Игорь Болгарин
Чужая луна
– Александр Степаныч, милый, здравствуйте! – увидев на верхней палубе Слащёва, крикнула пожилая.
– Здравствуйте, мадам! Александр Степанович приводит себя в порядок. Скоро появится.
– А Глаша?
– Глафира Никифоровна – с ним. Тоже сейчас выйдет.
– А вы – их денщик? – спросила барышня.
– Совершенно верно, мадемуазель, – согласился Слащёв. – А как вы догадались?
– Интуиция, – кокетливо ответила барышня.
– Не понимаю нынешние нравы! – ворчливо сказала пожилая родственница Соболевских. – Хозяева собираются, а денщик, видите ли, пейзажами любуется. Пальцем не шевельнет.
Слащёва забавляла эта игра, он с удовольствием ею наслаждался.
– Видите ли, мадам, у меня сегодня меланхолия, – сказал Слащёв. – Нет никакого желания шевелить пальцами.
Пожилая дама едва не задохнулась от негодования. Но тут из своей каюты на палубу вышел генерал Соболевский, нагруженный двумя тяжелыми чемоданами. Следом шла супруга с пушистой Зизи на поводке.
С катера донеслись восторженные выкрики:
– Глаша! Александр Степаныч! Господи, с трудом вас отыскали.
– Да, представьте себе! Если бы не Проничевы… Ты, Глаша, верно, помнишь Проничевых? Так это они…
– Прекратить огонь! – зычно оборвал восторженную дамскую словесную трескотню генерал. Проходя мимо Слащёва, тихо ему сказал: – Я сейчас вернусь. Зайди в мою каюту. Небольшой сюрпризец! – и пошел дальше.
Наконец генерал и его жена вместе с Зизи спустились по крутой лестнице вниз, на нижнюю палубу. Генерал, тяжело дыша, передал двум матросам катера свои чемоданы. Затем стал помогать спуститься в катер жене. Она была неуклюжая, с трудом опускала вниз то одну, то другую ногу, но не доставала ими до палубы катера. Ей стали помогать матросы. Затем приблизились пассажиры нижней палубы. Посыпались советы:
– Вы, мадам, повернитесь спиной и спускайтесь.
– Не могу. Зизи испугается.
– А вы передайте собачку на катер.
– У нее может случиться разрыв сердца. Она никогда не отходит от меня.
Наконец генералу все это порядком надоело, и он снова принялся за дело.
– Иди сюда! – приказал он жене и усадил ее на кнехт. – Спускай ноги в катер!
– Я боюсь!.. Я не могу!
– Можешь!
Стеная и охая, генеральша уселась на кнехт.
– Теперь ноги!
Она опустила одну ногу, но тут же ее подняла и опустила вторую.
– Ну, вот видишь, ничего не получается!
– Обе одновременно! – свирепо крикнул Соболевский.
Она с отчаянным криком испуганно опустила вниз обе ноги. И тут генерал решительно столкнул ее с кнехта, а матросы подхватили и поставили ее на палубу катера.
Дальше произошло непредвиденное. Оказавшись на катере, Глафира Никифоровна потянула за собачий поводок и, к своему ужасу, увидела на его конце только разорванный собачий ошейник. Зизи на палубе катера не было.
– Зизи! – умирающим голосом позвала собачку Глафира Никифоровна. – Александр! Где Зизи?
– Ей не понравилось в Турции, она решила вернуться в Россию, – сказал Соболевский.
– Сашенька, милый, зачем ты так? Я умру! Найди Зизи!
Генерал посмотрел по сторонам, но собачки нигде не было видно.
– Куда-то по кораблю рванула, – сказал кто-то из палубных ротозеев.
– Куда?
– Не заметил. Найдется.
– Умоляю! Найдите! Пожалуйста, найдите! – причитала Глафира Никифоровна и тут же принималась звать собачку: – Зизи! Миленькая! Вернись к своей мамочке!
– Мадам! Ее здесь нет. Ее где-то в том конце коридора надо искать. Она туда побежала. Я видел! – сказал похожий на дьячка тщедушный, с жидкой бородкой солдатик.
– Так бегите! Поймайте! Боже! Саша, почему ты ничего не предпринимаешь? – закатывалась в истерике генеральша. – Ну, пожалуйста! Или ты хочешь моей смерти?
– Ну что ты ревешь? – сказал генерал. – Я тебе завтра здорового кобеля куплю.
– Не-ет! Нет! Саша, родненький! Верни мне Зизи!
Генерал обернулся к наблюдающим за этой сценой пассажирам, нашел взглядом похожего на дьячка солдатика.
– Говоришь, видел, куда она побежала?
– По коридору, – указал он.
– Поищи! Я заплачу.
– «Керенками», ваше превосходительство?
– Зачем «керенками»? – генерал пошарил по карманам, но ничего там не обнаружил. Сунул руку в нагрудный карман мундира и извлек оттуда часы, те самые, на которые генерал уже выменял кусок жареной баранины.
– Вот! Отдам! Только найди собаку!
И солдатик побежал по коридору.
Генерал взглянул на катер. Там родственницы генеральши изо всех сил ее успокаивали.
На верхней палубе «Твери» он увидел Слащёва. Подмигнул ему и стал пробираться сквозь толпу.
– Саша, ты куда? – заметила «маневр» мужа Глафира Никифоровна. – Ну, где же Зизи?
– Не волнуйся, ищут! И я тоже отправляюсь ее искать!
Генерал поднялся на верхнюю палубу, подошел к Слащёву:
– Черт! Что за жизнь! Так до сих пор и не познакомились, он протянул Слащёву руку: – Генерал-лейтенант Соболевский. Уволен со службы за ненадобностью.
– Слащёв, – представился Яков Александрович. – Тоже генерал-лейтенант. И тоже оказался больше не нужен армии.
– Так это ты Слащёв-Крымский?
– Ну, я.
– Знаю, как же! И приказ Врангеля про твою отставку читал. Еще подумал: если Врангель такими кадрами разбрасывается, кто ж Россию нам назад вернет? – и с теплотой в глазах глядя на Слащёва, Соболевский задумчиво сказал: – Это ж надо, где довелось познакомиться. Слащёв-Крымский!
– Я-то Крымский. Только Крыма у нас уже нет.
– Ничего. Еще не вечер. Еще вернемся, – бодро сказал Соболевский. – По такому случаю… идем в каюту! Кажется, у меня там для тебя есть один презент.
Они вошли в опустошенную и покинутую Соболевскими каюту, где за загородкой, среди вавилонского беспорядка: каких-то тряпок, коробок, бутылок, изгрызенной обуви и собачьих игрушек выделялся своим порядком накрытый обеденный стол. Не забыты были даже салфетки. Среди небогатых закусок стояла раскупоренная, но неначатая бутылка «Смирновской». Диссонансом выглядели на столе лишь две большие чайные чашки.
Разливая водку, Соболевский пояснил:
– Не люблю, понимаешь, в четверть глотка. То ли дело – чашка! Это как артиллерия супротив винтовочной стрельбы: шуму много, а толку никакого.
Возвращая на стол наполовину опорожненную бутылку, Соболевский сказал:
– Я ее, родимую, еще в Севастополе собирался приговорить, да все не с кем было. Твое здоровье, генерал Крымский!
Они чокнулись, выпили. Закусывали той бараниной, которую добыл Соболевский не без помощи Слащёва. Обгрызая баранье ребрышко, Соболевский сказал:
– Вот и не верь после этого в судьбу. Не сломайся у турка весло, ушел бы с часами.
– Если бы не сломалось у него весло, вторую пулю я всадил бы в него.
– Вот. Выпьем за судьбу! – протянул руку к бутылке Соболевский. – Не оставлять же полупустую! – он поднял вверх указательный палец. – Неэтично!
– И неразумно, – согласился Слащёв.
– Минутку, – попросил Соболевский, и так, с чашкой в руке, прошел на палубу, перегнулся вниз, спросил: – Ну, что там? Нашли?
– Никак нет, ваше превосходительство! Как сквозь землю провалилась! – ответили снизу. – Все закоулки облазили – нету!
Соболевский вернулся в каюту.
– Да хрен с ней, с собакой! – взмахнул он чашкой и вопросительно посмотрел на Слащёва. – Все хочу у тебя спросить, что ты, генерал, герой Крыма, думаешь?
– О чем?
– Ну, обо всем этом. Ходят слухи, что не сегодня-завтра всех генералов и штаб-офицеров, оказавшихся без должностей, причислят к беженцам и – под зад пинком, на берег. Выживай, как хочешь. Или во французскую колонию. Французские вербовщики сегодня уже появлялись возле «Твери».
– Ты хочешь знать, что думаю я? – Слащёв немного помолчал, сосредоточенно рассматривая колышущуюся в чашке жидкость. – Думаю, это предательство! Я неоднократно ссорился с Врангелем, я пытался доказать ему, что покидать Крым – непростительная ошибка. У меня было несколько предложений, как спасти армию от катастрофы. Но Врангель не стал меня слушать, – и затем он решительно добавил: – Знаешь, когда полководец проигрывает военную кампанию? Когда он впервые засомневался в своей победе. Мы проиграли кампанию еще летом, еще во время боев под Каховкой. Или раньше, когда заменили Деникина.
– И что теперь? – выслушав Слащёва, спросил Соболевский.
– Даже сейчас еще не все потеряно. Надо только сменить Врангеля на более решительного и смелого полководца.
– Где ты сейчас такого найдешь? – разочарованно сказал Соболевский.
– Думаю, что он есть. Только мы этого не знаем.
– Что произошло, то произошло, – вздохнул Соболевский. – Уже ничего не исправить.
– Ну, почему же! Не нужно только опускать руки. Зимой девятнадцатого я один со своим корпусом встал на защиту Крыма – и отстоял его. А силы были неравны: я с тремя тысячами выступил против тридцатитысячного войска противника – и победил. Сейчас было иное: шестьдесят тысяч против семидесяти. И мы позорно капитулировали.
Соболевский вдруг обернулся к приоткрытой двери, прислушался.
– Пардон, генерал! Слышу голос Глафиры. Боюсь, она сейчас разнесет весь пароход, – он взмахнул чашкой: – Так за судьбу! Я благодарен ей, что она подарила мне эту встречу с тобой. Надеюсь, мы еще увидимся и даже подружимся, – и добавил: – Твои мысли я разделяю.
– Я тоже рад знакомству с тобой, – в ответ сказал Слащёв.
Соболевский, по-гусарски щелкнув каблуками, влил в себя содержимое чашки. Слащёв пил мелкими глотками.
Соболевский сунул руку в кармашек мундира и за цепочку извлек оттуда уже знакомые Слащёву, отливающие благородным желтым блеском, золотые часы.
– Вот! Позволь преподнести. Презент. В честь знакомства, – торжественно произнес Соболевский и протянул их Слащёву.
– Ну, что ты! Разве можно? Дорогие! – Слащёв даже спрятал руки за спину.
– Дружба дороже! – изрек Соболевский. – У меня еще семь штук… нет, восемь таких же. Адъютант, зараза, откуда-то приволок. Ювелир, говорит, подарил, – он покачал их перед глазами Слащёва. – Красивые, ничего не скажешь. Бери!
– Не могу!
– Не ломайся, бери, не то за борт выкину. Не просто так даю, а дарю! На память! – и, вдруг сделав страшное лицо, Соболевский прошипел: – Спрячь в карман! Быстрее! Идет!
Почти инстинктивно, реагируя лишь на угрожающее шипенье Соболевского, Слащёв спрятал часы к себе в карман.
И тут дверь каюты широко распахнулась и на пороге возникла тяжело дышащая, заплаканная Глафира Никифоровна. Как она снова взобралась на «Тверь» и как в этом пароходном лабиринте нашла свою каюту, так и осталось для них загадкой.
– Что ты со мной делаешь, изверг? – закричала она мужу. – Где Зизи?
– Как? Разве тебе ничего не сказали? – не моргнув глазом, сделал удивленное лицо Соболевский. – Нашлась! Успокойся, ангел мой! Уже все в порядке!
– Что с ней? Где она?
– Она случайно упала в воду…
– Боже, она утонула! Она же не умела плавать!
– Дура! Все собаки умеют плавать. Успокойся, она жива и здорова. Только что капитану сообщили по телеграфу, что ее подобрали на берегу.
– Бедняжка! С трудом могу себе представить, что только она пережила! – сказала Глафира Никифоровна и только сейчас обратила внимание на стол, перевела укоризненный взгляд на мужа.
– Главное, что живая, – проникновенно сказал Соболевский и в ответ на взгляд жены добавил в оправдание: – Собственно, за ее чудесное спасение мы вот с генералом и выпили. Для успокоения нервов. Я, знаешь, тоже тут с ума сходил от переживаний. Но старался не тревожить тебя плохими вестями, ангел мой.
– А я знала! Я была уверена, что ты ее найдешь! – и генеральша чмокнула мужа в щеку. – Но давай поторопимся на берег. Она же мокрая. Может простудиться.
– Не волнуйся! Она в тепле. Ее временно взял к себе губернатор Константинополя. И ему, и всей его семье она так понравилась…
Соболевский обернулся к Слащёву, лукаво ему подмигнул, словно предлагая ему следить за тем, как будут развиваться дальнейшие события.
– Кстати, у меня возникла одна гениальная мысль! – внезапно сказал Соболевский жене.
– Я слушаю тебя.
– А не подарить ли нам Зизи губернатору? Мне кажется, это было бы разумно!
– Ты так считаешь?
– Подумай сама. Губернатор – это губернатор. Хоть в России, хоть в Турции. Он по достоинству оценит эту нашу жертву и окажет нам здесь всяческое покровительство. А оно нам сейчас крайне необходимо. А что касается Зизи? Конечно, жаль с нею расставаться. У меня самого сердце кровью рвется на части от такой мысли. Но, в конце концов, я куплю тебе такую же собачку.
– Таких больше нет.
– Согласен. Есть лучше.
– Ты бурбон! Тебе не ведомы тонкие нюансы женской души! Представь себя хотя бы на минуту на месте Зизи. Она совершенно не знает турецкого языка, к тому же она не сразу забудет меня и будет очень тосковать, может даже умереть, – Глафира Никифоровна даже всплакнула и решительно сказала: – Нет-нет, ты, пожалуйста, договорись с губернатором, чтобы я имела возможность хоть первое время ее навещать, – и, строго взглянув на мужа, она спросила: – Ты хоть выяснил, у губернатора большая семья?
– Это самое первое, что я сделал, мой ангел.
– И какая же?
– Средняя – по меркам Турции. У него сорок четыре жены и сто девятнадцать детей. У султана, конечно, больше.
– Бедная Зизи! – тяжело вздохнула Глафира Никифоровна. – Они же ее замучают.
– Ты рассуждаешь, как неграмотная русская деревенская баба. Зизи уже как гостье отвели в губернаторском дворце отдельную комнату.
– Но откуда тебе все это известно? – с некоторым подозрением спросила Глафира Никифоровна.
– Я уже тебе это говорил: сообщили по телеграфу капитану, – сердито ответил Соболевский. Он сделал вид, что этот допрос его уже начинает раздражать, – В конце концов, не хочешь дарить, и не надо. Твоя собака, твое дело. Но предупреждаю: за последствия я не отвечаю.
– Ну, зачем ты так злишься, милый? Если ты считаешь, что так надо, я согласна, – покорно сказала генеральша.
…Слащёв проводил чету Соболевских вниз и затем еще долго смотрел катеру вслед. Не мог он тогда предположить, что история этой пушистой собачки по имени Зизи совсем скоро будет иметь свое продолжение, которое опять коснется его.
К вечеру, ко времени возвращения Врангеля из Константинополя, картина в заливе резко изменилась. Разгулявшаяся вокруг русских кораблей торговля быстро свернулась. Кутепов отдал приказ капитанам всех кораблей: турецких негоциантов к кораблям больше не подпускать. В случае их неповиновения разрешалось отгонять их выстрелами в воздух.
Командира Первого армейского корпуса генерал-лейтенанта Писарева, еще в Севастополе назначенного ответственным за дисциплину и порядок во время следования эскадры из Крыма в Константинополь, за допущенную расхлябанность Кутепов снял с должности, а его начальника штаба арестовал.
Тем самым Кутепов показал, что и впредь, пока существует русская армия, дисциплина и порядок будут неукоснительно и строго соблюдаться. Всякий, их нарушивший, независимо от чинов и званий, будет строго наказан.
Вернувшийся из Константинополя Врангель одобрил принятые Кутеповым меры.
Глава шестая
Прошли еще сутки, прежде чем вся эскадра, все суда, покинувшие Крым, собрались в заливе Мод и неподалеку от Принцевых островов. Приползла даже старая плоскодонная самоходная баржа «Хриси». Исчез лишь миноносец «Живой». Больше никто и никогда ни о нем, ни о его команде ничего не слышал.
Всем начинала надоедать эта бивуачная жизнь с ее каждодневной неопределенностью. Со дня на день все стали ждать отправки воинских частей на места постоянной дислокации. Но французы почему-то медлили.
Врангель к этому времени переселился со своим штабом на удобную и маневренную яхту «Лукулл». Она перешла поближе к Константинополю и бросила якорь неподалеку от причалов, на виду у европейской части города. Здесь Врангель имел возможность постоянно общаться с представителями французской оккупационной администрации.
На следующий же день на «Лукулл» неожиданно прибыла французская миссия – два офицера и человек пять солдат-сенегальцев. Французский полковник вручил Врангелю письмо, в котором командир оккупационного корпуса генерал Шарпи сообщал, что в соответствии с международными законами русская армия, находящаяся в Турции под протекторатом Французской Республики, обязана полностью разоружиться. Дальше генерал Шарпи подробно описывал, как будет происходить вся эта процедура.
Прочитав это письмо, Врангель поднял глаза на офицера с полковничьими погонами, который посмел войти в его кабинет с двумя вооруженными темнолицыми зуавами. Вероятно, он считал, что это придаст весомость его миссии.
– А вы, собственно, кто? Почему не представились?
– Извините, ваше превосходительство. Начальник штаба французского оккупационного корпуса полковник Депре! – щелкнув каблуками, лихо представился полковник по-русски.
– Надеюсь, вы не сомневаетесь, что в моем кабинете вам ничего не угрожает! – мрачно сказал Врангель. – Доложите генералу Шарпи, что вы бесцеремонно вторглись в мой кабинет с вооруженной охраной. И далее. Я не стал бы с вами разговаривать, полковник, но из уважения к генералу Шарпи побеседую с вами лишь после того, как ваша экзотическая охрана покинет мой кабинет.
Полковник Депре смутился, сказал несколько коротких слов зуавам, и те торопливо покинули кабинет.
– Пардон, ваше превосходительство, я даже не заметил, что они увязались за мной, – полковник попытался «сохранить лицо».
– Сочувствую генералу Шарпи, у него в корпусе не все ладно с дисциплиной, если даже полковник не соблюдает правила, которые должен бы знать любой солдат. Но поговорим о деле, – Врангель еще раз бегло просмотрел письмо. – Передайте генералу Шарпи, что я внимательно ознакомился с его любезным посланием. Он, видимо, забыл, что мы не военнопленные, а Российская армия, которая волею судьбы временно оказалась на чужой территории. Подчеркиваю, временно. Кстати, не на французской. Я бы еще мог понять, если бы этот вопрос поднимали официальные власти Турции.
– Но вы, ваши суда и ваши люди, ваше превосходительство, находитесь в зоне, оккупированной Французской Республикой, – все еще переживая свой конфуз, наступал на Врангеля полковник.
– Вот что, полковник! – Врангеля начал сердить самоуверенный тон француза. – Законов много, но далеко не все они подлежат исполнению. Составляя договор о помощи Францией нашей армии, никто из юристов ни слова не сказал ни об этом законе, ни о нашей обязанности разоружаться.
– Но это же само собою разумеется!
– Не-ет, голубчик! И одна, и другая сторона будут исполнять только те пункты, которые оговорены в договоре. Ни одним пунктом больше, ни одним пунктом меньше. Попросите генерала Шарпи освежить в памяти наши договора. И передайте генералу мое глубокое к нему почтение.
Когда французский катер увез не солоно хлебавшую миссию, Врангель попросил вызвать к себе генерала Кутепова и командиров других воинских соединений.
Еще когда только эскадра покидала Севастополь, Кутепов избрал своей резиденцией вспомогательный крейсер «Алмаз» и с тех пор он постоянно находился в прямой видимости от «Генерала Корнилова». Но когда Врангель на «Лукулле» переместился к городским причалам Константинополя, «Алмаз» остался на месте, в заливе Мод, его связь с Кутеповым стала не столь быстрой.
Ожидая прибытия Кутепова и некоторых других командиров, барон снова и снова вспоминал свой недавний разговор с Нератовым и его предупреждение о планах французов раздробить русскую армию и так или иначе ее уничтожить. Надо думать, что желание разоружить армию вполне вписывалось в этот план. Лишив армию оружия, с нею можно переходить на иной, приказной тон общения. Безоружная армия – это уже толпа, которая не способна постоять за себя, с ее желаниями уже можно и не считаться.
Через какой-то час в кают-компании «Лукулла» стало тесно от прибывших на совещание генералов. Вместе с Кривошеиным на палубу яхты поднялся и давний друг барона, Николай Михайлович Котляревский. Будучи от роду человеком скромным, он старался никогда принародно не показывать своих дружеских отношений с Главнокомандующими и чаще всего появлялся перед ним в непростые, головоломные времена. Почувствовал ли он наступление грядущих неприятностей или просто захотел повидаться со своим давним товарищем, но он сам попросил Кривошеина взять его с собой.
Когда все расселись по местам, Врангель зачитал присутствующим письмо генерала Шарпи, а затем подробно рассказал о встрече с Нератовым и о его предупреждении, что во французских правительственных кругах возникла такая подленькая мысль – каким-то способом уничтожить русскую армию.
Выслушивали всех, кто хотел высказаться. И уже сразу начали возникать некоторые подробности. Командующий Вторым армейским корпусом Федор Федорович Абрамов вспомнил, что едва ли не со времени прибытия эскадры в залив Мод на корабли стали наведываться вербовщики французского Иностранного легиона, воюющего в Африке, Азии и Индокитае. Как правило, сытые, холеные, с иголочки одетые, они появлялись там, где главным образом находились казаки. Смущая умы, они рассказывали им, бессовестно все приукрашивая и привирая, о прелестях службы в Иностранном легионе. По их рассказам, легион – это такая вольница, сродни Запорожской Сечи, где легионеры немножко воюют с африканскими дикарями вроде туарегов, друзов или рифанцев, но, главным образом, пьянствуют, веселятся и ухаживают за очаровательными туземками.
Покидая корабли, вербовщики увозили списки желающих пополнить ряды Иностранного легиона. И командирам приходилось тратить немало времени, чтобы объяснить солдатам и казакам смысл этой подлой вербовки.
Причем многие командиры низшего звена и сами прельщались столь сладкими обещаниями. Но иногда с вербовщиками случались и неожиданности. На транспортах «Рион» и «Херсон» казаки выкинули агитаторов за борт, и те хорошо накупались, прежде чем их подобрали французские катера. В последнее время агитаторы стали появляться на судах реже и осторожнее.
Заканчивая свой рассказ, Абрамов предупредил, что многие уставшие от войны, разуверившиеся и разочарованные во всем казаки и солдаты могут уполовинить армию. Со второй половиной справиться будет легче.
– Что вы предлагаете? – спросил Врангель.
– Дисциплина! – коротко ответил Абрамов. – Жесточайшая дисциплина! Только она может спасти армию.
– Ну, а по поводу разоружения? Что вы по этому поводу думаете, Федор Федорович?
– Этот вопрос даже не должен обсуждаться, – ответил Абрамов. Армия без оружия – это стадо. Его можно арапниками загнать в любое стойло.
– Что думают остальные? – спросил Врангель.
Остальные поддержали Абрамова. Говорили напористо, с негодованием.
Под занавес совещания поднялся со своего места Котляревский:
– Если позволите, я внесу некоторый диссонанс в ваше единодушие.
Все с нескрываемым удивлением и любопытством обернулись к Котляревскому.
– Смею напомнить всем нам, что мы все же здесь гости. И общество выработало для гостей некоторые правила. Скажем, неприлично идти в гости с гранатой в кармане.
Кают-компания зашумела.
– Полагаю, наверно, бывают случаи, когда в гости приходится идти с гранатой, – с легкой улыбкой сказал Врангель. Он хорошо знал парадоксальный ум Котляревского и ждал резкого поворота в его размышлениях.
Котляревский не торопился раскрывать свои карты.
– Но тогда это уже не гость, – спокойно возразил он Врангелю и затем продолжил: – Существует международный закон о том, что армия, находящаяся на чужой территории и не являющаяся оккупационной, не должна быть вооружена. Кроме каких-то оговоренных случаев. Мы, к сожалению, свои права не оговорили. И, стало быть, если мы не подчинимся французским требованиям, для нас могут возникнуть нежелательные последствия.
– Уйдем от французов! – сказал генерал Витковский.
– Куда? К кому? И на чем? Смею вам напомнить: наш флот уже продан. Кстати, французам.
– Вы предлагаете капитулировать? – выкрикнул всегда горячий генерал Туркул.
– Я предлагаю, прежде всего, не ссориться с французами, – спокойно сказал Котляревский.
– Но ведь это невозможно. В этом случае мы будем обязаны разоружиться.
– Вовсе нет. Надобно проверить все наши корабельные арсеналы. И, уверяю вас, обнаружим много лишнего оружия. Вы вспомните, во время посадки на суда чего только ни тащили с собой солдаты. Так вот, по договору, который я внимательно изучил, мы имеем право иметь для караульной службы небольшую часть оружия. Эту часть мы легализуем, о ней французы будут знать. Далее! Все остальное оружие распределим по подразделениям. Уверяю вас, его окажется значительно больше, чем необходимо нашей армии. Отберем старое, изношенное, поломанное и передадим его французам.
– Голова! – сказал кто-то.
– Это, так сказать, первый этап операции, – продолжил Котляревский. – Ко второму нужно подготовиться. По приходу в места нашей постоянной дислокации все незаявленное оружие надо будет незаметно вынести. Сделать это будет трудно, почти невозможно: едва наши суда пристанут к причалам, мы окажемся под пристальным надзором. Но у нас есть время подумать. Неужели ничего не придумаем? Или мы не русские!
Идея понравилась, все дружно засмеялись.
Заканчивая, Котляревский сказал:
– Я так думаю, мы не слишком нарушим Международный договор, если так поступим. В конце концов, мы как волки, оказались окружены. Не исхитримся – пропадем.
Поднялся генерал Барбович. Он строго оглядел всех и с некоторым осуждением сказал:
– Я не только генерал, но и дворянин. Предложение уважаемого Николая Михайловича, извините, сильно попахивает аферой. Как совместить это с кодексом чести дворянина? – и затем он весело добавил: – Но мне эта афера почему-то нравится. С удовольствием приму в ней участие. Надеюсь, Господь нас не осудит.
И все теперь смеялись раскованно, громко, от души.
Потом обсуждали накопившиеся вопросы из разряда «разное».
– А что делать со снарядами? – спросил кто-то из присутствующих артиллеристов. – Мы на «Буге» шестидюймовые пушки еще в Севастополе в море опустили, а снаряды не успели.
– Много их?
– На хороший бой хватит.
– Передайте нам, на «Кавказ», у нас в аккурат шестидюймовки.
– Так пароходы-то теперь французские.
– Ну, так выкиньте в море.
– Не! Не по уму это! Мы их французам под расписочку. Ни нам, ни «Кавказу» они уже вряд ли пригодятся, а в зачет разоружения сойдут.
– Молодец! Хорошо соображаешь!
Выяснилось также, что в трюмах некоторых кораблей отыскались целые сокровища: чай, кое-какие консервы, несколько тонн кожи, мануфактура.
– На берег снесем! Погодя, разберемся!
– Самим не понадобится, французам отдадим.
– Ага! Как же! Расщедрился!
– Не задаром же!
Разъезжались повеселевшие. Побыли вместе – уже хорошо. Пушки не палили, дождь не шел, заморозков не было. Солнце грело, почти как в Таврии в начале осени. И хотелось думать, что все плохое у них осталось уже далеко позади.
Кутепов по просьбе Врангеля задержался на «Лукулле». Когда стихли голоса покидающих яхту гостей, Врангель, словно продолжая прежде начатый разговор, сказал:
– Но это еще не все.
– Я вас слушаю, Петр Николаевич, – Кутепов не совсем понял, что Главнокомандующий имел в виду: то ли он вернулся к предыдущим размышлениям о разоружении или же хотел высказать какие-то новые поручения.
– Боюсь, на этом французы не остановятся. Мы для них слишком хлопотное и далеко не дешевое хозяйство. И, конечно же, раньше или позже, они будут снова пытаться избавиться от нас. Какой очередной трюк они для этого придумают – не знаю, но что это случится, не сомневаюсь.
– У вас есть какие-то предложения?
– Быть постоянно настороже.
На следующий день нарочные развезли по кораблям приказ номер один. Первый он был потому, что как бы открывал новую страницу жизни армии, теперь уже не чужбине. Его подписал Кутепов. На этом настоял Врангель.
По здравому размышлению, они пришли к выводу, что, находясь в довольно сложных отношениях с французами, им необходимо прибегнуть к небольшой и безобидной хитрости. Пусть один из них (Врангель) будет добрый, великодушный и справедливый, другой же (Кутепов) – неуступчивый, мелочный, хитрый и злой. Так им будет легче плавать в этом дипломатическом море интриг.
В приказе номер один говорилось, что находящиеся на судах эскадры нижние чины обязаны сдать имеющееся у них оружие своим командирам. Оружейным мастерам вменялось в обязанность его проверить, выделить на судах специальные помещения и там, под надежной охраной, пока его хранить. Офицеры оставляют свое личное оружие при себе.
Все лишнее и неисправное оружие передать французам, для чего подготовить его и сложить на нижних палубах…
Операция по разоружению русской армии, к обоюдному удовлетворению сторон, была проведена блестяще. Не вызвав никаких нареканий французов, Врангель сохранил в армии необходимое количество оружия и боеприпасов.
Теперь надо было сделать следующий шаг: вновь возродить армию, способную решать любые боевые задачи. За время отступления и эвакуации она растеряла боевой дух и превратилась в разболтанную запорожскую вольницу. Рассчитывать на боевые успехи с такой армией не приходится. Необходимо налаживать суровую армейскую дисциплину. А для этого, прежде всего, надо освободиться от беженцев. Но мало этого! Их надо обустроить на чужой земле. Это необходимо было сделать хотя бы потому, что беженцами являлись родители, братья, сестры и дети его солдат и офицеров, которые решили разделить с армией ее участь.
Еще в Севастополе Врангель обращался к митрополиту Вениамину за помощью в обустройстве беженцев за границей. Но ни разу во время их мимолетных встреч владыка не вспомнил об этой его просьбе, ничего не сказал о результатах. Запамятовал?
Не откладывая дело в долгий ящик, Врангель отправился на своем катере к митрополиту, по-прежнему обитающему на «Генерале Корнилове».
Когда Врангель постучал, владыка, не спрашивая, открыл дверь каюты. И на его лице отразилось тихое удовлетворение.
Владыка, видимо, читал, потому что в проеме двери Врангель мельком увидел лежащую на столике у иллюминатора толстую книгу, потревоженные листы которой стали сами по себе медленно переворачиваться.
Врангель, привыкший видеть владыку в праздничном облачении, с расшитой жемчугами миррой на голове, не сразу его узнал. Перед ним в тесной корабельной каюте стоял старик в накинутом на плечи просторном светлом подряснике, с жидкими седыми прядями, не прикрывающими лысую голову. В эти минуты митрополит был больше похож на уставшего мирянина, вернувшегося домой после хлопотного дня.
– Прошу прощения, владыко, за вторжение, – почувствовав неловкость, что явился без предупреждения, сказал Врангель.
– Входите, ваше превосходительство. Коль пришли, стало быть, нужда привела, – добродушно произнес владыка. – А и без нужды можно, – и, указав на кресло, добавил: – Располагайтесь. А я немного приведу себя в порядок. Духовные пастыри, как родители перед детьми, не всегда предстают в праздничных одеждах.
