Heike Bonin
Ведьма

Итак, она хотела уйти. Но он дружелюбно взял ее за руку.

«Останься, но немного!» Он правильно сказал. « Разрешите мне вашу дорогую компанию! Нет, посмотри, как красиво ты положил это обратно! Цветущие розы! Видит Бог, ты меня балуешь, Эльма!»

Она смеялась. « Стоит также упомянуть немногочисленные цветы! Вянут ли они там, в домашнем саду, или здесь, наверху – остается неизменным».

«О, не надо так обесценивать свой подарок. Розы чудесные!»

«Ну да. Потому что вчера ты сказал, что хотел бы их… Мне это просто нравится… Но я не хочу больше тебя беспокоить. Вы будете голодны. И вы должны немедленно уйти».

«Конечно, ребенок. Около половины девятого. И важный путь к смертельной болезни. Но это «S не на гвоздь, который горит, что плохой. Лондонские часы далеки от восьми. Скажи мне что-нибудь, пока я буду обедать здесь на одну ночь! Или хорошо поесть! Тогда он снова становится таким вкусным».

«Я благодарю" вас, доктор Амвросия. Едят получил « меня, и там дает» S еще предстоит сделать много для меня.»

«Все еще так поздно?»

«Да. А потом я хотел бы провести час со своим товарищем по играм в пекарне. Я обещал ему.»

«Тогда, конечно… снова; Спасибо за розы! Маленькая Эльма, у тебя добрая …! Очень мило! Однажды ты станешь прекрасной домохозяйкой».

И снова бледная кровь поднялась до корней ее волос.

«Я? Никогда!»

«А почему бы и нет?»

«Потому что я не выйду замуж при жизни!»

«Сколько тебе сейчас лет?»

«Мне было пятнадцать на Пасху…»

«Тогда кто-нибудь услышит меня, усталого от мира человечка! Не хочу жениться или отчаяться по этому поводу. Один такой же смешной, как и другой! Разве они не все мужчины в наши дни? Нет, что-нибудь веселое!»

«Вы смеетесь надо мной, но я придерживаюсь этого. Никогда никогда! И противно, что ты так меня высмеиваешь. Бог повелел!»

Она убежала, почти плача.

«Эльма! Ребенок! Вы меня неправильно поняли! Пребывание ' еще! Я просто имел в виду …»

Эльма больше не слышала.

«Ну,» подумал он с пожатием плеч, "я могу" не изменить s. Может быть, я недооценил ее самоощущение. Пятнадцать лет! В наши дни девственница считает, что уже может сказать свое слово. И я всегда отношусь к ней как к тринадцати. Да, похоже, тоже так. Маленький, миниатюрный, почти неоперившийся… Но зато хорошее существо! Не особенно красиво, временами немного капризно в пробке, но все же в душе хорошо. Такие верные, большие, сияющие глаза … «Эти глаза были самым красивым в ней. Они почти напоминали глаза Хильдегард Лейтхольд.

Доктор Амброзиус теперь немного рассеянно относился к своей еде. Нахмурившись, он наполнил заостренный стакан цвета морской волны, осушил его залпом и снова налил себе. Чашка казалась единственной вещью, которую он пробовал сегодня. Хотя он был голоден, ему было трудно поднести несколько кусков мяса к губам. Он вообще не трогал хлеб. Видимо, на его разум было тревожное давление. То, что он имел в виду на сегодняшний вечер, казалось, не соответствовало розово-золотой надежде, которая некоторое время была основным содержанием его блаженного существования. Он любил блаженную Хильдегард Лейтхольд всем пылом своего неиспорченного, девственного мужского сердца и имел основания полагать, что он тоже не злился на нее. Тоска безудержно побуждала его объяснять, рекламировать. А теперь было что-то еще, более старое, смертельно серьезное, которое так настойчиво занимало его; то, что лежало далеко от любви и ее мечтаний, и все же нельзя было пренебречь; ибо его слово и его мужская честь были здесь безвозвратно даны; торжественная клятва связала его и святое чувство долга. То, что он сказал Эльме о тяжелобольной пациентке, опоздавшей на прием, было всего лишь предлогом. Да, это был тяжело больной человек; но этот пациент не лежал в постели больного. Тяжело больной была община Глаустедт, страдающий дом, раненная до глубины души.

Не то чтобы доктор Эмброуз сожалел о своей помолвке. Просто ему с трудом приходилось на душе, что начало весны любви совпало с опасностью этих требований. Он ни на секунду не сомневался, что ни при каких обстоятельствах не откажется от доброго дела. Через некоторое время он отодвинул тарелку, снова опорожнил стеклянный стакан и, тяжело дыша, подошел к открытому окну.

Там внизу была оживленная красочная картина. Играющие дети наполнили душистый воздух их громкими возгласами. Летели шары и плясали счастливые ряды колец. Супружеские пары сели на каменные скамейки перед дверью. Девы и юноши бродили, болтали по тротуару или стояли у старого гранитного фонтана, где Святой Георгий убил блуждающего дракона на приземистом основании. В направлении Клоттхаймер Тор многие люди все еще устремлялись наружу, чтобы добраться до Глаустедтер Бюргергартен или лугов долины Гусекер. До вечера было очень влажно. Только сейчас дул легкий восточный ветер.

При виде веселых, красочных групп вниз там, вдруг горечь поднялась в душе молодого врача. Он чувствовал, что это был позор, что человек должен стать настолько хромать в течение долгого времени и так жалобно онемели. Там они бродили вокруг светло и невинно, как будто кулак палача не парить над каждым из этих голов каждый час! Это было в основном ремесленники и богатые мелкие буржуа, которые сейчас заполнили широкую рыночную площадь со своими семьями. Именно в этих социальных кругах, что Бальтазар СОС, судья крови, [359], чаще всего выбирали своих жертв. И все же казалось, никто не думать о Stockhaus и его отчаянных пассажиров, ни один из Boehlauer Trieb и пылающий костёр. Это было похоже на бушующей Черной Смерти в четырнадцатом веке, из которых хроники сообщили настолько ужасные и почти непонятные вещи. Целые деревни и города, затем были опустошены; но чем дольше чума продолжалась, тем более индифферентно человечество заглянуло в его лицо.

Что ж, может быть, кто-то делал то и то несправедливо, Если кто-то считал его слабосердечным и тупым. Достаточно мощного стимула, чтобы вызвать в нем активный гнев и сопротивление. Суеверия легко побеждали, когда страх за собственную жизнь играл роль просветления. Людям просто нужно было прийти к осознанию того, что не было безупречного образа жизни, никакой репутации и христианской добродетели, которые могли бы защитить от кровного судьи; что безумие зловредного преследования было таким же неизбирательным, как и Черная смерть, не обращая внимания на вопиющее отсутствие убеждений.

Доктор Амброзиус провел рукой по лбу. Ужасная абсурдность всей процедуры схватила его, как коготь стервятника. У него болела голова.

Внезапно среди людей, празднующих этот вечер, возникла странная рябь и рябь. Люди на каменных скамьях встали и вытянули шеи. Пары на краю фонтана прервали разговор. Многие из тех, кто прогуливался болтать, напуганы, остановились или устремились наполовину с любопытством, наполовину сочувственно к дому, с верхнего этажа которого доктор Амброзиус только что смотрел на рынок. Его смущало это восприятие. Он наклонился вперед, чтобы найти причину странного движения. Он недолго оставался в темноте. «Жезл слуг!» – кричали из уст в уста. «Правители Дворца Пагубных!» Время от времени приближающаяся толпа неуверенно колебалась. Но затем они снова двинулись вперед, пока толпа, собравшаяся перед дверью гильдмастера, не исчислялась сотнями.

Жезл слуг! Наемники Бальтазара Носа! Что привело этих проклятых людей сюда в мирный дом плотника, в благочестивую Бригитту, в тихую безобидную Эльму? Или ваш визит был даже для него, жителя верхнего этажа? Все можно было представить под кровным полком Носса, хотя вероятность не говорила в пользу того, чтобы беспокоить самого популярного и, следовательно, самого влиятельного врача в обществе без каких-либо подсказок.

Доктор Амброзиус взял берет и поспешил вниз по лестнице. Затем в его ухе раздался громкий душераздирающий крик страха. Там плакала жена господина. Двое слуг Стокхауса крепко держали ее за руки. Двое других похитителей показали главе дома кончики алебард. Казалось, они боялись, что мужчине понадобится насилие в своем отчаянии. Но Карл Ведекинд, отнюдь не один из самых трусливых, стоял, словно парализованный при виде этого ужасного события. Только подбородок беспрерывно трясся, а его безвольные руки судорожно дергались кулаками. Маленькая Эльма лежала без сознания на каменных плитках.

«Имеет ли „ S не считают, “ ы не так! "Хныкала миссис Бригитта, в то время как слуги яростно тащили ее за выдающуюся входную дверь. «Всемогущий Бог знает, что я служил только ему с искренней верностью с тех пор, как был жив. Я ведьма! Я дьявольский любовник! О моя любимая мать под землей, помоги мне и спаси меня! О мой дорогой Спаситель, Господь Иисус Христос, покрой меня Своей мантией в благодати!»

«Молчи и не сопротивляйся больше!» – взревел начальник приспешников. «Если вы невиновны, это будет доказано».

В этот момент подошел доктор Амброзиус. Хотя он полностью осознавал опасность своих действий, его честное сердце побуждало его замолвить слово за обвиняемую и, по крайней мере, защитить ее от нападения. «Извини!» – он повернулся к председателю тайно дрожащим голосом. «В конце концов, вы не ошибаетесь насчет человека? Эта благородная женщина является женой гильдмастера Карла Ведекинда и известна во всем Глаустадте как благочестивая, справедливая и угодная Богу христианка».

Председатель, черноволосый парень с дурацким покосившимся лбом, усмехнулся молодому доктору.

«Ты имеешь в виду, что, наверное, хорошо, – сказал он, пожав плечами, – но ты ошибаешься. Просто дождитесь процесса, и вы будете поражены. Это правда, что она жена плотника, но добрый дурак не понимает, как поступили нечестивые. Кляйнвейлер, вы знаете, Линндорфер, который теперь осужден, узнал через пытки, что Ведекиндин был также последней вальпургиевой ночью на пирамиде Херфорда».

«Невозможно!» – воскликнул доктор Амброзиус.

«Невозможно? Это в протоколе».

«Этот фермер из Линндорфа только что сошел с ума! Фрау Ведекинд почти видит запах святости! Каждое воскресенье, которое позволяет Бог, она ходит на Вечерю Господню».

«Да, это старые уловки», – засмеялся председатель. « Чем более испорчена ведьма, тем набожнее внешне. Сам нечестивый советует своим подопечным такое лицемерие и воровато счастлив, когда тогда добрые христиане обманываются. Но нас не обманывают, как доверчивых людей. Мистер Бальтазар Нос знает, как это сделать, его зависть должна дать ему это!»

«Разве вы не откажетесь от женщины по гарантии? Я твердо убежден, что здесь все же есть ошибка. Позвольте мне попрощаться с обвиняемыми! Совет этого города знает меня. Доктор Густав Амвросий не из тех, кто может быть склонен помогать преступнику! Поверьте, вопрос будет прояснен!»

«Мне очень жаль! Вдобавок ко всему есть « Не имею права». Я должен выполнить свой приказ. Если вы думаете, что это чем-то поможет, обратитесь к господину Бальтазару Носу. Но я очень боюсь, что вы побежите напрасно».

Пока Амброзиус говорил, фрау Ведекинд остановила свой ужасный хныканье и вопли и слушала его тускло сияющим взглядом. Теперь, когда молодой доктор грустно отступил, она начала снова.

«Нет, нет, нет! Она отчаянно кричала. "Клянусь Богом всезнающий, у меня нет" ни одна часть в нем! О, богохульные языки! Как я должен отказаться от моего Господа и Спасителя ради отвратительного сатаны и моего небесного сыновства против вечной язвы! О ты моя дорогая мать под землей! О, я прохожу! Помилуй меня, верный Иисус, умерший за нас на кресте! Спаси меня, милостивый Спаситель, ради своей дорогой крови!»

Безжалостные мужчины столкнули несчастную женщину через порог, несмотря на ее хныканье и сопротивление.

«Возьми себя в руки!» – крикнул доктор Эмброуз вслед несчастной женщине. «Для тебя должно происходить все, что только возможно! И молитесь Богу, чтобы он дал вам стойкость! Правда должна и откроется».

Он сам так не думал. Он знал, насколько маловероятны перспективы судебного разбирательства по делу о злонамеренном человеке. Теперь здесь, полностью перед преградами неумолимого Бальтазара Носа! Под председательством этого печально известного трибунала в Глаустедте ни разу не было оправдания, не говоря уже об увольнении.

Большая толпа присоединилась к печальной процессии, некоторые праздные зеваки, которые все еще чувствуют удовлетворение даже там, где несчастья настигают их товарищей, некоторые люди, действительно пострадавшие от этого инцидента. Некоторые, кто был убежден в невиновности арестованных и предавался страху, что та же беда может вскоре поразить их самих, молча вздыхали и тайно восстали против авторитета кровного судьи. Но многие, особенно женщины, произносили самые жестокие ругательства, обвиняли «демона» в бесчисленных проступках и адских уловках и, выражая свой внезапно пробудившийся гнев, действовали хуже, чем самый злой вопрошатель.

Бригитта Ведекинд перестала жаловаться под воздействием этой враждебности. До этого, по ее мнению, у нее были только друзья в ее родном городе. Теперь внезапно [362] они подавили бешеную ненависть. Действительно ли она изменилась за одну ночь? Это изменение сделало ее застывшей. Даже прощальные слова молодой доктора, так освежающе обрушившиеся на ее сердце, уже не действовали. В тусклом, безветренном отчаянии она шла, опустив голову, глаза остекленевшие и выпученные, как будто она уже выходила на Böhlauer Trieb, где Бальтазар Носс устроил костер во имя ландграфа…

Тем временем доктор Амброзиус вернулся в дом, чтобы позаботиться о плотнике и его дочери Эльме. Он нашел их обоих неподвижными в гостиной. Рухлофф, старый подмастерье, осторожно разложил ребенка на мягкой скамейке. Затем она пришла в себя и села, прислонившись к стене, бледная, как простыня, в то время как ее отец, не говоря ни слова, стоял у запачканного деревянного сундука, и его утешительные речи из благих намерений старого подмастерья были так же мало тронуты, как и его слова Эльмы. жалкое равнодушие. Доктор Амвросий слишком рано заметил, что каждое слово здесь было напрасным. Карл Ведекинд знал так же хорошо, как и он сам, что означало арест подозреваемого под властью террора Бальтазара Носса. Он поблагодарил хриплым, беззвучным голосом – коротким, отрывистым – и у него был только один судорожный жест – растопыренные и сжимающие пальцы. Эльма молчала, как могила. Ее пристальный взгляд был устремлен в лицо человека, которого она втайне так страстно обожала, о рабочей силе которого она больше всего подозревала. Но глубокая печаль и беспомощность, которые теперь проявлялись в дружелюбных, самоуверенных и энергичных чертах лица, сразу развеяли все сомнения. Она это хорошо видела, он тоже ничего не мог поделать, несмотря на свои многочисленные связи, огромную популярность, его поистине мужскую храбрость. Это ужасное осознание нанесло ее последней надежде смертельный удар. И боль за единственную мать, которую она любила, перед которой стояла такая ужасная судьба, полностью парализовала ее.

Когда молодой доктор, которого теперь отозвали другие обязанности, покинул гостиную одновременно со старым подмастерьем – потому что теперь он тоже видел, что все усилия здесь пока напрасны, – Карл Ведекинд внезапно бросился туда. напротив мягкой скамейки, на которой сидела его Эльма, сидела на полу и издавала дикий вой. Его искаженное лицо снова обратилось к Эльме, а затем сильно ударилось о засыпанную песком половицу, словно в жадном желании самоуничтожиться. Так что он оставался растянутым, безмолвным и неподвижным. Лишь изредка мимолетные судороги пробегали по его широким мышцам спины.

И Эльма вырвала ее волосы так, что темные пряди дико свисали вокруг ее лба, и вонзила ногти глубоко в горло, как будто кто-то пытается задушить себя. Яркая кровь текла по ее руке. Кротость, унаследованная от ее матери, казалась потерянной в бешеной силе, которую она имела от отца, несмотря на ее хрупкое, стройное тело. Она не осмелилась потревожить бессловесную боль отчаявшегося мужчины, лежащего перед ней на полу с ее поощрением. Наконец она встала. Была уже совсем ночь. «Разве ты не хочешь спать, отец?»

Мужчина медленно выпрямился. « Ты все еще здесь, Эльма? Идти Вы ведь больны! Как я мог забыть …»

Теперь, беспокоясь о своем любимом ребенке, он нашел развлечение от своих неизмеримых мучений.

«Пойдем, я тебя возьму», – пробормотал он. «Бедное, бедное, бедное существо!»

Он стоял перед ней. Тревожный вздох тут и там. Тогда отец и дочь держались друг за друга, громко рыдали и плакали, чтобы разбить себе сердца.

[373] 5.

Тридцать-летний строитель совет Вольдемара Eimbeck был старый, черно-серый, выветривание здание на Gusecker Steinweg, недалеко от городской стены, как квартира. Высокий квадратный дом с сильно нависающими эркерами и неуклюжими завитками много десятилетий назад принадлежал богатому купцу, который частично использовал его как зернохранилище. Когда этот владелец умер без правопреемника, он стал собственностью города. Пустовав несколько лет, он, наконец, должен был быть продан с аукциона для сноса. Однако советский архитектор Вольдемар Эймбек, который особенно любил такие работы со времен предков, купил Корнбург, как его называли люди, по низкой цене и получил разрешение совета поддержать и восстановить рушащиеся. строительство. Это, конечно, стоило усилий и денег, но теперь это превратилось во что-то действительно хорошее, что-то среднее между добротным городским домом и вызывающим аристократическим дворцом, как соглашался несколько фантастический ум молодого мастера-строителя. Только передняя часть выглядела мало изменившейся; это все еще был полусгнивший, авантюрно-мрачный Корнбург прошлых лет.

Вольдемар Эймбек жил здесь совсем один со своей воспитанной, слабослышащей домработницей, которая считала себя худшим по утрам, чтобы быть подростком-прыгуном. Эймбек устроил три передние комнаты на первом этаже как гостиную и спальню, две верхние – как художественную мастерскую, очень скромную, но тоже в стиле прошлого. Экономка жила через двор. Верхние этажи, где раньше хранились мешки с зерном, которые тащили вниз цепной лебедкой под верхушкой фронтона, теперь были совершенно пусты.

После того, как доктор Амброзиус покинул неудачный дом на рыночной площади с глубоко встревоженным сердцем, он повернул через Хайнгассе к северо-восточной части города и за десять минут добрался до Гусекер Штайнвег. Могучая крыша Корнбурга еще немного мерцала в умирающем вечернем свете. Сам переулок уже был в полумраке.

Доктор Амброзиус шагнул к запертой дубовой двери, поднял тяжелое, гладко натертое медное кольцо, висевшее между клыками львиного зева, и трижды ударил по маленькой металлической пластине. Вскоре внутри раздался металлический засов, и массивная створка ворот повернулась на петлях. Вольдемар Эймбек лично открылся своему другу.

«Привет от Бога!» – сказал строитель совета. «Ты опоздал.»

Настенный светильник уже горел в мощеном вестибюле. С сквозняком, который поднимался от ворот, она бросала беспокойные огни на каменные плиты со старыми франконскими грубыми рельефными изображениями. Фигуры рыцарей и женщин с их выцветшими чертами и изуродованными руками обрели жутко призрачную жизнь.

«Я последний? « Спросил доктора Амброзиуса, когда Вольдемар Эймбек снова закрыл дверь. В действительно [374] взволнованном тоне его голоса снова раздалось волнение, которое поначалу едва разрешилось.

«Рыжий капитан только что прибыл», – ответил Вольдемар Эймбек. « Вы двое – последние. Но что у тебя есть God ' гром с, вы посмотрите, как смерть! Разговаривать! Ты меня пугаешь! Кто-нибудь подкрадывающийся негодяй догнал нас сзади? – последний вопрос Вольдемар Эймбек едва слышно прошептал.

«Слава богу, нет! "Так же тихо пробормотал доктор Амброзиус. « Но ужасно, что я испытал – Последний Великий Бладхаунд… Я весь в синяках…»

«К этому надо привыкнуть! Кто жертва?»

«Жена гильдмастера Ведекинда, с которой я живу. Самый набожный и самый способный мастер в общине».

«Невероятно! Так же! Где это должно закончиться? Но теперь поехали! Что ты все еще сомневаешься?»

«Я просто так подумал…» – прошептал доктор Амброзиус, – « не станет ли ваша экономка со временем подозрительной? Я не знаю, Вольдемар, но у меня такое чувство …»

Строитель совета уверенно покачал своей белокурой головой.

«Это делает миссис Ведекинд! Такое переживание немедленно поражает человека в конечности. Но человеку не нужно позволять себя бросать. Мой дорогой Якоба совершенно не подозревает. Сегодня, как и три недели назад, она верит в самый безобидный разгул. На этот раз она тоже принесла мне бочонок Бахарахера и теперь с радостью собирается отдохнуть. Вы знаете, она устала заглядывать вечером, потому что встает с цыплятами и не позволяет себе ни минуты посидеть днем. Кстати – даже если она не спала! – стены и своды Корнбурга достаточно мощные. К тому же она плохо слышит …»

«Особенно если вы рассчитываете на нарушение слуха, оно иногда перерастает в глухоту. Только подумайте об истории Винкелькруга! Лучше преувеличивать осторожность, чем наоборот!»

«Мы делаем. А теперь не отчаивайся, Густав! Чем лучше ведет себя этот мальчик, тем лучше для правого дела. В глазах Glaustädter его мера тем более полна».

Итак, двое друзей поднялись, взявшись за руки, по черным базальтовым ступеням на верхний этаж.

В большей из двух передних комнат, которые Вольдемар Эймбек устроил как художественную мастерскую, за широким квадратным столом сидели восемь мужчин разного возраста и внешности. Строитель совета перенес планы и чертежи, которые обычно лежали здесь днем, в комнату двух неквалифицированных рабочих. Бахаракер, втянутый в четыре больших каменных кувшина, уже лежал на столе; каждый служил сам. На вид комнаты, как и на собрание, не было ничего примечательного. Только лица не были такими счастливыми и сияющими, как это принято на немецких пирушках. Кстати, здесь сказалась и странная смесь света. Желто-серый полумрак струился сквозь два готических окна, а двенадцать могучих сальных свечей уже горели на железном венке подсвечника с фантастическим женским подсвечником.

«Glück und Heil!» – сказал Амброзиус и снял берет. «Извините, господа, что заставил вас ждать! Но другого выхода не было. Позорный инцидент, который удерживал меня, исходит из того же ключа, что и вся возмутительная несправедливость, которая привела нас сюда».

«Разговор! Скажи мне! «Это прозвучало со всех сторон.

В нескольких словах Амвросий сообщил о том, что произошло в доме плотника Ведекинда.

«Неслыханно!» – закричал печатник Янсен, сорокалетний мужчина с красновато-лиловым лицом, который выглядел так, будто удар должен был сдвинуть его в любую минуту. «Вот и зазвонил, товарищи! Парень бьет каждую причину – даже со своей точки зрения – по лицу. Его зерно созревает быстрее, чем я мог подумать».

«Я тоже это говорю! « Подтвердил Эймбек. «Чем глупее его проступки, тем легче нам завоевать последователей…»

«Но несчастной женщине это не поможет», – сказал Амброзиус. «Бальтазар Нос чертовски быстро едет. Прежде чем мы начнем розыгрыш, эта невинная жертва тоже будет давно убита …»

«Да, ты прав! "Зарычал принтер. « И я также понимаю, что вы обеспокоены. Когда живешь в одном доме с другими людьми… А Ведекинд всегда был способным, храбрым человеком …»

«Архетип почетной немецкой мастерицы! "Воскликнул Доктор Амвросий тепло. « Тот, кто посмотрел ей в глаза захлестнула мир Господа, она выглядела так благочестиво и такой добрый и простой. Остается непонятным для меня! До сих пор судья кровь главным образом прилип к низшим или равнодушных людей. Но теперь его злоба распространяется как чума, которая безжалостно косит сильных и слабых. До вчерашнего дня богатого трактирщика; сегодня Бригитта Ведекинд; Может быть, завтра…»

«Мастер гильдии Ведекинд тоже должен быть богатым», – улыбнулся Вольдемар Эймбек.

«Конечно!» – прогремел печатник Янсен. «Сейчас становится все яснее и яснее, что вся злая ерунда уходит отсюда».

«Старая история! "Звучало' S из уст юриста Теодора Welcker, который на сегодняшнем заседании Комитета свободы специально по Dernburgstrasse, имперской столице соседнего княжества, было прийти и теперь приятны погладил долго, уже наполовину проседью бороду. «Древняя история! Наш прославленный принц описал охоту на ведьм два десятилетия назад как искусство изготовления золота из человеческой крови. Безусловно, большинство этих профессиональных злонамеренных судей состоит из бесчестных спекулянтов, которые ловко используют добросовестность своих помощников и сообщников. Конфискация имущества зря не исключается из уголовного кодекса. И чем больше проглотил Бальтазар Нос, тем сильнее нарастает его голод. Вы знаете это из своей предыдущей работы!»

«Совершенно верно! "Ответил доктор Эмброуз. « В другом месте он ехал до изнеможения. Я верю, дорогие товарищи, если вы хотите спасти город до того, как он будет заброшен и разграблен, постепенно придет время».

Рыжий капитан Фридолин Гейсмар, нетерпеливо кивнувший при последних словах, теперь вскочил во весь рост и ударил кулаком по столу, так что кувшины и кружки зазвенели. Он выглядел немного авантюрным в своем потрепанном военном костюме, который напоминал некоторых парней из лагеря герцога Фридландского, за исключением рукавов и отсутствующего плечевого воротника. Шесть лет назад Фридолин Гейсмар служил в голландском против Франции и отличился в ряде сражений, так что Глаустедт дал герою-инвалиду должность в лесном хозяйстве и рыболовстве, но также одобрил, что теперь он должен продолжать носить тунику в городской служащий, который был так богат теплыми воспоминаниями.

«Из моей души! Он позвал своим хриплым голосом. « Это невыносимые условия. Давайте положим этому конец – любой ценой!»

«Палата, капитан», – сказал мистер Теодор Велкер, длиннобородый ученый-юрист из Дернбурга. «Не торопитесь! Festina lente! Дикий свист вашей голландской кампании все еще звучит в вашей гортани. Вы просто забываете, что у нас нет такой армии, как у вас против валлийцев. Следовательно, мы должны восполнить нехватку наемников тщательной подготовкой. Какая польза от этого, если бы мы бросились в переулок сейчас, среди боевых криков: „Долой Бальтазара Носа!“ …? На днях вы сказали, что твердо уверены в том, что к нам в мгновение ока устремятся сотни возмущенных людей всех профессий. Но не верьте этому! Прежде чем тяжеловесная толпа решит что-то сделать, должно быть уже готово первое действие. Только перед лицом совершенства они находят силу решения. Так что давайте продолжим, как и раньше, набирать последователей для каждого в их кругу, которые будут решительно рядом, когда возникнет ситуация, и которые не уклонятся от любой опасности. Если нас [375] недостаточно, с нами могут справиться только городские солдаты и слуги кровного суда».

Фридолин Гейсмар снова сел. Его изможденное лицо под рыжими волосами на лбу выражало негодование и вызов. – Ого! – крикнул он, когда Теодор Велкер остановился. «Это было бы испытанием!»

«Мы не осмеливаемся делать это», – сказал юрист из Дернбурга с дружеским и превосходным спокойствием. «Помни, мой дорогой друг, что не все мы такие обученные солдаты, как ты! Кстати – почему мы так долго спорим? Я вижу, что большинство, да и все присутствующие, за исключением вас, капитан, согласны с мнением вашего покорного слуги. Но вы достаточно честны и послушны, чтобы подчиниться. Так что давайте не будем обсуждать то, что еще преждевременно!»

«Мистер Теодор Велкер прав! Время дорого! Сейчас десять. Мы лучше сразу проверим списки!»

Это означало список имен этих граждан Глауштадта, который каждый из числа его знакомых составлял с предположением, что упомянутые люди захотят присоединиться к агитации против Суда Малефикантов. Заранее было согласовано, что десять членов Комитета свободы обязаны своей клятвой не сообщать никому из участников, которые должны были быть приняты на работу, которые принадлежали к этому комитету. Если неудача в этой рекламной деятельности привела к открытию, то раскрылся только один заговорщик, не подвергая опасности Центральную лигу. Сегодняшняя встреча была устроена советником-строителем прежде всего с целью обсудить каждого из перечисленных граждан. Только в том случае, если собрание единогласно одобрило его прием на работу, предлагающий должен попытаться повлиять на утвержденное лицо самым незаметным образом.

Этот тест был завершен быстрее, чем ожидалось. Большинство кандидатов, список которых в любом случае был составлен отдельными членами только после тщательного рассмотрения, нашли единодушное одобрение собрания. Любой, кто не знал заинтересованных граждан, как это было несколько раз с г-ном Теодором Велкером и кое-где с другими, просто воздерживался от голосования. Только капитан Фридолин Гейсмар не считал большинство из четырех имен бесперспективными или подозрительными, на что, кстати, как ни странно, герр Гейсмар нисколько не обиделся. Теперь он увидел, что дело происходит и что это очень благосклонно подействовало на его настроение.

После того, как этот вопрос был устроен к всеобщему удовлетворению, чашки снова наполнились, встали и подняли тост за успех.

«Свобода Glaustädts!» – прозвучало в хоре. «Громкий подарок Бальтазару Носу!»

«И придворный маршал Бенно фон Трейса! – решительно воскликнул Вольдемар Эймбек. «Это источник всех разорений. Именно он втянул ландграфа в это безумие. Pereat!»

«Но не забывайте, что секретарь Шенк фон дер Велен!» – добавил г-н Теодор Велкер. «Этот негодяй тоже кажется первоклассным отцом! Это хуже, чем Трейса! У злодея есть процент от Бальтазара Носа. Одно сожжение ведьмы может принести ему больше белых грошей, чем достойный мастер зарабатывает за свою жизнь. Pereat!»

Вы снова сели. Мистер Теодор Велкер вытащил документ из нагрудного кармана и вопросительно посмотрел на строителя совета, на что тот ответил вежливым кивком головы.

«Дорогие товарищи, – начал правовед, – теперь позвольте мне сообщить о немаловажном документе. Файл, дословный дубликат которого у меня есть здесь, предоставляет нам доказательство того, что мы наконец начинаем подниматься выше, а не принимать варварские излишества Испытания Малефикантов так же равнодушно, как до недавнего времени. Это приказ Имперского палаты суда против графа и народных заседателей Malefikantengericht в Фульде. До сих пор жалобы, которые рассматривали обвиняемые в суде над ведьмами в Верховном суде в Вецларе, всегда были безуспешными. Вы знаете, колдовство – это crimen exceptum, исключительное преступление, к которому вряд ли применимы все действующие юридические принципы. Однако в наши дни Торговая палата Рейха – как говорят, под влиянием недавно созданного члена-филантропа, который, к сожалению, тем временем внезапно умер, – выпустила юридическое заключение, которое, очевидно, означает изменение к лучшему. На этот единичный случай, конечно, не стоит возлагать большие надежды. По крайней мере, это показывает, что судьи в Вецларе не так полностью недоступны идеям справедливости и здравого смысла, как считалось ранее. Я также хотел бы отметить, что у заявительницы был очень важный защитник в лице ее духовника».