Иероним Иеронимович Ясинский
Мотылёк
– Значит – он! Что же мне делать?
– Повернём налево.
Лошадь мелкой рысцой побежала по набережной белой от снега реки. Фонари потухли. Вдали виднелся чёрный скелет моста. Деревья недвижно стояли, как привидения, седые и косматые.
– Едет, всё-таки?
– Едет.
– Ну, он!.. Ах, Боже мой!..
– Повернём опять направо!
Странное, почти радостное чувство между тем росло в груди Раковича. Близость Мотылька заставляла его кровь обращаться быстрее, и какая-то сладкая надежда начала подобно зарнице проблескивать в его уме.
– Тебе не холодно, милый Мотылёк?
– Зябнут колени…
– Дай, я укутаю тебя лучше.
Санки переехали через мост и очутились в аристократической части города. Здесь дремали красивые деревянные дома, двухэтажные или с мезонинами и массивными колоннами. Стройные тополи выше крыш подымали свои белые метёлки. Прямо темнелся в сумраке зимней ночи силуэт церкви со стрельчатыми окнами и пирамидальными куполами. За церковью обозначалась спокойная масса городского сада.
– Едет?
– Бедный Мотылёк, как мне тебя жалко! Едет, негодяй!
– Что мне делать? Это уж не смешно.
Ракович дружески сжал ей руку. Вскоре дружеское чувство стало сильнее, и он сжал ей талию.
– К Остапенкам ни в каком случае нельзя? – спросил он.
– Ни за что! Ни за что! Будет ясно!
– Извозчик, рубль на водку – повороти налево и лети стрелой!
Они помчались. Он стал понемногу отставать, но не терял их из виду, и его чёрная остроконечная шапка вырезывалась вдали в белом сумраке улицы.
Миновав семинарию с её крепостными стенами, санки юркнули в кривой переулок и через пять минут очутились возле дома, где жил Ракович.
– Вставай, Мотылёк! – торопливо произнёс молодой человек.
– Куда?
– Ко мне. Он если и увидит, то, уж наверно примет тебя за какую-нибудь из моих знакомок… за сестру, наконец, которой, впрочем, у меня нет. Вставай, Мотылёк! Мы переждём десять минут, и тогда я провожу тебя к Остапенкам… Скорей! Смотри – он уже показался.
Маска, недолго думая, прыгнула из санок и, стараясь скрыть себя за шубой Раковича, проскользнула в калитку. Слышно было, как отъехал извозчик Раковича, и как подъехали другие санки, как брякнула щеколда, и как энергично ругнул кого-то маленький господин с мухой в носу.
Ракович вёл Мотылька за руку по тёмной лестнице.
– Он, пожалуй, будет ждать! Хорошо, что я запер калитку!.. Ты дрожишь? Тебе холодно?
– Я боюсь, – отвечал Мотылёк со слезами. – Мне холодно. Я без калош. Неужели же он будет ждать?
– Будет ждать… Да Бог с ним! Не думай о нём, Мотылёк! Думай о том, что нет худа без добра!
Игнат Павлович спал богатырским сном. С большим трудом разбудил его барин. Лакей отворил дверь и, почёсываясь, спросил:
– Вы одни?
– Тише… Свечку!
– Нигде не достал. Ходил и к хозяйской племяннице – нету. Нету, одним словом.
– Иди за мной, Мотылёк. Не осуди моё хозяйство. Побудем впотьмах.
– Чудесно и впотьмах, – заявил Игнат Павлович.
– А вы, идиотская душа, исчезайте! Молчать!.. Лежите, наконец, в передней, но будьте мертвы…
– Да будьте спокойны! Духу не подам!
Ракович увёл Мотылька в свою комнату. Он уговорил девушку снять платок и ротонду и посадил её на кровать. Было темно, и только при бледном отсвете снега, падавшем в комнату, Ракович различал ноги Мотылька. Молодые люди молчали.
Ракович взял Мотылька за локти.
– Сними маску. Тебе душно. Сними.
– Неужто он всё там?
– А наверно!
– Это ужасно. Я сниму маску, потому что всё равно не видно.
– Я слышу, как скрипит снег под его шагами. Дай сюда маску. Жаль, что я не вижу ничего. Даже так близко ничего не вижу.
– Есть люди, которые и в темноте видят. Кошки видят.
– Да, кошки видят. Но если впотьмах нельзя видеть, зато можно целоваться, – сказал Ракович и притянул к себе девушку.
…Прошло несколько часов. По мере того, как светало, общие очертания лица её становились яснее. Это лицо было оригинально и, может быть, красиво, но, во всяком случае, очень молодо. Глаза сидели глубоко, сближенные у тонкого, орлиного носика. Тёмно-алые губы улыбались чуть-чуть кверху. По обеим сторонам выпуклого лба с тёмными сросшимися бровями бежали мягкие густые волосы.
