И. Н. Барциц
Конституционные мифы и конституционные иллюзии. О героическом прошлом и лучшем будущем
Поэтому конституционные иллюзии и мифы зачастую тесно связаны с народной мифологией. Например, широко прижившиеся в народном сознании концепции «народной воли» и «народной мудрости» (чем не «народный суверенитет»?!) органично сочетаются с былинными подходами «о добром царе-мученике» и «плохих боярах» (чем не основа для модели разделения властей с сильной президентской властью?!).
«Мифы сохраняют и передают парадигмы – образцы, в подражание им осуществляется вся совокупность действий, за которые человек берет на себя ответственность», – так М. Элиаде раскрывает свое понимание мифа как «священной истории» [Элиаде М., 1987. С. 30].
Объяснима взаимосвязь конституционных мифов с конституционными иллюзиями: анализ имеющихся в обществе мифов позволяет оправдать присутствие в нем иллюзий, а в практическом смысле – представить с большей долей успешности рекомендации по совершенствованию политического режима.
Самым известным и ярким мифом Французской революции является легенда о взятии Бастилии.
…Осада и взятие Бастилии – одно из грандиознейших событий в истории человечества. Оно имело огромное значение в глазах не только современников, но и последующих поколений. Взятие Бастилии сделалось символом всякого достигнутого революционным путем политического освобождения, самое слово «Бастилия» стало нарицательным.
Сегодня мы можем подписаться под словами выдающегося советского историка Е. А. Тарле (статья написана в 1939 году к 150-летнему юбилею) [Тарле Е. В., 1959. C. 647–658], который и в описании всего действа остался верным принципам героизма людей, рисковавших своими жизнями ради свержения тирании. С несущественными для мировой истории нестыковками – ветхость сооружения (400 лет), вследствие чего оно практически не использовалось, сомнительная боеспособность гарнизона, количество заключенных (7 человек) – пусть разбираются дотошные собиратели фактов. Для мировой истории несравненно важнее, что символ всевластия королей был снесен, а на образовавшемся по революционной воле пустыре поставили табличку с надписью «Désormais ici dansent» («Отныне здесь танцуют»).
Ярким примером «героической маскировки» в отечественной истории стало отражение в советском искусстве (прежде всего в кино и литературе) Великой Октябрьской социалистической революции. Так, несмотря на многочисленные исторические допущения и прямые несоответствия реальным событиям, немой художественный фильм Сергея Эйзенштейна «Октябрь» (1927 год) воспринимается как документальная хроника. Если во время создания подобные несоответствия считались авторским взглядом и объяснялись необходимостью использования новаторских и символических изобразительных приемов, то в эпоху гаджетов и селфи практически невозможно отстоять исторический факт, что самый известный эпизод фильма с перелезанием восставшими матросами и рабочими Главных ворот Зимнего дворца, сбрасывания ими двуглавых орлов и корон не более чем стремление в символической форме показать преодоление старого строя.
Даже если исходить из версии, что штурм Зимнего дворца имел место (историки пока не пришли к согласию по данному вопросу), перелезать через ворота не было никакой необходимости: рядом с Главными воротами находится Октябрьская лестница (ранее она называлась Ее императорского Величества), кратчайшим путем непосредственно выводящая на Дворцовую площадь. Проблема заключалась совершенно в другом: узкие, по мнению Эйзенштейна, ступеньки Октябрьской лестницы не позволяли продемонстрировать на экране мощь революционного потока. Что же до двуглавых орлов, они были демонтированы с Главных ворот распоряжением А. Ф. Керенского после объявления 1 сентября 1917 года России республикой.
Приведенные факты мифологизации двух величайших революций мировой истории ни в коей мере не умаляют их значения, их достижений, порожденных ими иллюзий. Вне контекста реального состояния Бастилии или масштабности залпа крейсера «Аврора» эти революции не только реформировали фактические конституции (соотношения сил) в самих претерпевших их государствах, но и, в полной мере выполнив роль «локомотивов истории» [Маркс К., 1962. Т. 7. C. 8], изменили ее ход. Еще в 1905 году, предвкушая Первую русскую революции, не зная и, надеемся, не предполагая всех губительных последствий для России и, конечно же, не представляя всего масштаба трагедии, к которой приведет Вторая русская революция, В. И. Ульянов (Ленин) настаивает:
Революции – праздник угнетенных и эксплуатируемых. Никогда масса народа не способна выступать таким активным творцом новых общественных порядков, как во время революции. В такие времена народ способен на чудеса, с точки зрения узкой, мещанской мерки постепеновского прогресса. Но надо, чтобы и руководители революционных партий шире и смелее ставили свои задачи в такое время, чтобы их лозунги шли всегда впереди революционной самодеятельности массы, служа маяком для нее [Ленин В. И. ПСС, 1969. T. 11. C. 103].
Для благосостояния и душевного комфорта общества важен не размер и масштаб лжи (идеологического сопровождения), которой политические и интеллектуальные элиты закрепляют свою роль «властителей дум», а способность этих элит выбрать в качестве такового сопровождения тот перечень идей, мифов, легенд, ценностей, который приведет народ к искомому благосостоянию и душевному общественному комфорту. При этом для достижения общественного комфорта совсем необязательно, а нередко и противопоказано следование исторической правде.
«В чем мы ошибаемся и как правильно это делать»
Общественные мифы играли различные роли на протяжении истории. Еще, к примеру, Платон писал о благородной лжи для обеспечения упорядоченного и справедливого общества [Norchi C. H., 2008. P. 289]. Как и полагается обладателям первой конституции, бесспорными лидерами по части создания и распространения конституционных мифов являются представители американской конституционной доктрины. Причем мифом считается сама характеристика «отцы-основатели конституции». Признавая мифический характер многих элементов своей конституционной доктрины, они тем не менее не только ими гордятся, но и инструктируют, как правильно следует заблуждаться при их использовании.
Рэй Рафаэль в книге «Конституционые мифы: в чем мы ошибаемся и как правильно это делать» (Constitutional myths: what we get wrong and how to get it right) называет в качестве наиболее распространенных восемь мифов: 1) создатели Конституции выступали против сильного федерального правительства; 2) создатели ненавидели налоги; 3) создатели были беспристрастными государственными деятелями, выше политики, ориентированной на интересы; 4) создатели руководствовались четкими принципами ограниченного правительства; 5) Джеймс Мэдисон создал Конституцию; 6) «Записки федералиста»[1] говорят нам, что на самом деле означает Конституция; 7) отцы-основатели дали нам Билль о правах; 8) раскрыв намерения создателей и то, как поколение основателей понимало текст, мы можем определить, как должно применяться каждое положение Конституции [Ray Raphael, 2013. P. 4].
Благодушному подходу Р. Рафаэля противостоят авторы, которые обращают внимание на то, что американские конституционные мифы явно исторического свойства приводят в современности к ложным и опасным иллюзиям американской исключительности. Жесткой манерой критики приторности американской конституционной мифологии выделяется Гарретт Эппс (Garrett Epps). Утверждая, что тем самым выступает против «потоков конституционной чепухи» (flood of constitutional nonsense), он дополняет перечень мифов следующими: 1) правы «оригиналисты», все остальные – идиоты; 2) задача Конституции – ограничить Конгресс; 3) Конгресс расширил коммерческую власть за пределы ее собственных пределов; 4) Конституция не разделяет церковь и государство; 5) равенство и самоуправление являются чуждыми Первой поправке; 6) Вторая поправка позволяет гражданам угрожать правительству; 7) Десятая поправка защищает права государств и суверенитет государств; 8) Четырнадцатая поправка устарела и не имеет значения; 9) выборы сенаторов уничтожают «права государств»; 10) международное право – угроза Конституции [Epps Garrett, 2012. P. 15].
Дискуссии о конституционных мифах в американской правовой литературе носят очевидный прикладной характер. В частности, миф об искажении Конгрессом роли торговой власти обсуждается в контексте дискуссии о распределении полномочий между Конгрессом и президентом в регулировании внешней торговли, введении санкций против иностранных государств и компаний. Значение Четырнадцатой поправки (ввела предоставление гражданства любому лицу, родившемуся на территории США, и запрет на лишение прав иначе как по приговору суда) актуализируется в дебатах о судьбе Закона о защите пациентов и доступном здравоохранении (англ. Patient Protection and Affordable Care Act), более известном как «Obamacare».
Утверждающееся в США скептическое отношение к ведущим международным организациями (ООН, ЮНЕСКО), стремление распространить американскую судебную юрисдикцию за пределы США, весьма свободное отношение к принятым на себя международным обязательствам базируются на мифе, что международное право угрожает американскому конституционному строю, и, следовательно, оно должно быть изгнано из применения в судебной практике. Особо явно миф о том, что первородство американской Конституции освобождает США от каких-либо международных обязательств, противоречащих американским интересам, нашел отражение в позиции неоконсерваторов. «Неоконы» дополнили традиционный американский скептицизм в отношении эффективности международно-правовых актов и международных институтов философией нравственности американского вмешательства, «моральной гегемонии» и моральной ясности (англ. moral clarity), утверждая миф об американской исключительности, предполагающей право США распространять американские ценности и действовать, не дожидаясь угроз [Hodgson Godfrey, 2009. P. 104].
