Хулио Кортасар
Счастливчики; 62. Модель для сборки

XXII

К правому борту «Малькольма» подходила лодка, в которой сидели мужчина и парнишка. Паула и Клаудиа помахали им рукой, и лодка подошла ближе.

– Почему вы стоите тут? – спросил мужчина. – Поломка?

– Загадка, – ответила Паула. – Или забастовка.

– Какая может быть забастовка, сеньорита, наверняка поломка.

Клаудиа открыла кошелек и показала две бумажки по десять песо.

– Сделайте нам одолжение, – сказала она. – Подойдите к корме и посмотрите, что там происходит. Ну да, к корме. Посмотрите, нет ли там офицеров, или, может быть, что-нибудь чинят.

Лодка стала отходить от борта, и мужчина, явно смущенный, не сказал ни слова. Парнишка принялся торопливо выбирать якорный канат.

– Недурная мысль, – сказала Паула. – Однако до чего же нелепо, вам не кажется? Посылать лазутчика, какой абсурд.

– Не больший, чем, например, пытаться угадать пять цифр из всех возможных комбинаций. В этом абсурде есть свои закономерности, хотя, возможно, я просто заражаюсь идеями Персио.

Она стала объяснять Пауле, кто такой Персио, и не очень удивилась, обнаружив, что лодка все больше удалялась от «Малькольма», а лодочник даже не обернулся.

– Astuzie femminile^[29] потерпели поражение, – сказала Клаудиа. – Одна надежда – мужчины что-нибудь узнают. Вы оба довольны каютой?

– Да, вполне, – сказала Паула. – Для такого маленького парохода каюты просто замечательные. Но бедняга Рауль скоро начнет жалеть, что взял меня с собой, потому что он – воплощенный порядок, а я… Вам не кажется, что разбрасывать вещи где попало – удовольствие?

– Нет, не кажется, ведь и дом, и сын – все на мне. Правда, иногда… Да нет, все-таки я люблю находить нижнее белье в ящике для белья, и тому подобное.

– Рауль поцеловал бы вам руку, если бы вас услышал, – засмеялась Паула. – Сегодня я начала день с того, что, кажется, почистила зубы его щеткой. А ему, бедняге, так нужен покой.

– Для этого в его распоряжении целый пароход, на котором почти спокойно.

– Не знаю, он почему-то нервничает, его бесит эта история с кормой, на которую вход воспрещен. Правда, Клаудиа, Раулю со мной будет очень плохо.

Клаудиа почувствовала, что за ее настойчивыми повторениями кроется желание сказать что-то еще. Клаудиа не испытывала особого любопытства, но Паула ей нравилась, нравилась ее манера смотреть, смаргивая, ее порывистость.

– Я полагаю, что он уже привык к тому, что вы можете воспользоваться его зубной щеткой.

– Дело не в щетке. Я теряю его книги, проливаю кофе на ковер… а щетку его я не трогала до сегодняшнего утра.

Клаудиа улыбнулась и ничего не сказала. Паула колебалась, потом взмахнула рукой, словно отгоняя муху.

– Наверное, лучше сказать вам сразу. Мы с Раулем – просто друзья.

– Он очень симпатичный человек, – сказала Клаудиа.

– Поскольку никто на пароходе или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы по крайней мере вы это знали.

– Спасибо, Паула.

– Это я должна говорить спасибо, что встретила такого человека, как вы.

– Да, иногда бывает… И со мной – тоже, бывает, хочется сказать спасибо просто за то, что этот человек рядом, за то, что кивнул понимающе или просто молчит. За то, что знаешь: можно говорить с ним, можно сказать то, что не сказал бы больше никому, и за то, что это оказалось так легко.

– Как подарить цветок, – сказала Паула и чуть дотронулась до плеча Клаудии. – Но мне нельзя доверяться, – добавила она, убирая руку. – Я способна на страшные гадости, я ужасная подлюга и по отношению к себе, и к другим. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не представляете, какой он хороший, какой понимающий, может, потому, что он не воспринимает меня в реальности; я хочу сказать, что существую для него только в плане как бы абстрактно-интеллектуальном. Если бы по какой-то невероятной случайности мы вдруг переспали с ним, я думаю, он бы уже наутро меня возненавидел. И не он первый.

Клаудиа повернулась спиной к реке, пытаясь уйти от палящего солнца.

– Вы мне ничего не скажете? – хмуро спросила Паула.

– Ничего.

– Ну что ж, может, так лучше. Зачем вешать на вас свои проблемы?

Клаудия уловила в ее тоне досаду и раздражение.

– Мне думается, – сказала она, – если бы я задала вам вопрос или отпустила какое-нибудь замечание, вы бы сразу почувствовали ко мне недоверие. Нормальное и непримиримое недоверие одной женщины к другой. Вы не боитесь так откровенничать?

– Откровенничать… Не было никаких откровений. – Паула расплющила только что закуренную сигарету. – Я всего-навсего показала вам свой паспорт, ужасно боюсь, как бы меня не приняли за то, чем я не являюсь, что такой человек, как вы, может по чистому недоразумению проникнуться ко мне симпатией.

– И отсюда – Рауль и все эти ненормальности, и любови, мимо которых вы проходили… – Клаудиа рассмеялась и вдруг наклонилась и поцеловала Паулу в щеку. – Какая дурочка, какая жуткая дурочка.

Паула опустила голову.

– Я гораздо хуже, чем вы думаете, – сказала она. – Главное – вы мне не доверяйте, не доверяйте.

Нелли сочла оранжевую блузку слишком смелой, но донья Росита более снисходительно относилась к современной молодежи.

Мать Нелли заняла промежуточную позицию: сама по себе блузка хорошая, но ярковата. Когда же поинтересовались мнением Атилио, тот здраво рассудил, что такая блузка на женщине не рыжеволосой едва ли будет бросаться в глаза, но лично он ни в жисть бы не позволил своей невесте так заголяться.

Солнце жарило, и они пошли прятаться под тент, который только что натянули два матроса. Все, довольные, расселись в разноцветных шезлонгах.

Единственное, чего не хватало, – чая мате, а виновата была донья Росита, она не захотела брать с собой термос и сосуд для мате в серебряной оправе, подаренный отцом Нелли дону Курсио Пресутти.

В душе сожалея о своем промахе, донья Росита, однако, вслух высказалась в том смысле, что не совсем прилично пить мате на палубе первого класса, а донья Пепа возразила, что это можно было бы делать и в каюте. Мохнатый предложил подняться в бар выпить пива или сангрии^[30], но дамы предпочли остаться в удобных креслах и любоваться рекой.

Дон Гало – каждый раз, когда его спускали по лестнице, женщины наблюдали за этой процедурой с расширенными от ужаса глазами – снова появился, вступил в беседу и поблагодарил Мохнатого за помощь, которую тот оказывал его шоферу при проведении столь деликатных операций. Сеньоры и Мохнатый хором заверили, что иначе и быть не может, а донья Пепа спросила дона Гало, много ли он путешествовал. Ну, разумеется, мир повидал, особенно в районе Луго и в провинции Буэнос-Айрес. Плавал он и в Парагвай, на судне Михановича, ужасное было плавание, в двадцать восьмом году, жара стояла страшная…

– И всегда?.. – Нелли деликатно кивнула в сторону кресла и шофера.

– Ну что вы, детка, что вы. В те поры я был посильнее Паулино Ускудуна^[31]. Однажды в Пеуахо в лавке случился пожар…

Мохнатый сделал знак Нелли наклониться, чтобы он мог шепнуть ей на ухо.

– Сегодня моя старуха встанет на рога, – сообщил он. – Она зазевалась, а я сунул в чемодан два кило мате «Салус» и кувшинчик для заварки. После обеда придем сюда с травкой – у них челюсти отвалятся.

– Ой, Атилио! – сказала Нелли, не отрывая восхищенного взгляда от блузки Паулы. – Ты просто, ой, ну ты просто…

– Как же она взовьется… – сказал Мохнатый, довольный жизнью.

Оранжевая блузка привлекла внимание и Лопеса, который, наведя порядок в каюте, спустился на палубу. Паула читала, сидя на солнцепеке, и он, облокотившись о борт, ждал, пока она поднимет на него глаза.

– Привет, – сказала Паула. – Как дела, профессор?

– Horresco referens^[32], – пробормотал Лопес. – Не называйте меня профессором, не то я выкину вас за борт вместе с вашими книжками.

– Это книга Франсуазы Саган, уж она, во всяком случае, не заслужила такого обращения. Вижу, свежий речной воздух разбудил в вашей крови пиратские наклонности. Взбегать по трапу, сбегать по сходням, так?

– Вы читали романы про пиратов? Добрый знак, очень добрый. По опыту знаю, что самые интересные женщины в детстве увлекались мальчишескими книгами. Например, Стивенсоном?

– Да, конечно, своими пиратскими познаниями я обязана отцу. Он из чистого любопытства собирал серию «Тит-Битс», в ней был замечательный роман под названием «Сокровище острова Черной Луны».

– Да-да, я его тоже читал! У пиратов были умопомрачительные имена, например Сенакериб Эдемский или Смит Маракаибский.

– А вы не помните, как звали того задиру, который бьется и умирает за правое дело?

– Конечно, помню: Кристофер Даун.

– Мы с вами родные души, – сказала Паула и протянула ему руку. – Да здравствует черный пиратский флаг, а слово «профессор» вычеркнем навеки.

Убедившись, что Паула предпочитает разговаривать с ним, а не читать «Un certain sourire»^[33], Лопес пошел искать стул. Быстро вернулся (он не был мал ростом, но иногда казался таким отчасти потому, что носил пиджаки без накладных плечей и узкие брюки, и еще потому, что был ловок и проворен), неся бело-зеленый полосатый шезлонг. С нескрываемым удовольствием поставил его рядом с Паулой и некоторое время смотрел на нее и молчал.

– Soleil, soleil, faute ‘eclatante^[34], – проговорила она, выдержав его взгляд. – Какой божественный защитник – Макс Фактор или Елена Рубинштейн – мог бы спасти меня при столь скрупулезном обследовании?

– Обследование показало, – подвел итог Лопес, – необычайная красота, немного подпорченная приверженностью к сухому мартини и холодным boites^[35] северного района Буэнос-Айреса.

– Right you are^[36].

– Лечение: солнце в умеренных дозах и пиратские занятия ad libitum^[37]. Последнее подсказывает мне мой опыт чудотворца, ибо слишком хорошо знаю: невозможно избавить вас от всех пороков мгновенно. Когда уже вкусил азарт абордажей, когда твой нож уже погулял по сотням неприятельских тел…

– Ну конечно, остаются шрамы, как поется в танго.

– В вашем случае они выглядят как чрезмерная светобоязнь, поскольку вы ведете жизнь летучей мыши и слишком увлекаетесь чтением. К тому же до меня дошел ужасный слух, что вы пишете стихи и рассказы.

– Рауль, – пробормотала Паула. – Мерзкий доносчик. Я вымажу его смолой и выпущу на палубу голышом.

– Бедный Рауль, – сказал Лопес. – Бедный счастливчик Рауль.

– Счастье у Рауля всегда зыбкое, – сказала Паула. – Рискованные сделки, продать ртуть, купить нефть, сбыть все, что выручишь, в полдень – паника, в полночь – икра. А ему все нипочем.

– Все лучше, чем жалованье от министерства образования. А у меня и акций нет, и поступков не бывает. Живу как живется…

– Представители буэносайресской фауны весьма сходны между собой, дорогой Ямайка Джон. Может, именно по этой причине мы так радостно захватили этот «Малькольм» и так же дружно заразили его бездеятельностью и своей философией «не лезь куда не просят».

– Интересно: я подтрунивал над собой, а вы, похоже, ударились в самокритику под стать сторонникам Москвы.

– Не надо, пожалуйста. Обо мне мы уже вдоволь наговорились с Клаудией. Так что на сегодня хватит.

– Какая симпатичная Клаудиа.

– Очень. По правде сказать, здесь есть довольно интересные люди.

– И есть довольно забавные. Мы еще увидим, какие тут завяжутся союзы, какие случатся раздоры и предательства. Вон там, я вижу, дон Гало беседует с семейством Пресутти. Дон Гало будет сторонним наблюдателем, станет ездить от столика к столику в своем необычном экипаже. Диковинно – не правда ли – движущееся кресло на судне: одно транспортное средство внутри другого.

– Бывают вещи и подиковиннее, – сказала Паула. – Однажды, когда я возвращалась из Европы, капитан «Шарля Телье» открыл мне свою тайну: зрелый муж обожал мотороллеры и возил свой с собой на судне. А в Буэнос-Айресе радостно гонял на своей «Веспе». Но меня интересует, как вы видите всех нас в тактическом и стратегическом плане. Продолжайте.

– С семейством Трехо будет непросто, – сказал Лопес. – Парнишка переметнется к нам, это наверняка. («Tu parles», еще бы, подумала Паула.) С остальными все будут любезны, но не более того. Во всяком случае, это касается вас и меня. Я случайно слышал, как они говорили, и мне этого достаточно. В таком духе: «Вы уважаете кремовые пирожные? Дома стряпали». Я вот думаю: не зацепится ли за них доктор Рестелли консервативной частью своего существа. Да, пожалуй, он кандидат на то, чтобы играть с ними в семь с половиной. Девушке, бедняжке, придется подвергнуться жуткому унижению – играть с Хорхе. Без сомнения, она надеялась встретить тут своих сверстников, разве что корма приберегает нам сюрпризы… Что касается нас с вами, я предвижу наступательно-оборонительный союз, полное совпадение на почве бассейна, если тут есть бассейн, и суперсовпадение за обедами, чаями и ужинами. Если только Рауль…

– О Рауле не беспокойтесь, о мудрейший фон Клаузевиц.

– Да, но я бы на месте Рауля, – сказал Лопес, – не слишком обрадовался, услышав это. А мне, на моем месте Карлоса Лопеса, наш союз представляется все более нерасторжимым.

– Начинаю думать, – неохотно отозвалась Паула, – что Раулю лучше было бы взять две каюты.

Лопес бросил на нее быстрый взгляд. И невольно смутился.

– Я знаю, что в Аргентине такого не бывает, а может, и вообще не бывает нигде, – сказала Паула. – Именно поэтому мы с Раулем поступаем так. Я не жду, что мне поверят.

– Но я верю, – сказал Лопес, который не поверил ей ни на минуту. – И что из этого?

В коридоре приглушенно прозвучал гонг и еще раз повторил свой призыв наверху, у трапа.

– А раз так, – сказал Лопес весело, – принимаете меня за свой столик?

– Как пират пирата, с большим удовольствием.

Они задержались у трапа левого борта. Атилио энергично, по-деловому помогал шоферу поднимать дона Гало; дон Гало одобрительно кивал головой. Все молча следили за процедурой. Они были уже наверху, когда Лопес вспомнил.

– Да, скажите, видели вы кого-нибудь на капитанском мостике?

Паула остановилась, глядя на него.

– Нет, по-моему, нет. Но, стоя на якоре против Килмеса, никакому аргонавту не нужно окидывать речные просторы орлиным взглядом.

– Совершенно верно, – согласился Лопес, – но все равно странно. Что бы об этом подумал Сенакериб Эдемский?

XXIII

Hors d’oeuvres varies

Coupe Melba

Potage Imperatrice

Gateaux, petits fours

Poulet ‘a l’estragon

Fruits

Salade tricolore

Cafe, infusions

Fromages

Liqueurs^[38]

За столиком номер один Беба Трехо устраивается так, чтобы сидеть лицом к залу, дабы все могли должным образом оценить ее новую блузку и браслет из искусственных топазов; сеньора Трехо находит, что хрустальные бокалы чрезвычайно элегантны; сеньор Трехо шарит в карманах жилета – захватил ли он таблетки «Промекола» и «Алка-Зельтцер»; Фелипе мрачно поглядывает на соседний столик, где ему было бы гораздо лучше.

За столиком номер два Рауль говорит Пауле, что приборы для рыбы напоминают приборы нового итальянского дизайна, который он видел в журнале; Паула слушает его рассеянно и выбирает тунца в масле и маслины; Карлос Лопес отчего-то испытывает странное возбуждение и его обычно вялый аппетит разыгрывается при виде кальмаров в уксусе и сельдерея под майонезом.

За столиком номер три Хорхе обводит пальцем вокруг всего подноса, уставленного закусками, и широта его выбора вызывает у Клаудии одобрительную улыбку; Персио внимательно читает этикетку на винной бутылке, рассматривает вино на свет и долго нюхает, прежде чем наполнить свой бокал до краев; Медрано смотрит на метрдотеля, который смотрит на обходящего стол официанта, который смотрит на поднос; Клаудиа намазывает сыну хлеб маслом и думает о том, что в сиесту будет спать, но прежде почитает роман Биоя Касареса.

За столиком номер четыре мать Нелли сообщает, что от овощного супа у нее отрыжка, а посему она возьмет вермишелевый супчик; донье Пепе кажется, что ее немного укачало, а ведь пароход-то стоит на месте; Нелли смотрит на Бебу Трехо, на Клаудиу, на Паулу и думает, что люди с положением всегда одеваются по-особенному; Мохнатый дивится тому, что хлебцы такие малюсенькие и каждому положен свой хлебец, но, разломав его, разочаровывается, потому что оказывается одна сплошная корка и никакой мякоти.

За столиком номер пять доктор Рестелли наполняет бокалы своим сотрапезникам и изысканно рассуждает о достоинствах бургундского и Cote du Rhone; дон Гало чмокает губами и напоминает официанту, что его шофер будет есть в каюте и что аппетит у него зверский; Нора огорчена, что приходится сидеть с пожилыми мужчинами, и надеется, что Лусио сумеет договориться с метрдотелем, чтобы их пересадили за другой столик; Лусио ждет, пока ему положат на тарелку тунец и сардины, и первым замечает, как стол начинает чуть подрагивать и вслед за тем постепенно уходит красная труба, надвое разделявшая иллюминатор.

Радость была всеобщей, Хорхе выскочил из-за стола, чтобы своими глазами наблюдать, как будет маневрировать судно, оптимизм доктора Рестелли нимбом расплылся вокруг его улыбающейся физиономии, однако не согнал с лица дона Гало сдержанно-скептической мины. Только Медрано с Лопесом, обменявшись понимающим взглядом, продолжали ждать прихода офицера. На вопрос Лопеса, заданный вполголоса, метрдотель поднял вверх руки, изображая полную беспомощность, и сказал, что попытается еще раз послать за ним официанта. Что значит: попытаетесь послать? Дело в том, что впредь до новых распоряжений связь с кормою затруднена. Почему? Видимо, по техническим причинам. Такое впервые случается на «Малькольме»? В некотором роде – да. Что значит – в некотором роде? Просто такое выражение.

Лопес с трудом удержался от естественного для него, портеньо, желания сказать: «Проваливай, друг, к чертям собачьим» – и позволил положить себе на тарелку кусок вкуснейшего вонючего сыра «Робиола».

– От него ничего не добьешься, – сказал он Медрано. – Придется, че, разбираться во всем самим.

– Но только после кофе с коньяком, – сказал Медрано. – Давайте соберемся у меня в каюте и позовите Косту. – Он повернулся к Персио, разговаривавшему с Клаудией: – А вам, дружище, как видится ситуация?

– Что я могу видеть? Я вообще ничего не вижу, – сказал Персио. – Принял на себя столько солнечных лучей, что, кажется, уже сам их испускаю. Так что вижу гораздо хуже, чем виден сам. Все утро я думал об издательстве, о комнате, в которой работаю, и чем больше думал, тем хуже представлял их себе. Как может быть, что шестнадцать лет беспрерывной ежедневной работы превратились в мираж только потому, что я оказался посреди реки и солнце нагревает мне черепушку? Придется тщательно проанализировать метафизическую сторону этого опыта.

– Это, – сказала Клаудиа, – называется просто: цена отпуска.

Восторженный возглас Атилио Пресутти возвестил появление мороженого «Мельба». Беба Трехо отказалась от предложенной ей вазочки с мороженым, скроив элегантную гримаску презрения, и только она одна знала, чего ей это стоило. Она смотрела на Паулу, Нелли и Клаудиу, с удовольствием поедавших мороженое, и упивалась муками превосходства; главная победа состояла в том, чтобы раздавить Хорхе, это ничтожество в коротких штанишках, который с ходу начал ей тыкать, а теперь заглатывал мороженое, не сводя глаз с подноса, на котором у официанта оставались еще две нетронутые порции.

Сеньора Трехо вскинулась от изумления.

– Что такое, доченька! Разве ты не любишь мороженое?

– Не хочу, спасибо, – сказала Беба, выдерживая всепонимающий насмешливый взгляд брата.

– Ну и глупышка, – сказала сеньора Трехо. – Ну раз ты не хочешь…

Она уже поднесла вазочку с мороженым к своему немалых размеров бюсту, когда десница метрдотеля отобрала вазочку у нее из рук.

– Это немного подтаяло, сеньора. Возьмите другое.

Сеньора мучительно покраснела, на радость детям и собственному супругу.

Сидя на краю постели, Медрано покачивал ногой в такт чуть заметной дрожи судна. Запах курительной трубки Рауля напомнил ему вечера в Иностранном клубе и беседы с мистером Скоттом, его преподавателем английского. А теперь он скрылся из Буэнос-Айреса, не сказав ни слова друзьям по клубу. Может, Скотт им и расскажет, а может, и нет, смотря по настроению. Беттина сейчас, наверное, звонит в клуб, стараясь изо всех сил говорить небрежным тоном. «Она позвонит и завтра, попросит к телефону Вайли или Маркеса Сея, – подумал он. – А бедняги не знают, что ответить, тут я действительно дал маху». Почему, в конце концов, надо было уезжать в такой тайне, почему было не рассказать о счастливом билете? Накануне ночью, перед сном, ему пришло в голову, что их отношения – эдакие кошки-мышки и что жестокость была условием игры. «Скорее я отомстил, а не бросил ее, – подумал он. – Но за что, такая хорошая девочка, а может, как раз за это?» Еще ему вспомнилось, что в последнее время он видел в Беттине одни недостатки: довольно распространенный симптом, даже пошлый. Например, Беттина не понимала его клуба. «Ты же не иностранец (почти с патриотическим пафосом). В Буэнос-Айресе тьма-тьмущая клубов, но тебе вынь да положь клуб гринго…» Печально думать, что из-за таких вот фраз он больше никогда ее не увидит. Но что делать, что делать.

– Не будем вставать в позу оскорбленного достоинства, – резко сформулировал Лопес. – Обидно было бы испортить то, что начиналось так забавно. С другой стороны, мы не можем сидеть сложа руки. Я, например, начинаю чувствовать себя неловко, и, видит бог, в этом нет ничего удивительного.

– Согласен, – сказал Рауль. – Действовать железным кулаком в лайковой перчатке. Я предлагаю вполне мирно пробраться в святая святых, употребив фальшиво-слащавые манеры, которые янки приписывают исключительно японцам.

– Ну, пошли, – сказал Лопес. – Спасибо за пиво, че, очень недурное.

Медрано налил им еще понемногу, и они отправились.

Каюта находилась почти рядом с задраенной дверью Стоуна, перекрывавшей путь к левому борту. Рауль взглядом знатока оглядел дверь, тронул выкрашенный зеленой краской рычаг.

– Здесь ничего не сделаешь, это пневматическая дверь, и открывается она откуда-то из другого места. Аварийный рычаг отключен.

Дверь в коридоре по правому борту тоже не поддалась, несмотря на все их старания. Пронзительный свист заставил всех обернуться. Мохнатый радостно и немного смущенно приветствовал их.

– Вы – тоже? И я недавно в них ломился, но это какая-то особая хреновина. Что они тут намудрили, эти хитроныры. Не дело это, по-моему, а?

– Абсолютно, – сказал Лопес. – А другой двери вы не видели?

– Все задраено, – торжественно провозгласил Хорхе, появившийся как чертик из коробочки.

– Что это за двери-недвери, – говорил Мохнатый. – На палубе есть две, но обе тоже заперты. А нет ли тут какого подпола или чего-то похожего, найти бы…

– Готовите экспедицию против липидов? – спросил Хорхе.

– В общем, да, – сказал Лопес. – Ты видел хоть одного?

– Только двух финнов, но это не липиды, че. Скорее глициды или протиды.

– Какие словечки знает пацаненок, – изумился Мохнатый. – Ишь ты, какие-то лупиды.

– Липиды, – поправил Хорхе.

Медрано встревожился, как бы Хорхе не пошел с ними.

– Послушай, мы хотим тебе дать очень деликатное поручение, – сказал он ему. – Иди на палубу и внимательно наблюдай за обеими дверями – не появятся ли липиды. Чуть что – свистни три раза. Умеешь свистеть громко?

– Не очень, – устыдился Хорхе. – У меня зубы редкие.

– Не умеешь свистеть? – сказал Мохнатый, горя желанием показать, как это делается. – Смотри сюда.

Он сложил большой и указательный пальцы, сунул их в рот и издал свист, от которого чуть не полопались барабанные перепонки. Хорхе сложил было пальцы, но потом передумал и, утвердительно кивнув Медрано, побежал на палубу.

– Ладно, продолжим наши поиски, – сказал Лопес. – Может, лучше нам разделиться и тот, кто найдет проход, даст знать остальным.

– Потрясно, – сказал Мохнатый. – Как будто играем в полицейских и воров.

Медрано пошел в каюту за сигаретами. Рауль увидел в конце коридора Фелипе. В новеньких джинсах и клетчатой рубашке на фоне светлой двери, он рисовался как в кинокадре. Рауль объяснил ему, что они тут делают, и оба пошли к центральному переходу, куда выходили оба боковых коридора.

– А что мы ищем? – растерянно спросил Фелипе.

– Кто его знает, – сказал Рауль. – Хотим попасть на корму, например.

– Да она, наверное, такая же, как носовая палуба, более или менее.

– Возможно. Но поскольку попасть туда нельзя, то она представляется иной.

– Вы так думаете? – сказал Фелипе. – Наверняка там какая-то поломка. И к вечеру двери откроют.

– Тогда она и станет такой же, как носовая палуба.

– Ну да, конечно, – сказал Фелипе, который с каждой минутой понимал все меньше. – Ну, если ради забавы, так давайте, глядишь, найдем проход раньше других.

Почему, пришло в голову Раулю, только Лопес и Медрано думают так же, как он сам? Остальные видят в этом лишь забаву. «В общем-то и для меня это игра, – подумал он. – В чем разница? Но разница есть, это точно».

Они были уже в коридоре левого борта, когда обнаружили дверь. Узкая, выкрашенная в белое, под цвет стен; в полумраке коридора щеколда на ней почти не была видна. Без особой надежды он надавил на дверь и почувствовал, что она подалась. В приоткрывшийся проем стал виден идущий вниз, в темноту, трап. Фелипе возбужденно сглотнул воздух. Слышно было, как в коридоре правого борта разговаривают Лопес и Атилио.

– Позовем их? – спросил Рауль, искоса глянув на Фелипе.

– Лучше не надо. Пойдемте одни.

Рауль начал спускаться, и Фелипе закрыл за собою дверь. Трап вывел в проход, тускло освещенный фиолетовой лампочкой. Дверей по сторонам не было, громко гудели моторы. Они прошли тихонько, пока не уперлись в задраенную дверь. По обе стороны от нее были двери, похожие на ту, через которую они вошли.

– Правая или левая? – спросил Рауль. – Выбирай.

Фелипе показалось странным это «ты». Он указал на левую, не отваживаясь так же обратиться к Раулю. Тот тронул щеколду, и дверь отворилась в полутемное помещение, из которого пахнуло затхлым.

По стенам стояли металлические шкафы и крашеные белые полки. Громоздились ящики, инструменты, старинная буссоль, банки с гвоздями и шурупами, куски столярного клея, обрезки жести. Пока Фелипе, подойдя к иллюминатору, протирал его ветошью, Рауль поднял крышку одного из жестяных ящиков и тут же ее опустил. Теперь света проникало больше, и они стали привыкать к рассеянному, как в аквариуме, освещению.

– Кладовка, – насмешливо сказал Рауль. – Не очень-то мы преуспели.

– Есть еще одна дверь, – Фелипе достал сигареты и предложил Раулю. – Вам не кажется этот пароход загадочным? Мы даже не знаем, куда нас везут. Как в одном кино, я давно его видел. Там играл Джон Гарфилд. Они плывут на корабле совсем без матросов, а под конец оказывается, что это корабль смерти. Такая бредятина, но там-то – кино, выдумка.

– Да, это фильм Сеттона Вейна, – сказал Рауль. Он сидел на верстаке и выпускал дым через нос. – Тебе, наверное, нравится кино, так ведь?

– Само собой.

– Часто ходишь?

– Довольно часто. У меня есть приятель, он живет рядом, так мы с ним всегда ходим в «Року» или еще куда-нибудь в центре. По субботам развлекаемся.

– Ах так? Конечно, в центре повеселее, есть куда пойти.

– Ну да, – сказал Фелипе. – Вы-то небось ведете ночную жизнь.

– Бывает. Теперь уже не очень.

– Ну да, когда женишься…

Рауль смотрел на него, улыбался и курил.

– Ты ошибаешься, я не женат.

Он получал удовольствие, глядя, как Фелипе густо покраснел и, чтобы скрыть смущение, сделал вид, что закашлялся.

– Да нет, я имел в виду…

– Я знаю, что ты имел в виду. Тебе, верно, немного надоело все время ходить с родителями и сестрой, так ведь?

Фелипе в смущении отвел глаза.

– А что делать, – сказал он. – Они думают, я еще очень молод, а я имел право взять их с собой, вот я и…

– Я тоже думаю, что ты еще очень молод, – сказал Рауль. – Но мне бы пришлось больше по душе, если бы ты был здесь один. Или вот как я, – добавил он. – Так бы лучше всего, потому что на этом пароходе… А в общем, я не знаю, что думаешь ты.

Фелипе этого тоже не знал и стоял, разглядывая свои руки, а потом – ботинки. «Он чувствует себя будто голый, – подумал Рауль. – Он на распутье, между двух возрастов, между двух состояний, совсем как его сестра». Он протянул руку и потрепал Фелипе по волосам. Тот отпрянул, удивленный и сконфуженный.

– Но по крайней мере, у тебя есть друг, – сказал Рауль. – Это уже кое-что, правда?

И просмаковал, точно вино, его улыбку, сначала робкую, а потом расплывшуюся во весь его только что самодовольно поджатый рот. Вздохнув, слез со стола и безуспешно попытался открыть шкафы.

– Ну что ж, по-моему, надо идти дальше. Ты не слышишь голосов?

Они приоткрыли дверь. Голоса доносились справа, из каюты, говорили на незнакомом языке.

– Липидос, – сказал Рауль, и Фелипе посмотрел на него удивленно. – Этим словом Хорхе называет здешних матросов. Ну?

– Пойдемте, если хотите.

Рауль рывком распахнул дверь.

Ветер, который вначале дул в корму, повернул и теперь дул навстречу вышедшему в открытое море «Малькольму». Дамы решили уйти с палубы, но Лусио, Персио и Хорхе забрались на самый край носовой палубы и там, ухватившись за бушприт, наблюдали, как медленно уходят речные воды и на смену им катят зеленые морские валы. Для Лусио это было не в новинку, он довольно хорошо знал дельту, а вода – она и есть вода, везде одинаковая. Ему нравилось смотреть, конечно же, но он невнимательно слушал рассуждения и пояснения Персио, потому что мыслью все время возвращался к Норе, которая предпочла (а почему предпочла?) остаться в читальном зале с Бебой Трехо и листать журналы и туристические проспекты. В памяти то и дело всплывали непонятные утренние слова Норы, и как они вместе стояли под душем, несмотря на ее возражения, и голая Нора под водяными струями, и как ему хорошо было намыливать ей спину и целовать ее, такую тепленькую и выскальзывающую. А Нора все никак не хотела смотреть на него голого прямо, а прятала лицо и отворачивалась, как будто за мылом или за расческой, так что ему пришлось в конце концов завернуться в полотенце и сунуть голову под холодную струю.

– По-моему, водоотводы – то же самое, что водостоки, – сказал Персио.

Хорхе упивался объяснениями, спрашивал и впитывал ответы восторженно (на свой лад, безоглядно веря), слушал мага Персио, всезнающего Персио. Ему нравился и Лусио, потому что, как и Медрано с Лопесом, не называл его мальцом или пацаненком, не говорил о нем «дитя», как толстуха, мать Бебы, этой идиотки, вообразившей себя взрослой. Но самое главное сейчас был океан, потому что это был океан, масса соленой воды, в глубинах которой плавали акантоптеригии и другие морские рыбы, и может, удастся увидеть медуз и водоросли, как в романах Жюля Верна, а то и огни святого Эльма.