Хрестоматия
Мировая художественная культура: Античный мир. Древние славяне

До таких сложных выдумок пока еще было далеко. Но что привычные гомеровские сказания нужно воспринимать не как миф, а как наивную сказку и что представлять себе богов толпой бессмертных исполинов, у которых все, как у людей, уже всерьез нельзя – это многим становилось понятно. И уже ходил по Греции поэт-философ Ксенофан, дразня слушателей вызывающе смелыми стихами:

 
Все Гесиод и Гомер на богов возвели понапрасну,
Что меж людьми позорным слывет
                                                 и клеймится хулою —
Красть, и жен отбивать, и друг друга
                                                    обманывать хитро…
 

И еще:

 
Для эфиопа все боги, как сам он, черны и курносы,
А для фракийца они, как он сам, синеоки и русы…
Если бы руки имели быки, или львы, или кони,
То и они бы придали богам свой собственный облик:
Бык быку, конь коню написал бы подобного бога…
 

И слушатели восклицали: «Он прав! Лучше вообще не верить в богов, чем верить в таких, как у Гомера: меньше грешит неверующий, чем суеверный. Что бы ты предпочел: чтобы о тебе говорили: “Такого человека нет” или “Такой человек есть, но он зол, коварен, драчлив и глуп”? Уж, пожалуй, лучше первое!»

Если мифы о богах усложнялись в толкованиях, то мифы о героях упрощались. Собственно, начал это еще Гомер. Каждый знает выражение «ахиллесова пята», которое значит «слабое место»: богиня – мать Ахилла – омыла его младенцем в волшебной воде, и он стал неуязвим повсюду, кроме пятки, за которую она его держала. Но если перечитать «Илиаду», то ни единого упоминания об ахиллесовой пяте там нет: Ахиллу защита – не волшебство, а его смелость и ратное искусство. Вот таким же образом стали перетолковывать слишком неправдоподобные места и в других мифах. Дедал с Икаром сделали себе крылья и улетели по воздуху от царя Миноса? Нет, это значит: Дедал изобрел первые паруса, и непривычным к этому людям они показались крыльями. Ревнивая Медея подарила невесте Ясона плащ, намазанный волшебным зельем, и та в нем сгорела? Медея была с Кавказа, на Кавказе из земли бьет горючая нефть, ею-то и был намазан плащ, а когда невеста подошла в нем к зажженному алтарю, он воспламенился. На Крите был Лабиринт, куда заключали пленников на съедение Минотавру? Просто это была очень большая тюрьма под таким названием. Ниоба, оплакивающая своих детей, обратилась в камень? Просто она умерла, и над могилой ее поставили каменную статую. Таких объяснений набралась впоследствии целая книга – по правде сказать, довольно-таки скучная.

Всерьез ли относились греки к таким прозаическим толкованиям? Вряд ли. Просто они понимали, что если сказочно-поэтическое объяснение и разумно-практическое объяснение поставить рядом, то от этого и поэзия и разум станут каждый по-своему выразительнее.

Г.Р. Державин. Рождение Красоты

 
Сотворя Зевес вселенну,
Звал богов всех на обед.
Вкруг нектара чашу пенну
Разносил им Ганимед;
Мед, амброзия блистала
В их устах, по лицам огнь,
Благовоний мгла летала,
И Олимп был света полн;
Раздавались песен хоры,
И звучал весельем пир;
Но внезапно как-то взоры
Опустил Зевес на мир
И, увидя царствы, грады,
Что погибли от боев,
Что богини мещут взгляды
На беднейших пастухов,
Распалился столько гневом,
Что, курчавой головой
Покачав, шатнул всем небом,
Адом, морем и землей.
Вмиг сокрылся блеск лазуря:
Тьма с бровей, огонь с очес,
Вихорь с риз его, и буря
Восшумела от небес;
Разразились всюду громы,
Мрак во пламени горел,
Яры волны – будто холмы,
Понт стремился и ревел;
В растворенны бездн утробы
Тартар искры извергал;
В тучи Феб, как в черны гробы,
Погруженный трепетал;
И средь страшной сей тревоги
Коль еще бы грянул гром, —
Мир, Олимп, богов чертоги
Повернулись бы вверх дном.
Но Зевес вдруг умилился:
Стало, знать, красавиц жаль;
А как с ними не смирился,
Новую тотчас создал:
Ввил в власы пески златые,
Пламя – в щеки и уста,
Небо – в очи голубые,
Пену – в грудь, – и Красота
Вмиг из волн морских родилась.
А взглянула лишь она,
Тотчас буря укротилась
И настала тишина.
Сизы, юные дельфины,
Облелея табуном,
На свои ее взяв спины,
Мчали по пучине волн.
Белы голуби станицей,
Где откуда ни взялись,
Под жемчужной колесницей
С ней на воздух поднялись;
И, летя под облаками,
Вознесли на звездный холм:
Зевс объял ее лучами
С улыбнувшимся лицом.
Боги молча удивлялись,
На Красу разинув рот,
И согласно в том признались:
Мир и брани – от красот.
 

I.2. Бог-громовержец Зевс (Юпитер)^[3]

Квинт Гораций Флакк. Отречение

 
Пока, безумной мудрости преданный,
Я нерадивым богопоклонником
Беспечно жил, я заблуждался.
Ныне ладью повернул и правлю
К теченьям давним. Тучегонитель-бог,
Сверканьем молний тьму рассекающий,
Вдруг прогремел на колеснице
По небу ясному четвернею:
И твердь от грома, реки-скиталицы,
И Стикс, и недра Тартаром страшного
Тенара, и предел Атланта
Потрясены. Переменчив жребий:
Возвысить властен бог из ничтожества
И гордых славой ввергнуть в бесславие.
Смеясь, сорвет венец Фортуна
И, улыбаясь, им увенчает^[4].
 

Н.А. Кун. Зевс

Рождение Зевса

Уран – Небо – воцарился в мире. Он взял себе в жены благодатную Землю. Шесть сыновей и шесть дочерей – могучих, грозных титанов – было у Урана и Геи. <…> Кроме титанов, породила могучая Земля трех великанов – циклопов с одним глазом во лбу – и трех громадных, как горы, пятидесятиголовых великанов – сторуких <…> Против их ужасной силы ничто не может устоять, их стихийная сила не знает предела.

Возненавидел Уран своих детей-великанов, в недра богини Земли заключил он их в глубоком мраке и не позволил им выходить на свет. Страдала мать их Земля. Ее давило это страшное бремя, заключенное в ее недрах. Вызвала она детей своих, титанов, и убеждала их восстать против отца Урана, но они боялись поднять руки на отца. Только младший из них, коварный Крон, хитростью низверг своего отца и отнял у него власть. <…>

Крон не был уверен, что власть навсегда останется в его руках. Он боялся, что и против него восстанут дети и обретут его на ту же участь, на какую обрек он своего отца Урана. Он боялся своих детей. И повелел Крон жене своей Рее приносить ему рождавшихся детей и безжалостно проглатывал их. В ужас приходила Рея, видя судьбу детей своих. Уже пятерых проглотил Крон: Гестию^[5], Деметру^[6], Геру, Аида и Посейдона^[7].

Рея не хотела потерять и последнего своего ребенка. <…> Рея скрыла своего сына от жестокого отца, а ему дала проглотить вместо сына длинный камень, завернутый в пеленки. Крон не подозревал, что он был обманут своей женой. <…>

Зевс свергает Крона. Борьба богов-олимпийцев с титанами

Вырос и возмужал прекрасный и могучий бог Зевс. Он восстал против своего отца и заставил его вернуть опять на свет поглощенных им детей. Одного за другим изверг из уст Крон своих детей-богов, прекрасных и светлых. Они начали борьбу с Кроном и титанами за власть над миром.

Ужасна и упорна была эта борьба. Дети Крона утвердились на высоком Олимпе. На их сторону стали и некоторые из титанов <…> Опасна была эта борьба для богов-олимпийцев. Могучи и грозны были их противники титаны. <…> Зевс метал одну за другой пламенные молнии и оглушительно рокочущие громы. Огонь охватил всю землю, моря кипели, дым и смрад заволокли все густой пеленой.

Наконец могучие титаны дрогнули. Их сила была сломлена, они были побеждены. Олимпийцы сковали их и низвергли в мрачный Тартар, в вековечную тьму.

Г. Гейне. Боги Греции

 
Пышноцветущая луна! В твоем сияньи
Текучим золотом сверкает море.
Как ясность дня, заколдованно-помраченная,
Пролился твой свет над прибрежным простором.
А в беззвездном голубоватом небе
Проплывают белые облака,
Как богов изваянья гигантские
Из сверкающего мрамора.
Нет, не поверю вовек: это не облака! —
Это сами боги, боги Эллады,
Что некогда радостно правили миром,
А ныне из царства забвенья и смерти
Явились, как призраки непомерные,
В небе полночном.
В ослеплении странном гляжу изумленный
На реющий Пантеон:
Торжественно-немы в движении грозном
Исполинские образы.
Вот этот – сам Кронион, властитель неба.
Кудри его белоснежны,
Прославленные, Олимп сотрясавшие кудри.
Он потухшую молнию держит в руке,
На лице его – горечь и горе,
Но и гордость былая почила на нем.
То добрые были, о Зевс, времена,
Когда упоительно ты наслаждался
Нимфы и отрока лаской и жертвой обильной.
Но и боги не вечно правят вселенной:
Юные боги старых свергают,
Как некогда сверг ты седого отца
И родичей – мощных титанов,
Отцеубийца Юпитер!
И тебя узнал я, гордая Гера!
Ревнивой тоске твоей наперекор,
Другая владеет скипетром мира,
И ты уже давно не царица небес.
Широко раскрытые очи померкли,
И силы не стало в лилейных руках,
И месть твоя вовек не настигнет
Ни девы, бога зачавшей,
Ни чудотворящего божьего сына.
И тебя узнал я, Афина-Паллада!
Как случилось, что щит твой и мудрость твоя
Отвратить не сумели погибель великих?
И тебя я узнал, и тебя, Афродита,
Встарь золотая, теперь серебристая!
Пусть дивный твой пояс тобой не утерян,
Но тайно страшусь я твоей красоты,
И, если бы ты осчастливить меня
Захотела, как древних героев,
Прекрасной плотью, столь щедрой на ласки,
Я умер бы тотчас от страха:
Богинею мертвых явилась ты мне,
Сладострастная Венус!
С любовью не смотрит уже на тебя
Страх наводящий Арей.
Юноша Феб-Аполлон
Печален. Молчит его лира,
Что так радостно пела в час пиршеств богов.
Еще печальней Гефест —
И недаром: вовек, хромоногий,
Не сменит он Геру на трапезе шумной,
И в чаши вовек не нальет хлопотливо
Он дивный нектар. Давно уже смолк
Неумолчный когда-то смех небожителей.
Никогда не любил я вас, боги Эллады:
Ненавистны мне были древние греки,
Да и римляне тоже не по сердцу были.
И все ж сожаленье святое
И острая жалость – пронзили мне сердце,
Когда я увидел вас в вышине,
Забытые, мертвые боги,
Вас, тени, кочевники ночи,
Туман легковесный, развеваемый ветром.
И стоит мне вспомнить, как робки и лживы
Те боги, которые вас победили,
Ныне царящие унылые новые боги,
Вредоносные в шкуре смиренья овечьей, —
О, тогда, весь во власти мрачного гнева,
Я готов разрушать все новые храмы
И за вас бороться, старые боги,
За вас и ваши добрые нравы,
Божественно благоуханные.
И перед вашими алтарями,
Что вновь устремились бы ввысь,
Окутавшись жертвенным дымом,
Я сам преклонил бы колена,
Простирая молитвенно руки, —
Затем, что – пусть, древние боги,
Вы всегда, участвуя в битвах людей,
Примыкали к партии победителей —
Великодушнее вас человек,
И в бою небожителей я склоняюсь
К партии побежденных богов.
Так я закончил. И на глазах у меня
Покраснели бледные лики,
Сотканные из облаков,
И, как умирающие, в раздумии скорбном,
Взглянули они на меня – и пропали.
И сразу скрылась луна,
Затянута пологом тучи темнеющей.
Вздыбилось пенное море,
И выступили победно на небе
Вечные звезды^[8].
 

I.3. Окружение Зевса

Гера (Юнона) – жена и сестра Зевса

Н.А. Кун. Гера^[9]

Великая богиня Гера, жена эгидодержавного Зевса, покровительствует браку и охраняет святость и нерушимость брачных союзов. Она посылает супругам многочисленное потомство и благословляет мать во время рождения ребенка.

Великую богиню Геру, после того как ее и ее братьев и сестер изверг из своих уст побежденный Зевсом Крон, мать ее Рея отнесла на край земли к седому Океану; там воспитала Геру Фетида. Гера долго жила вдали от Олимпа, в тиши и покое. Великий громовержец Зевс увидал ее, полюбил и похитил у Фетиды. Боги пышно справили свадьбу Зевса и Геры. Ирида и хариты облекли Геру в роскошные одежды, и она сияла своей юной, величественной красотой среди сонма богов Олимпа, сидя на золотом троне рядом с великим царем богов и людей Зевсом. Все боги подносили дары повелительнице Гере, а богиня Земля-Гея вырастила из недр своих в дар Гере дивную яблоню с золотыми плодами. Все в природе славило царицу Геру и царя Зевса.

Гера царит на высоком Олимпе. Повелевает она, как и муж ее Зевс, громами и молниями, по слову ее покрывают темные дождевые тучи небо, мановением руки подымает она грозные бури.

Прекрасна великая Гера, волоокая, лилейнорукая, из-под венца ее ниспадают волной дивные кудри, властью и спокойным величием горят ее очи. Боги чтут Геру, чтит ее и муж, тучегонитель Зевс, и часто советуется с ней. Но нередки и ссоры между Зевсом и Герой. Часто возражает Гера Зевсу и спорит с ним на советах богов. Тогда гневается громовержец и грозит своей жене наказаниями. Умолкает тогда Гера и сдерживает гнев. Она помнит, как подверг ее Зевс бичеванию, как сковал золотыми цепями и повесил между землей и небом, привязав к ее ногам две тяжелые наковальни.

Могущественна Гера, нет богини, равной ей по власти. Величественная, в длинной роскошной одежде, сотканной самой Афиной, в колеснице, запряженной двумя бессмертными конями, съезжает она с Олимпа. Вся из серебра колесница, из чистого золота колеса, а спицы их сверкают медью. Благоухание разливается по земле там, где проезжает Гера. Все живое склоняется пред ней, великой царицей Олимпа.

Ио

Часто терпит обиды Гера от мужа своего Зевса. Так было, когда Зевс полюбил прекрасную Ио и, чтобы скрыть ее от жены своей Геры, превратил Ио в корову. Но этим громовержец не спас Ио. Гера увидела белоснежную корову Ио и потребовала у Зевса, чтобы он подарил ее ей. Зевс не мог отказать в этом Гере. Гера же, завладев Ио, отдала ее под охрану стоокому Аргусу. Страдала несчастная Ио, никому не могла она поведать о своих страданиях; обращенная в корову, она была лишена дара речи. Не знающий сна Аргус стерег Ио, не могла она скрыться от него. Зевс видел ее страдания. Призвав своего сына Гермеса, он велел ему похитить Ио. Быстро примчался Гермес на вершину той горы, где стерег стоокий страж Ио. Он усыпил своими речами Аргуса. Лишь только сомкнулись его сто очей, как выхватил Гермес свой изогнутый меч и одним ударом отрубил Аргусу голову. Ио была освобождена. Но и этим Зевс не спас Ио от гнева Геры. Она послала чудовищного овода. Своим жалом овод гнал из страны в страну обезумевшую от мучений несчастную страдалицу Ио. Нигде не находила она себе покоя. В бешеном беге неслась она все дальше и дальше, а овод летел за ней, поминутно вонзая в тело ее свое жало; жало овода жгло Ио, как раскаленное железо. Где только не пробегала Ио, в каких только странах не побывала она! Наконец, после долгих скитаний, достигла она в стране скифов, на крайнем севере, скалы, к которой прикован был титан Прометей. Он предсказал несчастной, что только в Египте избавится она от своих мук. Помчалась дальше гонимая оводом Ио. Много мук перенесла она, много видела опасностей, прежде чем достигла Египта. Там, на берегах благодатного Нила, Зевс вернул ей ее прежний образ, и родился у нее сын Эпаф. Он был первым царем Египта и родоначальником великого поколения героев, к которому принадлежал и величайший герой Греции, Геракл.

Гомер. Илиада (фрагменты)

 
Восколебалась на троне, и дрогнул Олимп
                                                            многохолмный.
Быстро вещала она к Посейдону, великому богу:
«Бог многомощный, колеблющий землю! ужели
                                                                     нисколько
Сердце твое не страдает о гибнущих храбрых
                                                                          данаях!
Тех, что и в Эге тебе, и в Гелике столько приятных
Жертв и даров посвящают? споспешествуй им ты
                                                                      в победе!
Если б и все, аргивян покровители, мы возжелали,
Трои сынов отразив, обуздать громоносного Зевса,
Скоро бы он сокрушился, сидя одинокий на Иде!»
 
 
Ей, негодуя, ответствовал мощный земли колебатель:
«О дерзословная Гера! какие ты речи вещаешь?
Нет, не желаю отнюдь, чтобы кто-либо смел
                                                          от бессмертных
С Зевсом Кропидом сражаться; могуществом всех
                                                                     он превыше!»
 
 
Так на Олимпе бессмертные между собою вещали.
Тою порой от судов, между рвом и стеною, пространство
Всё наполнено было и коней и воев толпами
Страшно теснимых данаев: теснил их, подобно Арею,
Гектор могучий, когда даровал ему славу Кронион.
Он истребил бы свирепым огнем и суда их у моря,
Если бы Гера царю Агамемнону в мысль не вложила
Быстро народ возбудить, хоть и сам он об оном же
                                                                                   пекся
<…>
Зевс на Олимпе воззвал к златотронной сестре
                                                                            и супруге:
«Сделала ты, что могла, волоокая, гордая Гера!
В брань подняла быстроногого сына Пелеева. Верно,
Родоначальница ты кудреглавых народов Эллады».
 
 
Быстро воззвала к нему волоокая Гера царица:
«Мрачный Кронион! какие слова ты, могучий,
                                                                          вещаешь?
Как? человек человеку свободно злодействовать
                                                                                 может,
Тот, который и смертен и столько советами скуден.
Я ж, которая здесь почитаюсь богиней верховной,
Славой сугубой горжусь, что меня и сестрой
                                                                          и супругой
Ты нарицаешь, – ты, над бессмертными всеми
                                                                         царящий,—
Я не должна, на троян раздраженная, бед
                                                                     устроять им?»
<…>
 

И.Ф. Анненский. Меланиппа-философ
(отрывок)

 
Страшен богов без меры
Гнев и зоркая сила,
Но меж бессмертных Геры
Небо грозней не носило.
Сказку ли, быль ли златого
Детства душа удержала, —
С дальнего Пинда крутого
В Аргос река побежала.
Сколько там было богатых
Сел и полей-раздолий,
Лесу и ланей на скатах —
Стало Инаховой долей.
В Аргосе царствовал славный,
Тезка с рекой золотою…
Дочери не было равной
Ни у кого красотою.
Очи Кронида^[10] пленились
Чадом Инаховым милым,
И меж аргосцев разлились
Воды, богатые илом.
Плутос в земле поселился.
Год пировали там целый.
Гермий^[11] с царем веселился,
Зевс с его дочерью белой.
С трона небес золотого
Гера увидела диво.
Месть ее мигом готова:
Сердце недаром ревниво.
Радугу Гера послала,
Дивную станом и видом:
Влага с полей убежала,
Плутос^[12] ушел за Кронидом.
Стали пустынею села,
Смертного полные страха,
И из румяно-веселой
Мумией стала Инаха.
Где от обильной Димитры^[13]
Закромы раньше ломились,
В сети паучьей и хитрой
Мухи голодные бились.
Шерстью одеты, смотрели
Девы глаза благородной;
Гермий уныло-голодный
Телке играл на свирели…
Страшен богов без меры
Гнев и зоркая сила, —
Но меж бессмертных Геры
Небо грозней не носило.
 

Ника – богиня победы
Н.С. Гумилёв. Самофракийская победа

 
В час моего ночного бреда
Ты возникаешь пред глазами —
Самофракийская Победа
С простертыми вперед руками.
Спугнув безмолвие ночное,
Рождает головокруженье
Твое крылатое, слепое,
Неудержимое стремленье.
В твоем безумно-светлом взгляде
Смеется что-то, пламенея,
И наши тени мчатся сзади,
Поспеть за нами не умея.
 

Возлюбленные Зевса
Квинт Гораций Флакк. Миф о похищении Европы

 
Пусть напутствует нечестивых криком
Птица бед, сова, или завыванье
Суки, иль лисы, или ланувийской
Щенной волчицы.
Пусть пересечет им змея дорогу,
Чтоб шарахнулись от испуга кони.
Я же в час тревог о далеком друге —
Верный гадатель,
К ворону взову: от восхода солнца
Пусть летит ко мне для приметы доброй,
Прежде чем уйдет пред ненастьем в топи
Вещая птица.
Помни обо мне, Галатея, в счастье,
Для тебя одной все дороги глажу,
Чтобы дятла стук иль ворона слева
Не задержали.
Видишь, как дрожит и тревожно блещет
На краю небес Орион. Несет ли
Адрий черный шторм или Япиг грозы, —
Всё прозреваю.
Пусть на вражьих жен и детей обрушит
В бешенстве слепом ураган востока
Злой пучины рев и прибрежный грохот
Скал потрясенных.
О, припомни быль, как Европа, тело
Белое быку, хитрецу, доверив,
Побледнела вдруг: закипело море
Тьмою чудовищ.
На заре цветы по лугам сбирала
И венки плела так искусно нимфам,
А теперь кругом, куда взор ни кинуть, —
Звезды да волны.
Вот на брег крутой многоградный Крита
Выбралась в слезах, восклицая: «Славу
Добрую мою, о отец, и скромность
Страсть победила.
Где? Откуда я? Только смерть искупит
Мой девичий грех. Наяву ли плачу,
Вспоминая срам, или непорочной
Девой играют
Призраки, пустых сновидений сонмы,
Пролетев порог из слоновой кости?
Ах, что лучше: плыть по волнам иль в поле
Рвать повилику?
Если бы сейчас мне попался в руки
Тот проклятый бык, я бы истерзала
Милого дружка, я б рога сломала
В ярости зверю.
Стыд мне, стыд, увы! Позабыть пенаты!
Стыд мне, жгучий стыд! Смерть зову и медлю.
Лучше мне блуждать среди львов, о боги,
В полдень нагою.
Но пока еще не запали щеки
И бурлива кровь у добычи нежной,
Красотой моей, о, молю, насытьте
Тигров голодных».
«Жалкая, – твердит мне отец далекий, —
Что ж не смеешь ты умереть, Европа?
Пояс при тебе. Вот и ясень. Только —
Петлю на шею.
Иль тебе милей об утесы биться,
О зубцы камней? Так вверяйся буре,
И раздумье прочь!.. Или ты, царевна,
Предпочитаешь
Быть второй и шерсть теребить для ложа
Варварки, твоей госпожи?» Горюет
Дева, и, смеясь, так коварно внемлет
Плачу Венера
И Амур-шалун с отзвеневшим луком.
А повеселясь: «Берегись, – ей молвит, —
Удержи свой гнев, коль рога преклонит
Бык примиренно.
Знай, тебя любил, как жену, Юпитер.
Так не плачь навзрыд и судьбу Европы
С гордостью неси. Твое имя примет
Вскоре полмира»^[14].