Идрис Шах
Учиться как учиться. Психология и духовность на суфийском пути

Об авторе

Идрис Шах, Великий шейх суфиев, писатель и ученый, родился в Симле (Индия) 16 июня 1924 года. в выдающейся Хашимитской семье, чья родословная и титулы восходят к пророку Мухаммаду, что подтверждено и засвидетельствовано докторами исламского права в 1970 году. Шах – автор двадцати книг, переведенных на двенадцать языков и выпущенных более чем в сорока пяти изданиях по всему миру. Тематический материал этих книг охватывает путешествия, библиографию, литературу, юмор, философию и историю, но их автор наиболее известен своими работами в области суфийской мысли, в форме, применимой к культурам как Востока, так и Запада. Полный спектр его деятельности осветить невозможно: он был советником ряда монархов и глав государств, членом-основателем Римского клуба, директором по науке Института культурных исследований, членом правления Королевского гуманитарного общества Королевского госпиталя и Дома неизлечимо больных, активно участвовал в ряде программ гуманитарного и научного направления. Он награжден Удостоверением заслуг международного словаря биографий за выдающееся служение человеческой мысли. Умер в Лондоне 23 ноября 1996 года.

Да послужат вам предупреждением неудачи других людей, чтобы им не пришлось учиться на ваших неудачах

Саади, «Розовый сад»,

13 век

Когда верблюд наших усилий увяз в грязи, не все ли равно – далеко или близко до цели? – Устад Халилуллах Халили

«Четверостишия»,

1975

Этот мир не имеет бытия, он лишь аллегория: от края до края его великолепие – только фарс и игра

Шабистари, «Тайный сад»,

13 век

Введение

Как только в 1964 году появилась книга Идриса Шаха «The Sufis» («Суфии») стало очевидно, что эта работа, сразу ставшая классической по данной теме, знаменует появление живого образца учения, который время от времени объявляется, предлагая суфийский Путь в новых формах, соответствующих современным потребностям. Ибо суфизм – не изучение прошлого или поклонение средневековым святым: он всегда был и остается эволюционным по духу и действию. Великие суфийские классики Среднего Востока были когда-то вызывающе самобытны в своих прозрениях и информации, и это уже само по себе равносильно шоку для людей с ограниченным кругозором.

Идрис Шах предложил нам много книг, весьма многогранных, подобно самому суфизму: от переиздания суфийской классики до шуток из насреддиновской коллекции, университетских лекций, традиционных историй, пересказанных заново свежим отточенным языком. «Учиться как учиться» и другие книги, над которыми Шах сейчас работает, прокладывают, в современной форме, путь в неизведанную область, где мы лицом к лицу сталкиваемся с величайшими проблемами: какова природа человека, как понимать наше поведение, организации и культуры. Шах неспроста называет антропологию и психологию младенческими науками, ибо, утверждает он, мы едва начали использовать эти инструменты.

Сейчас уже никого не удивляет, что в новейших достижениях физики используются те же понятия и тот же самый язык, что и в традиционном мистицизме. Это общее основание, это расширение границ традиционно изолированных областей позволяет ввести новый оригинальный образ мышления в психологию, антропологию, религии, эзотеризм. Шах намерен способствовать их пересечению. Сам он предлагает суфийский подход и, более того, делает доступным для нас фонд знания, информации. Еще при нашей жизни мы увидим, и уже видим, ростки нового процесса, – наши ученые, обычно более молодые, в силу своей большей гибкости, приходят к Шаху с вопросом: «Владеете ли вы чем-то таким из наследия суфийской традиции, что может представлять практическую ценность для нас, современных исследователей, что мы, возможно, просмотрели или о существовании чего даже не подозреваем?» Я видела, как это происходило: простой вопрос открывал новую область.

Разве не стоит затратить какое-то время, чтобы рассмотреть, как так случилось, что ценнейшие материалы из сокровищницы информации, результаты многовековых исследований и искусной практики могли использоваться столько времени, а мы даже не допускали возможности их существования? Я не говорю о «тайнах Востока», понимаемых как нечто среднее между шаманством и застольным спиритизмом, – что Шах отвергает как «треп, дрожь и ужас». Путешественники на мистический Восток были всегда. «Скажите мне, Мастер, что есть Тайна?», «О, ты хочешь Тайны, дитя мое, не так ли? Хорошо, стой неделю на голове и повторяй вот такую мантру…» Однако и те из нас, кто пытался подойти к суфизму через предлагавшиеся на Западе стереотипы, почти всегда проходили через подобный опыт и должны были перерасти именно это – обусловленность нашего мышления. Фактически же Восток предлагает нам не волшебство и не мистику, а подход к человечеству – как к отдельным индивидам, так и к органичному целому, – по своей изощренности значительно превосходящий наши науки с их концептуальными горизонтами и достижениями.

Как же так получилось?

Одна из причин состоит в том, что наша культура отнюдь не такая уж продвинутая, открытая новым идеям, как мы себе представляем. Представители других культур, всегда умевшие проникнуть в суть чужого общества, – хотя поначалу их всегда принимают в штыки, – судят о нас иначе.

В глазах сторонних наблюдателей мы во многих отношениях связаны по рукам и ногам. Сейчас мы с легкостью говорим о высокомерии Запада и только начинаем понимать свою ограниченность. Однако процесс этот медленный: если иметь в виду Ближний Восток и Центральную Азию, нам все еще приходится преодолевать последствия подозрительности к ужасным сарацинам, насаждаемой веками. Как и прежде, она действует отупляющее на нашу культуру и служит причиной поистине комических явлений: от фанатизма и невежества относительно ислама до наивного изумления по поводу того, что, скажем, символы, принятые в астрологии для обозначения планет, – Марса, Венеры, Меркурия и т. д. – не что иное, как буквы арабского языка, известные каждому, кто знает арабский язык. Мы же приписываем им удивительное происхождение. Крошечный, даже нелепый, пример из огромной, неизведанной области. Но почему же она не исследуется?

Можно снова и снова бормотать о самодовольстве Запада, но вот еще одна сфера, где реально сталкиваешься с ним. В качестве примера Шах ссылается на нашу уверенность в том, что именно на Западе были впервые выдвинуты некоторые психологические идеи. Однако «открытия» Фрейда и Юнга можно найти у Аль-Газали и Ибн ал-Араби, умерших в двенадцатом и тринадцатом столетиях, и у других великих мыслителей тех времен. (Юнг признавал, что многим обязан Востоку. Разве не удивительно, что его ученики не проявляют интереса к тому, что еще можно найти на Востоке?) Эль Газали много писал об обусловленности: в те времена, как и теперь, суфийские учителя стремились освободить людей от социальных и религиозных догм. Что случилось со всем этим опытом? Его использовали. Его усвоили целители ума, души, тела; на нем строили, его развивали… Однако мы, на Западе, все еще отрезаны от него и будем отрезаны до тех пор, пока серьезно не задумаемся о наших интеллектуальных клише.

Другой пример: мы рассказываем самим себе о разнообразии и богатстве нашего языка. Но на самом деле английский язык обедняется, в нем отсутствуют необходимые нам слова и понятия. Любой писатель, который пытался описать определенные процессы и переживания, сталкивается с этими ограничениями. Существуют способы обойти их (один из них – аналогия), но проблема остается. Горсточка жалких, затертых терминов: бессознательное, душа, дух, коллективное бессознательное, сверхум, эго, суперэго, подсознание, паранормальное, экстрасенсорное восприятие, сверхъестественное – и очень скоро увязаешь в песке. Нельзя использовать эти слова для выражения «свежих» переживаний, новых идей, потому что каждое перегружено нежелательными ассоциациями. Однако другие языки не столь скудны, их слова не так перегружены. Нет, я не пытаюсь умалить достоинства английского языка или превознести другие языки из любви к сравнению, а просто хочу указать на факт, требующий признания, потому что крайняя нужда в чем-то, если она осознана, может быть удовлетворена. И я надеюсь на это. Между тем данный процесс продвигается с большим трудом. Я, мягко говоря, не лингвист, но даже поверхностное знакомство с персидским языком говорит о нашей страшной обделенности. Персидский язык – язык культуры, где определенные виды духовности были в обращении на протяжении столетий. (Появление маниакального фанатика, подобного Хомейни, не перечеркивает сказанного.) Мои друзья, изучающие «примитивные» культуры и знающие язык американских индейцев или некоторых африканских племен, говорят, что эти языки также хорошо оснащены понятиями, отсутствующими у нас. Наш язык, вероятно, лучший инструмент для описания технических процессов, пока технику сводят к механике, но стоит подойти к границам сознания и…

Существует еще одно, подобное Гималаям, препятствие, которое мы едва ли учитываем. Вот уже две тысячи лет Запад находится под гнетом страшной тирании – христианской религии. (Я отдаю себе отчет, что здесь читатель улыбнется, подумав рассеянно: «Ну, это девятнадцатый век».) Но с исторической точки зрения это было совсем недавно. Я застала людей, подвергшихся осуждению Церкви, когда они всего лишь осмеливались усомниться в незыблемости веры и догм в пользу агностицизма. Жены и мужья оставляли их, они теряли работу, подвергались общественному остракизму, от них отрекались семьи, и они отправлялись в колонии. Там я их и встречала в детстве. Сегодня Церкви предстали в новом обличии, вполне благожелательном и кротком, а священники – то ли в роли социальных работников, то ли добродушных задир, которые улещивают людей, пытаясь навязать им идеал духовного возрождения (что называется «родиться заново»), убеждают присоединиться к чему-то и т. п. Однако на протяжении двух тысяч лет на нас были надеты смирительные рубашки и малейшее неповиновение жестоко каралось. Неповиновение Лютера было ограниченным. Он говорил: «Я настаиваю на праве говорить с Богом прямо, без посредничества священников». Он не говорил: «В течение тысячелетий в этом мире были люди, обладавшие методами и информацией, позволяющей посвященным использовать эти инструменты для достижения состояния ума и духа, о котором Церковь не имела понятия». (Однако здесь мне придется пояснить, что суфизм уважает все религии, говоря, что в основе каждой из них лежит Истина. Разоблачать же следует только тирана, благосклонного или злобного.) Но вот что интересно: как так получилось, что мы, наши ученые, понимая, какому идеологическому внушению подвергалась культура на протяжении двух тысячелетий, оставляя без внимания воздействие данного фактора на человеческое мышление? А ведь его влияние никуда не исчезло, что становится вполне очевидным, стоит нам только задуматься об этом. Так до сих пор некий запрет, церковное табу, глубоко пропитавшее человеческие умы, не дает нам мыслить в определенных направлениях, скажем, спросить себя: а чем на самом деле занимались и о чем думали Иисус и его спутники? (Суфии считают Иисуса одним из подлинных Учителей человечества, чье послание было уничтожено религиозными институ-тами.)

Подобная установка на запрет может действовать в умах ученых так же сильно, как и в умах любых других людей.

Возможно, отрывочно и неадекватно, но я здесь очертила серию клише и препятствий, по милости которых мы находимся в ментальной тюрьме. Суфии говорят, что мы живем в такой тюрьме и что их цель – дать нам все необходимое для нашего освобождения. Сегодня мы легко и даже охотно признаем, что в нас все обусловлено, но одно дело сказать об этом, другое – увидеть, как это происходит. Если мы хотим подступиться к суфиям, к их мировоззрению, необходимо проглотить неприятный факт: они считают нас отсталыми, неразвитыми, плохо информированными и примитивными существами с «закрытыми» умами, причем в тех сферах, где для нашего будущего так важно иметь открытый ум.

Между тем Шах чрезвычайно терпеливо отвечает на вопросы, которые ему задают, и продолжает ждать и надеяться, что вопросы станут более осмысленными, утонченными, основанными на лучшей информированности и понимании себя.

Он получает тысячи писем со всего света, ибо его работа в равной мере принадлежит Востоку и Западу, а о суфийском пути спрашивают люди от Афганистана до Калифорнии. Из этих вопросов и ответов Шах и составил настоящую книгу, она столь насыщена ценными мнениями и сведениями, что мне остается лишь одно: привлечь внимание к идеям, которые могут стать полезными отправными точками.

Внимание. Шах посвящает ему целую главу – настолько важным считает этот вопрос он, и настолько безразлично к нему относимся мы. В нашем обществе нас не научили тому, что потребность во внимании столь же фундаментальна, как необходимость пищи, и мы продолжаем искать на ощупь, что могло бы утолить нашу жажду, вместо того чтобы научиться справляться с ней как с потребностью, утоляя ее спокойно и здраво. Мы даже распаляем в себе эту потребность во внимании, убеждая себя, что за ней скрываются поиски Бога, Любви, или Служения; мы не научились распознавать тот же самый стимул в других людях и в результате не понимаем, как они нами манипулируют и нас используют. Когда данный механизм попадает в поле нашего внимания и мы начинаем его изучать, кажется, будто с обычной жизни спадает пелена и мы становимся свободнее в своих действиях и выборе.

Знание, «Бог» как товар. Приученные к коммерции, к обладанию, желаниям, торговле, купле, продаже, мы именно с этих позиций подходим ко всему на свете, включая и то, что предлагает Шах. Однако «высшее знание» не предмет купли-продажи.

Использование литературы. Здесь Шах революционен. Суфии знают и используют множество приемов, в то время как мы полагаем, что существует лишь один. Наше обучение в школах и колледжах основано на упрощенных идеях, не учитывающих постоянно меняющееся состояние человеческого ума. «Мы, на Западе, требуем стандартизованного продукта, – говорит Шах, – вот что мы высоко ценим». Но стандартная массовая продукция не то, что интересует Шаха или его помощников, которые обучают людей индивидуальными методами.

Человеческая группа – ее динамика. Психологи изучают этот предмет, столь важный для нашего общества и всех наших организаций. Здесь Шаху есть, что предложить; человеческая группа – это то, с чем работают суфии, и их умудренность далеко превосходит все, к чему мы только подступились.

Эмоциональность. Шах категорически утверждает, приводя в ярость приверженцев всех религий, что почти все, что мы претенциозно называем «религией», «высшими чувствами», «мистическим опытом», – всего лишь игра эмоций. Нас научили, что есть эмоции и интеллект, но не научили, что помимо них может быть что-то еще, отличное от них обоих.

Разоблачение иллюзий. Религии, культы, секты, «Бог» часто используются для удовлетворения властолюбия, а потребность в объединении эксплуатируется, чтобы предложить людям суррогат семьи и секса.

Как распознать лжеучителей и самозванных суфиев? Их число быстро растет, и они обманывают несчастных людей, которые могли бы уберечься, обладай они крупицей логического мышления и здравого смысла.

Много слов и понятий выпало из употребления. Читая эту книгу, мы вынуждены признать, что в нашей научно ориентированной, материалистической культуре такие слова, как «смирение», «гордость», «жадность», «любовь», «идолопоклонство», «милосердие», стремятся отнести к областям, помеченным как «религия» или «этика». Шах восстанавливает их, очищает от сантиментов и смутных переживаний и заново вводит в обиход – в качестве инструментов.

Отбросьте почему и ищите как – говорил известный исследователь и суфий Ричард Бартон. Что ж, эта книга о том, как мы, коллективно и индивидуально, можем учиться по-другому смотреть на себя и наши установления. И если иногда нам преподают нечто неожиданное и сбивающее с толку, то это тоже принцип великой традиции.

Дорис Лессинг

1980 г.

Начало к Началу

Вплоть до недавнего времени, как часто напоминают нам современные литераторы, психологи и растущее число тех, кто посвятил себя изучению человеческого сознания, суфизм был закрытой книгой для обычного человека. Его язык в той форме, в которой он был явлен в классических и специальных суфийских писаниях, казался почти недоступным. Востоковеды (более точно называемые сегодня специалистами по изучению азиатских и африканских наук о человеке) сохраняли почти полную монополию на информацию по этому предмету, и тем не менее можно было обнаружить, что и они расходились во мнениях относительно того, что такое суфизм, как и где он возник и что означали его учения. Некоторые деятели ислама были против него, другие видели в нем истинную сущность ислама. Среди исследователей, не принадлежавших к мусульманской традиции, одних он сильно привлекал, другие находили, что его учения на их вкус слишком ограничены культурными рамками.

Эта картина весьма драматично изменилась под влиянием печатного распространения очищенных от нравоучительного налета и многословия суфийских историй вместе с изучением суфийской психологической работы и, вероятно, более всего благодаря тому, что в данном материале многие люди увидели аналогии с социальными и культурными проблемами современности. Теперь уже практически все признают, что суфийские исследования и опыт последнего тысячелетия – одна из наиболее многообещающих областей в развитии понимания человека, подтверждающая его способности к восприятию сверхфизической реальности. Это признание суфийского вклада, однако, стало возможным лишь после того, как люди, главным образом на Западе, полагая, что можно развить более целостный подход к данному предмету, стали замечать совпадения в религиозных и психологических, эзотерических и культурных вопросах.

Между тем наиболее неповоротливые умы в науке все еще считают суфизм мистическим эзотеризмом; секты и восточные культы по-прежнему хотят сохранить вокруг него именно эту ауру; некоторые ученые желают установить монополию на суфийское наследие, утверждая, что лишь их толкования заслуживают доверия. Последние иногда доходят до смешного, подобно алхимику, который, не понимая химии, борется с ней как с еретическим новшеством.

Работа по выявлению многогранности и актуальности суфизма оказалась не столь уж сложной благодаря двум предпосылкам: свободе печати и растущей во многих культурах неудовлетворенности ограниченными и невежественными авторитетами. В сложившейся ситуации оставалось сделать только одно: привести цитаты из признанных суфийских источников и представить документы и учения, имеющие научный и религиозный интерес, а также продемонстрировать на основе того же материала, что психологические прозрения суфиев – источник непрекращающегося знания, чей уровень ничуть не ниже достижений современных исследователей человеческого сознания. Полезную роль сыграл еще один фактор: несколько бесспорно выдающихся психологов «открыли» для себя суфиев, и это наряду с существованием живой суфийской традиции, а не только без конца повторяющейся деятельности культового характера, подтолкнуло других исследователей к созданию в течение одного десятилетия материалов, подтверждавших многое из того, что относится к истинной природе суфийского наследия и его продолжающегося действия.

Кое-кто, конечно, возражал, говоря, что «популяризация» суфийской литературы может оттолкнуть многих людей от древних традиций и ценностей, которые, как считается, содержатся в суфизме. В действительности верно обратное. Как только публикации стали выходить одна за другой, даже традиционалисты и формалисты, не говоря уже о многих других – и на Востоке, и на Западе, – с воодушевлением приняли новый смысл этих материалов, так что число заинтересованных сильно возросло. Пренебрегать этими новичками из-за того, что не все они профессиональные востоковеды или сторонники культа (хотя многие являются и теми и другими), – значит, упустить из виду, что многие из них по меньшей мере столь же умны, хорошо образованны и потенциально полезны в области изучения человека, как и так называемые специалисты. «Что касается отрицательной реакции в некоторых кругах на недавние открытия, пролившие свет на сущностный суфизм, то можно только пожалеть, что за нею стоит достаточно примитивный и отупляющий фанатизм и узость, процветающие в сферах, где подобные качества пагубно сказываются на профессии ученых и не способствуют серьезному к ней отношению со стороны людей, чье уважение так много для них значит».

Говоря кратко, суфизм «достиг» умов тех, кто работает в более гибких и многообещающих областях современной мысли. Кроме того, он вошел в сферу опыта и интересов некоторых выдающихся современных деятелей во многих странах мира. Суфийское учение действует широко на стыке наук и в более общих дисциплинах как фактор, чье значение и вклад невозможно ни отрицать, ни приостановить. В результате все больше и больше людей готово изучать вечную истину, а не только ее локальные проявления и производные социологические формы, обладающие лишь антропологической ценностью.

Традиционно люди приходили к суфийскому пониманию с помощью метода вопросов и ответов. Далее мы предлагаем обзор материалов, полученных в процессе многочисленных бесед (общей продолжительностью в сотни часов), на темы, вызывающие сегодня огромный интерес у очень многих людей. В ста беседах содержатся ответы на вопросы, которые задавались снова и снова более чем в сорока тысячах писем со всего света.

Хотя от суфийской мысли требовали, чтобы она была изложена лишь на языке привычных понятий и идиом местной культуры, настаивать на этом было бы несправедливо как по отношению к суфиям, так и по отношению к тем, кто способен у них учиться, ибо невозможно влить пол-литра в сосуд меньшей емкости.

Суфийские мысль и действие нуждаются для своего проявления и практического применения в особых формах: именно по этой причине в былые времена в некоторых освоенных областях суфизма учреждались и поддерживались собственные институты и учебные центры. Западная культура в ее нынешнем состоянии, сколько бы она ни пренебрегала развитием подобных форм для себя, значительно больше, чем прежде, способствует тому, чтобы человек принял в качестве гипотезы возможность существования такого вида изучения, которое представляется, концентрируется и распространяется через особые и специальные институты. Лишь когда мы встречаем людей, воображающих, что внешняя форма упомянутых институтов, подходящая для одного места и времени, годится также здесь и сейчас, и притом характеризует саму вещь, мы обязаны указать, что подобные мнения сами по себе ограничены и ограничивают нас. Те, кто их придерживается, становятся неспособными к пониманию по тем же причинам, которые помешали деревенскому простаку в известной суфийской истории насладиться и утолить голод предложенной ему тарелкой жидкого супа, поскольку, по его мнению, «в любом супе должна быть гуща».

Один человек как-то открыл ресторан с хорошей кухней, привлекательной обстановкой и отличным меню.

Вскоре после этого его друг заглянул в ресторан и сказал:

– Почему у тебя нет вывески, как на всех других заведениях, где едят? Я предлагаю написать: «РЕСТОРАН: ПРЕВОСХОДНАЯ ЕДА».

Когда наконец вывеску изготовили и повесили, другой доброжелатель сказал:

– Вам надо быть более конкретным, ведь вы могли иметь в виду какой-то прежний ресторан. Добавьте слова «ОБСЛУЖИВАЕМ НА МЕСТЕ», и ваша вывеска примет завершенный вид.

Владелец подумал, что это хорошая идея, и изменил вывеску.

Спустя какое-то время кто-то проходил мимо и сказал:

– Почему вы написали слово «НА МЕСТЕ»? Ведь каждому понятно, где именно.

Ресторатор снова изменил вывеску.

Другой прохожий спросил:

– Неужели вы не понимаете, что слово «ОБСЛУЖИВАЕМ» здесь лишнее? Понятно, что во всех ресторанах и магазинах посетителей обслуживают. Может, его лучше убрать?

Что ж, слово было убрано.

Однако вскоре еще один посетитель сказал:

– Если вы не уберете фразу «ПРЕВОСХОДНАЯ ЕДА», кто-то подумает: а действительно ли она такая превосходная? Найдутся и такие, кто не согласится с этим. Чтобы оградить себя от критики и разногласий, уберите, пожалуйста, слово «ПРЕВОСХОДНАЯ».

Так он и сделал. Теперь, когда на вывеске осталось лишь слово «ЕДА», в дверях показалась голова шестого любопытного прохожего:

– Почему у вас такая вывеска, ведь и так видно, что здесь подают еду.

Поэтому ресторатор снял вывеску. Сделав это, он теперь не мог взять в толк, когда же, наконец, к нему заглянет какой-нибудь голодный, а не любопытный или умник…

В этой истории, конечно, герою досаждают «люди рассудка» с их буквальным мышлением, как и для всех нас, интеллект для них играет важную роль. Однако пища, которую наш ресторатор пытается дать, – это «пища сердца»: в суфийском языке сердце символизирует высшие воспринимающие способности человека.

Современный суфийский поэт, профессор Халилуллах Халили, мой прославленный соотечественник, выразил это таким образом:

 
В каждом состоянии Сердце – моя опора:
В этом царстве существования оно – мой повелитель.
Когда я устаю от вероломства Рассудка —
Бог знает, я благодарен своему сердцу…¹
 

Идрис Шах

1978