Хьюстон Смит
Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Мир – приветствие и прощание

Основной план мира в представлении индуизма выглядит примерно так: существуют бесчисленные галактики, похожие на нашу, в центре каждой из них – земля, люди на которой держат путь к Богу. Каждую такую землю окружает ряд более возвышенных миров сверху и более низменных – снизу, куда души попадают в промежутках между реинкарнациями в зависимости от того, что они заслужили.

«Как паук выпускает и вбирает [в себя нить]… так возникает все из негибнущего»^[48]. Периодически эта нить втягивается, космос схлопывается в «ночь Брахмы», все феноменологические сущности возвращаются к состоянию чистой потенциальности. Таким образом, мир, подобно исполинскому аккордеону, раскрывается и вновь сжимается. Эти колебания встроены в общий ход событий; вселенная не имела начала и не будет иметь конца. Временные рамки индийской космологии поражают воображение и, возможно, имеют некое отношение к пресловутому восточному нежеланию спешить. Говорят, что Гималаи сложены из прочного гранита. Раз в тысячу лет над ними пролетает птица, несущая в клюве шелковый шарф, и задевает этим шарфом горные вершины. Когда таким образом Гималаи будут разрушены, пройдут одни сутки космического цикла.

Если мы обратимся от положения нашего мира в пространстве и времени к его нравственному облику, первое, что можно сказать о нем, уже упоминалось в предыдущем разделе. Это просто мир, в котором каждый получает то, что заслужил, и сам создает собственное будущее.

Второе, что следует сказать о мире, – это срединный мир. И не только в том смысле, что он располагается посередине между небесами сверху и преисподней снизу. Его срединность, промежуточность, заключается и в том, что в этом мире добро и зло, наслаждение и боль, знание и невежество перемешаны примерно в равных пропорциях. И положение вещей останется таковым. Все разговоры об общественном прогрессе, об очищении мира и создании царства небесного на земле – короче, все мечты об утопии – не просто обречены на провал: в них неверно оценивается назначение этого мира, которое заключается не в соперничестве с раем, а в исполнении роли учебного полигона для человеческого духа. Мир – это гимнасий для души, его школа и место для полевых учений. То, чем мы заняты, важно, но в конечном итоге важно для воспитания, которое таким образом обеспечивается для нашей отдельно взятой личности. Мы обольщаемся, если ждем, что от этого кардинальным образом изменится мир. Наш труд в этом мире подобен катанию шаров для боулинга в гору; мышцы он укрепляет, но не следует думать, что шары, которые мы туда закатили, так и останутся наверху, на противоположном конце дорожки. Рано или поздно все они скатятся вниз, навстречу нашим детям, если к тому времени нас самих уже не станет. Мир способен развить характер и подготовить человека к тому, чтобы заглянуть за его пределы, – для этих целей он подходит великолепно. Но усовершенствовать его невозможно. «Говорил Иисус, да будет благословенно его имя, что сей мир есть мост: пройди по нему, но не строй на нем дом». Духу индийской мысли соответствует то, что это апокрифическое изречение, приписываемое поэту Кабиру, зародилось на ее почве.

Если мы зададимся вопросом о метафизическом статусе этого мира, нам придется и дальше прослеживать различие, которое мы наблюдали в индуизме по каждому важному вопросу, а именно – между дуалистическими и недуалистическими точками зрения. По вопросу образа жизни это различие отделяет джняна-йогу от бхакти-йоги; в учении о Боге – персональный взгляд от трансперсонального; по проблеме спасения разделяет тех, кто ждет слияния с Богом, и тех, кто стремится приблизиться к Богу в божественном видении. В космологии продолжение той же линии разделяет тех, кто считает мир нереальным, если смотреть на него с наивысшей точки, от тех, кто убежден, что он реален во всех смыслах этого слова.

Вся индуистская религиозная мысль отвергает самодостаточность мира природы. В его основе находится Бог, и если устранить этот божественный фундамент, он мгновенно рухнет, обратившись в ничто. Для дуалиста природный мир так же реален, как сам Бог, будучи, разумеется, бесконечно менее возвышенным. Бог, отдельно взятые души и природа – обособленные виды сущностей, ни одну из которых нельзя свести к остальным. С другой стороны, недуалисты различают три вида сознания, при которых может появиться мир. Первый – галлюцинации, как когда мы видим розовых слоников или когда прямая палка кажется искривленной под водой. Такие явления корректируются дальнейшим восприятием, в том числе – восприятием других людей. Второй – мир в том виде, в каком он обычно предстает человеческим чувствам. И, наконец, есть мир, каким он является йогу, достигшему состояния сверхсознания. Строго говоря, это вообще не мир, ибо в этом случае все черты, характеризующие мир, каким он воспринимается обычно, – его многообразие и материальность, – исчезают. Есть лишь одна реальность, подобно бурлящему океану, бескрайняя как небо, неделимая и абсолютная. Она словно обширная водная гладь, безбрежная и спокойная.

Недуалист утверждает, что этот третий взгляд – наиболее точный из трех. В сравнении с ним мир, который обычно является нам, есть майя. Это слово зачастую переводят как «иллюзия», но такой перевод вводит в заблуждение. Прежде всего он предполагает, что мир незачем воспринимать всерьез. Индуисты решительно отрицают это, указывая, что если мир выглядит реальным и предъявляет к нам требования, нам следует принимать его как таковой. Более того, майе в самом деле присуща небезоговорочная, условная реальность.

Если бы нас спросили, реальны ли сновидения, наш ответ должен был бы содержать оговорки. Они реальны в том смысле, в каком мы видим их, но нереальны по той причине, что изображенное в них не нуждается в объективном существовании. Строго говоря, сновидение – это психологический конструкт, ментальное сооружение. Индуисты имеют в виду нечто подобное, говоря о майе. Мир появляется так, как разум в его нормальном состоянии воспринимает его; но наша мысль о том, что сама по себе реальность такая же, как увиденная подобным образом, ничем не оправдана. Маленький ребенок, впервые увидевший кинофильм, ошибочно принимает движущиеся картинки за реальные предметы, не подозревая, что лев, рычащий на экране, проецируется из будки в дальнем конце кинозала. То же самое и с нами: мир, который мы видим, обусловлен, и в этом смысле спроецирован нашими механизмами восприятия. Если выбрать другую аналогию, наши сенсорные рецепторы улавливают лишь узкую полосу электромагнитных частот. С помощью микроскопов и других усиливающих приборов мы можем обнаружить волны другой длины, но для познания собственно реальности должно быть культивировано сверхсознание. В этом состоянии наши рецепторы перестанут, подобно призме, преломлять чистый свет бытия, представляя его в виде спектра многообразия. Реальность будет познана такой, какова она есть на самом деле: единая, бесконечная, беспримесная.

Слово «майя» происходит от того же корня, что и «магия». Утверждая, что мир – это майя, недуалистический индуизм указывает, что в нем есть некий подвох. Этот подвох заключается в том, как материальность и многообразие притворяются независимо реальными – реальными вне зависимости от положения, в котором мы видим их, – в то время как на самом деле реальность – это единообразный Брахман на всем ее протяжении, точно так же, как веревка, лежащая в пыли, остается веревкой, даже если ее принимают по ошибке за змею. Кроме того, майя – соблазн в той притягательности, которую она придает миру, удерживая нас, как в ловушке, в его рамках и лишая всякого желания продолжать путь.

Но опять-таки следует задаться вопросом: если мир лишь условно реален, надо ли принимать его всерьез? Разве не об этом говорит нам ответственность? Индуизм считает, что нет. В описании идеального общества, сравнимом с «Государством» Платона, «Трипура-рахасья» повествует о царевиче, который достиг таких представлений о мире и тем самым избавился от «узлов в сердце» и «отождествления плоти со своим “я”». Изображенные последствия далеки от несовместимых с интересами общества. Добившись таким образом освобождения, царевич исполняет свои обязанности правителя добросовестно, но бесстрастно, «подобно актеру в постановке». Следуя его учению и примеру, его подданные обрели сравнимую свободу, больше не были движимы страстями, хотя все еще обладали ими. Мирские дела продолжались, но граждане избавились от давних обид, им меньше досаждали страхи и желания. «В своей повседневной жизни, смеясь, радуясь, утомляясь или сердясь, они вели себя словно во хмелю, безразличные к собственным делам». По этой причине мудрецы, бывающие там, дали этому месту название «Града Блистательной Мудрости».

Если мы спросим, почему Реальность, которая на самом деле едина и совершенна, видится нам множественной и с изъянами; почему душа, в действительности все время единая с Богом, кажется самой себе разлученной с ним; почему веревка выглядит змеей – если мы будем задаваться этими вопросами, мы дойдем и до того, ответа на который нет точно так же, как на сравнимый христианский вопрос о том, почему Бог создал этот мир. Лучшее, что мы можем сказать, – что мир есть «лила», игра Бога. Играя в прятки, дети берут на себя различные роли, не имеющие законной силы за пределами игры. Они подвергают себя риску, попадают в условия, в которых им приходится спасаться бегством. Зачем они это делают, если в мгновение ока могут избавиться от этой необходимости, просто выйдя из игры? Ответ один: в игре есть свой смысл и награда. Она увлекательна сама по себе, это спонтанный выброс творческой, художественной энергии. Неким мистическим образом то же самое должно относиться и к миру. Словно ребенок, играющий в одиночку, Бог – это Космический Танцор, экзерсисы которого – все создания и все миры. Из неутомимого потока энергии Бога вытекает космос в бесконечной, стройной инсценировке.

Те, кто видел изображения богини Кали, с мечом и отсеченной головой в руках танцующей на простертом трупе, кто слышал, что индуистских храмов, посвященных Шиве (обиталище которого – пылающая печь и который является Богом в своем аспекте разрушителя), насчитывается больше, чем храмов Бога-творца и хранителя вместе взятых, – те, кому известно все это, не станут спешить с выводом о дружелюбии индуистских воззрений. Что от них ускользает, так это факт уничтожения Кали и Шивой конечного ради освобождения места для бесконечного.

Так как Тебе больше по душе пожарища,

Я создал пожарище в своем сердце —

Для того чтобы Тебе, Темному, охотнику за пожарищами,

Было где станцевать свой вечный танец.

Бенгальский гимн

Увиденный в истинном свете мир, в сущности, добр. В нем нет нескончаемого ада, он не грозит вечными муками. Его можно любить без страха; его ветер, непрестанно меняющиеся небеса, леса и равнины, даже дурманящее великолепие сладострастной орхидеи – все это можно любить при условии, что им не посвящено неопределенно длительное время. Ибо все есть майя, лила, чарующий танец космического кудесника, а за ним – безмерное благо, которое будет достигнуто в конечном итоге. Неслучайно единственным жанром в искусстве, который Индии не удалось породить, стала трагедия.

Подведем итог: на вопрос «какого рода мир мы имеем?» индуизм отвечает:

1. Множественный мир, в который входят бесчисленные галактики горизонтально, бесчисленные уровни вертикально и бесчисленные циклы темпорально.

2. Нравственный мир, в котором никогда не прекращает действовать закон кармы.

3. Срединный мир, который никогда не заменит рай как место назначения духа.

4. Мир, который есть майя, мир с подвохом, обманчиво притворяющийся сугубо многообразным, материальным и дуалистическим, тогда как на самом деле все это условности.

5. Учебная площадка, на которой люди могут развить в себе наивысшие способности.

6. Мир-лила, игра божественного в его Космическом Танце – неутомимом, нескончаемом, необоримом, но в конечном итоге благотворном, с милостью, порожденной неиссякающей жизненной силой.

Много путей к одной вершине

Приверженцы индуизма на протяжении веков делили территорию с джайнами, буддистами, парсами, мусульманами, сикхами и христианами, и этим отчасти может объясняться заключительная идея, которая исходит от него отчетливее, чем от других великих религий, а именно: убежденность, что различные крупные религии – альтернативные пути к одной и той же цели. Утверждать, будто монополия на спасение принадлежит лишь одной религии, – все равно что заявлять, будто бы Бога можно обрести в этой комнате, но не в соседней, в одном одеянии, но не в другом. Как правило, люди следуют по пути, который начинается на равнинах их собственной цивилизации; те же, кто обходит гору, пытаясь повести по своим путям других, восхождения не совершают. На деле в сектах Индии зачастую процветали фанатизм и нетерпимость, но в принципе большинство были открытыми. Еще в древности веды провозгласили классический тезис индуизма, согласно которому различные религии – не что иное, как разные языки, посредством которых Бог обращается к сердцу человека. «Истина одна; мудрецы зовут ее разными именами».

На гору жизни можно взойти с любой стороны, но на вершине все тропинки сходятся. У подножия, в предгорьях теологии, ритуалов, организационной структуры религии несхожи. Различия в культуре, истории, географии и групповом темпераменте – все они определяют разницу в отправных точках. Ничего прискорбного в этом нет – наоборот, это хорошо, это придает насыщенность всей совокупности человеческих начинаний. Разве не становится жизнь интереснее благодаря вкладам, который вносят в нее конфуцианцы, даосисты, буддисты, мусульмане, иудеи и христиане? «Какой артистизм, – пишет один современный индуист, – в том, что есть место такому разнообразию – как насыщена текстура, насколько интереснее все это, чем если бы Всемогущий установил единственный стерильный, безопасный, исключительный, общепринятый путь. Хоть он и Един, по-видимому, Бог находит радость в разнообразии!»^[49] Но за всеми этими различиями стоит одна и та же заманчивая цель.

В подтверждение этому один из индуистских святых XIX века искал Бога, последовательно прибегая к практикам ряда великих религий мира. Он поочередно искал Бога в лице Христа, в лишенных изображений, богодухновенных учениях Корана, в различных индуистских воплощениях Бога. Во всех случаях результат был одинаковым: по его словам, ему являлся один и тот же Бог – то олицетворенный в Христе, то говорящий устами пророка Мухаммеда, то принявший облик Вишну-Хранителя или Шивы-Завершителя. Итогом этих опытов стали учения об основополагающем единстве великих религий, вошедшие в наиболее ценный вклад индуизма в этот вопрос. Поскольку дух в этом случае не менее важен, чем сама идея, мы подойдем ближе к индуистским представлениям, если посвятим остаток раздела словам Рамакришны – вместо попыток пересказать их^[50].

Бог создал разные религии, чтобы они соответствовали различным стремлениям, временам и странам. Все учения – лишь множество путей, но путь – это ни в коем случае не сам Бог. И действительно, можно прийти к Богу, если беззаветно и преданно следовать любым из путей. Пирожное, покрытое глазурью, можно есть или спереди, или сбоку. Сладким оно будет и в том, и в другом случае.

Как одно и то же вещество, воду, разные народы называют по-разному – одни «водой», другие – «eau», третьи – «aqua», четвертые – «pani», – так и единственного Вечного, Мудрого и Блаженного одни называют Богом, другие – Аллахом, третьи – Иеговой, четвертые – Брахманом.

Как можно забраться на крышу дома с помощью лестницы, бамбуковой палки, стремянки или веревки, так же разнообразны и пути и средства, чтобы приблизиться к Богу, и каждая религия мира показывает один из этих путей.

Совершай поклоны и поклоняйся там, где другие преклоняют колени, ибо там, где столь многие отдают дань восхищения, благой Господь непременно явится сам, ибо он – само милосердие.

Спаситель – посланник Божий, подобный наместнику могущественного монарха. Как в том случае, когда возникают беспорядки в отдаленной провинции и король посылает наместника усмирить их, так и в тот край мира, где в религии наметился упадок, Бог посылает своего Спасителя. Один и тот же Спаситель, ввергнутый в океан жизни, восстает в одном месте, известный как Кришна, а погрузившись в пучину вновь, является в другом месте под именем Христа.

Каждому надлежит следовать собственной религии. Христианин должен следовать христианству, мусульманин – исламу, и так далее. Для индуиста наилучшим будет древний путь арийских мудрецов.

Люди разгораживают свои земли посредством границ, но никто не в силах разгородить всеохватное небо над головой. Неделимое небо все окружает и на все распространяется. Так и люди в своем невежестве заявляют: «Моя религия – единственная, моя религия – лучше всех». Но когда сердце озарено истинным знанием, ему известно, что выше всей вражды сект и их приверженцев стоит единственное, неделимое, вечное и всеведущее блаженство.

Как мать, которая, выхаживая хворых детей, дает одному рис с карри, другому – сладкий пудинг из саго, а третьему – хлеб с маслом, так и Господь проложил разные пути для разных народов в соответствии с их натурой.

Был один человек, который поклонялся Шиве, но пылал ненавистью ко всем прочим божествам. Однажды Шива явился ему и сказал: «Я не буду доволен тобой, пока ты ненавидишь других богов». Но тот человек был непоколебим. Через несколько дней Шива вновь явился ему и сказал: «Я не буду доволен тобой, пока ты ненавидишь». Человек хранил молчание. Прошло еще несколько дней, и Шива снова явился ему. На этот раз одна сторона его тела принадлежала Шиве, другая – Вишну. Человек был и доволен, и вместе с тем недоволен. Он предложил подношения стороне Шивы и ничего не предложил стороне Вишну. Тогда Шива сказал: «Твоя предубежденность непреодолима. Принимая этот двойственный вид, я пытался убедить тебя, что все боги и богини – не что иное, как разные аспекты единого Абсолютного Брахмана».

Приложение о сикхизме

Индуисты склонны относиться к сикхам (буквально «ученикам») как к сбившимся с пути членам своей большой семьи, но сами сикхи отвергают это толкование. Они считают свою веру проистекающей от изначального божественного откровения, знаменующего появление новой религии.

Это откровение было даровано гуру Нанаку: согласно распространенному объяснению, гуру – тот, кто рассеивает невежество или мрак («гу») и приносит просветление («ру»). Нанак, родившийся в 1469 году, с юных лет набожный и склонный к размышлениям, примерно в 1500 году таинственным образом исчез, купаясь в реке. Три дня спустя он возвратился и сказал: «Если там нет ни индуиста, ни мусульманина, по какому же пути мне следовать? Я последую по пути Бога. Бог не индуист и не мусульманин, и путь, по которому я следую, – Божий». Он продолжал объяснять, что утверждает это с уверенностью, потому что во время трехдневного отсутствия был перенесен во дворец Бога, где ему дали чашу нектара – амриты (в честь нее назван священный город сикхов Амритсар) и объяснили:

Это чаша поклонения имени Бога. Испей ее. Я с тобой. Я благословляю и возношу тебя. Всякий, кто помнит тебя, будет пользоваться моей благосклонностью. Ступай, утешайся моим именем и научи делать это других. Да будет это твоим призванием.

Нанак начал с определения отличий своего пути от индуизма и ислама, и это указывает, что сикхизм возник в индуистской культуре – Нанак по рождению принадлежал к касте кшатриев, – находившейся под мусульманским господством. Родина сикхизма – Пенджаб, «земля пяти рек» на северо-западе Индии, которую мусульмане держали под строгим контролем. Нанак ценил свое индуистское наследие и вместе с тем признавал величие ислама. Каждая из этих двух религий была сама по себе ниспосланной свыше, но в их столкновении рождались ненависть и кровопролитие.

Если бы эти две стороны согласились обсудить разногласия, едва ли они смогли бы прийти к более разумному теологическому компромиссу, чем позволили догматы сикхизма. В духе санатана дхарма (Вечной Истины) индуизма откровение, полученное Нанаком, утверждало главенство верховного и не имеющего формы Бога, превосходящего человеческое понимание. В духе ислама это откровение, однако, отвергало идею аватар (божественных воплощений), кастовых различий, изображений как средств поклонения и святости вед. Однако сикхское откровение, отступив от индуизма в этих отношениях, вновь обратилось к нему, вопреки исламу поддерживая учение о реинкарнации.

Это относительно равное деление между учениями индуизма и ислама навело сторонних наблюдателей на мысль, что в глубинах прозорливого ума Нанака, пусть даже неосознанно, была создана вера, с помощью которой он надеялся разрешить конфликт религий у него на родине. Что касается самих сикхов, они признают примирительный характер своей веры, но приписывают ее происхождение Богу. Лишь во вторичном смысле гуру Нанак был гуру. Бог – единственный истинный Гуру. Другие подходят под определение гуру соразмерно тому, как их устами говорит Бог.

Официальных сикхских гуру насчитывается десять начиная с гуру Нанака сикхская община приобретала структуру в процессе их служения. Десятый в этом ряду, гуру Гобинд Сингх, объявил себя последним; после его смерти священный текст должен был заменить гуру-людей во главе сикхской общины. Известное под названием «Гуру Грантх Сахиба», или «Собрания священной мудрости», это писание с тех пор сикхи чтят как своих живых гуру; оно живет в том смысле, в котором воля и слова Бога живы в нем. Большей частью оно состоит из стихов и гимнов, явившихся к шести гуру, когда они медитировали на образе Бога в глубокой безмятежности сердец и вышли из этого состояния, радостно воспевая хвалу Богу.

На протяжении большей части своей истории сикхизм подвергался яростным нападкам. В тот момент, когда испытания для веры стали особенно суровыми, десятый гуру призвал тех, кто готов безоговорочно посвятить свою жизнь вере, сделать шаг вперед. Для «пятерых возлюбленных», которые откликнулись, он провел особую инициацию, тем самым учредив Хальсу, или «чистый орден», существующий по сей день. Одинаково открытый мужчинам и женщинам, согласным исполнять его предписания, он требует от тех, кто входит в него, воздерживаться от алкоголя, мяса и табака, а также носить «пять К», названных так потому, что на языке панджаби все они начинаются с буквы «К». Эти пять – нестриженные волосы, гребень, меч или кинжал, стальной браслет и трусы. Изначально все пять имели как защитное, так и символическое значение. Вместе с гребнем нестриженные волосы (обычно подобранные под тюрбан) защищали череп; кроме того, у йогов бытовало поверье, что нестриженные волосы сохраняют жизненную силу и направляют их вверх; со своей стороны гребень символизировал чистоплотность и порядок. Стальной браслет служил маленьким щитом и одновременно «сковывал» своего хозяина с Богом в напоминание о том, что руки всегда должны служить ему. Трусы вместо индийского дхоти означали постоянную готовность к действиям. Кинжал, в настоящее время преимущественно символический, изначально требовался для самозащиты.

Одновременно с учреждением Хальсы гуру Гобинд Сингх наделил именем Сингх (буквально – «лев», расширительно – «храбрый» и «непоколебимый») всех сикхских мужчин, а девочки получили имя Каур, или «принцесса». По сей день эти имена для сикхов сохраняют силу.

Все это имеет непосредственное отношение к сути религии. Центральное место для сикхов занимают поиски спасения через единство с Богом путем осознания в любви личности Бога, пребывающей в самой глубине их существа. Единство с Богом – это высшая цель. Отдельно от Бога жизнь не имеет смысла, именно отчужденность от Бога причиняет человеку страдания. Или, словами Нанака, «как ужасна разлука, если это разлука с Богом, и как блаженно единство, если это единство с Богом!»

Отречение от мира не фигурирует в этой вере. У сикхов нет традиций отречения, аскетизма, целибата или нищенства. Как главные в доме, они обеспечивают свои семьи, зарабатывая деньги и жертвуя одну десятую своего дохода на благотворительность.

В настоящее время в мире насчитывается около 13 миллионов сикхов, преимущественно в Индии. Их главная святыня – знаменитый Золотой храм (Хармандир-Сахиб) в Амритсаре.