Хейди Перкс
Вернись ради меня
Глава 3
На следующий день я пытаюсь представить, как будет проходить обед с Бонни: наши разговоры об Эвергрине всегда выходили натянутыми. Я объясняю это тем, что мы относимся к своему детству (а Бонни – и к юности) диаметрально противоположно. Иногда я недоумеваю, как так вышло: родные сестры, а помним совершенно разное.
Бонни открывает дверь и отступает в сторону, пропуская меня в длинный коридор, подальше от дождя, который не прекращался с прошлой ночи.
– Люк совсем расклеился, он уже никуда не едет, – бросает она, обгоняя меня и ведя в кухню, расположенную в задней части дома.
– О, а что с ним?
– Простудился, – Бонни шумно вздыхает. – Лежит в постели и ноет. Я запретила ему появляться в кухне, вдруг у него что-нибудь заразное.
– Да я не боюсь. – Сестра не отвечает, и я продолжаю: – Ты могла бы приехать ко мне, вместо того чтобы держать мужа наверху.
Бонни даже теряется:
– Я же приготовила обед.
Я округляю глаза при виде такой душевной черствости и стягиваю плащ, повесив его на крючок у двери в патио.
– Тебе чаю или кофе?
– Чаю, спасибо.
– Я так надеялась отдохнуть от него в выходные. Он совсем заморочил мне голову!
– Это не новость, – отзываюсь я, жалея беднягу шурина и надеясь, что Люк все-таки спустится поздороваться.
– В последнее время он злит меня больше обычного. Представляешь, записал мальчишек на занятия по боксу! Какого черта он думает, что я мечтаю видеть их боксерами?
Бонни замолкает – ее старший, Бен, заглядывает в кухню.
– Мам, но я хочу заниматься боксом. И ты уже разрешила, – напоминает он.
– У меня пока нет склероза, – бросает сестра, пронзив взглядом своего двенадцатилетнего сына, и отворачивается.
Бен пожимает плечами, а я раскрываю ему объятья.
– Твоя мама волнуется, что тебя поранят, вот и все, – шепчу я на ухо племяннику.
– К тому же это дорогое удовольствие, – желчно замечает Бонни.
Я закатываю глаза, а Бен хитро улыбается.
– Готова поспорить, ты еще подрос, – говорю я. – Ты уже почти с меня ростом.
– Так ты же маленькая, тетя Стелла!
– Эй, – смеюсь я, – во мне пять футов и пять дюймов!
Племянник вечно прохаживается насчет моего роста. Рядом с сестрой, которая на голову выше меня, я действительно чувствую себя лилипутом.
– Ма-ам, – продолжает Бен, – отвезешь меня к Чарли? Дождь идет!
– Не выйдет! Для такого случая мы купили тебе велосипед. До Чарли всего две минуты, и у меня в гостях твоя тетка.
– Я не возражаю… – вмешиваюсь я.
– Нет. У него есть транспорт. И ноги.
– Ну, ладно. Пока, тетя Стелла, – Бен машет мне и уходит.
– Такой красивый мальчик, – восхищаюсь я, когда за ним закрывается дверь. – Они у тебя оба красивые.
– Знаю, – Бонни задумчиво смотрит сыну вслед, затем поворачивается и начинает шарить в шкафах, выставляя чашки. – С ужасом думаю о том дне, когда они приведут домой подружек.
Я придвигаю стул, пока Бонни заканчивает заваривать чай.
– Новостей о найденных останках пока нет, – осторожно начинаю я.
Бонни долго не отвечает, и я уже думаю, что сестра, как обычно, сменит тему.
– Ты позвонила отцу? – спрашивает она.
Я качаю головой:
– Еще нет. Бон, тебе вообще не хочется его увидеть? Разве ты не соскучилась?
Бонни поджимает губы и отводит взгляд:
– У меня с ним были не такие теплые отношения, как у тебя.
– У вас были нормальные отношения, и я не об этом спрашиваю.
– У родителей на меня никогда не было времени, – Бонни проводит ладонью по столешнице.
– Это просто смешно, Бонни. Ты рассказывала мне совершенно другое, – замечаю я, вспомнив редкие мгновенья откровенности Бонни.
– Ну, то было в раннем детстве, когда они вечно пытались меня перевоспитать, – возражает сестра. – А в какой-то момент они махнули рукой – наверно, когда родилась ты, – добавляет она. – Шучу. – Она смотрит на меня поверх чашки: – Во всяком случае, тебя любили больше всех, это было заметно любому.
– Бонни, это неправда.
– Это правда, – сестра резко отодвигает стул. – Но мне давно безразлично. Сейчас поедим. Но у меня только суп.
– Звучит заманчиво, – отзываюсь я, недоумевая, почему Бонни не перенесла нашу встречу, если у нее не было настроения готовить. – А где Гарри? – спрашиваю я про младшего племянника.
– Тоже у приятеля. Клянусь, они проводят больше времени в чужих домах, чем у себя. Я их почти не вижу, – Бонни опускает голову. Очевидно, сестра скучает по своим мальчикам, хотя и не признается в этом. – Должно быть, это в порядке вещей для нормальных городов с нормальными школами. Не представляю, какими бы они выросли, если бы им пришлось жить на маленьком пятачке, как нам!
– Неужели тебе совсем не нравился Эвергрин? – не верю я.
Сестра поворачивает голову:
– Да я его ненавидела! У меня не было жизни, не было подруг…
– Как это? – перебиваю я. – А Айона?
– Ага, только Айона. – Бонни отворачивается к плите. – И всего на одно лето. Я на днях вспоминала Дэнни. – Эта тема настолько редка у сестры, что мое сердце замирает. – Не знаю отчего. Я начала о нем думать неделю назад…
Я не нахожу, что сказать, поэтому молча жду продолжения.
– Хотя вообще-то я вру, – признается Бонни. – Я знаю почему. Как-то раз, когда мои мальчики играли в регби, я заметила на поле странного крупного мальчишку. Он стоял на краю площадки и только смотрел на остальных. Дэнни вел себя точно так же.
Я отрываю уголок у лежащей передо мной салфетки и начинаю скатывать из него комок между пальцами.
– Наш братец всех пугал, и я его за это ненавидела, – произносит Бонни будто сама себе. Налив супу, она приносит тарелки к столу и возвращается за батоном и ножом.
– У тебя не было к нему неприязни, – тихо возражаю я, когда она присаживается.
Бонни бросает на меня возмущенный взгляд:
– Еще какая! С самого его рождения. Тогда-то все и изменилось: мать стала таскать меня на эти дурацкие игровые занятия в «Останься-поиграй», где какая-то тетка пыталась меня разговорить.
Заинтересовавшись, я собираюсь расспросить подробнее, однако Бонни не остановить:
– До меня искренне не доходило, как ты его терпишь. Я не могла взять в толк, какие темы для разговоров вы находите, сидя в домике на дереве, – вы же там часами торчали!
Так и было, мы сидели там часами, но при этом почти не разговаривали, занимаясь каждый своим делом, как малыши, еще не научившиеся играть вместе. Дэнни рисовал, а я читала или играла с моими Барби.
– Помнишь, как он грохнулся с дерева? Я решила, что он разбился, – вспоминает Бонни. – Он не двигался, так и лежал, – сестра свешивает руки на одну сторону и высовывает язык. У нее получается очень комично – я едва сдерживаю улыбку. – Дэнни подглядывал за нами с Айоной, но под его тушей треснула ветка, и он шмякнулся на землю.
– Смутно припоминаю что-то такое.
Интересно, это было в тот раз, когда Бонни вопила на кухне, жалуясь маме на Дэнни?
– Мне хотелось, чтобы он больше не двинулся с места, но он зашевелился, и я чуть не прикончила его. Он вечно за нами шпионил, чем ужасно смущал меня, – продолжает сестра. – Никто не понимал этого мальчишку.
– Никто и не пытался, – бурчу я.
– Сколько я себя помню, он вечно играл один, катая свои машинки кругами по песку. Я часто спрашивала себя, почему взрослые столько возились со мной, когда было видно любому – это у Дэнни проблемы!
– А когда тебя перестали возить в детский клуб? – спрашиваю я.
– Это в «Останься-поиграй»? – Пожав плечами, Бонни зачерпывает полную ложку супа. – Мне было лет семь. Не знаю, что там произошло, но однажды мать за руку вытащила меня оттуда, заявив, что не хочет больше ничего знать.
– О чем? – удивляюсь я, однако Бонни ничего не объясняет, сославшись на то, что ответов у нее нет. Остается гадать, действительно ли это так или сестру просто не интересует правда.
– А с возрастом он становился все хуже, – Бонни снова переключается на Дэнни. – В последнее лето он был настоящим кошмаром – помнишь ночевку на пляже?
– Еще бы! – Я тоже находилась там, когда Дэнни обвинили в том, что он лапал одну из девочек.
– А как он вел себя с Айоной! – возмущается Бонни. – Я вечно сгорала со стыда за него. Удивляюсь, как она вообще продолжала со мной дружить, ведь Дэнни постоянно крутился возле нее.
– Айона ему нравилась, – произношу я, – потому что относилась к нему по-доброму.
Бонни отворачивается, но я замечаю, как еле заметная тень пробегает по ее лицу.
– На днях я ездила к маме на кладбище, – вдруг говорит она. – Это ты положила на могилу цветы?
Я невольно выпрямляю спину. Мне давно пора привыкнуть к манере Бонни то и дело менять тему разговора, однако на этот раз ей удается меня удивить. Я не собираюсь отвечать, потому что сестра отлично знает, что я езжу к маме каждую неделю и оставляю цветы.
– Ей бы ужасно не понравилась эта история с трупом на острове, правда?
Я киваю, ощутив странное облегчение оттого, что мама этого не видит.
– Хочешь кофе? – спрашивает Бонни, когда мы закончили обедать.
– Пожалуй, – соглашаюсь я, помогая ей убирать посуду.
– Знаешь, иногда я убить готова за бокал вина, – выдает сестра, глядя на меня в ожидании реакции.
– Бонни, я не знаю, что ты хочешь от меня услышать.
– Да ладно, ты же у нас психолог! Если даже ты ничего не можешь придумать…
– Я консультирую семьи, в которых разладились отношения, а не выздоравливающих алкоголиков.
– А связи ты тут не улавливаешь? – интересуется сестра, сверля меня взглядом. Не дождавшись ответа, она продолжает: – Я не хочу напиваться, просто мне надоедают чай и кофе. – Она недовольно смотрит на чайник. – Кстати, как там твоя работа?
– Хорошо, – отвечаю я. – Я действительно получаю от нее удовольствие.
– Есть интересные клиенты?
– Ты же знаешь, что я не имею права рассказывать, – смеюсь я.
– Родной-то сестре? Что-нибудь пикантное! Имена называть необязательно.
– Нет.
– Зануда, вот ты кто.
– Не сомневаюсь, – улыбаюсь я.
– И ни один мужчина тебе не приглянулся?
– Бонни!
– А как еще тебе с кем-то знакомиться? Разве не идеальная ситуация? Перед тобой мужчины, которые несчастливы в браке. Тебе достаточно подтолкнуть их в правильном направлении!
– Среди клиентов меня пока никто не привлекал.
– И верно, с твоим характером лучше одной, – Бонни наливает горячий кофе в кружки, и мы замолкаем. – Ты не думала разыскать Дэнни?
– Думала, конечно, но я не знаю, с чего начать.
– Как считаешь, мама знала, куда он уехал?
– Без сомнений, – уверяю я, поднося кружку к губам. Я всегда винила маму за то, что она отпустила Дэнни: даже к двадцати двум годам мой брат не созрел для самостоятельной жизни, и я отказывалась понимать, как она могла этого не видеть.
Восемнадцать лет назад я готова была искать Дэнни по всей стране. Я представляла, как мы найдем его дрожащим в темном переулке, сжавшимся в комок, запихаем в машину и увезем домой. Но мама только сказала: «Я потеряла его много лет назад».
Возразить было нечего. Мы все обратили внимание, что Дэнни стал еще более замкнутым и отстраненным с тех пор, как мы покинули остров. Правда, никто не интересовался, отчего он больше не прикасается к своему альбому и карандашам.
– Может быть, она поддерживала с ним связь, только скрывала это от нас? – предполагаю я.
– Зачем ей это делать?
– Возможно, он так попросил.
– С чего бы это?
– Не знаю, – устало бормочу я. – Чужая душа – потемки.
Бонни кивает. Я жду, что она скажет что-нибудь о маме, но вместо этого сестра выдает:
– Может, его и в живых-то нет!
Пододвинув мне печенье, она берет одно и кладет в рот целиком, выжидательно глядя на меня.
– Господи, Бонни, ну разве можно такое говорить?
Сестра пожимает плечами, не сводя с меня глаз и сосредоточенно жуя.
– По-моему, мама знала, где он, – задумчиво произносит она наконец. – Я не могу себе представить, чтобы она никогда его не искала.
Вечером, когда в новостях не появляется ничего нового, я беру наконец свой айпад и начинаю просматривать фотографии на различных веб-сайтах, ища знакомые лица.
Меня всегда интересовало, как сложилась жизнь у людей, среди которых я выросла и которые все еще могли оставаться на острове: они были частью моего мира, я не представляла своего существования без них. Приблизив снимок местных жителей, сгрудившихся у белого полицейского тента, я вглядываюсь в лица, ожидая теплой волны узнавания, но с увеличением снимок становится все более зернистым. Не отчаиваясь, я вожу пальцем по лицам – и вдруг замираю. На заднем плане я вижу женщину, стоящую отдельно от остальных. Я сразу узнаю ее.
Я сворачиваю снимок и открываю следующий, где видно предельно четко – это действительно Руфь Тейлор, мама моей подруги Джилл. Она стоит одна перед кафе, а под фотографией подпись: «Местная деревня». Руфь смотрит куда-то за рамкой кадра, и я вглядываюсь в ее круглое лицо с искривленным ртом, отмечая, что она очень постарела – волосы стали совершенно седыми.
Значит, Тейлоры так и живут на острове? По многим причинам я надеялась, что Джилл оттуда уехала.
Вздохнув, я усаживаюсь поудобнее и снова возвращаюсь к первой фотографии. Каждому из этих людей теперь придется отвечать на вопросы. И если полиция еще не выяснила, кому принадлежат найденные останки, то это дело нескольких дней.
Никто не может ступить на остров или покинуть его, оставаясь незамеченным. Никто не мог быть похоронен в его земле без того, чтобы хотя бы один из жителей не знал об этом.
Глава 4
Я умоляла маму отвезти меня обратно на Эвергрин. Я приставала к ней с той ночи, как мы покинули остров, и вплоть до того дня, когда уехал Дэнни, то есть через год после ухода из семьи отца.
– Мы все еще можем вернуться, – предложила я за завтраком. – Ведь на отъезде тогда настоял папа, а сейчас его нет.
Я затрудняюсь определить, много ли правды было в объяснениях родителей, но решение уехать в ту ночь явно принял отец.
– Стелла, мы не станем этого делать, – ответила мама.
– Но почему? Мы были там так счастливы, мама.
– Сейчас не время, – перебила мама, быстро взглянув на Дэнни, набивавшего рот кукурузными хлопьями.
– Дэнни тоже там было хорошо, – настаивала я, раздраженная тем, что мать и слышать не желает о возвращении. – Разве нет, Дэн?
Брат поднял глаза, но не ответил, а сразу отодвинулся на стуле, отнес тарелку в раковину и поспешно вышел из кухни. Не может же мама не видеть, насколько он не приспособлен к городской жизни.
– Ты же понимаешь, что там ему будет лучше, – добавила я. – Обещай хотя бы подумать об этом!
Мама пробормотала, что подумает, но меньше чем через две недели Дэнни ушел из дома. Взвалил на плечи тяжелый рюкзак и сказал мне, что уходит. Мать стояла у калитки, глядя ему вслед, и лицо у нее было бледное и измученное. С таким же выражением мама звонила в клинику, когда Бонни впервые ложилась на лечение, – точно ее мир развалился на куски.
Мама долго не опускала руку, будто желая дотянуться до Дэнни, но, насколько я знаю, она не сделала ни одной попытки его остановить. Уже позже я часто задумывалась о том, что чувствовала мама, когда отпускала остальных. Она всегда была единственной, кто держал нас вместе, и всякий раз, когда один из нас покидал родительский дом, мне казалось, что образовавшаяся невидимая прореха с треском рвется все дальше.
После ухода Дэнни я перестала просить о возвращении на остров. Мое сердце уже не принадлежало Эвергрину, а со смертью мамы мысль об острове без нее казалась мне невозможной.
Однако сообщение в новостях разворошило воспоминания и полузабытые чувства, и я впервые завидую умению Бонни отстраняться и делать вид, что это нас не касается.
В воскресенье рано утром я звоню сестре. Прошло больше суток, а я все еще откладываю разговор с отцом.
– Говорят, останки принадлежат женщине, – сообщаю я Бонни. – Но я не понимаю, почему никто не заявил о ее исчезновении. Ведь наверняка кто-то заметил, что человек пропал. – Я задумываюсь. – На острове мы знали всех. Не могу отделаться от мысли, что убитая – наша бывшая знакомая.
– Ну и кто это может быть? Тесс Карлтон? – выпаливает сестрица, не целясь. – Или одна из близняшек Смит? Одна сестра убила другую?
– Бонни, ты говоришь ужасные вещи.
– Скоро мы все узнаем, – бормочет она, теряя интерес к разговору. Я задерживаю взгляд на экране телевизора. Снова показывают наш дом: камеры обшаривают сад и темный лес, лежащий за ним, густо заросший деревьями. Солнце освещает лишь верхушки крон, и с этого ракурса лес выглядит мрачным, внушая невольную робость. Туристы, как правило, не ходили в чащу, а мы в детстве безбоязненно убегали в такую глушь, куда свет не проникал и на минуту.
Каким-то образом оператору удается передать смутную угрозу, таящуюся в лесу, и я впервые вижу лес глазами посторонних: он походит на обиталище призраков.
После разговора с Бонни я начинаю мысленно перебирать девочек, которых знала тогда. Почти все были старше меня, но младше Бонни: Тесс Карлтон, дочь лучшей подруги моей матери; Эмма Грей; подруга Бонни – Айона и, конечно, Джилл. Мои воспоминания о них в основном отрывочны, если не считать Джилл.
В последний раз я виделась с лучшей подругой после маминых лихорадочных, сбивчивых слов о том, что мы уезжаем. Меня не интересовал съемный дом в Винчестере или больший доход от папиной новой работы, поэтому я со всех ног кинулась к Джилл, которая сказала ждать ее в нашем заветном месте – на уединенной поляне у обрыва.
Я не учла, что за Джилл увяжется ее отец, и подруге пришлось украдкой шептать мне на ухо, что она не вынесет даже мысли о моем отъезде.
Мы обе были в слезах, когда Боб Тейлор подошел к нам слишком близко и велел Джилл возвращаться домой. Он, что называется, стоял у нас над душой, и я не могла спросить подругу, что же такого важного происходило у нее дома, если ее отец не может оставить нас наедине хоть на минуту. Но к тому времени меня уже не удивляли поступки Боба Тейлора.
Я схватила Джилл за руки, глядя ей в лицо и запоминая его. Она дрожала всем телом.
– Не бойся, – проговорила я, надеясь, что ее отец не услышит меня. Я покосилась на него, однако Джилл замотала головой. Как мне хотелось, чтобы он отошел, и мы смогли бы поговорить как следует! – Мы будем переписываться, – продолжала я. – Я напишу первой и пришлю тебе мой новый адрес. Обещай, что ответишь!
Джилл кивнула, моргая, пытаясь прогнать вновь навернувшиеся слезы:
– Обещаю! Мы всегда будем лучшими подругами.
– Клятва кровной сестры, – проговорила я, и мы соединили наши пальцы, но тут отец Джилл громко позвал ее, и она наконец отстранилась. – Я буду скучать! – крикнула я, и мой голос дрогнул от боли.
– Я тоже! – прокричала в ответ Джилл.
Я сдержала слово и написала Джилл через неделю после того, как мы поселились в Винчестере. Я подбегала к двери всякий раз, как гремел почтовый ящик, а через неделю написала ей снова, умоляя ответить и указав свой адрес еще и на конверте, на случай, если подруга потеряла первое письмо. Однако ответа от Джилл я так и не дождалась.
Этим же днем в моей квартире раздается звонок, а вслед за ним, почти сразу, довольно настойчивый стук в дверь.
– Иду, иду, – бормочу я, в спешке ставя чашку на кофейный столик, и чай выплескивается на него через край. Когда я открываю дверь, то вижу на пороге двоих мужчин. Один из них высокий, тщательно выбритый, другой примерно на голову ниже.
– Мисс Стелла Харви? – уточняет высокий. – Я детектив констебль Уолтон, а это мой коллега, констебль Киллнер. Вам не о чем беспокоиться, мы лишь хотим поговорить о происшествии, о котором вы, наверное, знаете из новостей. Вы позволите нам войти и задать несколько вопросов?
– Не понимаю, – я недоуменно качаю головой, но отступаю, пропуская детективов в узкий коридор. – Почему вы собираетесь опрашивать меня?
– Мы опрашиваем всех, кто жил на Эвергрине. Причин для беспокойства нет, – заверяет он, дойдя до конца коридора, где надо либо поворачивать налево, в маленькую кухню, либо направо, в гостиную.
Я показываю направо – в гостиной просторнее, но чаю не предлагаю и молча опускаюсь в старое мамино кресло-качалку.
– Мы уже давно там не живем, – говорю я. – Наша семья уехала с острова в тысяча девятьсот девяносто третьем году.
Констебль Киллнер кивает, щелкнув ручкой и открыв блокнот. Проведя пальцем по списку, он переводит взгляд на меня:
– А когда вы приехали на Эвергрин, мисс Харви?
– Я там родилась, – отвечаю я. – В тысяча девятьсот восемьдесят втором. А родители перебрались на остров… – я замолкаю, вспоминая, – году в семьдесят шестом или семьдесят седьмом. Моя старшая сестра была младенцем.
Детектив кивает и вновь углубляется в свои записи.
– А что? – не выдерживаю я, подавшись вперед так, что чуть не падаю с кресла. – Ведь это было так давно, что я не понимаю, как это может вам помочь.
Уолтон улыбается:
– Стандартная процедура.
– Мы жили на Эвергрине сто лет назад, – настойчиво продолжаю я, не сводя с него глаз в попытке понять, что все это значит. Неужели полиция считает, что тело пролежало за нашим садом больше четверти века? Или меня допрашивают, потому что я жила на острове в то время, когда закопали труп?
– Знаю, – констебль снова улыбается. – Мы понимаем, что на момент отъезда вы были совсем юной, мисс Харви, но мы только кое-что уточним и уйдем. Мы не отнимем у вас много времени.
Поджав губы, я глубже усаживаюсь в кресло – так, что маленькая подушка упирается в поясницу. Мое сердце трепещет, угрожая сорваться в дикий галоп, однако улыбка Уолтона кажется искренней, и я напоминаю себе, что еще ничего не знаю о найденных останках.
Констебль просит уточнить, с кем и где я жила на острове, и я отвечаю – с мамой, папой, Бонни и Дэнни в «Доме у причала», в Квей-хаусе. Я замираю при мысли, что детективы уже поговорили с Бонни, но, с другой стороны, сестра не прибавит ничего нового. Наши версии будут практически одинаковыми.
Тем не менее присутствие полиции в моей гостиной заставляет меня заметно нервничать. Я пытаюсь расслабить плечи и не стискивать зубы. Что, если полицейские наблюдают за мной, подмечая мои непроизвольные жесты и делая выводы – точно так же, как я на сеансах с клиентами, или им действительно просто нужно выслушать голые факты и откланяться?
– Кто были ваши соседи? – спрашивает Уолтон.
– Соседей как раз не было, – отвечаю я, пояснив, что Квей-хаус стоит у самой пристани, можно сказать на отшибе, и других домов рядом нет. Киллнер переворачивает листок в своем блокноте и, по-моему, всматривается в карту острова. Не удержавшись, я тоже заглядываю, напрягая глаза.
– Слева от вас находился паб «Сосны»? – уточняет Киллнер.
Я киваю.
– Да, там жила моя подруга Джилл Тейлор и ее родители. Руфь и Боб, – добавляю я, потому что детективы сидят с выжидательным видом. – Не знаю, возможно, они до сих пор там живут.
Киллнер скупо улыбается, и я вдруг понимаю – совершенно не важно, что знаю я: полиции уже известно больше.
– А правее Квей-хауса начиналась деревня, – продолжает он. – Может, вы помните, кто жил в первых домах?
Мне живо вспоминается сплошной ряд частных домов с пристройками-магазинами. Вряд ли это можно было назвать деревней – скорее центральным местом, средоточием жизни острова, где взрослые собирались, чтобы пообщаться и сделать необходимые покупки.
– В крайнем, ближайшем к нам доме, жил врач, – рассказываю я. – Но пока мы жили на острове, там сменилось несколько врачей.
Детектив просит меня постараться припомнить их имена, и я добросовестно всех перечисляю, но кто из них и в какой период времени работал, сказать затрудняюсь. Пока Киллнер записывает, я перехватываю взгляд Уолтона на фотографию на книжной полке.
– Это моя мама, – поясняю я. – Она погибла десять лет назад в аварии.
– Примите мои соболезнования, мисс Харви.
Я наблюдаю, как он рассматривает снимки на каминной полке. Все, кроме одного, из далекого прошлого, когда мы были юными и жили на чудесном зеленом острове. На мгновенье брови Уолтона сходятся на переносице при виде множества фотографий, сделанных, можно сказать, на месте преступления и украшающих мою гостиную. Хорошо, что он еще не видел моей спальни.
– Вы будете опрашивать моих близких? – интересуюсь я, чтобы привлечь внимание Уолтона, который уже взял с полки фотографию.
– Будем.
– Мой отец… – начинаю я, но детектив перебивает, пристально вглядываясь в снимок:
– Это ваша сестра?
– Да, – я сдвигаюсь на краешек кресла.
Постучав пальцем по стеклу, он поворачивается к Киллнеру, который поднимается и подходит к напарнику.
– Браслет вашей сестры, – произносит Уолтон, когда я тоже встаю и забираю у него фотографию. – Вы его помните?
– Конечно, я же его сама сделала.
Констебль сразу поворачивает ко мне голову.
– Это браслет дружбы, я их много наделала в то лето, когда мы уехали с острова. Я их продавала.
– Не припомните, кому?
– Господи, ну как кому? Девочкам.
– Сможете составить список тех, кто приобрел у вас браслеты? – просит Уолтон.
– Ну, могу, наверно, – неуверенно предполагаю я.
Уолтон снова улыбается, но его улыбка уже не кажется искренней, и на этот раз, когда он повторяет, что их визит – всего лишь простая формальность и волноваться мне не о чем, я не верю ему.
– Спасибо за то, что уделили нам время, – говорит детектив, оставляя визитку и прося позвонить, когда я подготовлю список.
Через окно гостиной я смотрю, как полицейские разговаривают, подходя к машине. Констебль Уолтон смеется чему-то сказанному коллегой. Трясущимися руками я набираю номер Бонни, отмечая, что в глубине души мне скорее нравится происходящее, потому что остров снова возвращается в мою жизнь, пусть даже таким образом.
Но Уолтон будто невзначай оглядывается на мое окно, и искра радости гаснет, сменившись тягостным чувством от мысли, что один из сплетенных мной браслетиков может быть каким-то образом связан со страшной находкой на острове. Я со щелчком закрываю жалюзи.
– Ты меня слышишь? – спрашиваю я, когда Бонни отвечает: в трубке стоит треск. – Ты где?
– В «Теско», здесь отвратительная связь… Подожди… – Через несколько секунд трубка снова оживает: – Так лучше?
– Да. У меня только что побывала полиция.
– Люк сказал, что они и к нам приходили. Чего они хотят?
Я пересказываю их вопросы, слыша, как Бонни бросает покупки в свою тележку.
– Они хотят убедиться, что никто не лжет, – говорит сестра. – Чего ты перепугалась?
– Не лжет о чем? – настораживаюсь я.
– Наверно, о тех, кто был или не был на острове.
Полицейская машина наконец отъезжает, и я отхожу от окна.
– Мне это не нравится, – признаюсь я. – Бон, мне кажется… у меня такое чувство, что мы еще жили на Эвергрине, когда это произошло.
– Они просто задают вопросы, – шумно вздыхает сестра. – Скорее всего, обходят всех, кто когда-либо бывал на острове. Почему ты паникуешь?
– Их интересовали браслеты дружбы, которые я делала. На фотографии браслет на тебе. Полицейские попросили меня составить список всех, у кого он был.
Если подумать, я не припомню, чтобы Бонни когда-нибудь носила его, однако сейчас, снова вглядываясь в фотографию, я убеждаюсь, что браслет действительно у нее на запястье.
– Ты меня слушаешь? – спрашиваю я, озадаченная молчанием в трубке.
– Зачем им список?
– Не знаю, но, получается…
Что? Что мы знаем, кто убитая? Или, может, кто ее убил?
– Это ничего не значит. Они сейчас перерабатывают массу информации, – делает вывод сестра, однако в ее голосе нет уверенности.
– Мне не нравится оставаться в неведении. У меня чувство… – я замолкаю, подбирая слова, – …что я должна быть вовлечена в это.
– Не сходи с ума, – просит Бонни. – Почему мы уже неделю только и говорим, что об этом чертовом острове? Хватит с меня Эвергрина, даже думать о нем не желаю!
Ее реакция меня не удивляет, но в отличие от Бонни меня эта новость сбила с толку. Я не могу избавиться от мыслей, которые всегда гнала от себя, и все «коробочки» с секретами, которые я тщательно прятала, одновременно открылись, выпустив содержимое. Существует много вопросов, на которые я хочу получить ответы, но раньше мне недоставало смелости.
– Бон, – начинаю я осторожно, – я вспоминаю наш отъезд оттуда и последние дни на острове…
Я замолкаю, не зная, как закончить фразу.
– Ну?
– Может, ты помнишь что-нибудь такое, чего не помню я?
– Конечно, нет! Что я могу помнить?
«Я думаю, куда больше моего, Бонни». Она была на шесть лет старше меня и, без сомнения, осведомленнее.
– Мы ведь ни разу не поговорили откровенно.
– Потому что тут не о чем говорить, – припечатывает Бонни. – И не вздумай снова приставать, почему мы уехали! Родители сказали, что нам нужны деньги, которые папа заработает на новой работе. Лодка-то наша почти ничего не приносила. Чем тебя эта версия не устраивает?
Сомнительно, что она устраивает тебя, думаю я, пока Бонни излагает факты, будто заученные наизусть. Сестра что-то скрывает от меня. Ну, значит, и я не должна говорить ей обо всем.
Попрощавшись, я беру фотографию, которая привлекла внимание констебля Уолтона. На ней мы стоим все впятером в последнее лето на острове. Я вглядываюсь в улыбающиеся лица мамы и папы – он обнимает ее за плечи, а она крепко держится за его руку.
Что же с нами случилось?
Мне безумно хочется поговорить об этом с Бонни, но какая-то другая часть меня протестует. Потому что тогда мне пришлось бы признать: я скрыла то, что произошло перед нашим поспешным отъездом с острова. Скрыла, потому что верила, что если солгу, это будет держать нас всех вместе.
