Игнат Дэйнов
Часть
3. День защитника
21-го февраля к нам в часть в первый раз за год торжественно приехала проверка, какие-то высокопоставленные вояки во главе с командиром военного федерального округа.
На утреннем построении отцы-командиры, осмотрев нас и первый раз обратив внимание на грязную форму, а также на разбитые лица у русских ребят младшего призыва, решили сплавить нашу роту в парк «охранять ядерный щит страны». По факту в «охрану щита» входило: подметать, мыть, выносить мусор из подсобок.
В дневальные на этаже оставили трех самых целых срочников. На носу у одного из них всё же чернела гематома, а ушлый прапор Негов натянул на него противогаз к моменту прихода проверки. Произошедшее далее, знаю из рассказа самих дневальных.
–А где личный состав? – спросил начальник военного округа.
–Занят выполнением задач в парке, тварищ генерал-… – торжественно заявил командир роты. Начальник подходит к тумбочке дневального.
Стоящий на ней рядовой Титов напрягся и выпрямился до хруста в позвоночнике.
–Рядовой, тебе хорошо служится? Никто не обижает?
Титов взглянул быстро на прапора, затем командира рота и на полковника-командира части, словно ища у них ответ.
–…эннн, никак нет! – почти взвизгнул Титов, забыв от волнения добавить «тварищ …».
–Что именно «никак нет»? – тихо, с легкой улыбкой спросил один из самых молодых членов комиссии, но генерал его не дослушал.
–Поздравляю тебя, солдат, с наступающим днём Защитника Отечества! – торжественно выдает он, гордо подняв подбородок.
–эммм, спасибо… – криво с краснеющим от стыда лицом, выдает Титов.
–Какой спасибо!!!-схватился за голову прапорщик, выдав слова шёпотом и одновременно криком.
–Ой, то есть… Ура! Ура! Ура!
Генерал снисходительно растянулся в улыбке.
–Ну ладно тебе, прапорщик. Парень просто волнуется.
Комиссия уже развернулась, чтобы пойти в пустые кубрики, но тут из туалета, болтая хоботом, вышел второй дневальный в противогазе, с метлой и совком в руке.
На совке покоилась кучка влажной пыли и комок использованной туалетной бумаги.
Увидев элиту вооруженных сил, дневальный моментально уронил весь инструментарий, с хлопком прижимая руки к швам. Комок бумаги с коричневым пятном, покидает совок после падения и приземляется возле ног генерала.
– Смуыыыырфффно!!! – раздался глухой вой из-под противогаза.
–Суки! Вас даже когда нет умудряетесь накосячить! – отчитывает нас на вечернем построении прапорщик Негов.
Рядом с ним стоит дежурный офицер, лейтенант Хорин и ржёт, слушая историю прапорщика.
–Пока вся комиссия в режиме «паузы», молодой этот хер спрашивает у меня такой,-а почему, блять, солдат ваш в противогазе? – Негов повествует о дневном инцеденте.
–А ты чё?
–А я хули. Еле как объяснил ему, что этот солдат по болезни пропустил уроки гражданской обороны, ну типа действий в случае газовой атаки, вот и закреплял тему.
–А он чё?
–Посмотрел на меня так, будто я ему хуйню какую-то сказал, блять. Типа мне не поверил! Вот из-за таких пидарасов ссученных, которые суют везде нос, в армии бардак, да Лёха?
Хорин улыбнулся, пожал плечами и кивнул головой. Прапора этот ответ удовлетворил.
– А вы чё, орки, блять? – снова перешёл на нас Негов. – Туалетную бумагу не можете в урну, блять, выбросить? В уррнуууу, блять! Это так сложно? Урна стоит в каждой кабинке. Какому долбоёбу пришло в голову выбросить эту хуйню на пороге туалета? Выйди сука сюда, мне страшно, что такие как ты служите рядом с оружием!
Никто не вышел.
–Я вас вообще лишу туалетной бумаги. Будете жопы о косяки вытирать или друг у друга вылизывать! Вот вам заодно дополнительно питание будет, а то жалуются все, что жрать нечего! Вот что я вам скажу, пока вы не готовы жрать говно, вы не голодные!
Стоим тупо смотрим.
Сзади мне в почку кто-то тыкает кулаком и шепчет «Завтра ночью вам пизда и послезавтра, лучше вешайтесь».
Это Бритнев, тот тип, что докопался ко мне с философским вопросом в самые первые минуты моего пребывания в роте. Он с огромными кулаками, похожий на олигофрена, вечно пьяный и злой.
Снова удар в почку. Болезненный. Я морщусь от боли, а возможно от мысли о том, что будет завтра.
На следующий день идём на обед.
В очереди к раздаче первыми обычно стоят «восточные», затем чёрные вперемешку со старшим призывом и в конце уже-мы.
К тому времени, когда мы доходим до раздачи, все вышеперечисленные уже доедают и торопят нас быстрее есть.
Место, где наша рота трапезничает, представляет собой несколько столиков на четверых человек каждый и ряд больших столов, заправленных скамейками, рассчитанных на восемь человек. Узкоглазые, чёрные, старший призыв, садятся за столики на четверых, оставляя на каждом по одному месту для нас.
А всё для того, чтобы было у кого отобрать еду, нагрузить лишней работой после приема пищи и чтобы было кого запрячь выносить грязную посуду по стола.
Мы стараемся не садиться за «четвёрки», надеясь попасть на «восьмиместки», где хотя бы сидишь среди своих товарищей по несчастью, но если заметят, что ты нарочно не сел за их стол, а сразу пошёл на «восьмиместку», то это будет считаться косяком, что грозит тебе проблемами на неделю вперед…
Иду с подносом в руках, не веря тому, что на нем вижу.
Высматриваю свободный край на «восьмиместке», хочу приземлиться туда.
– N-ов, Семёнов! – орёт со стороны столиков Фахылов.-Вы чё, ахринели? Заполняйте наши столы!!!
Семёнов, понурив голову, идёт к ним.
Я, немного помаявшись, сажусь всё равно на «восьмиместку».
-Ты чё, N-ов, попутал? Верха поймал? Пизда тебе! – слышу крик.
Похуй уже, мне и так здесь пизда.
-Ребят, это что? – я показываю на поднос.
-Это спасибо вчерашней проверке. – подсказывает Тимоха, сидящий напротив. -Начмед два дня кормит от души нас, дабы проверка в отчетах написала, что в нашей части заебись питание.
-Так вот как части становятся образцовыми.-улыбаюсь я, глядя на густой суп, где плавает мясо.
Кроме него, на второй тарелке расположились макароны с гуляшом, небольшая миска салата: сморщенная помидорка с луком в масле. Вдобавок: три куска хлеба с маслом на каждом и… полная кружка кофе.
-Ага. А завтра опять дадут бульон с почерневшей мягкой картошкой. – рядом возмущается Чепчик.
Тимоха, берёт кружку, делает маленький глоток кофе, продолжает рубать макароны.
Ем. Вкусно или нет, трудно сказать.
Голод – лучшая приправа к блюду, как сказал какой-то мудрец, потому, даже «салат» мне кажется великолепным.
-Пир во время чумы. – чавкает рядом Чепчик. -Наша последняя нормальная жрачка перед смертью, парни.
-Почему? – я скрепляю два куска хлеба маслом, мысленно называю это «сэндвич по-армейски».
-Они водки накупили. – Чепчик кивает назад, где за «четверками» сидят узкоглазые, чёрные и старший призыв.
–Много водки. На сегодня и завтра. Больше, чем под Новый год.
На секунду мне кажется, что у Чепчика повлажнело в глазах.
-Перед Новым Годом они ещё не были уверены, что им дадут так бухать. Теперь знают и ничего их не тормозит. – Тимоха жуёт хлеб с маслом и делает снова очень маленький глоток.
-Пизда будет, просто что-то невообразимое… – Чепчик словно забыл о еде.
-Хватит ныть. – встревает Фил, сидящий рядом с Тимохой. -Кому-то сейчас хуже, чем нам. Я слышал, что в РМО вообще узкоглазые током ебашили ребят.
-Как это?
-К переговорному аппарату подключали и крутили рычаг. У одного там приступ эпилепсии случился в момент удара. Они так разозлились, что во время припадка начали его пинать. Думали, что он симулирует. Затем вообще обоссали его и под шконку забили.
-Ебать! Спасибо Филат, мне стало легче! – Чепчик возмущенно смотрит на него. -Когда у тебя будет жена и начнет рожать, ты ей эту ахуительную историю расскажи, роды легко пройдут.
-Какая жена? – с соседнего стола встревает Сеня. – Вы посмотрите на эту жирную свинью, от него только его мама и решится родить!
-Сеня, пошел на хуй. – огрызается Фил.
-Ну в натуре жирный и уродливый. – поддерживает Сеню Титов.-Видел себя в зеркале? Глаза выпученные, зубы кривые, голос, как у пьяной бабульки, живот, как у свиньи!
-Ты просто ребёнок ещё, раз так говоришь. – Филатов с деланным равнодушием вгрызается в помидорку.
-Я хотя бы девочкам нравлюсь. – гордо выдает Титов, выпучив своё лицо с правильными чертами и ровными зубами.
-Ты и тувинцам нравишься. – вставляю я и мы все ржём над Титовым.
-Эй, чо ска, там вэсэло э? – кричит нам кто-то из чёрных.
Затихаем.
-Вообще не жмись ко мне! – злобно дёргается Тимоха, толкая Филатова в бок. -Итак одной жопой три места занял!
-Он от тебя детей хочет! – оборачивается к нам Сеня.
Тимоха делает маленький глоток кофе.
-Чего так мало пьёшь? – спрашиваю я, с тоской взглянув на свою опустевшую кружку.
-Хочу потом взять и залпом выпить. Чтобы казалось, что я напился кофе.
-Важна не сила ощущения, а её продолжительность. Так во всяком случае говорил Ницше. – миролюбиво пожимая плечами, говорю я.
-Ага! – снова возмущается Чепчик. -Пусть этот Нищий или как его там, сначала, поживёт на 0.5 жидкости в сутки, при такой моральной измене, вечном страхе и пиздюлях, тогда я почитаю его мудрости, а пока его книжки годятся только долбаёбам, которые хотят подумать, что они умные, читая какого-то филолога.
-Философа. – подсказываю я.
-Какая хуй разница. Что вагина, что пизда.
-Так, урук-хаи! На выход! Много пиздеть, как я слышу, начали! – пронеслась команда.
Тимоха, задумчиво посмотрев в окно, словно водку опрокидывает в себя почти полную кружку кофе и с тоской смотрит на дно.
Чуть позже нас снова ведут на камбуз, но уже не для приёма пищи…
Заходим в обеденный зал, где уже сделали перестановку, убрав столы и расставив скамейки, создав таким образом зрительный зал.
Рассаживаемся.
Выходит полковник, командир части. Пьяно толкает речь о долге перед страной и о военных, что выполняли этот долг особенно хорошо, от чего заслуживают награду – присвоение звания. Называет фамилию.
–Хус… Хуй…блять… Хусснулин!
Выходит длинный смуглый тип.
Ему что-то вручают, дают подписаться.
–Поздравляю, боец.
–Служу савэтскому союзу! – орёт он.
Все ржут.
–Мусаев!
Процедура повторяется.
–Поздравляю, военный.
–Служуэ, савэтскому союсу.
Все гогочут.
–Нихуя не понятно, что все ржут? – рядом удивленно крутит головой Чепчик.
–Советский союз давно распался. – бесцветно отвечаю я, думая о своём.
–Эй, N-ов, Чепчик! – сзади зовёт нас Тыхтамышев. -Давайте свои ремни сюда.
–Зачем?
–Ещё раз спросишь, пизда тебе будет, N-ов. Кому сказал, ремни сюда, быстро.
Снимаем ремни, даём ему.
–Обратно получите за две сотки с каждого.
–Тыхтамышев вешает наши ремни на левую руку, на которой висит ещё несколько таких же.
–Фёдоров! – гремит голос полкана.
Выходит чел старшего призыва. Ему вручают погоны.
–Служу отечеству!
–Хоть кто-то, блять, здесь, союзу не служит.-мрачно изрекает полковник.
Вечером офицеры расходятся по квартирам, устраивая праздники и совместные попойки.
На нашем этаже остался дежурный офицер, который сразу заперся в комнате лейтенантов, напился водки и уснул, глядя смешные видосы на ноутбуке, успев промямлить дежурному по роте, чтобы тот следил за порядком.
Перед отбоем, воспользовавшись тем, что большинство в туалете или в бытовке, подхожу к шконке Тыхтамышева, открываю тумбу, нахожу свой ремень, забираю его и, тревожно глядя на узкоглазых, тихо пьющих водку в конце кубрика, выхожу.
И вот, с вечера, 22-го февраля, рота предоставлена сама себе…
Ночью просыпаюсь от шума в кубрике.
Узкоглазые и черные дерутся.
Мгновенно выключаюсь. Насилие над другими уже не мешает мне спать.
Просыпаюсь от толчка.
–N-ов, тебя в сушилку зовут. – говорит Влад-дневальный, виноватым голосом.
Влад-смуглый парень, родом с южных республик, но достаточно неагрессивный.
Не знаю, почему он не скооперировался с чёрными, дабы улучшить себе жизнь, а втухает наравне с нами.
–Нафиг, не пойду, пусть сами приходят. – отворачиваюсь я.
–Они тогда меня будут бить, сказали. Если тебя не приведу. – слышу голос Влада.
Около минуты лежу.
–Ладно, всё равно достанут. – слезаю со шконки я, вздыхая.
Заходим с Владом в сушилку.
В центре стоит Отец, держа бутылку водки.
Рядом с ним шатается Дедов, Тыхтамышев, мл. сержант Г в парадке (он и заступил дежурным), Молгунов, тот, что неделями раньше привёл меня в часть, и Фахылов.
–Говорят, военный, ты совсем приборзел? – улыбается Молгунов.
–Почему?
–А ты сам не знаешь? – удивленно поднимает брови Молгунов.
Кручу головой.
–Ты чё, сука, ремень спиздил? – шипит Тыхтамышев.
Молчу.
Хули тут говорить? Аргумент, что я спиздил своё их не устроит.
–Считай в кредит взял. – Молгунов улыбается. -Будешь деньгами отдавать или отрабатывать?
Я не отвечаю.
–Чё молчишь? Как выебываться, так ты можешь, как отвечать, ты молчишь.
Отец громко рыгает.
–Ты, сука, мне подножку подставил. -ревёт он, звериными глазами глядя на меня.
–Так ты у нас залупистый? – будто даже радуется этому Молгунов.
–Нет.
–Как нет? – говорит Фаха и резко идёт ко мне.
–Тебе говорили, садись за наши столы, а ты делал вид, что не слышишь.
Он подошел вплотную.
Я съежился, но удара не последовало.
–Полтора!
Сгибаю ноги в полу-приседе.
–Значит, ты утверждаешь, что у тебя всё в порядке с дисциплиной? -спрашивает мл. сержант Г. Киваю.
–Вот, завтра и увидим. Будешь делать всё, что скажем. Если не будет косяков-может быть тебя простим, но учти, тебе придется постараться. Завтра не заставляй нас искать тебя, сразу после завтрака подходи.
–Понял? – добавляет Молгунов, видя моё молчание.
Киваю, тяжело дыша, чувствуя, как наливаются тяжестью ноги, которые и так болели после кача прошлых ночей.
–Тогда иди.
–Стой! – Дедов, шатаясь подходит ко мне. – Стой смирно.
Он подпрыгивает и в воздухе ногой пытается ударить меня в грудь, но лишь смазано попадает в плечо и мешком падает на пол.
Все гогочут, кроме меня, Влада и Отца, что пьяно смотрел куда-то в пустоту.
–Нужно сначала научиться балансом управлять. – снисходительно улыбается лежащему на полу Дедову Фахылов. -А вообще эти прыжки, вертухи-показуха. Удар с места в устойчивой поступи всегда сильнее и опаснее.
Дедов, встаёт, потирая копчик.
–Стой смирно! – орёт он мне. -Ща вертуху попробую!
Он сгибает ноги, будто собирается прыгнуть, делает кривой разворот и бросает по дуге в меня прямую ногу. Теряет равновесие на пол пути и снова падает мне под ноги.
Молгунов, мл. сержант Г, Тыхтамышев гогочут.
Отец мрачно пьяно смотрит на меня, не моргая.
–Вас всех пидарасов ебать надо.-говорит он не понятно кому.
Дедов встает.
–Заебал иди от сюда. – он разворачивает меня и отвешивает поджопник.
Выхожу из сушилки с мыслью, что лучше получить вертуху в голову, чем пинок под хвост.
Захожу в темный кубарь.
В конце, между шконок, узкоглазые кого-то прессуют.
Слышу шлепки, стоны. Залезаю на шконку.
Заходит Влад, будит Точилкина и ведёт его в сушилку.
Я засыпаю, мечтая не проснуться.
23-го нет никаких построений.
Дежурный офицер дрыхнет, ушёл или вообще умер, мы не знаем.
С самого утра в конце кубрика Дедов, Молгунов и Тыхтамышев, сдвинув табуретки, организовывают стол «для своих», полный водки и простейшей закуски.
Перед завтраком Чепчик подходит ко мне.
–N-ов, дай телефон позвонить, а то я свой сдал ротному, чтобы не отжали.
–У меня нет.
–Знаю, что есть. Ну дай, хочу маму услышать, праздник же.
–Хуй с тобой, только никому не отдавай.
Протягиваю ему тяжёлый кнопочный телефон.
После завтрака Чепчик вылавливает меня.
–Слушай, ты извини…
–Что? – я уже примерно понимаю, что случилось.
–Ко мне Алиев подошёл, спалил трубу, спросил чей это телефон. Я, чтобы он отъебался, сказал, что эта мобила старослужащего, он сказал мне позвать этого «старослужащего» в сушилку и забрал трубу. Он ждёт.
Я медленно закрываю глаза, сдерживая порыв уебать Чепчику.
–Блять, удружил. Сука, нахуя я с тобой связался.
–Ну извини.
–Да что мне твоё извини? Мне сейчас надо разгребать твою тупость, а тебе похуй.
Чепчик молчит.
–Идём.
Заходим в сушилку.
Алиев стоит с моим телефоном в руках.
Рядом Джамбеков, Исламов и Мамедов.
–N-ов.-тихо говорит Алиев. – Тут говорят, что ты старослужащий?
Смотрю ещё раз на Чепчика.
–Иди от сюда.-говорю я.
Тот даже рад сбежать и быстро покидает сушилку, хлопнув дверью.
Мне страшно. Вспоминаю, как он избивал Зайцева… Жестко, беспощадно.
Они молча на меня смотрят. Делаю вдох, медленный выдох.
–Слушай, Али. Я ему дал телефон, чтобы он позвонил семье. Я не просил говорить, что эта труба принадлежит старослужащему. Мой косяк лишь в том, что я доверился не тому человеку. В твоей власти избить меня за это или нет, я это понимаю. Потому, решать тебе.
Я смотрю Али в глаза. Я готов, что меня сейчас будут калечить, унижать или требовать выкуп за телефон.
Алиев около минуты смотрит молча на меня. Вдруг, он, ухмыляется и подходит ко мне вплотную, сует мне в руку мобилу.
–Чтобы больше такого не было.-и выходит из сушилки.
Покидаю её и я, чувствуя на себе недовольные взгляды Джамбекова, Исламова и Мамедова.
Весь этаж наполняется хаосом и ужасом.
Шагая по коридору, отовсюду слышны крики, звуки ударов, стоны.
Ко мне постоянно подскакивают сослуживцы моего призыва и просят, кто деньги, кто сигареты, которые им надо достать в течение часа.
Я стараюсь не попадаться на глаза нежелательным личностям, особенно тем, с которыми был ночной разговор в сушилке.
Моя маскировка проста – не засиживаюсь на месте больше двадцати минут, а во время перемещений делаю озадаченное лицо и быстрый шаг, будто уже нагружен кем-то и спешу это выполнить. Достаточно долго, почти до обеда, эта маскировка канала, пока не…
Захожу в бытовку. Созваниваюсь с Хлопушкой.
Разговор не клеится. Я не хочу говорить о себе, потому что кроме дерьма рассказать нечего, но и слушать о её делах не хочу, так как это причиняет мне боль. Пленному тяжело знать, что есть другая жизнь. В процессе ругани она называет меня по фамилии.
–Что N-ов? – ору я в трубку и тут в сушилку влетает дневальный.
–О, N-ов! Вот ты где! Тебя там ждут! В конце первого кубрика.
Я тяжело вздыхаю.
–Ну вот началось.
–Что началось? – спрашивает Хлопушка.
–Лучше тебе не знать. Давай пока, не знаю когда выйду на связь и выйду или вообще.-кладу трубку.
Иду с дневальным к кубрику.
–Вот! Привел! – услужливо заявил он Молгунову, пьяно-расслабленно лежащему на шконке. -Молодец, пиздуй. -отмахивается он.
Дневальный уходит.
Я стою и жду.
Молгунов будто не замечает меня. Берёт с табуретки стакан водки, выпивает.
–Ништяк, да, Илюха?-спрашивает он.
–Ага. – откуда-то сзади голос Бритнева.
Смотрю влево на соседний ряд шконок. Там пируют «восточные», между ними Отец.
–Ебать их будем. Да, эй, шлюха? -Отец громко спрашивает.
– Да…-слышу чей-то тихий дрожащий голос из-под шконки и у меня бегут мурашки по телу.
–N-ов. Ты значит решил хуй на нас положить? – Молгунов, наконец обращается ко мне.
–Нет. Просто у меня дела были после завтрака.
Он зевает, садится на шконке.
–Нагнись, кое-что скажу тебе.
Нагибаюсь, прекрасно понимая, что будет подстава. Молгунов резко бьёт мне кулаком в пах, хватает меня за голову и три раза бьёт лбом о угол тумбочки. Отшагиваю, прижимаю ладонь ко лбу и чувствую, как меж пальцев течет что-то тёплое.
–Сел, нахуй! – говорит он мне.
Сажусь на табуретку, рядом со шконкой, на которой развалился Бритнев.
–Залупистый ты, я это чувствую. – улыбается Молгунов.
-Что-то крови много. – говорю я, чувствуя, как капли стекают уже на глаза. – Надо бы умыться, а то испачкаю…
–Пошел на хуй! – орёт резко сбоку Бритнев и бьёт меня ногой в голову.
Он садится на шконке, хватает меня, стаскивает с табуретки и прижимает к боковине шконаря.
–Вы, суки, вообще ахуели! – обдаёт перегаром меня он, глядя абсолютно мертвыми глазами.
-Э..не…
-Думаешь вам хуево? Вы даже не знаете, что с нами тут было! Вы щенки и слабаки, только ныть можете, суки, ненавижу вас!!!
На последних словах Бритнев принимается вколачивать мне в грудь тяжёлые удары. Снова и снова, пятый, десятый. Бритнев бьёт исступленно, как обезумевший. Я ощущаю, как грудь моя горит, но одновременно, чувствую, что вот-вот не выдержу и врежу ему по морде. Просто врежу так, чтобы изуродовать его пьяное деградированное от водки и злобы лицо, я почти на грани…
Ещё два удара в грудь. Я почти не выдерживаю, но тут он резко переводит на хук в челюсть и от удара я слетаю с кровати, слыша только свист в ушах.
Пытаюсь встать, но получаю удар ногой по лицу.
-Иди от сюда на хуй! – орёт Бритнев.
Встаю, выхожу из кубрика. Иду в туалет.
Прохожу по коридору мимо сослуживцев и они смотрят на меня глазами, полными ужаса.
Все моё лицо залито кровью из рассечения, а я сам… улыбаюсь, дабы не проронить лица, хотя в душе, мягко говоря кошки скребут.
-Ебать, они нас убивают. – слышу чей-то отдалённо знакомый голос.
Захожу в туалет, смотрю на своё окровавленное лицо.
-Это тебя кто? – слышу сзади голос Алиева.
-Упал, ударился о тумбочку.
-Ты мне эти сказки не говори, нет. Говори, кто?
Молчу.
Заходит Молгунов.
-N-ов, кто тебя так? – спрашивает он.
-Упал, о тумбочку ударился.
-Мда, тебе надо быть осторожнее солдат. – Молгунов идёт к кабинкам.
-Это ты? – Алиев обращается к нему..
-Да.
-Нахуя?
-А чё?
-Нахуя беспределишь?
-А твои чё беспределят? Ебать Али, я не вкуриваю, чё ты, вдруг, правильного включил?
-Ты долбаеб, раз не понимаешь. Мы-другие, а вы один народ, а ты ебашишь своих и доволен от этого. Мы ебашим ваших и тебе нормально. Узкоглазые ебашат вас-тебе похуй.
-Меня никто не ебашит. N-ов и прочие чмошники – это не я. Им полезно, сильнее станут, а кто сломается – изначально слаб.
-Ебанутый ты. Даже мы со своими молодыми так не обращаемся, заметь. Вы очень скотского отношения друг к другу. Это единственная беда ваша, а все остальное-её последствия.
Молгунов смотрит удивлённо на Алиева.
-Ты чё, Али? Иди бухни водки лучше, развёл тут философию.
-Сам иди бухай, это всё что ты можешь. – брезгливо ухмыльнулся Али, перевел взгляд на меня, вышел.
Я умыл лицо, лоб, достал кусок ткани из кармана, приготовленный для воротника, прижал ко лбу.
Выхожу из туалета, иду в бытовку, вижу Петрова со сломанным носом и решаю уйти в другое место.
Чуть позже ко мне прямо на центральном проходе подходят Бритнев и Молгунов.
-Ты ещё ремень и свои косяки не отработал.-говорит Молгунов.
-С тебя бабки.-добавляет Бритнев. – Пятьсот рублей.
– У меня нет денег.
Получаю тяжёлый удар в голову от Бритнева, падаю.
-А теперь? – уточняет Молгунов.
-Нет, что-то не появилось.
-Он ещё ёрничает.
Бритнев бьёт меня ногой по ребрам.
-Ну?
-Хоть что делайте. Ничего не получите, потому что у меня ничего нет. Я живу на другом конце страны и денег мне не присылают, да и просить не буду. Убейте, пожалуйста, просто уже меня и всё. Я правда этого хочу.
Они стоят надо мной около минуты… и молча уходят.
Встаю с пола.
Не знаю куда идти.
Везде пиздец.
Хочется просто лежать здесь, пока не затопчут.
Мимо проходит Дайнеко с пустыми глазами и полуоткрытым ртом и я вспоминаю, что это его голос звучал из под шконки, где сидел Отец с узкоглазыми.
-Отправь скорее мне, мам! Мне очень надо! – орёт в трубку Сорокин, проходя мимо.
Я иду по коридору роты, слыша боль и страдания людей, видя ужас в их глазах…
Ночью нас не будят.
Все отрубились: кто от недосыпа, кто от алкоголя.
Но меня будит другое, – желание помочиться.
Хромая, иду в туалет.
Захожу и застываю от увиденного.
Возле раковин стоит на карачках Котлованов и воет, как животное.
Над ним Джамбеков и Кабанов, своими габаритами, оправдывающий фамилию.
–Языком, я сказал, берцы мне почисти э. – орёт Джамбеков.
-А потом и хуй нам отполируй. – гогочет Кабанов.
Я застыл, чувствуя, как во мне что-то ломается.
-Да вы тут совсем ёбнулись. – вылетело у меня изо рта и они меня только заметили.
-Чо сказал, э! – Джамбеков орёт. -Ну-ка давай сюда к нему спускайся!
Кабанов двинулся на меня.
Я сделал несколько шагов назад и, глядя в глаза Кабанову, Джамбекову, Котлованову,-услышал щелчок в голове, в районе висков.
Сам того не понимая до конца, неожиданно для себя, кричу и бросаю кулак в голову Кабанову.
Тот кило на двадцать меня тяжелее, но настолько не ждал от меня удара, что от моей плюхи он моментально падает на жопу в нокдауне.
Странное помутнение накрывает меня, одновременно с градом ударов от Джамбекова. Пропускаю три поставленных удара и моё тело поглощает легкость.
Я несусь на врага и мы сходимся в обоюдном размене ударами.
Он выше и крупнее меня, к тому же кандидат в мастера спорта по рукопашному бою, потому я много пропускаю и не могу дотянуться до него, за исключением пары скользящих ударов, задевших его скулу.
Но тем не менее продолжаю драться и напирать.
Начинаю плыть от полученного урона и тут же получаю удар ногой в грудь.
Теряю равновесие, спотыкаюсь обо что-то, то ли Котлованова или ногу Кабанова и падаю.
Понимая, что падение для меня означает поражение, пытаюсь перебирать ногами, но делаю только хуже: правая нога становится под неестественным углом и упав, чувствую боль в ней, даже несмотря на пыл драки.
Джамбеков окунает в меня берцы, целясь то в голову, то в корпус. К нему присоединяется Кабанов.
Пропускаю сильный удар в лицо, плыву и теряюсь.
Прихожу в себя, когда в туалете пусто.
Пытаюсь встать, забыв про ногу и тут же кричу от боли, падаю на пол, забрызганный пятнами моей крови.
Правая стопа как каменная.
Похоже, перелом.
На карачках выползаю из туалета, иногда облокачиваясь на стену и зачем-то ползу обратно в кубрик.
Дневальный смотрит на меня-ползущего, с капающей с лица кровью, глазами полными ужаса.
Примерно за час доползаю до кубрика, облокотившись на одну ногу встаю, и кое-как забираюсь в свою шконку.
На следующее утро меня, неспособного даже идти в строю, нехотя увозят в госпиталь, в травматологическое отделение.
Чему я рад, – несколько дней провести вне ада.
При этом, я понимаю, что весть о инциденте в туалете и «борзом русском срочнике» разнеслась по роте и меня ждут, чтобы сломать…