Хелизагрий
Хелизагрийская Либерапея

© Хелизагрий, 2023

ISBN 978-5-0060-5657-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ХЕЛИЗАГРИЙСКАЯ ЛИБЕРАПЕЯ

ЛИБЕР I

* * *

«Милостив Либер идёт и вовсе суров не бывает

С теми, кто радостно чтит бога и влагу его.

Сходит он гневен лишь к тем, которые слишком угрюмы:

Тот, кто боится сердить гневного бога, – да пьёт!»

Элегии Лигдама (III, 5) (Перев. Л. Остроумов)

I

Во имя Либера – бога благородного, я зачинаю свои рассказы. Во имя покровителя свободы и ума. Ведь Либер значится как свободный, так и как книжный.

А поскольку пишу я буквами греческими, то и речь поведу на названиях греческих. Речь же поведётся по ветрам вечноменяющимся, поведётся и об эротах, и о вакхах, о сатирах и о панах, а от них к далёким сабазиям и к корибантам.

Прошу же, пройди со мною в эту удивительную картину, которую мне подарил Гермес из своей коллекции.

II

Как-то раз, живя в спокойствии в землях фригийских, вынужден я был выйти из дому на некий шум проходящей мимо толпы. Жил я в отдалении от всех, а потому шум смутил меня. Вышедши из дому, увидел я, что это были козлоподобные люди, что громко гоготали, поигрывая на своих сирингах. А из всего гогота их была слышна песня:

 
По Эротопеям идём, Панапеи поём,
Савватапеи на фригийский манер,
На Либера фасту в далёкую землю.
 

Не быть бы мне рождённым под планетой Меркурия, то так бы эти сатиры и прошли мимо, но тут они меня замечают, подходят и напевающе говорят, блея:

– В добрый час мы тебя повстречали!

И начали мне меха с вином в рот толкать. Я опомниться не успел, как красное лесбосское уже не только рубашку залило, но и в меня проникло, разум мой помутив.

И вот я с этой сворой весело зашагал, сам не знающе куда. День был жарким, и тут, влекомые восточным ветром, мы увидели пещеру, холодную такую, и решили мы в ней передохнуть. Осмотрев оную на предмет опасности зверья какого, и увидев, что безопасно, вошли в неё. То была какая-то старая и заброшенная пещера нимф. Повсюду там висели сиринги и парные флейты, видно, поднесённые в дар богине.

III

Разбрелись мы, значит, по пещере, кто улёгся на отдых, а кто начал подношения на стену навешивать. Я же приметил какую-то загадочную вещицу блестящую, наклонился поднять её да укололся. О злополучный час, когда я соделал это!

Как тут же взгляд свой обращаю на одну из менад, в своре вакхантов находившуюся. И сразу же воспылаю к ней я страстью неистовой. Заговариваю с ней, убеждая её в её красоте и склоняя к любви. А поскольку сатиры либо спали медвяным беспробудным сном, либо разбрелись кто куда, то не было у нас и укора в виде глаз. И вот, в винной усталости находящиеся, мы утолили свою, как потом узнается, «божественную» любовь. После непродолжительного отдыха я всё же поднял вещицу эту острую загадочную показать сатирам.

Прибегаю я к ним и говорю:

– Что за вещь это проклятая, что за рану она мне соделала?

И один из сатиров громко смеяться начал, разбудив всех, даже самым крепким сном спавших. И, видно, знающе, что за рана на теле моём образовалась, начали они на манер алкеев напевать что-то показавшееся мне тогда несуразным и к делу не относящимся:

 
Об Эроте во славу услышьте про козни его,
У музыкантов с барбитами длинными.
Вино подливайте, о, зачинай же, мелит…
 

– Ну-с, теперь иди, – сказал один, – ищи лист да тростинку, будешь басни писать.

Как тут выходит полуголая менада и, в пьяном бреду желая позабавиться, на меня указует, что, мол, я-то её осквернил. Начинают кричать и кидаться на меня вакханты, приговаривая, что, дескать, менада эта полунимфа, и что я совершил преступление дерзновенное, и грех на мне теперь висит тяжкий. И выталкивают меня из пещеры, где затем вновь они все улеглись винным сном.

IV

Каково же было моё удивление, когда при выходе из пещеры передо мною стоял сам бог! Всё я позабыл перед его хотя и очеловеченным, но божественным ликом. То был сам Эрот. И он начал своим хотя и мягким, но в душу проникающим гласом молвить:

– Ты ли тот смертный, что об остаток стрелы любовной ужалился, которую я утерял ещё множество лет тому назад? – Я же обомлел, а он продолжил: – Но вижу, ты.

Тогда стал Эрот нежно рану мою обрабатывать. И приговаривать, что жаль ему меня, что теперь путь мой лежит в земли далёкие, и всё в этом-то роде из-за злополучной раны моей и из-за «греха» перед менадой «знатной» и «грехов» моих последующих. Я же, наконец дар речи обретший, стал голосом неровным спрашивать:

– О божественный отрок, скажи, что со мною, и кому предназначалась стрела?

Эрот не помедлил с ответом и начал свой рассказ, попутно ухаживая за моей раной.

V

– Некогда, – начал Эрот, – жил один человек по имени Миер. И вот он, уже не знаю с чего, решил для себя, что никогда его не тронут мои «козни». Он посвятил всю свою жизнь на служение только ему известной мудрости. Поговаривают, что он научился этому в каких-то далёких землях между двумя реками Месопотамии.

Тогда решил я, что он мог бы меня позабавить. И вот пускаю я в него стрелу и чувствую, не долетела. Иду искать, нахожу, а она пополам сломанная лежит. Впал я тогда в бешенство и погнался за Миером. А он вот в эту самую пещеру забежал. Я опять пускаю в него стрелу, но он и её ломает, уже на мелкие кусочки. Ну, тут я окончательно на него свой гнев божественный обратил. Он меня испугался и побежал что есть мочи. Я же пустился за ним, стрелы свои без разбора метая. А он, словно полубог какой, бежал от самоей вот этой вот Фригии до Аккада. Там я его и настиг, выпустив стрелу в него так метко, как только мог. Как тут же он замертво падает от усталости. Так я и не узнал, кому же вторая стрела попала и какую влюблённую я на вечную муку проклял.

VI

Но теперь являешься ты, путник, и все дела твои теперь будут принадлежать служению божественному Эроту. Я нарекаю тебя Воином Эрота, в сторону солнца идущим, и дарую в спутники тебе ветер западный, Зефиром зовущийся. Однако то ли по молодости, то ли по старости, что делать дальше, мне неведомо. Сходи-ка ты в храм, за вон тем пригорком находящийся, – Эрот указывает в сторону пригорка, – матери моей Афродите принадлежащий. Храм этот женский, и мужчинам туда вход воспрещён, но я на Олимп вознесусь, историю твою среди божеств поведаю, мать свою попрошу тебе помочь.

И оттолкнувшись, Эрот в небо взлетел, оставив меня на волю случая до храма божественной Афродиты. Но шествуя к намеченной цели, перенёс я ещё немало злоключений – ведь тот, кого стрела Эрота коснулась, в себе носит яд смертельный любовный и переносит немало горестей. Ведь уколы богов, как то перун Зевса или смертельный укол Айдеса, кладут на человека печать забвения перед всем другим, чем разнообразным до этого жил человек раньше. Всё это повергает человека к забвению всех других богов, к которым был он привязан до злополучного дня божественного обращения.

Тот же человек, который печатью Эрота скован, все дела свои только к Афродите помышляет, другое забрасывая. Но не стоит страшиться, ведь Эрот – бог человеколюбивый настолько, что когда при нём сочетаются двое влюблённых, то получается третий. В отличие от богов властных или воинственных, от которых люди лишь убывают.

Потому-то моя история кончится хорошо, ибо Эрот – бог проводящий.

VII

И вот пошли мы, я и ветер Зефир, по красивейшей дороге, вдоль которой росли бугинвилии. И Зефир говорил своим приятным и успокаивающим голоском разные побасёнки. Так покуда мы шли, решили поразвлечься историей интересной.

– Вот, я тебе расскажу, – начал Зефир, – басню одну занимательную, в народе греческом известную, но во Фригии, возможно, не рассказываемую.

Ветер и солнце и плащ

Как-то раз Солнце и северный ветер Борей увидели одного путника, который был закутан в хороший такой плащ, и тогда решили они поспорить: кто сможет стянуть с путника этот самый плащ. И вот, порывистый северный ветер стал дуть что есть мочи, пытаясь силой сорвать с путника плащ, но тот только плотнее укутался в него. Тогда настала очередь Солнца, и оно вышло из-за туч и стало припекать что есть мочи. Тогда стало путнику нестерпимо жарко, и он снял с себя свой плащ. Так Солнце одержало победу над злым и страшным ветром Бореем.

И вот эта-то побасёнка и мне напомнила, какой сегодня жаркий день. И от всей этой жары, и от потрясения, со мною сегодня случившегося, прилёг я отдохнуть.

VIII

Проснулся я от того, что кто-то волочит меня по земле. Оглянувшись, не увидел я своего провожатого Зефира, но увидел, что ноги мои и руки связаны, а тащит меня некая девушка вида красивого, что я сразу влюбился, ведь вся она была в камнях и металлах драгоценных, с кожей смуглой и волосами чёрными. И говором инородным она сказала:

– Проснулся, вставай! Что мне тебя тащить, мне тяжело.

На что я сразу возмутился и грубо высказал, ещё не додумавшись, почему же я связан:

– Куда меня тащишь, куда волочишь, девушка?

А она пинает меня и говорит:

– Я твой похититель, будешь разбойников добычей.

Тогда заплакал я, в ноги упал ей и говорю:

– Пощади, не хочу я к разбойникам, мой путь лежит в храм за горой по божественному направлению! Послушай же меня и отпусти меня обратно!

А она свой кривой кинжал достаёт и грозиться мне начинает:

– Какой такой бог мог дать тебе направление?

Со страхом перед аргументом холодным отвечаю:

– Сам бог Эрот направил меня!

Тогда она, от пиратской жизни своей нрав потерявши, юбку свою задирает, как бы говоря: вот тебе твой Эрот, – и лицо моё в свои прелести погружает, – как бы отвечая на мои заявления. У меня же кровь, пропитанная ядом Эрота, сознание помутила, а ощутив цветок, подобный цветку Афродиты, божественный, стал я целовать его. Удовольствие это неожиданное, девушку настигшее, вскрикнуть заставило и члены расслабить, что сразу же она припала в наслаждении к земле. А после короткого припадка соки её вышли наружу, разум к ней вернулся, и она, за какую-то уловку всё это посчитавши, меня от себя оттолкнула. И жёстче прежнего потащила меня связанного дальше, хотя и всё время оборачивалась, как бы с недоверием, но с интересом.

IX

И вот приятная тропа с красивыми бугинвилиями кончилась, и началась сухая местность с редкими и сухими оливами. Тут я украдкой заметил, что мы зашли за ту самую пригорку, к которой я и направлялся. Сам же я, ещё в опьянении любовном находящийся, себе под нос стишки любовные напевал:

 
О, Эрот в любви не знает пощады,
В разбойницу с кожей из мальма
Влюбляет меня, прелести её обнажая…
 

Хотя и была занята разбойница тем, что волокла меня к своей разбойничьей банде, но всё же украдкой подслушивала, как я влюблённо говорю про неё. А ведь любая, даже Артемиде дева посвящённая, желает про себя послушать подобное приятное, хотя бы и украдкой.

X

И вот уже лежу я у разбойничьей шайки, которая меня обсуждает. Мол, по какой цене и кому продать меня. Я ту же мольбу завожу:

– Смилуйтесь, разбойники, не продавайте меня, я не стою много в золоте, но за гроши меня продадите, а гнев божества на себя навлечёте!

Тогда один, судя по всему, главный среди шайки, подходит ко мне и говорит:

– Во имя Диониса, да ты пьян, что во имя Гермеса, предводителя разбойников, ты такое говоришь и какие проклятия на нас насылаешь?

Тут вселилась в меня муза, и стал я красиво говорить, какие дела я совершил, и какие теперь злоключения меня ожидают, и что я иду в далёкие земли между реками. Как после моего рассказа глаза предводителя озарились, и он разговорился со мною, и уверовал в мою историю, и сказал:

– Ты можешь быть свободным, о принадлежащий богу Эроту!

Сразу поднялся шум, и разбойники от эдакой новости стали негодовать:

– Во имя Гермеса, что творишь ты, последнюю нашу надежду на богатство от нас уводишь?

И тут они уже стали угрожать ему расправой, как он поднял руку, и все замолчали, а он начал рассказ, о котором говорит и Гомер:

– О друзья разбойники, послушайте же мою историю, которая и объяснит вам мой поступок, и вы согласитесь со мной и моим решением.

XI

История из Тиррены

– Знайте же, что я один из тех самых разбойников, что видели деяния грозного божественного Диониса в гневе.

Так вот, в некоторое время, когда мы сочли, что лучше всего выйти в море из Этрурии, снарядили мы корабль и команду, я же среди них стался кормчим. И вот мы плывём по спокойным и чистым водам вблизи какого-то берега, как замечаем на одном мысе юношу, одиноко стоящего. Он беззаботно с Эоловыми ветрами игрался, которые волосы его иссиня-чёрные то вверх поднимали, то вниз опускали. Одет же он был в пурпурный плащ. Вот в этот-то момент мы и разглядели хороший барыш в виде богатого выкупа человека какого знатного.

Так мы рассудили и тихо на остров на лодке подплыли, берег одинокий осмотрели на чьё-либо присутствие. И никого не обнаружив, похитили мы этого юношу, связав его.

Тут мы стали радоваться и благодарить Плутоса, а после всего проклинать Тихе за наш удел. Вся команда смотрела на этого юношу и дивилась ему:

– Посмотрите, какие на нём ткани! – дивился один.

– Посмотрите на его длинные волосы, которые сияют ярче, чем у любого из живущих! – говорил другой.

– Откуда ты такой, юноша? – спрашивали его матросы.

А юноша всё сидел и улыбался, не говоря ни слова, ни звука не издав. А только глазами чёрными своими хитро смотрел. Стало мне вдруг боязно, и я сказал:

– Подумайте, друзья, что такой юноша среди голых скал в таком облачении и с такой красотой в одиночестве делал? Боюсь я, что не человек это, а божество какое. Давайте обратно его высадим, покуда не поздно!

Но на мою речь лишь рукой помотали и отослали куда подальше, если я выгоды в таком лёгком деле не чувствую, то и не быть мне разбойником.

Когда же я отошёл от этих безумцев, то увидел, что сторона корабля, на которой юноша сидел, больно уж перевешивала другую. Как вижу, путы, до того его обвивавшие, спадают с него, словно мы их и не вязали. И он встаёт, ростом выше всей команды. А из-под ног его лозы виноградные расти начинают. И начал молвить он божественным гласом:

 
Я многошумный ребёнок Дионис,
А матерь моя Кадмова дочерь Семела
В любви сочеталась с Кронидом.
Все вы падёте перед моею божественной властью!
 

И тут от дыхания его весь воздух сильным винным уксусом пропах, что вся команда сразу же в неистовое пьянство пришла. Я же на колени припал и молиться начал всем богам, которых только знал. А безумие всё продолжалось. И вот лозы виноградные весь корабль уже охватили и на части раскалывать стали, стеблем жёстким пронизывать. Пуще того, стал обращаться Дионис то во льва, и команду на части рвать, то в зверей мне неведомых волосатых, и за другими членами команды гоняться, их истязая. Тут уцелевшие стали в море бросаться, в надежде уйти от праведного гнева. Но только в воду они попадали, как в дельфинов обращались.

Я же в лодку изломанную перебрался и продолжил усердно молиться, сжимая руки с такой силою, что от ногтей моих образовались раны на ладонях, и кровь потекла по рукам, окропляя дерево лодки.

Когда всё стихло, то нежным голосом позвал меня бог. Я голову свою аккуратно поднял, расправы ожидая, но Дионис, улыбаясь, промолвил:

– Мил ты богам, за тебя вступились, ведь ты молился, и ты принёс свою кровь жертвенную, не жалея себя.

И Дионис покинул корабль, на Олимп вознёсшись. Тогда на полуразрушенной лодке я добрался до ближайшего порта с милости Посейдона, но изрядно оголодавши.

Потому-то в море я больше не выхожу, а только по рекам сплавляюсь. И после всего чту я божественные знамения, так как я был спасён благодаря своей вере.

И вот попадается мне теперь этот юноша, по божественной тропе идущий. И говорит мне и всем вам, что пора покончить с делами разбойничьими и к Гермесу торговцу обратиться.

XII

И после всего услышанного стали восхищённо соглашаться разбойники, что меня пойманного во имя бога Эрота стоит отпустить. Ведь истории, подобно этой, не оставляют равнодушным того, кто верит в богов. Но один всё же возражать стал, как тут же ветер сильный с ног его сбивать начал, покуда все остальные прямо стояли. Тогда и он согласился.

Путы с меня сняли, и все были довольны. Лишь один разбойник стоял понуро – красавица в металлах драгоценных губы надула, но сказать не решалась, ибо гнева божественного испугалась. А всё из-за того, что придумала множество услад она себе, от меня которые бы исходили, покуда путешествие наше не кончилось бы моей продажей.

Бывший кормчий сам решил проводить меня до места, мною искомого. И хотя до храма дошли мы быстро, но в местность гористую покуда взбирались, то уже вечер наступил. Разбойник в храм зайти не смел, а потому оставил меня у самого входа, дабы никакой другой с пути меня не сбил. Тут мы распрощались, узнав имена друг друга, его – Аминд, а моё – Хелий.

Так наступил вечер, и усталость ужасную ощутив, к храму шаг я последний сделал.