Джеймс Хэрриот
О всех созданиях – прекрасных и удивительных

13

При первом же взгляде на больных телят, сбившихся в кучку выше по склону холма, меня охватили дурные предчувствия. Неужели Далби ждет новая беда? Так не хотелось этому верить!

Старая поговорка «пришла беда, отворяй ворота», несомненно, придумана фермерами. В прошлом году – диктиокаулез, а теперь вот это. Началось же все со смертью Билли Далби, могучего великана с медлительной улыбкой и медлительной речью. Силой и крепостью он мог помериться с любым своим косматым бычком, но истаял за несколько недель. Диагноз был – рак щитовидной железы, и Билли не стало прежде, чем окружающие успели понять, что с ним, и вот теперь только его фотография улыбалась со стены его жене и троим малолетним сыновьям.

По общему мнению, миссис Далби следовало продать ферму и переехать куда-нибудь в город. Как же на ферме и без мужчины? А Проспект-Хаус и вообще-то ферма плохонькая. Соседние фермеры выпячивали нижнюю губу и покачивали головами: луга ниже дома заболочены, а выше по склонам почва кислая, полно каменных россыпей, трава жесткая и вся в проплешинах. Нет, где уж тут женщине справиться!

В этом все были единодушны – все, кроме миссис Далби. Она меньше всего походила на богатыршу – пожалуй, она была самой маленькой женщиной среди всех моих знакомых, но зато выкована из несгибаемой стали.

Она всегда знала, чего хочет, и все делала по-своему.

Мне вспомнилось, как еще при жизни Билли я делал прививки их овцам, и миссис Далби пригласила меня в дом.

– Не выпьете ли чашечку чаю, мистер Хэрриот? – спросила она любезно, слегка наклонив голову набок, чуть улыбаясь вежливой улыбкой. Ни следа грубоватой небрежности многих и многих фермерш.

Направляясь на кухню, я уже знал, что меня там ждет неизменный поднос. Миссис Далби сервировала чай для меня только так. Гостеприимные обитатели йоркширских холмов постоянно приглашали меня перекусить, чем бог послал, – иногда и отобедать, но днем дело обычно ограничивалось кружкой чаю с лепешкой или куском яблочного пирога, отличающегося необыкновенно толстой коркой, но вот миссис Далби всегда подавала мне чай на особом подносе. И стоял он на особом столике в стороне от большого кухонного стола – чистая салфетка, парадная фарфоровая чашка с блюдцем и тарелочки с нарезанными масляными лепешками, глазированными коржиками, ячменными хлебцами и сухариками.

– Садитесь, пожалуйста, мистер Хэрриот, – произнесла она с обычной своей чинностью. – Не слишком ли крепко заварен чай?

Говорила она, как выразились бы фермеры, «очень правильно», однако это отвечало самой сути ее личности, воплощавшей, мне казалось, твердую решимость все делать, как полагается.

– По-моему, в самый раз, миссис Далби! – Я сел, с неловкостью ощущая себя выставленным напоказ посреди кухни. Билли тихо улыбался из глубины старого кресла у огня, а его жена стояла рядом со мной.

Она никогда не садилась вместе с нами, но стояла выпрямившись, сложив руки перед собой, наклонив голову и церемонно предупреждая каждое мое желание: «Позвольте налить вам еще, мистер Хэрриот» или «Не отведаете ли корзиночку с заварным кремом?»

Назвать ее миловидной было бы нельзя: маленькое лицо с загрубелой обветренной кожей, небольшие темные глазки, но оно дышало добротой и спокойным достоинством. И, как я уже упоминал, в ней чувствовалась сила.

Билли умер весной, и все ждали, что миссис Далби поторопится продать ферму, но она продолжала вести хозяйство. Помогал ей дюжий работник по имени Чарли, которого Билли нанимал в разгар страды, но теперь он оставался на ферме каждый день. Летом я несколько раз побывал там по довольно пустячным поводам и убеждался, что миссис Далби более или менее управляется со всеми делами. Только выглядела она измученной, потому что теперь не только занималась домом и детьми, но работала и в поле, и на скотном дворе. Однако она не сдавалась.

Наступила уже вторая половина сентября, когда она попросила меня заехать посмотреть полувзрослых телят – месяцев около девяти, – которые что-то кашляют.

– В мае, когда они начали пастись, все были здоровы, как на подбор, – говорила она, пока мы шли по траве к калитке в углу. – Но за последние полмесяца что-то с ними случилось: они вдруг стали совсем плохи.

Я открыл калитку, мы вышли на луг, и с каждым шагом, приближавшим меня к телятам, моя тревога стремительно росла. Даже издали было заметно, что им очень скверно. Они не двигались, не щипали траву, как им полагалось бы, а застыли в странной неподвижности. Их было около тридцати, и многие стояли, вытянув шеи, точно стараясь заглотнуть побольше воздуха. Порыв мягкого, еще почти летнего ветерка донес до нас отрывистые звуки лающего кашля. Когда мы подошли к ним, у меня было сухо во рту от ужаса. Они словно ничего не замечали и сделали несколько шагов, только когда я принялся кричать и размахивать руками. Но тут же снова раздался кашель – и не отдельное стаккато, а хриплый хор лающих звуков, словно разрывающих грудь. И телята не просто кашляли – многие совсем задыхались. Ноги их были широко расставлены, бока отчаянно вздымались и опадали. У некоторых на губах пузырилась слюна и время от времени из измученных легких вырывались стоны.

Я повернулся к миссис Далби словно в страшном сне.

– У них диктиокаулез.

Но как мало этот холодный термин раскрывал развертывающуюся у меня на глазах трагедию. Диктиокаулез – и настолько запущенный! Исход мог быть только роковым.

– Этот кашель? – деловито спросила миссис Далби. – А что его вызывает?

Я секунду смотрел на нее, а потом попытался придать своему голосу небрежное спокойствие.

– Нитевидный паразит. Крохотный глист, который поселяется в бронхах и вызывает бронхит. Эту болезнь иногда так и называют – паразитарный бронхит. Личинки вползают на стебли травы^[3], и животные их проглатывают, когда пасутся. Луга сплошь и рядом бывают сильно заражены… – Я умолк. Сейчас было не до лекций. А сказать то, что рвалось у меня с языка, я не мог. Почему, почему, во имя всего святого, она не вызвала меня раньше?! Ведь теперь же речь шла уже не о бронхите, а о пневмонии, плеврите, эмфиземе и прочем, и прочем, чем только могут страдать легкие, и не о десятке другом тонких как волоски червей, раздражающих бронхи, – теперь они копошились там сплошной массой, сбивались в комья, закупоривали крупные бронхи, преграждая доступ воздуха. Мне приходилось вскрывать немало таких телят, и я знал, что делается у них в легких.

Я перевел дух и сказал:

– Положение у них тяжелое, миссис Далби. С заражением было бы справиться довольно просто, если бы их сразу убрать с пастбища. Но теперь болезнь зашла слишком далеко. От них же одни скелеты остались. Жаль, что мне не случилось посмотреть их раньше.

Она взглянула на меня со страхом, и я не стал развивать эту тему. Зачем было сыпать соль на рану, словно подтверждая глубокое убеждение ее соседей, что рано или поздно, а ей беды не миновать, – что она понимает то в земле и скотине? Билли уж, наверное, не выпустил бы телят на этот заболоченный луг. И в любом случае при первых же признаках заражения запер бы их в коровнике. От Чарли тут помощи ждать не приходилось, работником он был честным и усердным, но являл собой живое воплощение йоркширского присловья «вся сила в руки ушла, а для головы ничего не осталось». Ведение хозяйства на ферме – дело очень непростое, а Билли, знающего скотовода и опытного земледельца, умевшего все предвидеть и все рассчитать, больше не было в живых.

Миссис Далби выпрямилась с обычным своим спокойным достоинством.

– Так что же мы можем сейчас сделать, мистер Хэрриот?

В те дни честный ответ был только один: с медицинской точки зрения – ничего. Но я этого не сказал.

– Их необходимо немедленно увести в стойла. Каждый глоток этой травы увеличивает количество паразитов. Чарли тут?

– Да. Чинит ограду на соседнем лугу.

Она быстро побежала туда и минуты через две вернулась в сопровождении неуклюжего силача.

– То-то я все думал, болотный кашель у них, не иначе, – произнес он благодушно, а затем с интересом осведомился: – Вы им глотки промывать будете?

– Да… да. Но прежде их надо увести в коровник.

Пока мы медленно гнали телят вниз по склону, я в очередной раз с горечью дивился этой неизменной вере в целебную силу виутритрахеального впрыскивания. Настоящего лечения тогда не существовало, и должны были пройти еще два десятилетия до появления диэтилкарбамазина, но обычно в трахею впрыскивали смесь хлороформа, скипидара и креозота. Нынешние ветеринары, вероятно, только брови поднимут при мысли, что подобное адское снадобье вводилось прямо в нежную ткань легких, да и мы в те времена уже не были особенно высокого мнения об этом способе лечения, но фермерам он очень нравился.

Когда мы, наконец, водворили телят в загон перед коровником, я оглядел их уже с полным отчаянием. Шли они недолго и под гору, но состояние их ухудшилось катастрофически: вокруг гремела настоящая симфония кашля, хрипов и стонов, повсюду виднелись высунутые языки, тяжело вздымающиеся бока – телята боролись за каждый глоток воздуха.

Я принес из машины бутыль с чудотворной смесью и приступил к процедуре, в пользу от которой сам не верил. Чарли держал голову бычка или телушки, маленькая миссис Далби висела на хвосте, а я, ухватив левой рукой трахею, вводил шприц между хрящевыми кольцами и впрыскивал в просвет несколько кубиков панацеи. Теленок рефлекторно кашлял, обдавая нас ее характерным запахом.

– Вот воняет, так воняет, хозяин! – объявил Чарли с большим удовлетворением. – До самого, значит, места доходит!

Почти все фермеры говорили что-нибудь такое. С безоговорочной истовой верой. Учебники с олимпийским спокойствием объясняли, что хлороформ оглушает глистов, скипидар их убивает, а креозот усиливает кашель, очищающий от них легкие. Но я не верил ни единому слову. Положительные результаты, по моему мнению, были следствием того, что телята переставали есть зараженную траву.

Однако я знал, что обязан прибегнуть и к этому сомнительному средству, а потому мы обработали всех телят в загоне. Их было тридцать два, и миссис Далби помогала поймать каждого из них. Не дотягиваясь до шеи, она вцеплялась в хвост и оттесняла теленка к стене. Восьмилетний Уильям, ее старший сын, вернулся из школы и кинулся помогать матери.

Напрасно я повторял: «Осторожнее, миссис Далби», а Чарли испуганно буркал: «Э-эй, хозяйка! Поостерегитесь, не то охромеете!», ни она, ни мальчуган не сдавались, хотя телята брыкали их, наступали им на пальцы, сбивали с ног.

Отпустив хвост последнего бычка, маленькая женщина обернулась ко мне. Ее обветренное лицо было даже краснее обычного. Еле переводя дыхание, она спросила:

– А еще чего-нибудь сделать можно, мистер Хэрриот?

– Да, безусловно. – Я как раз сам собирался назвать ей те два средства, которые только и могли принести пользу. – Во-первых, я оставлю вам лекарство против глистов, попавших к ним в желудок. Там с ними справиться нетрудно, только пусть Чарли заставит каждого выпить полную дозу. Во-вторых, вы должны кормить их как можно питательнее – хорошим сеном и белковыми брикетами.

Глаза у нее расширились.

– Брикетами? Но они же такие дорогие! А сено…

Я прочел ее мысли. Драгоценное сено, припасенное на зиму. Расходовать его ранней осенью… – это был тяжелый удар. И особенно, когда вокруг было столько прекрасной травы, самого естественного, самого лучшего корма для скота… Но каждый стебелек нес свой смертельный заряд.

– И их нельзя будет выпустить пастись… потом? – спросила она слабым голосом.

– Мне очень жаль, но нет. Если бы заражение было легким, их можно было бы на ночь загонять в стойла и выпускать утром после того, как сойдет роса. Личинки взбираются главным образом по мокрым стеблям. Но заражение очень тяжелое. И нельзя рисковать, чтобы телята глотали все новых и новых личинок.

– Конечно… Спасибо, мистер Хэрриот. Во всяком случае, мы знаем, как обстоит дело. – Она помолчала. – Вы думаете, мы часть их потеряем?

Сердце у меня сжалось в болезненный комок. Я уже посоветовал ей купить дорогие брикеты, и, разумеется, зимой она вынуждена будет тратить деньги на сено, деньги, которых у нее почти нет. Так как же я ей скажу, что эти телята будут умирать как мухи, и в мире нет средства предотвратить это? Когда на губах больных телят пенится слюна, они почти безнадежны, а те, которые стонут при каждом вдохе, безусловно обречены. Почти половина была уже в том или другом состоянии, но вторая половина? Исходящие лающим кашлем? Ну, у них был шанс выкарабкаться.

– Миссис Далби, – сказал я. – Не стану скрывать, положение очень серьезное. Некоторые неминуемо издохнут. По правде говоря, если не произойдет чуда, вы потеряете заметную их часть… – Она взглянула на меня в таком ужасе, что я постарался ее ободрить. – Однако пока есть жизнь, есть и надежда, а в нашем деле случаются самые приятные неожиданности. – Я поднял палец. – Хорошенько очистите их желудки и кормите питательно. Ваша задача – помочь им самим справиться.

– Я поняла. – Она характерным движением вздернула подбородок. – А теперь вам надо помыться.

И разумеется, в кухне на обычном месте меня уже ждал поднос с салфеткой и всем прочим.

– Ну, что вы, миссис Далби! Зачем вы затруднялись? У вас и без того дела хватает.

– Чепуха, – сказала она уже с обычной улыбкой. – Вам одну ложку сахара положить, правильно?

Я сидел, а она стояла в привычной позе, сложив руки на груди и следя за мной, а ее средний сын, пятилетний Деннис, задрав головенку, не сводил с меня внимательных глаз. Майкл, двухлетний карапуз, споткнулся о совок для угля, шлепнулся на пол и отчаянно разревелся.

Внутритрахеальное впрыскивание полагалось повторять каждые четыре дня, и я не мог отступить от заведенного порядка. Правда, это давало мне возможность поглядеть, что происходит с зараженными телятами.

Едва въехав во двор фермы, я увидел на булыжнике длинный укрытый мешковиной бугор. Из-под мешковины торчали копытца. Я этого и ожидал, но тем не менее меня словно ожгло. Час был еще ранний, и, вероятно, я просто не успел собраться с духом настолько, чтобы спокойно смотреть на доказательства моего бессилия, моей вины. Пусть с самого начала было уже поздно, но это не освобождало меня от ответственности, о чем свидетельствовали эти копытца, неподвижно торчащие из-под грубого савана.

Я быстро сосчитал. Там лежало четыре дохлых теленка. Я уныло пошел через двор, уверенный, что и в коровнике меня ничего хорошего не ждет. Два теленка лежали, не в силах приподняться с толстой соломенной подстилки, остальные все еще дышали тяжело и хрипло. И вдруг на сердце у меня чуть-чуть полегчало: некоторые целеустремленно похрустывали брикетами, нагибаясь над кормушками, а остальные нет-нет да вытягивали клок-другой сена. Просто не верилось, что животные с легкими в таком состоянии все-таки пытаются есть. Тем не менее это был пусть маленький, пусть единственный, но проблеск надежды.

Я повернулся и пошел к дому. Миссис Далби поздоровалась со мной приветливо и бодро, словно во дворе не было этого бугра под мешковиной.

– Пора делать второе впрыскивание, – сказал я и после неловкой паузы добавил: – Я вижу… четырех вы уже потеряли… Мне очень жаль…

– Так вы ведь меня предупреждали, мистер Хэрриот, – ответила она, и морщины усталости на ее лице изогнулись в улыбке. – Вы объяснили, что будет, и я приготовилась даже к самому плохому. – Она умывала мордашку младшего сына и теперь принялась вытирать ее, крепко держа полотенце в заскорузлой руке. Потом выпрямилась и повесила полотенце на место. Я взглянул на Уильяма – была суббота – и не в первый раз заметил, что мальчуган в свои восемь лет уже твердо решил стать настоящим фермером. Он натянул резиновые сапожки и зашагал с нами через двор, чтобы помогать нам в полную меру своих силенок. Я положил ладонь на детское плечо. Да, этому мальчику предстояло повзрослеть много раньше большинства сверстников, но у меня было предчувствие, что жизненным невзгодам сломить его окажется не так-то просто.

Мы сделали вторичное впрыскивание – Уильям и Деннис оба вновь бесстрашно вцеплялись в телят, – этим исчерпывалось все мое участие в борьбе с диктиокаулезом.

Есть что-то завораживающее в тягостных воспоминаниях о подобных случаях, когда мы, ветеринары, оказывались бессильными предотвратить надвигающуюся катастрофу. Нынче, слава богу, нашим молодым коллегам уже не доводится стоять и тоскливо глядеть на задыхающихся, стонущих телят, понимая, что средства спасти их нет. В распоряжении ветеринаров есть и прекрасная профилактическая вакцина, которую достаточно подмешивать к корму, и действенные медикаменты, излечивающие диктиокаулез.

Но Далби, для которых гибнущие телята значили так много, я ничем помочь не мог. Моя память хранит беспорядочные воспоминания о повторяющихся бессмысленных визитах, о новых буграх под мешковиной, о все проникающей вони хлороформа, креозота и скипидара. Когда этот кошмар завершился, пало более десяти телят, а пятеро, хоть и выжили, но продолжали хрипеть и, по-видимому, должны были навсегда остаться заморышами. Остальные, правда, выздоровели – благодаря хорошему питанию, а вовсе не моим усилиям.

Такой удар был бы тяжелым для любого фермера, но вдову, только-только сводящую концы с концами, он грозил сокрушить. Однако, когда я приехал в последний раз, маленькая миссис Далби, как обычно стоя со сложенными руками возле подноса с чаем, сохраняла все свое мужество.

– Раз теряешь, значит, есть, что терять, – сказала она, привычно наклонив голову набок.

Сколько раз доводилось мне слышать это упрямое йоркширское присловье! Но что у нее остается после таких потерь, невольно спросил я себя. А она продолжала:

– Вот вы меня предупредили, чтобы на тот год я телят пастись там не пускала. Но нельзя им дать что-нибудь такое, чтобы они не заболевали?

– К сожалению, нет, миссис Далби. – Я поставил чашку на блюдце. – О такой вакцине деревенские ветеринары могут только мечтать. Нам все время задают этот вопрос, а мы должны отвечать «нет».

И мы продолжали отвечать так еще двадцать лет, вновь и вновь беспомощно наблюдая вспышки диктиокаулеза, как я – на ферме Далби. Но вот что странно, теперь, когда в нашем распоряжении есть чудо-вакцина, на нее смотрят, как на нечто само собой разумеющееся.

Когда на обратном пути я остановился, чтобы открыть ворота, я взглянул на старинный каменный дом, ютящийся под склоном холма. Был чудесный осенний день, ласковый солнечный свет смягчал резкие очертания вершин и оград, исчерчивающих вересковые пустоши. В тихом безветренном воздухе шорох крыльев взлетевшего голубя прозвучал оглушительно громко – такая глубокая стояла вокруг тишина. По ту сторону долины редкая рощица на гребне застыла в полной неподвижности, словно нарисованная на голубом полотне небес. И посреди всей этой красоты – заботы, тревоги, отчаянная борьба и нависающая угроза разорения. Я закрыл ворота и сел за руль. Быть может, неукротимой маленькой женщине там, позади, удастся справиться с этой бедой, но, включая мотор, я подумал, что вторая подобная катастрофа станет для нее концом.

14

У меня очень полегчало на сердце, когда миновала зима и весна вступила в свои права, а причин встречаться с миссис Далби все не находилось. Лето было уже в разгаре, когда в базарный день она позвонила в дверь приемной. Я пошел открыть, но меня опередил Зигфрид. Он умел ценить радушие, с каким нас встречали на фермах – и не реже меня пил чай с подноса миссис Далби. К тому же он восхищался неукротимым упорством, с каким она пыталась сохранить ферму для своих сыновей. А потому всякий раз, когда она приходила в Скелдейл-Хаус, он встречал ее, как особу королевской крови. И всегда безупречно любезный он превращался прямо-таки в испанского гранда.

Вот и теперь он широко распахнул дверь и вышел на крыльцо.

– Миссис Далби! Очень рад вас видеть. Входите же, входите! – И он сделал приветственный жест.

Маленькая женщина с обычным достоинством наклонила голову, улыбнулась и прошла мимо него в дом, а он тотчас нагнал ее и сыпал вопросами все время, пока они шли рядом по коридору.

– Ну, а Уильям?.. А Деннис?.. А маленький Майкл? Отлично, отлично, просто великолепно!

Столь же церемонно, с теми же учтивыми жестами он отворил дверь гостиной, а затем принялся со скрипом двигать кресла, чтобы усадить ее поудобнее.

После чего помчался на кухню распорядиться о чае, а когда миссис Холл явилась с подносом, он тревожно оглядел сервировку, словно опасаясь, что она обманет ожидания миссис Далби. Видимо, успокоившись, он разлил чай, похлопотал еще несколько секунд и, наконец, сел напротив, показывая, что он – весь внимание.

Миссис Далби поблагодарила его и отпила глоток из своей чашки.

– Мистер Фарнон, я зашла поговорить с вами о моих телятах. Этой весной их у меня тридцать пять и все время они выглядели очень хорошо, но теперь вдруг начали сильно худеть – все до единого.

У меня упало сердце, и, наверное, я переменился в лице, потому что она успокаивающе мне улыбнулась.

– Нет-нет, мистер Хэрриот. Это не то. Ни один ни разу не кашлянул. Но только они теряют вес, и у всех сильный понос.

– Кажется, я догадываюсь в чем дело, – сказал Зигфрид, придвигая поближе к ней тарелку с оладьями. – Опять подцепили каких-нибудь глистов, но не легочных, а кишечных. Одна хорошая доза глистогонного, и все будет в порядке.

Она кивнула и взяла оладью.

– Вот и Чарли то же подумал. Мы их всех прочистили, но словно бы без толку.

– Странно! – Зигфрид потер подбородок. – Конечно, одного раза могло оказаться и мало, но какое-то улучшение должно было бы наступить. Пожалуй, надо бы на них поглядеть.

– Я об этом и думала, – сказала она. – Все-таки на душе будет поспокойнее.

Зигфрид открыл книгу вызовов.

– Совершенно справедливо. И чем раньше, тем лучше. Завтра утром вас устроит? Чудесно! – он стремительно зацарапал пером, а потом посмотрел на миссис Далби – Да! Я ведь сегодня вечером уезжаю на неделю отдохнуть, так что ими займется мистер Хэрриот.

– Очень хорошо! – Она посмотрела на меня, улыбаясь улыбкой, которая не прятала ни тени сомнения или страха. Если она и подумала: «Этот молодчик в прошлом году смотрел, сложа руки, как передохла чуть не половина моих телят», прочесть такую мысль по ее лицу было никак нельзя. Наоборот, когда она допила чай и мы проводили ее до крыльца, она опять улыбнулась мне и помахала на прощание так, словно ей не терпелось поскорее со мной увидеться снова.

Но когда на следующее утро я шел с ней по лугу, у меня появилось ощущение, что время вернулось назад на год. Только шли мы в другом направлении – не к болотистой низинке с боку от дома, а к каменистым пастбищам выше по склону холма в вечных клетках каменных стенок.

То же ощущение уже пережитого не оставляло меня, и когда мы подходили к телятам. Палевые, рыжие, рыжие с белыми подпалинами они выглядели почти точь в точь как прошлогодние, и смотрели на нас столь же безучастно, пошатываясь на исхудалых ногах с шишками суставов. Правда, прошлогодние симптомы отсутствовали, но и с первого взгляда было видно, что с ними что-то очень неладно.

Я присмотрелся. По их задним ногам ползли струйки темной жижи. Они даже не приподнимали хвостов, словно ничего уже не могли поделать. И как же они исхудали, все до единого! Обтянутые кожей живые скелеты с торчащими ребрами и крестцом.

– В этом году я за ними следила, – сказала миссис Далби. – Вид у них страшный, я понимаю, но это случилось прямо на глазах.

– А… да… да. – Я впивался взглядом в заморышей, выискивал ключ к загадке. Мне доводилось наблюдать паразитарные истощения, но ничего подобного я еще не видел.

– А в прошлом году и раньше у вас на этих лугах много паслось скота?

– Да нет, – сказала она, подумав – Пожалуй, нет. Билли иногда выпускал сюда молочных коров, да и то редко.

Следовательно, трава не могла быть заражена глистами. Да и вообще картина была иной. Паратуберкулезный энтерит? Да, похоже. Но какими силами тридцать пять телят могли вдруг разом им заболеть? Сальмонеллез?.. Кокцидиоз?.. Может быть, отравление? В это время года на пастбищах попадаются всякие нежелательные растения. Я медленно прошелся по лугу, но ничего подозрительного не обнаружил. На таких обдуваемых всеми ветрами склонах даже трава росла медленно, и похвастать разнообразием растений они никак не могли. Выше, правда, темнел папоротник, но здесь его не было. Билли расчистил этот луг много лет назад.

– Миссис Далби, – сказал я, наконец. – На всякий случай дайте им еще глистогонное, а я возьму кал для лабораторного исследования.

Я принес из машины несколько стерильных пробирок и снова прошелся по лугу, аккуратно наполняя их из зловонных лужиц в разных его концах.

Отвезя пробирки в лабораторию, я попросил сразу же сообщить мне результаты по телефону. Позвонили из лаборатории уже на следующий день: абсолютно ничего. Я еле удержался, чтобы не помчаться тут же на ферму. Но что было бы толку? А стоять посреди луга и скрести в затылке… нет уж, увольте! Лучше подождать и узнать, подействовала ли вторая доза глистогонного. Хотя откуда? Ни один анализ не обнаружил никаких следов патогенных глистов.

В подобных случаях я всегда уповаю, что на меня вдруг снизойдет вдохновение в дороге или даже когда я осматриваю других животных. Но на этот раз, вылезая из машины перед домом миссис Далби, я по-прежнему был в полном недоумении.

Телятам стало чуть хуже. Я заранее решил – если меня не осенит, сделаю инъекцию витаминов наиболее ослабевшим. Главным образом для того, чтобы хоть что-то предпринять. И потому, отгоняя мысли о полной бесполезности моих стараний, я десять раз ткнул иглой шприца в туго натянувшуюся кожу десятерых бедняг, пока Чарли держал их за морду. Мы даже не стали загонять их в коровник. Они покорно давались в руки и посреди луга – что само по себе было уже скверным признаком.

– Так сообщите мне, что и как, миссис Далби, – сказал я хрипло, открывая дверцу машины. – Если от этой инъекции им станет лучше, тут же сделаем ее и остальным. – Я помахал рукой, как мог ободряюще, и уехал.

На душе у меня было до того скверно, что я словно онемел внутри. И следующие два-три дня я отгонял от себя всякую мысль о телятах Далби, будто стоит выкинуть их из головы – и они исчезнут, растворятся в воздухе. Но это средство не подействовало, звонок миссис Далби сразу вернул меня к действительности.

– Боюсь, телятам лучше не становится, мистер Хэрриот! – В ее голосе пряталось напряжение.

Я стиснул зубы и пробормотал в трубку:

– А как те, которым я сделал инъекцию?

– Никакой разницы.

Деваться от правды было некуда, и я сразу же поехал туда. Всю дорогу меня давило ощущение холодной пустоты внутри, безнадежной безысходности. У меня не хватило духу войти в дом, и я торопливо зашагал к лугу, где паслись злополучные телята.

И когда я оказался среди них, когда внимательно к ним присмотрелся, муки, которые я испытывал по пути сюда, побледнели в сравнении с тоскливым ужасом, нахлынувшим на меня теперь. Надвигалась еще одна катастрофа. Второго такого удара миссис Далби уже никак не выдержит. А телята сдохнут. И не половина, как год назад, но все. Потому что в состоянии их незаметно ни какой разницы. И ни один даже не пытается побороть болезнь…

Но какую болезнь? Господи, я же дипломированный ветеринар. Ну, пусть не такой уж опытный, однако и не зеленый новичок. Так должна же забрезжить у меня хоть какая-то мысль, почему целое стадо телят вот-вот попадет на живодерню прямо у меня на глазах.

Я увидел, что от дома ко мне идет миссис Далби, рядом, решительно взмахивая руками, шагает Уильям, а Чарли замыкает шествие.

Ну, что я им скажу? Пожму с горькой усмешкой плечами – дескать, ума не приложу, что с телятами, так не лучше ли сейчас же позвонить Мэллоку? Конечно, в будущем году вам нечего будет продать на скотном рынке, но велика ли важность? К тому времени с фермой вы все равно расстанетесь.

Спотыкаясь, я переходил от теленка к теленку, и мне становилось все труднее дышать – одно и то же, одно и то же: бессильно опущенная голова, торчащие кости, темные, уносящие жизнь струйки… И полная неподвижность. Наверное, каждый шаг дается им с трудом. Вот тот шагнул было, зашатался и чуть не упал.

Чарли толкнул калитку ярдах в ста ниже по склону. Я уставился на теленка передо мной. Ну, скажи же, скажи, в чем дело, что у тебя болит, с чего все началось? Но ответа не было. Теленок, один из самых маленьких с почти шоколадной головой, тупо смотрел на меня сквозь очки. Что, что?.. О чем я думаю?.. Какие еще очки? С ума я схожу или… Черт! Но у него же, правда очки – оба глаза обведены кольцом более светлой шерсти. И у того тоже. Ура! Все ясно! Наконец-то!

Ко мне, слегка запыхавшись, подошла миссис Далби.

– Доброе утро, мистер Хэрриот, – сказала она, стараясь улыбнуться. – Так что же? – И обвела телят тревожным взглядом.

– Доброе утро, доброе утро, миссис Далби! – воскликнул я радостно, с трудом подавляя желание прыгать, хохотать, а то и пройтись колесом разок-другой. – Да, сейчас картина совершенно прояснилась.

– Правда? Но в чем же?..

– Недостаточность меди, – ответил я небрежно, словно с самого начала взвешивал такую возможность. – На это указывает снижение пигментации, особенно вокруг глаз. Вот приглядитесь: шерсть у них почти у всех бледнее обычной. – Я небрежным жестом обвел телят. Чарли закивал.

– Ей богу, так. Да я и сам все время думал, и чего это у них с шерстью!

– А вылечить их можно? – задала миссис Далби неизбежный вопрос.

– Несомненно. Я сейчас же поеду приготовлю микстуру с медью, и мы каждому дадим полную дозу. Пока они на подножном корму, надо будет повторять дважды в месяц. Конечно, лишние хлопоты, но другого средства нет. Вы сумеете?

– Уж как-нибудь, – сказал Чарли.

– Уж как-нибудь! – повторил малыш Уильям и выпятил грудь, словно готовясь схватить теленка.

Микстура оказала магическое действие. В моем распоряжении не было нынешних долгодействующих препаратов меди для инъекций, но и раствор сульфата меди, изготовленный под краном на кухне Скелдейл-Хауса, сотворил чудеса. Не прошло и месяца, а телята, заметно подросшие и упитанные, уже прыгали и резвились на склонах. Ни один не погиб, ни один не остался заморышем. Словно бы вообще ничего не было, словно роковая угроза не нависала не только над телятами, но и над вдовой с тремя маленькими детьми.

Пусть в последнюю минуту, но удар удалось отвратить, хотя я понимал, что это лишь временная передышка. Маленькой миссис Далби предстояла еще долгая изнурительная борьба.