Роберт Хайнлайн
Достаточно времени для любви, или Жизнь Лазаруса Лонга

Контрапункт
III

Оказавшись вдвоем с Иштар в машине, Галахад спросил:

– Ты всерьез сделала предложение Старейшему? Насчет ребенка от него.

– Как я могла шутить в присутствии двух свидетелей, один из которых – сам исполняющий обязанности председателя?

– Я не знаю, как ты могла. Но зачем это тебе, Иштар?

– Потому что я сентиментальна и склонна к атавизму!

– А на меня зачем рявкать?

Она обняла его одной рукой за плечи, другую положила ему на ладонь.

– Извини, дорогой. День тянулся так долго – ведь, хоть ночь и была дивной, выспаться не удалось. Меня волнуют разные вещи – и поднятая тобой тема не может оставить меня равнодушной.

– Мне не следовало спрашивать. Это было вторжение в личную жизнь – не знаю, что на меня нашло. Закроем тему? Ну пожалуйста.

– Дорогой, дорогой! Я-то знаю, что нашло на меня… и отчасти из-за этого я реагирую слишком эмоционально. Это было непрофессионально. Но скажи: если бы ты был женщиной, ты бы ухватился за такую возможность? Сделать такое предложение ему?

– Я не женщина.

– Знаю – как мужчина ты восхитителен. Но на мгновение попробуй быть логичным, как женщина. Попытайся.

– Не все мужчины нелогичны – это выдумка женщин.

– Извини. Когда приедем домой, придется принять транквилизатор – я уже столько лет не испытывала в них необходимости. Но попробуй представить себя женщиной. Пожалуйста! Хотя бы на двадцать секунд.

– Мне не нужно двадцать секунд. – Он взял ее за руку и поцеловал. – Будь я женщиной, я бы тоже ухватился за такую возможность. Дать ребенку самый лучший из известных наборов ген? Разумеется!

– Речь вообще не об этом!

Он заморгал.

– Знаешь, наверное, я тогда просто не представляю, что ты понимаешь под словом «логика».

– А… разве это важно? Ведь мы пришли к одному и тому же ответу. – Машина свернула и остановилась. Иштар встала. – Итак, забудем. Дорогой, мы уже дома.

– Ты дома, я нет. Думаю…

– Мужчины не думают.

– Я думаю, что тебе нужно выспаться, Иштар.

– Ты закупоривал меня в эту штуковину, тебе и снимать ее.

– Да? А потом ты решишь покормить меня, и опять тебе не удастся выспаться. Можешь снять через голову – как я это делал в деконтаминационной.

Она вздохнула.

– Галахад, – не знаю, правильно ли я выбрала тебе имя, – разве я должна предлагать тебе контракт на сожительство, если хочу провести с тобой еще одну ночь? Скорей всего, нам с тобой и сегодня поспать не придется.

– И я о том же.

– Не совсем. Потому что, может, нам придется работать всю ночь. Даже если ты выкроишь три минутки для обоюдного нашего удовольствия.

– «Три минутки»? Я даже в первый раз не был так… поспешен.

– Ну хорошо – тогда пять минут?

– Как насчет двадцати минут – и извинения?

– Ох эти мужчины! Тридцать минут, дорогой, и никаких извинений.

– Согласен. – Он встал.

– Но пять из них ты уже потратил на препирательства. Пошли, мой несносный.

Он последовал за нею в прихожую.

– А что это за работа на всю ночь?

– И завтра тоже придется поработать. Скажу точно, когда посмотрю, что скопилось на телефоне. Если ничего не окажется, придется обратиться прямо к исполняющему обязанности председателя, хотя я ненавижу это делать. Я должна осмотреть эту хижину на крыше, или что у него там, и выяснить, что там надо сделать. Потом мы вдвоем перевезем Лазаруса; этого я никому не могу доверить. Потом…

– Иштар! Неужели ты согласишься на такое? Нестерильное обиталище, никакого оборудования для чрезвычайных ситуаций и тому подобного?

– Дорогой, это тебя впечатляет мой титул, но не мистера Везерела. А Старейшего не впечатляет даже ранг мистера Везерела. Старейший – это Старейший. Я все надеялась, что мистер исполняющий обязанности председателя уговорит его отложить переезд, но он этого не сделал. Итак, у меня осталось два варианта: либо подчиниться ему, либо устраниться как директорше. Но я так поступать не хочу. Значит, выбора у меня на самом деле нет. И ночью мне надо обследовать его новое помещение и прикинуть, что можно сделать до завтрашнего полудня. О стерильности в таком доме и думать нечего, но наверняка можно сделать его более подходящим к переезду.

– И установить оборудование для чрезвычайных ситуаций, не забудь о нем, Иштар.

– Как будто я могу об этом забыть, дурачок. А теперь помоги мне выбраться из этой проклятой штуковины… из этого прекрасного платья, которое ты придумал и которое явно понравилось Старейшему. Пожалуйста.

– Стой, не вертись и умолкни.

– Не щекочи! Ох черт, телефон звонит! Сними его с меня, дорогой, скорее!

Вариации на тему
IV
Любовь

Лазарус опустился в гамак и почесал грудь.

– Вот что, Гамадриада, – объявил он, – это вопрос не простой. В семнадцать лет я не сомневался, что люблю. Но это был просто избыток гормонов и самообман. По-настоящему я испытал это чувство лишь спустя тысячу лет… но не осознавал этого долгие годы, поскольку давно уже забыл слово «любовь».

Хорошенькая дочка Везерела казалась озадаченной, а Лазарус думал, что Айра не прав: Гамадриада была не хорошенькой – она была такой красивой, что сорвала бы большой куш на аукционе в Фатиме, а суровые искандарианские купцы торговались бы за нее, стремясь превзойти друг друга. Если только сам Защитник веры не забрал бы ее для себя…

Похоже, что Гамадриада не считала свою внешность исключительной. Но Иштар так считала. И в первые десять дней пребывания Гамадриады в «семействе» Лазаруса (а ему хотелось видеть в них свою семью; слово это было здесь вполне уместным, поскольку Айра, Гамадриада, Иштар и Галахад были его потомками и пользовались теперь правом звать его «дедушкой» – не слишком часто) – в эти первые дни Иштар как-то по-детски старалась становиться между Гамадриадой и Лазарусом, пытаясь одновременно заслонить ее собой и от Галахада – несмотря на то что для этого приходилось находиться в двух местах одновременно.

Лазарус развлекался, наблюдая эти неуклюжие маневры, и гадал, замечает ли сама Иштар, что делает. Потом он решил, что нет. Врач, отвечающий за омоложение его организма, отличалась деловым рвением, полным отсутствием чувства юмора и была бы потрясена, обнаружив, что впала в детство.

Но долго это не продлилось. Гамадриада не могла не нравиться, поскольку держалась спокойно и дружелюбно, несмотря ни на что. Лазарус не мог понять, сознательно она выработала в себе такую привычку, чтобы избежать зависти сестер, менее одаренных природой, или же подобное поведение было частью ее натуры. Но он не стал выяснять этого. Иштар же теперь стремилась усесться возле Гамадриады или уступала ей местечко между собой и Галахадом, позволяла ей готовить еду и исполнять прочие обязанности домашней хозяйки.

– Если и мне придется ждать тысячу лет, чтобы понять это слово, – заметила Гамадриада, – значит я так и не пойму его. Минерва говорит, что на галакте ему невозможно дать определения… Даже разговаривая на классическом английском, я думаю на галакте, а значит не понимаю его значения. Поскольку слово «любовь» так часто встречается в английской классической литературе, я решила, что, возможно, именно непонимание этого слова мешает мне думать на английском.

– Хорошо, переходим на галакт и попробуем разобраться. Во-первых, на английском никогда много не думали: этот язык не подходит для логического мышления. С другой стороны, его эмоциональный лексикон прекрасно приспособлен, чтобы скрывать обман. Это язык рационализирующий, но не рациональный. И большая часть тех людей, которые всю жизнь разговаривают по-английски, не лучше тебя понимают смысл слова «любовь», хотя все время пользуются им, – сказал Лазарус и добавил: – Минерва! Мы вновь собираемся заняться словом «любовь». Желаешь присоединиться? Если да – переключись в персональный режим.

– Благодарю вас, Лазарус. Привет, Айра-Иштар-Гамадриада-Галахад, – ответило бестелесное контральто. – Я и так была в персональном режиме, как обычно, с тех пор как вы разрешили мне самой выбирать. Вы хорошо выглядите, Лазарус, молодеете с каждым днем.

– Я и чувствую себя молодым. А ты, дорогуша, должна сообщать нам, когда переключаешься в персональный режим.

– Извините, дедушка!

– Не скромничай. Просто скажи: «Привет, я здесь», – и все. И если сумеешь хотя бы раз послать меня или Айру к черту, жди похвалы. Прочисти контуры.

– Но я не хочу говорить этого ни вам, ни ему.

– Вот это плохо. Ты пообщайся с Дорой, она тебя научит. Ты с ней сегодня не говорила?

– Говорила, вот только сию минуту, Лазарус. Мы с ней шикарно играем в пятимерные шахматы и разучиваем песни, которым вы ее научили. Она напевает мелодию, потом я пою тенором, а она подпевает сопрано. Мы это делаем в реальном времени, через громкоговорители в вашей рубке, и слушаем себя. Прямо сейчас мы поем балладу «О Райли с одним яйцом». Хотите послушать?

Лазарус вздрогнул.

– Нет-нет, только не эту.

– Мы разучили еще несколько штук. «Длинноногую Лил», «Балладу о Юконском Джеке» и «Билл пристал как банный лист»^[34]. Я пою, а Дора подпевает сразу басом и сопрано. А может быть, вы хотите послушать про «Четырех шлюх из Канады»? Забавная вещица.

– Нет, Минерва. Извини, Айра, мой компьютер развращает твой. – Лазарус вздохнул. – Я не хотел этого, просто надеялся, что Минерва понянчится с ней в мое отсутствие. Поскольку в этом секторе нет ни одного умственно отсталого корабля, кроме моего.

– Лазарус, – с укором проговорила Минерва. – По-моему, называть Дору отсталой неправильно. На мой взгляд, она умница. И я не понимаю, почему вы говорите, что она развращает меня.

Айра принимал солнечную ванну, лежа в траве с платочком на глазах. Он перевернулся на бок.

– И я тоже, Лазарус. Мне бы тоже хотелось послушать песенку о Канаде. Я знаю, где находится… находилось это местечко. К северу от страны, в которой вы родились.

Лазарус мысленно сосчитал до десяти и проговорил:

– Айра, я знаю, что мои предрассудки смешны для цивилизованного современного человека, такого как ты, но ничего не могу с собой поделать: мешает раннее детство, импринтинг – как у утенка. Если ты хочешь слушать эту похабщину варварских времен, пожалуйста, слушай в своих апартаментах, а не здесь. Минерва, Дора не понимает смысла этих песен, для нее они колыбельные.

– Я тоже не понимаю, сэр, разве что теоретически. Просто они веселые, а мне нравится разучивать песни.

– Ну… хорошо. А Дора себя хорошо ведет?

– Просто умница. Дедушка Лазарус, мне кажется, что ей нравится мое общество. Она даже вчера надулась, не получив свою сказку на сон грядущий. Но я уверила ее, что вы устали и уже спите, и рассказала сама.

– Но… Иштар! Выходит, я потерял день?

– Да, сэр.

– Хирургия? А я не заметил новых заживленных мест.

Шеф-техник помялась.

– Дедушка, я готова обсуждать ваши процедуры, только если вы на этом настаиваете. Пациентам незачем напоминать о подобных вещах. Надеюсь, вы не будете настаивать. Весьма надеюсь, сэр.

– Гм. Хорошо, хорошо. Но когда ты в следующий раз вздумаешь отхватить у меня денек или недельку, или сколько тебе вздумается – предупреди меня. Чтобы я мог записать сказку на ночь в файл Минерве. Нет, так не получится, ты не хочешь, чтобы я об этом знал. Ну хорошо. Я запишу свои сказки с помощью Минервы, а ты предупредишь ее вместо меня.

– Я так и сделаю, дедушка. Когда клиент желает сотрудничать и старается обращать поменьше внимания на наши дела, получается гораздо лучше. – Иштар коротко улыбнулась. – Страшно нарваться лишь на специалиста по омоложению. Такой клиент всем досаждает и еще пытается руководить.

– Нечему удивляться. Я знаю, дорогуша, у меня тоже есть эта ужасная привычка всем на свете управлять. Единственный способ удержаться – это находиться подальше от центра управления. Так что, если я начну всюду совать нос, просто вели мне заткнуться. Но как обстоит дело? Сколько еще осталось?

Чуть поколебавшись, Иштар промолвила:

– По-моему, самое время велеть вам… заткнуться.

– Вот это дело! Но больше уверенности, дорогая. «Вон из моей рубки, тупой болван, и держись от нее подальше!» Пусть этот тип поймет, что ежели он сию секунду не смоется, то его сунут в карцер. Ну, давай еще раз.

Иштар усмехнулась:

– Дедушка, вы просто старый жулик.

– Я всегда подозревал это. Просто надеялся, что не слишком заметно со стороны. Хорошо, поговорим о «любви». Минерва, Гамадриада утверждает, что ты сообщила ей, что галакту неизвестно такое слово. Можешь ли ты что-либо добавить к ее утверждению?

– Пожалуй, да, Лазарус. Могу ли я высказаться после всех остальных?

– Пожалуйста. Галахад, из членов семьи ты меньше всех говоришь и больше всех слушаешь. Хочешь исправить положение?

– Да, сэр. Я и не думал, что в слове «любовь» может крыться какая-то тайна, пока не услышал вопрос Гамадриады. Но я только учу английский – тем же самым природным методом, которым учится дитя. Без грамматики, синтаксиса, словарей – просто слушаю, говорю и читаю. О смысле новых слов догадываюсь из контекста. Благодаря этому методу могу заключить, что «любовь» означает разделенный экстаз, которого можно достичь с помощью секса. Это правильно?

– Сынок, мне не хочется говорить – впрочем, если ты много читал, понятно, каким образом ты пришел к такому заключению, – но ты не прав на все сто процентов.

Иштар казалась удивленной. Галахад задумался:

– Что ж, придется вернуться и еще что-нибудь почитать.

– Не стоит, Галахад. Писатели, чьи книги ты читал, просто неправильно используют это слово. Чего там, я и сам столько лет неправильно употреблял его – вот тебе пример нечеткости английского языка. Чем бы ни была «любовь», это не секс. Я вовсе не принижаю значение секса. Если в жизни и существует занятие более важное, чем то, когда двое делают ребенка, все философы за всю историю мира не сумели его отыскать. И – между нами, девочками, – занятие это изрядно скрашивает нам жизнь и смиряет нас с тем, что вырастить ребенка – это чертова прорва работы. Но это не любовь. Любовь – это то, что продолжается, даже когда ты не возбужден сексуально. Ну, кто хочет продолжить в том же духе? Айра, ты? Английским ты владеешь лучше, чем прочие, и говоришь на нем почти так же хорошо, как я.

– Дедуля, я говорю на нем лучше вас – вы все произносите неправильно, а я – согласно канонам грамматики.

– Не ехидничай, юноша, высеку. Мы с Шекспиром никогда не позволяли грамматике мешать нам самовыражаться. Он мне так сказал однажды…

– Ой, кончайте уже. Он умер за три столетия до вашего рождения.

– Умер, как же! Только потом могилу его вскрыли и ничего в ней не нашли. На самом же деле он был сводным братом королевы Елизаветы и красил волосы, чтобы никто не сумел его узнать. И еще – его обложили со всех сторон, так что он предпочел устраниться. Я сам умирал так несколько раз. Айра, в его завещании «вторая из лучших кроватей» предназначалась жене; теперь проверь, кому отошла лучшая, – и начнешь понимать, что случилось^[35]. Так ты попытаешься дать определение слову «любовь»?

– Нет. Вы опять хотите сменить правила. Пока вы всего лишь подразделили опытное поле под названием «любовь» на те же категории, что и Минерва несколько недель назад, когда вы задали ей этот же вопрос, – на «эрос» и «агапэ». Только вы предпочли не давать названия этим областям и заявили, что общий термин нельзя считать относящимся к одной из областей, – значит он принадлежит второй. То есть вы однозначно определили «любовь» как «агапэ». Но опять не произнесли этого слова. Это не дело, Лазарус. Согласно вашей же метафоре, вы передергиваете карты.

Лазарус восхищенно покачал головой.

– Юноша, тебе палец в рот не клади. Значит, я все хорошо просчитал, задумывая тебя. Когда-нибудь, когда у нас будет много свободного времени, давай-ка займемся солипсизмом.

– Лазарус, прекратите. Я не Галахад, меня с толку не собьешь. Области именуются «эрос» и «агапэ». Последняя редка, «эрос» же столь обычен, что Галахад вполне обоснованно принял его толкование за объяснение смысла слова «любовь». А вы обманом сбили его с толку, поскольку Галахад совершенно ошибочно считает вас достойным доверия авторитетом в области английского языка.

Лазарус усмехнулся.

– Айра, мальчик мой, когда я был ребенком, такое добро подавали вагонами на удобрение под люцерну. Термины же выдумали кабинетные ученые… вроде теологов. Их труды все равно что руководства по сексу, написанные монахами. Сынок, я старался избегать надуманных категорий, поскольку они бесполезны, неточны, более того – вводят в заблуждение. Существует и секс без любви, и любовь без секса… и еще невероятное множество промежуточных ситуаций, которым не дашь даже определения. Но что такое «любовь», определить можно, причем точным определением, которое не содержит слова «секс» или жонглирования понятиями типа «эрос» и «агапэ».

– Давайте ваше определение, – сказал Айра, – обещаю не смеяться.

– Подожди. Проблема с определением такого базового понятия, как любовь, в том, что ее определение будет непонятно тому, кто ее не испытывал. Это древняя дилемма: как объяснить слепому от рождения, что такое радуга. Да, Иштар, я знаю, что сегодня ты могла бы запросто снабдить подобную личность клонированными глазами, – но в дни моей юности эта дилемма не имела решения. В те времена можно было лишь растолковать несчастному физическую теорию электромагнитного спектра, назвать частоты, которые воспринимает человеческий глаз, определить через них цвета; в точности объяснить, как именно механизмы рефракции и отражения создают видимую радугу, какова ее форма и как распределяются на ней частоты – пока он не узнает о радуге все с научной точки зрения… Но вы не смогли бы заставить его ощутить чувство восторга, возникающего в человеческом сердце при виде радуги. Минерва куда богаче такого человека – она может видеть. Минерва, дорогуша, ты когда-нибудь смотрела на радугу?

– Всякий раз, когда это было возможным, когда один из моих сенсоров замечал ее. Чарующее зрелище!

– Конечно. Минерва может видеть радугу, слепой же не в состоянии этого сделать. Электромагнитная теория не заменяет жизненного опыта.

– Лазарус, – добавила Минерва, – возможно, я вижу радугу лучше любого существа из плоти и крови. Мой визуальный диапазон простирается на три октавы – от полутора до двенадцати тысяч ангстрем.

Лазарус присвистнул:

– А у меня и полной октавы не наберется. Скажи мне, детка, а ты видишь цветовую гамму в этих красках?

– О, конечно!

– Гм. Даже не пытайся описать мне эти цвета. Придется оставаться наполовину слепым. – Лазарус помолчал. – Вспомнил про одного слепца на Марсе… Это было, Айра, когда я распоряжался там в… э-э-э… доме отдыха… Он…

– Дедуля, – устало перебил его исполняющий обязанности, – не надо считать нас детьми. Конечно, вы самый старый из всех живущих… но самая юная здесь – моя дочка, которая глядит на вас телячьими глазами, – уже постарше Дедули Джонсона, когда вы с ним расстались. В следующем году Гамадриаде будет восемьдесят. Гама, дорогая моя, сколько любовников у тебя было?

– Боже, Айра, кто их считает?

– А ты когда-нибудь брала с них деньги?

– Не твое дело, отец. А ты хочешь предложить мне сколько-нибудь?

– Не забывайся, дорогая, я все еще твой отец. Лазарус, или вы полагаете, что Гамадриаду можно смутить простыми словами? У нас проституция не процветает – слишком много любительниц, которые всех устраивают. Тем не менее несколько борделей, которые функционируют в Новом Риме, зарегистрированы в Торговой палате. Но вам я рекомендую один из наших лучших домов – «Элизиум»… Как только закончите омоложение.

– Хорошая идея, – поддакнул Галахад, – отпразднуем. Сразу же, как только Иштар одобрит ваши кондиции. Я приглашаю вас, дедушка. Это честь для меня. В «Элизиуме» есть все – от массажа и гипнокондиционирования до самых утонченных блюд и изысканнейших зрелищ. Назови только – и все будет.

– Минутку, – запротестовала Гамадриада. – Галахад, не будь эгоистом. Идем вчетвером. А ты, Иштар?

– Конечно, дорогая. Развлечемся.

– Или вшестером, только для Айры нужна еще спутница. Да, отец?

– Дорогая, побывать на дне рождения Лазаруса – дело соблазнительное… хотя я стараюсь обычно избегать общественных мест. Сколько же вы прошли омоложений, Лазарус? По ним можно отсчитывать и дни рождения.

– Не суй свой нос куда не надо, приятель. Как сказала твоя дочка: «Кто их считает?» Не возражаю против именинного пирога, как в детстве, и хватит одной свечи в центре.

– Фаллический символ, – заметил Галахад. – Древний знак плодотворящей силы – вполне подходящий для омоложения. А пламя – не менее древний символ жизни. Но свеча должна быть настоящей, а не поддельной – если такую удастся найти.

Иштар оживилась:

– Ну конечно! Здесь где-то должен быть свечных дел мастер. А если нет – я узнаю как и сделаю сама. И я хочу сама разработать ее дизайн – почти реалистический, но несколько стилизованный. Хотя могу сделать и точно с оригинала, дедушка: я скульптор-любитель, и неплохой. Научилась на курсах по косметической хирургии.

– Минуту! – запротестовал Лазарус. – Мне нужна всего лишь обычная восковая свеча, чтобы можно было задумать желание и задуть ее. Спасибо, Иштар, не хлопочи. Спасибо и тебе, Галахад, но я предпочитаю сам платить по счетам, – и вообще, можно же справить мой день рождения прямо здесь, чтобы Айра не чувствовал себя мишенью в тире. Поверьте, дети, я в своей жизни перевидал все виды борделей и веселых домов. Веселье – в сердце, а не в этой фигне.

– Лазарус, разве вы не видите, что ваши дети хотят устроить для вас фантастическую вечеринку? Они любят вас – один Бог знает почему.

– Ну…

– И возможно, платить по счетам вовсе не придется. Мне кажется, я кое-что припоминаю из перечня, приложенного к вашему завещанию. Минерва, кому принадлежит «Элизиум»?

– Это дочерняя корпорация «Сервис энтерпрайзис оф Нью-Ром лимитед», которая, в свою очередь, принадлежит «Шеффилд-Либби ассосиейтс». Короче говоря, вам, Лазарус.

– Черт побери! Кто посмел вложить мои деньги в такое дерьмо? Энди Либби, благослови, Господь, его милую кроткую душу, наверняка бы в могиле перевернулся – не запусти я его на орбиту вокруг последней открытой нами совместно планеты, на которой его убили.

– Лазарус, в ваших мемуарах этого нет.

– Айра, еще раз говорю, в моих мемуарах многого не хватает. Бедный паренек тогда глубоко задумался над одной из своих идей и потерял бдительность. Я оставил Энди на орбите, потому что обещал ему перед смертью доставить его тело на родину, в Озаркс. Попытался найти его через сотню лет, но не сумел. Маяк скис, наверно. Хорошо, дети, вечеринка состоится в моем веселом доме, и вы сможете перепробовать все, что там могут предложить. Так на чем же мы остановились? Айра, ты хотел дать определение слову «любовь».

– Нет, вы собирались рассказать о слепце, с которым познакомились, когда командовали шлюхами на Марсе.

– Айра, ты грубиян! Совсем как Дедуля Джонсон. Звали того парня Шумок – не припомню настоящего имени, да и было ли оно? Так вот Шумок был из той же породы, что и ты, – из тех, кого не приходится заставлять работать. В те дни слепец вполне мог просить милостыню, а большего ему не предлагали, ведь тогда вернуть зрение было нельзя.

Только Шумок не желал жить за счет других и делал что мог. Играл на коробочке с мехами и пел. Был такой инструмент, воздух в него качали мехами и выпускали через трубочки, когда нажимали клавиши, – приятная музыка. Очень популярный был, пока электроника не выдавила механические инструменты с рынка.

Раз Шумок заскочил вечерком, сбросил скафандр в раздевалке и принялся петь и играть. А я и не заметил, как он вошел.

Мое правило было такое: «Плати, присоединяйся или проваливай». Ну конечно, наше заведение всегда могло угостить пивком завсегдатая, оказавшегося на мели. Но Шумок завсегдатаем не был, он был бомж – выглядел и вонял, как бомж, и я уже собрался пнуть его под зад. А потом увидел на его глазах повязку и притормозил. Слепцов не выбрасывают, их не трогают. И я оставил его в покое, правда приглядывал за ним. Он даже не присел. Просто играл на разбитой стейнвеевской гармошке и пел – и то и другое он делал неважно, но я выключил свое минипьяно, чтобы не мешать ему. Одна из девочек пошла по кругу с его шляпой.

Когда он подошел к моему столику, я угостил его пивом, предложил сесть – и сразу пожалел об этом: ну и разило же от него! Он поблагодарил меня и принялся рассказывать о себе. Врал в основном.

– Совсем как вы, дедуля?

– Спасибо, Айра. Он говорил, что до несчастного случая был главным механиком на одном из больших гарримановских лайнеров. Может, он и впрямь был космонавтом, поскольку жаргон знал как надо. Но я не пытался его поймать. Если слепец уверяет, что был наследным принцем Священной Римской империи, – пусть его врет, я возмущаться не буду. Может, он был корабельным механиком, ремонтником или кем-то в этом роде. Но скорее всего, он был горнопроходчиком, небрежно обошедшимся с взрывчаткой.

Обходя после закрытия заведение, я обнаружил его в кухне – он спал.

Это было недопустимо – все-таки мы поддерживали в столовой чистоту. Я отвел его в свободную комнату и уложил спать, чтобы утром покормить завтраком и мягко выпроводить восвояси, – у меня ведь не ночлежка.

В общем, рассказывать можно долго. В следующий раз я увидел его уже за завтраком – и едва узнал. Две девицы вымыли его в ванной, причесали, побрили, нарядили в чистую одежду – мою, конечно же, – выбросили грязную тряпку, которой он прикрывал глазницы, и заменили ее чистой белой повязкой.

Я, родственнички, против ветра не плюю. Девочки были вправе держать у себя домашних питомцев; я знал, что́ привлекает сюда клиентов, и это была не моя игра на минипьяно. И хотя этот питомец ходил на двух, а не на четырех и ел больше меня самого – я не спорил. Гормон-Холл стал домом для Шумка – пока девочкам это нравилось.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять, что Шумок не паразит, который пользуется кровом, едой и, вероятно, товаром, не забывая выкачивать дань из наших гостей, – нет, он тоже налегал на весло. Короче, через месяц мой гроссбух засвидетельствовал, что наши валовая и чистая прибыль резко возросли.

– Как вы это объясните, Лазарус? Ведь он конкурировал с вами за деньги клиентов.

– Айра, неужели я должен соображать за тебя? Впрочем, нет, здесь этим занимается Минерва. Наверное, ты никогда не задумывался об экономике подобного рода заведений. Источников дохода три: бар, кухня и сами девочки. Никаких наркотиков – они только мешают извлекать прибыль из трех основных источников. Если к нам заявлялся клиент под наркотой и это было заметно или он начинал прямо тут забивать косячок, я тут же выпроваживал его и отправлял дальше по улице – к китайцам.

Кухня обслуживала девочек – в комнатах и в столовой, по ценам на уровне себестоимости или даже с небольшим убытком. Но помимо этого она всю ночь работала для посетителей и приносила доход – так что мы с лихвой покрывали все расходы на девочек. Бар тоже действовал не в убыток, после того как я уволил одного бармена «с тремя руками». Заработок девицы оставляли себе, цены диктовал рынок, – только платили фиксированную сумму за каждого посетителя, а если он оставался на ночь, плата увеличивалась втрое. Они могли немного смухлевать, и я на это закрывал глаза – но, если они брали помногу или слишком часто или какой-нибудь клиент жаловался, что с него слупили невесть сколько, я проводил с ними беседу. Особых неприятностей с этим не было – они все были настоящие леди, а у меня были средства, чтобы незаметно их контролировать, а также глаза на затылке.

Самыми неприятыми были жалобы клиентов на то, что их обсчитали, но я помню лишь один случай, когда вина была девочки, а не клиента, – я просто расторг с ней контракт и отпустил ее. Но обычно у нас клиентов не накалывали. Просто сначала он отсчитывал слишком много денег в ее маленькие жадные ручки, а потом, когда она уже отработала заказ, начинал жалеть и пытался наколоть ее, вернув свои деньги. Но таких козлов я чуял издалека и подключался к микрофонам в номерах – чтобы вмешаться, если возникнут проблемы. Подобные типы у меня мячиками вылетали за дверь.

– Дедушка, а встречались такие здоровенные, которых было не выставить?

– Нет, Галахад. Габариты в драке особого значения не имеют… к тому же на всякий случай я всегда был вооружен. А если мне нужно с кем-то справиться, меня ни на секунду не остановят какие-то моральные угрызения. Если неожиданно вдарить мужчине ногой в промежность, это успокоит его достаточно надолго, чтобы успеть вышвырнуть его за дверь.

Не кривись, Гама, душа моя, твой папенька уверял, что тебя шокировать трудно. Но я говорил о Шумке, о том, как он зарабатывал деньги для нас, не забывая и о себе.

В такого рода заведениях на фронтире обычный посетитель входит, покупает выпивку, разглядывает девочек, покупает выпивку той, которая ему понравилась, отправляется в ее комнату, делает свое дело, потом уходит. Производственный цикл – тридцать минут, доход заведения – минимальный.

Так было до появления Шумка. После того как он появился, чаще получалось так: клиент покупал выпивку, как и раньше. Мог купить второй напиток – девочке, пока слепой не закончит песню. Отводил девочку в номер. А когда возвращался, Шумок пел «Фрэнки и Джонни» или «Как толкач мою кузину повстречал», улыбался и обращал к нему свои куплеты – и клиент садился и слушал – и спрашивал, не знает ли Шумок «Очи черные». Конечно же, Шумок их знал, но не признавался, он просил гостя напеть ему мелодию и пересказать слова, а он посмотрит, сможет ли он что-то изобразить.

И если у гостя есть деньги, он сидит и час, и другой, поужинает сам, закажет ужин одной из девочек, расщедрится на чаевые Шумку – и глядь, уже готов повторить с той же девочкой или другой. Есть валюта – он гуляет всю ночь, тратит деньги на девочек, Шумка, кухню и бар. Если он проматывал все, но был хорошим клиентом – вел себя прилично и платил без разговоров, – я предоставляю ему в кредит постель и завтрак и приглашаю заходить еще. Если он выживет до следующей получки, он обязательно вернется. Если нет – заведение потеряет, конечно, ерунду по сравнению с тем, что он у меня потратил. Дешевая имидж-реклама.

Через месяц такой жизни и заведение, и девочки стали зарабатывать намного больше. При этом им не пришлось работать больше, поскольку теперь часть времени они проводили с клиентом за оплаченной им выпивкой – подкрашенная водичка, половина дохода заведению, половина девочке, – помогая ему тосковать по дому под ностальгические песни Шумка. Черт побери, какая девица захочет работать как ткацкий станок, даже если ей нравится эта работа? А многие из них свое дело любили. Но им никогда не надоедало сидеть и слушать песни Шумка.