перед Уваровым за свои колебания, Врангель добавил: – В прежние времена его иногда посещали дельные мысли. Может, и на этот раз скажет хоть что-нибудь заслуживающее внимания. Да и не встречался я с ним давно. Нехорошо…

Спустя минут пять в двери кабинета командующего возник странный человек, облаченный в гусарский доломан, поверх которого был наброшен расшитый шнурами красный ментик, отороченный пушистым белым мехом. Если бы не обычная офицерская фуражка, можно было подумать, что этот гусар заблудился во времени и явился сюда из прошлого столетия. Или актер, наряженный гусаром, перед выходом на сцену, случайно перепутал двери.

Врангель улыбнулся, узнав его. Слащев и прежде славился своими экстравагантными выходками. Врангелю докладывали, что еще совсем недавно он на Каховском плацдарме в этом эксцентрическом одеянии, сопровождаемый оркестром, несколько раз ходил в атаку и ни разу его не задела большевистская пуля. Врангель помнил, что Слащев внес самую большую лепту в прошлогоднюю оборону Крыма.

Было время, Врангель восторгался Слащевым и даже по-своему любил его за храбрость, бесшабашность и эксцентричность. Но в последние месяцы со Слащевым стали происходить странные перемены не в лучшую сторону. До Врангеля дошли слухи, что он пристрастился к кокаину, стал высокомерен и нетерпим к критике. Потом Врангель и сам убедился в этом. На одном из совещаний Слащев стал задираться с командирами дивизий, и дело едва не дошло до драки.

А в последний раз (это случилось в начале августа) он и вовсе вступил с Врангелем в яростный спор из-за упрека, сделанного Слащеву командующим, по поводу якобы проигранной им Каховской операции. Слащев не согласился с Врангелем и наговорил ему много обидных слов, упрекнул в том, что барон окружает себя льстецами и не любит популярных в армии офицеров, намеренно отдаляя их от себя. В запале спора Слащев решил припугнуть командующего. Он взял с его стола чистый лист бумаги и прямо там же, стоя у стола, написал рапорт об отставке: «Ввиду неудовольствия исходом операций, высказанной вашим превосходительством, ходатайствую об отчислении меня от должности и увольнения в отставку. Слащев».

Врангель тогда не принял его отставку. Но через несколько дней он все же был вынужден подписать приказ по армии номер 3505. В нем говорилось:

«В настоящей братоубийственной войне среди позора и ужаса измен, среди трусости и корыстолюбия особенную гордость для каждого русского представляют имена честных и стойких русских людей, среди которых и имя генерала Слащева.

С горстью героев он в свое время отстоял пядь русской земли Крым и отдал этому все свои силы и здоровье, и ныне вынужден на время отойти на покой. Дабы навеки связать имя генерала Слащева со славной страницей настоящей великой борьбы, генералу Слащеву впредь именоваться Слащев-Крымский».

О поражении под Каховкой Врангель решил больше Слащеву не напоминать. Случилось – и случилось. Не всегда полководцы стяжают только славу.

С тех пор Врангель со Слащевым не виделся, хотя командующему нет-нет и докладывали о его кипучей деятельности. Время от времени Слащев выдвигал различные сумасбродные прожекты.

Не так давно по Ставке ходила его докладная записка с предложением высадить в районах Херсона и Одессы мощный десант, воссоздать в этих районах вольное казачество и установить там демократическую правовую власть на общероссийских федеративных основаниях – в противовес самостийным силам. Иначе население Украины может поддаться на агитацию Петлюры и временно пойти за ним. А это грозит Украине дальнейшим кровопролитием.

И последняя идея Слащева. Он предлагал способ, как ликвидировать в крымских горах отряды зеленых. Для этого необходимо сплотить на национальной основе татарское население и организовать в Крыму татарские войска, наподобие кубанских. Татарское население перестанет поддерживать красных партизан продуктами, а без продуктов они существовать не смогут.

Врангель с легкой улыбкой долго смотрел на стоявшего в дверном проеме Слащева, затем торопливо пересек кабинет и обнял его. Слащев, давно ждавший этой встречи, растроганно прислонил голову к плечу командующего и подавил в себе глубокий вздох.

– Ну, полноте, Яков Александрович! – поглаживая по спине, Врангель стал добродушно успокаивать взволнованного опального генерала: – Вижу, лечение пошло тебе на пользу. Выглядишь, как новобранец.

– Все верно, ваше превосходительство! Я здоров, возраст призывной, но прожигаю жизнь в безделье. Если не найдёте мне подходящую моему опыту должность, уйду на фронт простым солдатом, – обиженно сказал Слащёв.

– Зачем же такие крайности! Ты, Яков, нужен мне генерал-лейтенантом, – подводя Слащева к дивану и усаживая, сказал Врангель. – Но скажи, мой друг, к чему этот твой маскарад?

– К цивильному, ваше превосходительство, не привык, а в военном, в связи с отстранением меня от должности, ходить не могу. А эта форма мне нравится, она еще пахнет дымом былых славных сражений и обязывает блюсти честь и достоинство.

– Ты, Яша, не пробовал писать стихи? – с едва заметной иронией, но ласково, как у больного, спросил Врангель. – Уверен, у тебя бы это хорошо получилось.

– В последнее время меня все больше привлекают рапорты и докладные записки. Тоже, если вдуматься, вполне литературный жанр.

– Читал. Убедительно излагаешь. И мысли вполне разумные и здравые. О том же запорожском казачестве. Но, к сожалению, ты высказал их с некоторым опозданием. О каком казачестве предлагаешь нам печься, коль и Таврия, и все Сечи запорожские уже скрываются за кормой нашего парохода. Мы – в родном тебе Крыму. И наша задача продержаться в нем до весны. А потом… потом ты будешь мне очень нужен.

– Ну а сейчас? – в упор спросил Слащев. – Сейчас, что я не очень нужен?

– Нет, ну почему же! С сего дня ты поступаешь в распоряжение генерала Кутепова. Приказ об этом я подпишу уже сегодня. Но ты не торопись. Приведи в порядок накопившиеся дела, и с Богом – за дело!

– Спасибо, Петр Николаевич, за доверие. Постараюсь оправдать. Только пришел я не только за должностью… Позвольте высказать вам некоторые мои размышления, возможно, они покажутся заслуживающими внимания.

– Только коротенько, – попросил Врангель. – Меня сегодня еще ждут газетчики. К тому же, я сегодня возвращаюсь в Севастополь, поскольку на завтра там уже назначены важные встречи.

– Совсем коротко. Я тоже, как и вы, ваше превосходительство, думал о предстоящей весне. Нам нужно заранее, на протяжении зимы, а она здесь короткая, привлечь на свою сторону как можно больше населения. Главным образом крестьян. Как вы знаете, ряды наших войск в основном пополняют именно крестьяне.

– Против этого трудно возразить, – сказал Врангель. – Но каким образом ты предлагаешь привлечь к нам крестьян?

– Крестьянин, ваше превосходительство, воюет не за идею. Это мы умираем за идею. А крестьянину нужна земля. Большевики уже давно взяли на вооружение эту мысль. Лозунг «Фабрики – рабочим, земля – крестьянам» они хорошо эксплуатируют, благодаря чему пополняют людьми свою армию. Но фактически, ни фабрики рабочим, ни землю крестьянам они так еще пока и не отдали. Но обещают. Уже несколько лет обещают. И лозунг как был, так и остается лозунгом. Люди постепенно перестают большевикам верить. Нам надо перехватить у них этот лозунг.

– И каким же способом ты предлагаешь это сделать? – Врангель внимательно воззрился на Слащева.

– Манифестом, подробным и убедительным. Очень доходчивым по языку, понятным даже самому неграмотному крестьянину. Скажем, каждому крестьянскому двору – не менее пятидесяти десятин земли. Или каждому едоку – по три десятины.

– Но ведь примерно это же заявили и большевики. Почему ты думаешь, что нам поверят? В чем разница?

– Разница, Петр Николаевич, в том, что мы вслед за манифестом на протяжении зимы проведем здесь, в Крыму, межевание и раздадим землю. Крестьянин перестал верить словам, а мы вслед за словами начнем совершать дела. Слух об этом разойдется по России.

– Ах, Яков, если бы это было все так просто, – вздохнул Врангель. – У меня уже третий месяц работает земельная комиссия. Горы бумаги исписали, все между собой перессорились, толку – чуть. Но ты изложи для меня эти свои размышления. Попрошу комиссию ознакомиться и обсудить.

– В шею ее разогнать, эту вашу комиссию! – мрачно сказал Слащев. – У них там никто за сохой не ходил. Думают, что хлеб на деревьях растет.

Врангель встал, давая Слащеву понять, что аудиенция закончилась.

Слащев тоже подхватился с дивана и торопливо сказал:

– Ещё одна мысль, вполне сумасшедшая, но, возможно, она покажется вам более привлекательной…

– Ну, Яков Александрович! Ты злоупотребляешь моим добрым отношением к тебе! – укоризненно сказал Врангель. – Выкладывай! Только, пожалуйста, конспективно. У меня сейчас каждая минута дороже золота.

– Я коротко. Это о материальном положении солдат, офицеров и их семей. И обо всем остальном, что упирается в деньги. Наша казна пуста. Денег практически нет. На наше жалованье даже кошку не прокормишь.

– Ты, Яша, рассказываешь мне то, что я и сам хорошо знаю. Мы союзникам задолжали миллиарды, – насупился Врангель. – Если у тебя есть какие-то дельные предложения, высказывай. Временем на пустопорожние разговоры я не располагаю, извини.

– Высказываю. Надо привлечь частный капитал. Все богачи в основном находятся здесь, в Крыму. Они надеются уже весной вместе с армией вновь вернуться в свои дома.

– Ну, надеются. И что из того? – нетерпеливо переспросил Врангель. Он уже сердился сам на себя за то, что согласился встретиться со Слащевым.

– Мысль простая: все имущие слои населения должны сознательно отдать половину своего состояния, в чем бы оно не заключалось, на финансовое и экономическое развитие России, – четко сказал Слащев и поднял глаза на Врангеля, пытаясь понять, какое впечатление произвели на командующего его слова.

– Мы – здесь, а имущество их – там, в Совдепии, – уже с некоторой долей иронии сказал Врангель. – Так в чем же твоя новация?

Слащев понял, что его идея, не в одну бессонную ночь продуманная и казавшаяся ему такой простой и в то же время спасительной для России, не «зацепила» главнокомандующего. Впрочем, он только начал ее излагать, он еще не высказал самого главного. И он торопливо продолжил:

– Технически это выглядит так. Они передают юридические обязательства на передачу половины имущества и других ценностей в собственность государства. Представляете, какой возникает фонд? Он послужит основанием для выпуска денежных знаков с правом их хождения наравне с любой другой валютой. Под такое обеспечение заграница с удовольствием станет нас кредитовать. Совдепия же лишится кредита, так как всё имущество на её территории окажется уже заложенным.

– Интересно, Яша, – остановил Слащева Врангель, думая при этом, что Слащев, вероятно, все еще не отказался от употребления кокаина. Только сейчас он заметил, что его глаза лихорадочно блестят, говорит он торопливо и каким-то полушепотом, словно открывает некую великую тайну.

– Представляете, ваше превосходительство, большинство необходимых нам потребительских товаров, вооружения, обмундирования заграница станет охотно нам пос…

– Это очень интересно, – на полуслове оборвал Слащева Врангель и сделал несколько шагов в сторону выхода из кабинета. Слащев последовал за ним.

– Этот вопрос мы несомненно в ближайшее же время подробно обсудим, – Врангель ободряюще похлопал Слащева по спине. Уже возле двери он сказал: – Вот уж не думал, что ты обуреваем такими государственными мыслями. Похвально! Надеюсь, после завершения войны тебе найдется достойное место в цивильном правительстве.

Когда Слащев покинул Врангеля, из его покоев в кабинет вошел Михаил Уваров.

– Петр Николаевич, а может, отменим журналистов?

– Неприлично, – покачал головой Врангель. – Надо было сделать это раньше. А теперь… что ж! Зовите! – и он скрылся в своих покоях.

Минут через десять журналисты чинно расселись в кабинете главнокомандующего. Врангель выждал, когда они перестанут между собой переговариваться и в кабинете наступит тишина, и лишь после этого из своих покоев вышел к ним. Мельком обвел их цепким взглядом и уселся в кресло.

– Здравствуйте, господа. Рад всех вас видеть в добром здравии.

По издавна заведенному ритуалу, журналисты представились, каждый называл свою газету, словно имен у них не было.

Колену и Жапризо Врангель доброжелательно кивнул. Остальных четверых он видел впервые, и каждого из них он пристально рассматривал, словно пытался понять, что от них ждать.

Когда все представились, Врангель сказал:

– Господа, мне передали вашу просьбу уделить вам несколько минут. Кажется, вы просили пять? – он извлёк из нагрудного кармана и положил перед собой на стол массивный серебряный брегет. – Условимся о десяти минутах.

Журналисты зашевелились, стали перешептываться. Наконец поднялся давний знакомый Врангеля Жапризо, представляющий французскую газету «Матэн»:

– Ваше превосходительство, вы только что вернулись с фронта. Ваши впечатления? Расходятся ли они с впечатлениями французского генерала Бруссо, который побывал примерно там же, на Чонгаре, двумя днями раньше?

– Я уже довольно скоро буду вынужден с вами расстаться – выезжаю в Севастополь, – попытался уклониться от прямого ответа Врангель. – Надеюсь уже завтра встретиться с генералом Бруссо. Мы обменяемся впечатлениями, и тогда я смогу вам точно сказать, расходятся ли они у нас.

– И всё же! Тогда – ваши личные впечатления? – настойчиво спросил главнокомандующего невысокого росточка пожилой журналист в толстых цилиндрических очках. Он был одновременно и главным редактором довольно скандальной газеты «День», которая возникла, по современным меркам, давно, в начале девятнадцатого года, во время первого изгнания красных из Крыма.

– Ну что ж, отвечу. Я лично осмотрел участок фронта от Таганаша до Чонгара, который меня больше всего тревожил. Теперь я за него спокоен. Я уж не говорю о неприступных берегах Перекопа. Теперь, я уверен, Крым выстоит. Работы по укреплению позиций продолжают вестись, но даже в нынешнем виде противник едва ли сумеет преодолеть Сиваш. Крым стал крепостью, вторым Верденом.

– Ваше превосходительство, – обратился к Врангелю тощий лысый корреспондент «Русского слова». В газете он главным образом писал фельетоны и, как говорили, владел ядовитым пером. – Наши читатели задают нам много вопросов, на которые мы по мере своих сил и возможностей отвечаем. Но на один из таких вопросов, который наши читатели задают довольно часто, мы избегаем отвечать. Не сумеете ли вы ответить: уход наших войск их Северной Таврии – это военная тактика или обыкновенное бегство?

– Вы сами почти ответили на свой же вопрос, – ласково, как несмышленышу, сказал Врангель. – То, что иным кажется отступлением, беспорядочным бегством, на самом деле является тактическим ходом. Вспомните «Войну и мир» Толстого. Российское общество отход войск Кутузова за Москву считало паническим бегством. Вы помните, чем это кончилось? Мы поступаем едва ли не так же: организованно уходим в Крым, чтобы в зимнее время сохранить боеспособность армии. Весною отдохнувшая и окрепшая армия выйдет на просторы Северной Таврии и двинется дальше. Я ничуть не сомневаюсь, двадцать первый год станет годом окончательной победы над большевизмом, и мы еще отметим это событие в столице Первопрестольной. О каком бегстве вы говорите? Съездите на Чонгар или Перекоп. Войска планомерно и организованно, полк за полком, дивизия за дивизией, по заранее намеченному графику переправляются через Крымский перешеек.

– Согласованы ли все эти перемещения вашей армии с военными советниками союзников? – спросил англичанин. – Одобрены ли ими ваши действия? На какую помощь союзников вы рассчитываете? Продовольствием? Боеприпасами? Будут ли они ее оказывать?

– Эти вопросы, господин Колен, советую задать вашему правительству. Оно точнее ответит на этот вопрос.

Врангель решительно встал, поднял за цепочку брегет и, раскачивая им над столом, сказал:

– Сожалею. Но время нашего общения истекло. Я, конечно, мог бы подробно ответить на вопросы, заданные господином Коленом, но на это ушло бы слишком много времени. За его неимением, я отвечу коротко. Союзники на то и союзники, чтобы в трудную минуту можно было рассчитывать на их плечо. Наши действия они бесспорно одобряют, и, надеюсь, окажут нам посильную помощь.

Врангель спрятал в карман часы и добавил:

– Извините, что отвел вам так мало времени. Я высоко ценю ваш интерес к событиям, которые здесь, у нас, происходят. Совершенно не имея времени, я все же принял вас, дабы не прослыть среди журналистов человеком необщительным и скрытным. Я сейчас отбываю в Севастополь для важных встреч. Естественно, возникнут новые новости – они возникают сейчас не только каждый день, но и каждый час, и даже чаще. С удовольствием поделюсь ими с вами в ближайшие же дни. До встречи! – и, слегка кивнув головой, Врангель удалился в свои апартаменты через боковую дверь.

Журналисты, покинув теплый салон-вагон, спустились на железнодорожную насыпь. Подморозило, под ногами похрустывал тонкий ледок, покрывший мелкие лужицы. На черном небе перемигивались, обещая мороз, крупные звезды.

К вагону командующего, стоявшему на путях, был уже прицеплен паровоз. Ожидая сигнала отъезда, он тяжело вздыхал, обдавая себя клубами пара.

Едва последний из журналистов покинул вагон, паровоз, пронзительно взвизгнув в морозном воздухе, тронулся. Мимо них проплыли еще два вагона, в которых размещались штабисты, связисты, шифровальщики, а также охрана командующего. В этих вагонах тоже угадывалась жизнь, но более тихая и мало заметная. Окна вагонов едва теплились: купе освещались масляными каганцами^[17].

Когда вдали растаял красный огонек хвостового вагона, в наступившей тишине кто-то из журналистов громко спросил:

– Ну и что мы имеем?

– Бульон от вареных яиц, – осклабился корреспондент «Дня».

– Нет, почему же! Он сказал даже больше, чем хотел. Анализировать надо не только то, что он сказал, но и то, о чем промолчал, – сказал лысый редактор «Русского слова». – Материала для размышлений вполне достаточно.

– Любопытно все же, по каким делам он помчался в Севастополь? – задумчиво спросил корреспондент «Крымского вестника». – Фронт-то здесь…

– Поближе к морю, – с ядовитым смешком произнес корреспондент «Дня», чем вызвал иронические ухмылки остальных.

– Вы полагаете… – начал было корреспондент «Русского слова», и смолк, так и не высказав испугавшую его мысль.

– А чего тут полагать! Драпаем! Улепетываем! Рвем когти! – не в пример всем остальным хилый и щуплый редактор «Крымского вестника» не осторожничал, а высказывался громко и скандально.

– Нет-нет! Это неправда! Этого не допустят союзники! – не согласился редактор «Русского слова» и обернулся к французу Жапризо. – Скажите, ведь не допустят?

– Не знаю, – пожевав немного губами, Жапризо уклонился от ответа. – Мы, журналисты, не делаем политику. Мы ее всего лишь потребляем.

– А вы? – редактор «Русского слова» обернулся к Колену. – Что думаете вы?

– Я думаю о пинте пива, куске сочного бифштекса и о чистой теплой постели. Вы – русские – заварили эту кашу, вот и думайте. Это – ваши заботы.