Ицхак Шалев
Дело Габриэля Тироша
3
Мы были, как говорится, «дети из хороших семей», без иронии и насмешек, сопровождающих это понятие сегодня. Мы еще не знали, как можно сбиваться в ватагу для воровства или грабежа и последующей дележки трофеев. Мы еще не использовали для гулянок и пьянок большие квартиры родителей, уезжавших заграницу. Да и они в те годы не столь часто отдыхали за пределами страны. И не то, чтобы мы были наивны или бездейственны. Мы тоже, к примеру, таскали материалы с какой-нибудь плохо охраняемой стройки, но не для того, чтобы продать их в свою пользу, а чтобы завершить возведение барака нашего молодежного движения или развести костер и что-либо сварить или поджарить. Конечно же, были объятия, и поцелуи, и танцы под звуки патефона, но к заранее планируемой оргии мы даже и не приблизились. Попивали вино и курили английские сигареты, но питье и курение не были чем-то даже близко похожим на некий культ, без которого уже невозможно обойтись. Во всех наших действиях, преступающих закон, мы придерживались одного правила: делать это не для себя, а для коллектива, группы, движения, организации, народа. Были у нас в те дни цели, средства для достижения которых могли квалифицироваться как преступления, но никогда мы не путали средства эти и цели. Мы достаточно остро чувствовали разницу между веянием крыльев духовных идей и грубым прикосновением крыла эгоизма и корыстолюбия. Мы еще отчетливо слышали чистый и неиспорченный язык общественных и национальных идей, стараясь перевести их на язык действия. Потому мы отлично понимали Габриэля, который всегда направлял нас и вел к поступкам, и не понимали других учителей, которые предпочитали оставаться в теоретическом мире идей, абсолютно отвлеченном от мира вне занятий.
Говоря «другие учителя», естественно не могу не вспомнить господина Нойштадта, преподававшего ТАНАХ, поменявшего фамилию на – Карфаген.
Он красочно расписывал нам величие развалин Иерусалимского Храма и города Давида, но даже и не подумал показать нам эти места, хотя мы жили в том же Иерусалиме. К чести доктора Розенблюма надо сказать, что он требовал от учителя провести с нами экскурсию в этих местах, показать нам источник Гихон, Силоамский пруд, от которых веет древностью, подобной отсвету, идущему от вод источника Эйн-Рогел, но все его требования остались гласом вопиющего в пустыне. От всего этого Карфаген тут же сбегал в мир поздних пророков, в укрепление по имени «вечный мир» пророка Исайи и «социализм» пророка Амоса, даже и не думая покинуть его и выйти на какую-нибудь грунтовую дорогу или полевую тропу. Можно было полагать, что этот недостаток будет исправлен доктором Шлосером, преподававшим нам предмет «Знай свою страну». Но этому доктору было легче энергичным жестом руки показать по диагонали карты древнюю дорогу из Бейт-Хорона в Иерусалим, чем воочию провести нас по ней. Когда он устал от бесконечных движений руки, соорудил себе длинную указку, которой без особых трудностей мог дотянуться до любой точки на карте, не вставая со стула. Таким образом, при помощи этой указки была решена проблема экскурсий в Иудею, Издреельскую долину и Галилею. Но всех по скуке превзошел учитель литературы доктор Дгани. Он извлекал из портфеля записи двадцатилетней давности и патетически читал похвальные слова «Дифирамбам» Нафтали Герца Зайделя. Затем осваивались в знойной стране, добравшись до романа «Любовь к Сиону» Many. Тут мы знакомились с анютиными глазками, называемыми Иван-да-Марья, в переводе на иврит – Амнон и Тамар, и наконец-то дошли до «начала сионизма» и стихотворения Бялика «К птице». Мы стали просить его сдвинуться с Бялика – к стихам и рассказам, в которых ощущается дыхание сегодняшнего дня возрождающейся еврейской жизни в Эрец-Исраэль, но он заявил нам без обиняков, что для него ивритская литература закончилась на Бялике. Что же касается дальнейшего, то он просто не понимает эти ассирийские письмена современных ивритских поэтов. Нельзя сказать, что мы не путешествовали по стране и не читали стихи и рассказы, которые непосильны были нашему учителю, но все эти вещи, полные красоты и свежего веяния настоящего, постигались нами за пределами гимназии, в рамках нашего молодежного движения или по личной инициативе.
Были у нас и другие учителя, как господин Лифцин, преподававший математику, и господин Лиман, преподававший природоведение и химию. Они-то по-настоящему выкладывались, со всей серьезностью относясь к своему предмету. Но они как бы лишены были личностного начала, некого индивидуального очерка, который мог зажечь воображение в событиях надвигающегося времени. Словно сделаны были они из какого-то пресного материала, без малейшей искры.
Таково было положение, если можно сказать, в «пред-тирошский» период. Господин Тирош ворвался в это тихое болото преподавания, вдохнул в него жизнь, закружив наш седьмой класс в бурном вихре учебы, которой мы до этого просто не знали.
Глава третья
1
Два месяца прошло с начала его преподавания, и он уже совершил невозможное. Непонятно какими путями и способами убеждения ему удалось добыть в учительской бланк, на котором пишущей машинкой был отпечатан план учебной экскурсии в дни, предшествующие празднику Ханука. Цель похода, которая была сформулирована под заглавием «Учебная экскурсия», звучала так: ознакомление с крепостями крестоносцев в Галилее. Удивительно было не разрешение на экскурсию – директор гимназии доктор Розенблюм всегда был готов его дать – а то, что руководство гимназии согласилось на проведение этой трехдневной экскурсии, которая обычно намечалась на праздник Песах, как бы завершая учебный год, зимой. Когда мы спросили господина Тироша, как он сумел перенести этот поход на декабрь, он объяснил нам, что речь идет об «учебной экскурсии», а не о походе, завершающем учебный год. А это совершенно разные вещи. В общем-то мы так и не поняли разницы, ибо для нас это было оно и то же.
Да и вся учительская была удивлена, услышав эту новость. Вокруг большого стола, покрытого зеленым сукном, шло бесконечное обсуждение, столкновение различных мнений. Все это мы слышали сквозь вечно полуоткрытую дверь. Учитель ТАНАХа Карфаген был приглашен принять участие в экскурсии, давать объяснения местам и раскопкам библейского периода. В начале он с большой радостью дал согласие, но затем, заглянув в календарь, понял, что дни экскурсии совпадают со свадьбой его дочери, и с большим огорчением вынужден был отказаться, жалуясь на жестокость сил небесных, столь равнодушных к желанию его души. Участие доктора Шлосера в экскурсии не вызывало сомнения, и на одном из своих уроков он показал при помощи своей длинной указки предстоящий нам путь. Но за два дня до экскурсии доктор Шлосер, явился в гимназию с торчащими из ушей клочьями ваты. Жаловался на воспаление среднего уха и отсутствие лекарства от этого заболевания, кривясь от боли. В конце концов, к господину Тирошу в помощь и для поддержания порядка был назначен учитель физкультуры.
2
Эта экскурсия по горам Галилеи дала нам возможность узнать господина Тироша с тех сторон, которые невозможно увидеть со школьной скамьи. Но мы и представить себе не могли, что в этой экскурсии и он изучает нас и видит в нас то, что невозможно увидеть в классе.
Было нас тридцать пять парней и девушек, среди которых сразу же выделились Аарон и Дан, как истинные следопыты и знатоки полевой жизни. С ними третьей всегда была Айя. Они были членами иерусалимского движения «Следопыты Йоханана», командирами групп. С высоты своего статуса поглядывали на всех остальных с явным высокомерием, демонстрируя при любой возможности преимущества накопленного ими опыта существования в полевых условиях. Они умело сооружали подобие плиты для готовки, особым образом резали овощи для салата, жарили мясо на сковороде только для них, троих. Вместе пили кипящий кофе из отдельного чайника, уверенные, что вкус их кофе превосходит кофе, сваренный всеми остальными. Они строго придерживались режима экономии воды, но давали пить из своих всегда полных фляжек любому однокласснику, страдающему от жажды, жестом, демонстрирующим одновременно широту их души и плохо скрываемое, несколько насмешливое пренебрежение. Они считали себя «элитой» класса, и держали от всех остальных вежливую, но ясную дистанцию, давая об этом знать любому, желающему присоединиться к их группе. Помню, какую отчаянную зависть я испытывал к Аарону и Дану. Не только из-за преимущества их в знании полевой жизни (меня вообще не впечатляло их умение зажечь костер одной спичкой), а главным образом из-за Айи, входящей в их братство.
Подобно им, отчужденным от нас виделся мне Яир, которому дали кличку «Амок», то есть подверженный странным, я бы сказал, безумным порывам. Он был крепко сложен, всегда весел, но отсутствовало в нем душевное равновесие, которое позволяет человеку сохранять самоуважение, и он время от времени нырял в провалы и бездны, близкие к сумасшествию. В такие мгновения он опускался до самой низкой точки поведения, обескураживающего, ставящего в тупик товарищей, оказавшихся рядом с ним. Если это погружение во мрак души происходило на уроке, класс мгновенно превращался в дикий хаос. Он прыгал с парты на парту, издавая нечеловеческие вопли, цепко и ловко вскакивал на подоконники, громко испуская газы, как горилла, хватал девушек за волосы, швырял в ребят всем, что попадалось ему под руку. Приступ завершался так же неожиданно, как возникал, и в очередной раз он оказывался в учительской под строгим взглядом доктора Розенблюма, ежась и опустив голову, с тоскливо-беспомощным выражением глаз. Несмотря на все безумства, Яир пользовался уважением товарищей, быть может потому, что в нормальном состоянии, в котором, в общем-то, пребывал большую часть времени, он был душевно щедрым и мужественным, почти всегда избирался в классный совет, проявляя истинную самоотверженность в борьбе за права учеников.
«Русская душа», говорил о нем извиняющим тоном с нотками приязни доктор Розенблюм, быть может потому, что сравнивал его в своем воображении с некоторыми героями Достоевского, которые в пьянстве рушили все вокруг, а отрезвев, проявляли добросердечность и милосердие к окружающим.
Ну, и я там был, ничего не пил, этакое существо, не слишком интересующееся общественной деятельностью, и все же развитие и продолжение фабулы этого повествования требует особого внимания и к моей персоне. Отличался я от большинства одноклассников склонностью к замкнутости и одиночеству, отдаляясь от всех развлечений моего возраста. Эта отстраненность от массовых игр развила во мне воображение, тягу к фантазиям и мечтам, значение которых у окружающих меня одноклассников равнялось нулю. И если бы не способность к сочинениям и написанию статей в школьную стенгазету, никто бы вообще не считал необходимым обращаться ко мне.
С первых дней моих в гимназии я влюбился в Айю, но из-за моей застенчивости это не обнаруживалось ни в пятом, ни шестом классах. Потому и Айя догадалась об этом позднее.
3
Мы поднимались по крутому склону из долины Курейн к развалинам крепости Монфор, видя, как господин Тирош с удивляющей нас быстротой уже поднялся на вершину горы и расстояние между ним и нами все более увеличивается. Учитель физкультуры, следящий за тем, чтобы никто не отставал, не уставал нас подначивать:
«Ну, мои следопыты, вижу, учитель истории захватит Монфор раньше вас!»
Вначале мы принимали с улыбкой эти поддразнивания, но тут он не на шутку рассердил нас:
«Ну, звеньевые и остальные генералы, кто из вас догонит господина Тироша?»
Эту горькую пилюлю мы не могли так просто проглотить и начали почти бежать в гору, впереди всех – Яир.
«Нет, нет, дорогой друг, – крикнул Яиру преподаватель физкультуры, – соревнование должно быть честным. Только шагом».
И тут произошло событие, которое открыло нам еще одну сторону господина Тироша. Мы были юношами и девушками в общем-то натренированными в ходьбе, и все же не могли догнать учителя, несмотря на отчаянные усилия. Нечто сатанинское скрывалось в его ходьбе. Он не столько шагал, сколько, плыл удивительно широкими шагами в постоянном ритме, который вовсе не изменялся на подъеме. Отсутствие напряжения отличало эту ходьбу, и это сердило нас, у которых жилы вздулись от усилий, и дыхание хрипело, подобно мехам гармоники. Расстояние между учителем и нами не сократилось ни на йоту. Казалось, он и не замечал наши, я бы сказал, злые намерения его догнать, и не видел необходимости изменить ритм своего движения. Он исчез за последним изгибом дороги к крепости, возник опять и затем погрузился в глубь развалин, пока не обнаружился на высоте, под огромной каменной аркой, господствующей над всей округой. Там он ожидал нас, разглядывая карту, которую извлек из серого своего рюкзака.
Один за другим мы подходили к нему, обливаясь потом. Сначала Аарон, за ним Яир и Дан, выбиваясь из последних сил, а за ними – все остальные. Он глядел на нас, с высоты, без малейшего выражения победы, и именно потому мы не могли смотреть на него без стыда, понимая, что он даже не ощутил овладевшего нами чувства соревнования, которое мы проиграли. Но преподаватель физкультуры не принадлежал к людям, которые так просто отнесутся к делу соревнования и не провозгласят имя победителя, как это принято на спортивных площадках:
«Первое место – господин Тирош! Доказательство, что взрослые не отстают от молодых! Ура!» Он хлопнул в ладони, но тут же оборвал аплодисменты, увидев наши рассерженные взгляды.
Господин Тирош не обратил внимания на первое место, которого удостоился, и после нескольких минут отдыха попросил нас вернуться во времени на семьсот лет назад и ощутить себя крестоносцами.
«Посмотрите на ландшафт и на события с точки зрения крестоносцев. Мы находимся в начале тринадцатого столетия. Самой важной опорой для нас является Акко. Это порт, через который мы получаем вооружение и подкрепление в живой силе. Важно обеспечить этому порту безопасность, для чего все его окружение, подступы и дороги, должны находиться в наших руках. Один из таких проходов туда – долина Курейн, под нами. Вывод следует сам собой: нам необходимо построить здесь крепость, господствующую над округой, защищающую дорогу и являющуюся наблюдательным постом»
Вместе с ним мы рассматривали огромную гористую страну, русла и ущелья, ее рассекающие. Мы следили за его рукой, обводящей круг в пространстве, указывающей на исторические места и называющих их по имени. И внезапно возникло в нас чувство, что рука эта – рука властителя, этих просторов. Он словно бы управлял каждой складкой скал, каждым хребтом, по праву авторитета, исходящего от самого его характера. Он произносил названия, он выглядел повелителем, и хозяином, обладающим купчей на пространство, как на собственное недвижимое имущество, записанное движением его руки и бесстрашием взгляда. Я вглядывался в лица товарищей и видел, что та же мысль владела ими. Все вслушивались в его слова, но слово «вслушивание» не было достаточным, чтобы выразить наши чувства. Это было немое обожание молодежи нового вождя, подчинение которому большинством одноклассников принималось добровольно, по личному выбору. Меньшей же части из нас, ну, совсем малой, это воспринималось, как начало нового периода. Мы еще не знали, во что это выльется в будущем, но чувствовали, что проклюнулись первые ростки чего-то более серьезного, чем просто отношения между учениками и учителем.
Обойдя все развалины крепости, мы сели поесть. Напряжение от разницы в положении учеников и учителя, ушло и сменилось ощущением единства, сплочения пройденным вместе путем. Учитель физкультуры, который устал от всех этих, не называемых в присутствии господина Тироша, «теорий», обрадовался возможности дружеского разговора, не требующего подготовки.
«Кстати, откуда у вас такой опыт ходьбы?» – обратился он к коллеге.
«Я был членом немецкого молодежного движения, и мы исходили там всю округу вдоль и поперек».
Сказано это было вскользь и, естественно породило желание узнать больше о прошлом господина Тироша, задавать вопросы. Но мы чувствовали, что это не очень понравится нашему учителю, и оставили на будущее, пока у него самого не возникнет желание рассказать нам. А прошлое проглядывало даже в его особой спортивной обуви на толстой подошве, каких в стране в те дни не было, в походной котомке, более удобной и усовершенствованной по сравнению с нашими рюкзаками. Все это, в приложении к другим практичным вещам, которые были столь естественными в его руках и отсутствовали у нас, несли в себе намеки того немецкого мира, в котором он жил до появления в стране. Ребята не сводили глаз от его складывающейся посуды для еды, от перочинного ножа со множеством лезвий, от толстых шерстяных носков, оценивая всю их практичность в походах. Девушки же обратили внимание совсем на другие вещи, к примеру, на разный подбор цветов его одежды в классе и в поле, на то, как он следил за внешним своим видом. В продолжение экскурсии, когда мы медленно поднимались от развалин крепости к ближайшему селу, я ловил обрывки разговоров между ними. Главным образом, обсуждался вопрос о том, что он холост, и это не обычно в его возрасте, и предполагались причины этого. Поднимался широкий спектр женского воображения, в котором наивное любопытство и связанные с этим сплетни сливались воедино, начиная от варианта романтической истории его верности памяти любимой, которая ушла в мир иной, и, кончая жестоким и злонамеренным бегством от любимой сюда, в Израиль, чтобы здесь продолжать карьеру Дон-Жуана. Над этим предположением несколько девиц начало громко хохотать, в то время как Айя, за которой я все время следил со стороны, и рта не раскрыла, относясь ко всем этим разговорам, я бы сказал, с демонстративным равнодушием. Тогда я отнес это к наивной чистоте ее души, и был невероятно этому рад.
Глава четвертая
1
Сегодня я знаю, почему Габриэль придавал такое большое значение опыту крестоносцев в этих местах и вел нас в Джидин, в Каукаб-Аль-Ава, в Акко и другие места, чтобы показать нам развалины того периода. Тогда же мне это виделось немного странным. Касаясь этой темы, в прежних классах, учителя подчеркивали лишь катастрофу ашкеназских общин, страдавших от полчищ крестоносцев. Габриэль не задерживался на немецкой земле, называемой на древнееврейском языке – стране Ашкеназ. Он сразу же прибыл с воинством крестоносцев к восточным берегам Средиземного моря так же быстро, как и ходил по горам. Он словно хотел нам этим сообщить, что не в Европе, а на Востоке следует искать истинные результаты и выводы из трагедии крестоносцев, ее влияние на судьбу народа Израиля.
Только мы успели сбросить груз впечатлений и попытаться отдохнуть, как тут же нам представилась возможность ощутить разницу между обычным походом и учебной экскурсией. Каждому ученику было дано задание написать сочинение на тему, связанную с тем, что мы увидели и узнали. Начали мы лихорадочно искать дополнительный материал, рыться на книжных полках библиотек, и каждый старался обогнать остальных в поиске новых сведений. Мне досталась тема «Стратегическое положение крепостей-замков крестоносцев Монфор и Бельвуар». Другим же достались темы «Архитектонические особенности крепостей крестоносцев», «Как произошло решительное поражение крестоносцев у Хиттина», «Порт Акко сдается последним». На долю Айи выпало подвести общий итог темы «Причины поражения крестоносцев», и это помогло мне сыграть роль ее помощника в момент, когда она морщила лоб в поисках материала в библиотеке. Забыл сказать, что я считался среди учеников одним из лучших знатоков истории.
Господин Тирош назначал каждому время для консультаций. И мы приходили к нему в учительскую в послеобеденное время. Рассказывали о том, как продвигается наша работа, и жаловались на трудности, с которыми при этом сталкивались. Теперь-то я улыбаюсь, вспоминая факт, который тогда мне казался совершенно случайным. Я был включен в совет, в который входили кроме меня Аарон, Дан, Яир и Айя. Теперь-то я знаю, что соединил нас Габриэль с заранее намеченной целью. Через несколько недель мы поняли, что выбраны не только для того, чтобы советоваться и советовать по поводу учебного предмета истории, но и для другой цели, более важной. Но в момент, когда мы расселись вокруг большого стола учительской, покрытого зеленым сукном, мы ни о чем не подозревали и разглядывали исписанные им листы с наивностью малых детей. Позднее мы уже привыкли к этому качеству Габриэля растягивать некий процесс и события так, чтобы они разворачивались в естественной, насколько это возможно, форме, без столкновений и трений. Более всего он любил это гладкое, без сучка и задоринки, движение дел, совершающихся по хорошо продуманному плану. Называл он это «Эстетическим принципом свободного развития потока событий». Сегодня мы называем это слишком просто – планирование.
«Итак, – спрашивал он, – чем порадуете?» И мы один за другим рассказывали о том, как развивается та или иная тема. У меня, к примеру, были сомнения по поводу верности стратегического выбора места строителями Бельвуара и Монфора, и я спросил его, могу ли в своем сочинении выразить это сомнение. «Конечно же, конечно, – ответил он, – есть у тебя право, если ты хочешь видеть себя на каком-либо командном пункте крестоносцев выступающим против плана строительства и приводящим при этом решительные доводы».
Мы уже заметили, что господин Тирош старается развить в нас ощущение, что мы мыслим, как крестоносцы. Мы полагали, что это проистекает из его системы обучения, и только позднее поняли истинный смысл.
Вначале я не желал видеть себя одним из крестоносцев, принадлежать даже в воображении к тем, кто устраивал еврейские погромы в Майнце и резал евреев Иерусалима.
Но, увлекаясь учебой, я так проникся интересами носителей креста, что не единожды ловил себя на том, что восхищался их мужеством и мудростью, и огорчался их слабостью и поражением. Помню, как потряс меня рассказ господина Тироша о дерзком до удивления воинском походе Рино из Шатийона (Эйлата) на юг, в сторону Тростникового моря и Хиджаза. Воспламененным воображением я следил за караванами верблюдов, на горбах которых он перевозил части кораблей в Эйлат, чтобы там, заново их собрав, выйти в море. Я сопровождал флот крестоносцев на штурм Эйдава и Раважа, скакал веОрхом на приступ Медины, и все это безумие, растянувшееся на огромные пространства моря и суши, до того вошло мне в кровь, что я по-настоящему переживал их горький конец, когда они были разбиты и уничтожены в песках Хиджаза. Такое же наблюдалось у моих товарищей. И спустя много лет, когда Яир прокладывал путь на джипе подразделения разведки машинам и бронетранспортерам Девятого полка, который двигался по берегу Тростникового, ныне Красного, моря, в прорыве, сочетающем в себе дерзость с авантюризмом, рассказ Габриэля мерцал в его сознании, и бурлил в крови, днем и ночью.