Джеймс Хайнс
Рассказ лектора
Он сморщился, как от неприятного привкуса. – Жалко, что вас там не было, Нельсон. Стоило посмотреть на этот бесстыдный спектакль. – Вейссман ножом и вилкой отодвинул разрезанную, но почти нетронутую утку. – Очевидно «градус» настолько фундаментальное и бесспорное понятие, что не нуждается в определении. Наш глубокоуважаемый декан, по собственному признанию, не может сказать, что это такое, однако точно знает, когда в книге есть «градус». Другими словами, непререкаемый судья литературы на рубеже тысячелетий – Антони Акулло. – Вейссман взмахнул в воздухе ножом и вилкой, словно дирижируя оркестром, потом, вздохнув, положил их на стол.
– Очевидно, у некой Кати Акер[83] этого градуса хоть отбавляй, у Тони Моррисон был градус, пока она не получила Нобелевку, у Вирджинии Вульф самая малость наберется, а вот у бедного Эдмунда Спенсера градуса нет совсем. У «Королевы фей», возможно, когда-то был градус, да весь вышел. Антони, конечно, всех уложил, но зрелище было отвратительное, уверяю вас, отвратительное.
Вейссман бросил взгляд на Акулло и перегнулся через стол.
– Клянусь, Нельсон, в тот день я почувствовал запах серы. Vexilla règis prodeunt inferni[84]. – Он скомкал салфетку, бросил ее на стол и откинулся на темную кожаную спинку. – После доклада было довольно бурное обсуждение, от которого я, как верный сотрудник Антони Акулло, естественно, воздержался. Вы прекрасно знаете, коллегиальный дух для меня дороже жизни. Думаю, он распространяется даже на Большой зал отеля «Фонтенбло». Нельсон промолчал. Коллегиальный дух явно не распространялся через восемь этажей на отделение литературной композиции. Он отодвинул салат и выпил большой глоток воды – по счастью, из-под крана. Палец пульсировал в ритме полицейской сирены. Нельсон решил, что соберет мужество и спросит Вейссмана – в самом что ни на есть коллегиальном духе, разумеется, – зачем тот его пригласил. Однако Вейссман повернулся в сторону и привстал.
– Антони, – сказал он, – как мило с вашей стороны…
– Вольно. – Перед нишей стоял Антони Акулло. Он, не обращая внимания на Нельсона, выставил ладонь, показывая, чтобы Вейссман не вставал.
– Чему обязан удовольствием…
Акулло только отмахнулся. Пиджак он оставил на стуле, в манжетах блестели золотые запонки, галстук был заколот в точности с нужным припуском. Под рубашкой угадывались бицепсы, подтяжки втугую натянулись на мощной груди. За ароматом одеколона Нельсон различил сильный, но по-своему приятный запах самого декана. Палец горел ровно.
– Записку получили? – Акулло небрежно оперся кончиками пальцев о край стола.
Вейссман глянул на Нельсона.
– Записку о… текущей ситуации?
– Да.
– Получил.
– Нет надежды, что наш друг по переписке уйдет тихо. – Акулло согнул пальцы. – Он все отрицает.
– Вы с ним говорили? – Вейссман подался вперед. – С нашим общим приятелем?
Акулло мотнул головой в сторону Нельсона.
– Не могу сейчас ничего сказать.
– Конечно. – Вейссман тоже взглянул на Нельсона. – Прошу простить.
– Посмотрите свое расписание, найдется время сегодня во второй половине дня? Надо поговорить.
– Конечно. Разумеется. Как можно скорее. Акулло поднял руки и отступил назад.
– Договоритесь с Лайонелом. Я попросил его освободить мне вторую половину дня.
– Обязательно. – Вейссман облизнул губы и указал на Нельсона. – Антони, вы, конечно, знаете моего друга Нельсона Гумбольдта?
Акулло повернулся к Нельсону. Тот постарался выдавить улыбку. Палец припекало сильнее.
– С отрезанным пальцем… – промолвил Акулло. – Как он?
– Спасибо, гораздо лучше, – сказал Нельсон.
Акулло выставил ладонь, как будто предлагал ее Нельсону, и тот вынул руку из-под стола. Боль отдавалась аж до плеча, и он закусил губы, чтобы не вскрикнуть. Однако Антони сложил пальцы пистолетом и прищелкнул, словно стреляя в Нельсона.
– Козлов – к суду. Верно?
Декан по-волчьи ухмыльнулся, повернулся на дорогих каблуках и пошел прочь. За столиком
Миранда со скучающим видом ковырялась вилкой в салате.
– Простите, Нельсон, – шепнул Вейссман. – Факультетские дела. Вернее, ЧП.
– Что-то случилось? – Нельсон под столом потер палец. Боль немного отпустила.
– Вам беспокоиться не о чем. – Вейссман улыбнулся.
Оба замолчали и посмотрели в тарелки. Вейссман едва притронулся к своей, Нельсон съел салат с гренками подчистую. Похоже, ленч закончился, а он так и не выяснил, в чем дело.
– Нельсон, – Вейссман подался вперед и сцепил руки на столе, – мне жаль, что в последние года два наши пути несколько разошлись. Разумеется, я виню себя, но груз моих обязанностей…
Он остановился, чтобы Нельсон мог сказать: нет, что вы, я тоже виноват. Однако Нельсон протянул слишком долго, и в результате они заговорили одновременно.
– Позвольте мне. – Вейссман поднял руку. – Дело в том, Нельсон, что я очень остро переживал ваше отсутствие. Можно, я буду говорить прямо, рискуя смутить нас обоих?
– М-м…
– Чего мне больше всего недоставало, – начал Вейссман, откидываясь и глядя поверх Нельсоновой головы, – это интеллектуальных, бесед, которые мы с вами когда-то вели. Моя проблема в эти дни – мне уже не достаются лучшие аспиранты. Нет, боюсь, вы не сможете это оспорить. – Он поднял руку и закрыл глаза, хотя Нельсон ничего не сказал. – Если быть до конца искренним, мне достаются хромые и убогие, в смысле интеллекта. Даже лучшие из молодежи… – Вейссман, кроме шуток, приложил руку к груди, – не заинтересованы в сохранении высших достижений слова и мысли. И я их понимаю. Наука – это самопожертвование, думаю, вы-то меня поймете. Эго значит – добровольно склониться перед великими умами прошлого, отдать им свою жизнь, как я. – Он поднял глаза к потолку и продекламировал: – Я внимаю только вечному существу, принципу красоты… и памяти великих людей.
Вейссман на миг закрыл глаза, словно охваченный сильным чувством, но тут же снова взглянул на Нельсона.
– Однако мы живем в нарциссическое время, друг мой. Почему бы талантливым молодым людям не увлечься теорией, которая, как они сами говорят, выдвигает критика на первое место, более того, ставит его выше творца? Кто может их винить, если образец личных достижений в нашем безумном мире не одинокий художник, в безвестности служащий истине и красоте – я не стыжусь, Нельсон, не стыжусь всерьез произносить эти слова! – но популярные певцы, киноактеры и даже преступники. Мой Бог, Нельсон, в наши дни достаточно кого-нибудь красочно убить, и вам обеспечен контракт на книгу, фильм и выступления в ток-шоу. Я не религиозен – во всяком случае, в традиционном смысле, – но что-то толкает меня сказать, что это конец света. Безусловно, постмодернистская теория и убийцы-ньюсмейкеры – знаки грядущего Апокалипсиса.
– Мне тоже вас не хватало, Морт, – выдавил из себя Нельсон.
– Ну да. – Вейссман просветлел. – Вот почему я удивился и даже немного обрадовался, увидев, что Викторинис взяла вас под свое крыло.
Он в упор посмотрел на Нельсона. Тот молчал. Перед глазами у него плыло. Так вот она, разгадка!
– Разумеется, мое осуждение не распространяется на Викторинис, – донесся голос Вейссмана. – Видит Бог, у нас были разногласия, но, если отбросить сафическую пропаганду, я не верю, что ее сердце лежит к постмодернизму. Когда-то эта женщина писала очень толковые работы по викторианцам и романтикам.
Нельсон заморгал; лицо Вейссмана вновь обрело четкость. Так вот из-за чего эта встреча: у Вейссмана сложилось впечатление, что на Обеденный семинар Нельсона пригласила заведующая базовым отделением. Без сомнений, он слышал, что Викторинис взяла Нельсона обратно и даже прибавила ему пару групп – нехарактерная для нее доброта. Пропащие Мальчишки видели, как Нельсон и Викторинис беседовали на восьмом этаже, и наверняка сообщили об этом своему предводителю. Нельсон как таковой Вейссмана не интересует; профессор просто хочет знать, что затеяла Викторинис.
– Конечно, мне не следует об этом говорить, – Вейссман скромно потупился, – но я имел небольшой разговор с нашей la belle dame sans merci[85] – когда же это было? – с неделю тому назад. Не смею утверждать, что это решило дело – я первый сознаюсь, что женский ум, не говоря уж о лесбийском фаллосе, для меня загадка, – да это и не важно. Очень любезно со стороны Виктории подыскать для вас что-то в наше время затягивания поясов и бюджетных ограничений…
Палец у Нельсона вспыхнул с новой силой. Он знал, что Вейссман врет. Оставалась одна загадка: неужели Вейссман не догадывается, что Нельсон знает? Или ему настолько все равно?
– Спасибо. – Нельсон сложил руки на груди.
– Мне просто хотелось бы, чтобы факультет мог сделать для вас больше, – сказал Вейссман.
– Не исключаю, что и может.
Подошел официант со счетом. Вейссман, не взглянув, положил на поднос кредитную карточку.
– Пусть факультет заплатит за угощение, ладно? – Вейссман подмигнул. – Я знаю, как трудно молодому семьянину. Каждый пенни на счету.
Когда Нельсон помогал наставнику надеть пальто, его раскаленный палец прошел в полудюйме от шеи Вейссмана. Помахав Акулло и Миранде, Вейссман двинулся мимо столиков и через толпу в вестибюле. Нельсон поспешал следом.
– Профессор Гумбольдт! – воскликнул Вейссман, когда они вышли на морозный тротуар. – Не пропадайте больше! Я получил огромное удовольствие от сегодняшней встречи. – Небрежно сжимая перчатки левой рукой, он протянул Нельсону правую.
– Скажите, – сказал Нельсон, крепко стискивая его ладонь, – о каком деле говорил Акулло, когда подошел к нашему столу?
Вейссман похлопал ресницами и улыбнулся.
– Что за ЧП на факультете? – спросил Нельсон. Палец горел.
Вейссман попытался вырвать руку.
– Дело сугубо конфиденциальное… – начал он.
– Понимаю, – Нельсон крепко держал его ладонь, – но мне очень хотелось бы знать.
Вейссман заморгал. Прохожие обходили двух мужчин, застывших посреди тротуара.
– Скажите мне, Морт, – повторил Нельсон. – Пожалуйста.
Палец внезапно успокоился, как будто его погрузили в холодную воду. Вейссман, почти одного роста с Нельсоном, закатил глаза и зашатался. Нельсон, не ослабляя хватки, левой рукой подхватил старика под мышки.
– Морт, как вы себя чувствуете?
Неужто он перегнул палку? Что, если у Вейссмана плохо с сердцем? В конце концов, он уже не молоденький и много лет живет на виски и жареном мясе.
Однако Вейссман выпрямился и широко распахнул глаза.
– Как нельзя лучше! – с жаром воскликнул Вейссман. Он поймал Нельсона за локоть и развернул к университетскому городку. – Если вы поклянетесь, что дальше вас это не пойдет, я вам скажу. Но никому ни слова. Обещаете?
– Обещаю.
– Ну что ж. – Вейссман театрально огляделся. – Кто-то на факультете рассылает анонимные письма.
7. ВХОДИТ УБИЙЦА
После последнего занятия, в ранних сумерках, Нельсон отправился в студенческое гетто возле университетского городка, к Вите. В оранжевой парке и текущих галошах он двигался мимо восьмилетней давности каркасных домиков, наполненных студентами, как перезрелый бобовый стручок. У каждого осевшего крыльца догнивала продавленная кушетка и ржавел на цепи велосипед без колес. Между домами стояли переполненные мусорные контейнеры. На вытоптанных газонах валялись смятые банки из-под пива и сломанные пластмассовые стаканчики, канавы были забиты гниющей листвой, обертками от гамбургеров и грязным подтаявшим снегом. Тротуары превратились в архипелаг пакового льда. Нельсон подумал, не стоило ли привязать к дереву бечевку, прежде чем входить в этот лабиринт студенческой нищеты.
Он тревожился за Виту, а теперь у него появилась и новая причина отыскать ее в норе. По пути к Харбор-холлу Вейссман рассказал ему, что некто рассылает угрожающие анонимки факультетским евреям и голубым. Давно так продолжается, не известно – первые получатели никому про письма не говорили. Только когда Вейссман сам получил такое и показал Акулло, начали выползать остальные. Не содержавшие прямых угроз, письма тем не менее намекали, что враг у ворот, что западная литература и христианская цивилизация подрываются феминизмом, гей/лесбийской теорией, а также политическим, культурным и сексуальным релятивизмом еврейских интеллектуалов. В тексте чувствуется определенный налет литературного остроумия, признался Вейссман, понизив голос, есть аллюзии на знаменитых литературных антисемитов – Паунда, Элиота, Кристофера Марло, выдающие уровень образованности куда выше, чем у доморощенных американских неонацистов.
Как еврей, Вейссман оскорбился и встревожился. «Гнусные писульки», говорил он явно от чистого сердца. Оскорбленный и встревоженный тем, что его свалили в одну кучу с гомосеками, он не мог не видеть и другого: письмо использует те же аргументы, которые – за вычетом антисемитизма и гомофобии – он приводил сегодня за ленчем. Перед самым Харбор-холлом Вейссман положил руку Нельсону на локоть.
– Мы догадываемся, кто это. Затруднение в том, как, не раздувая скандала, уволить коллегу на постоянном контракте. Хотя я уже и так сказал слишком много.
Палец у Нельсона горел. Ему смертельно хотелось узнать, кто же предполагаемый анонимщик. Он снял перчатку, чтобы схватить Вейссмана за руку, вжать пылающий палец ему в ладонь.
– Профессор! – рявкнули неподалеку. Оба обернулись, и Нельсон покраснел, понимая свою ошибку, – его никто не звал.
– Вас хочет видеть Антони! – Из Харбор-холла выскочил распаренный Лайонел в рубашке без пиджака, чуть не сбив студента. Мальчишка в досаде показал кукиш его спине.
– Входит Калибан, – прошептал Вейссман, – грубый и уродливый раб.
– Он хочет видеть вас прямо сейчас. – Лайонел шагнул между Вейссманом и Нельсоном.
Нельсон знал, что Гроссмауль врет; они только что оставили декана Акулло и Миранду Делятур в ресторане. Надо полагать, замдекана с орлиных высот восьмого этажа приметил Вейссмана под ручку с Нельсоном и спикировал вниз, чтобы их развести.
– Долг зовет! – Вейссман шагнул к двери. Лайонел затрусил следом, злобно оглянувшись через плечо. Нельсон остался стоять, дурак дураком, так и не узнав, кто подозреваемый. Палец горел. Натягивая перчатки, он почувствовал на затылке чей-то взгляд и обернулся. Мимо спешили несколько студентов, выпуская морозный пар. Нельсон взглянул на часовую башню за углом библиотеки, ожидая увидеть движение между зубцами, однако увидел только исполинский белый циферблат, напомнивший ему о следующем занятии.
В три часа он раздал сочинения на тему «Лорд и леди Макбет: можно ли было спасти семью?» и устроил ролевую игру «Достаточно ли амбициозен ваш муж?». Плохое знание Шекспира студенты восполняли близким знакомством с «Шоу Джерри Спрингера». Добровольцы изображали лорда и леди Макбет. Кавдорский тан сидел, ссутулившись, и отвечал односложно, а супруга подначивала его под одобрительный смех класса. «Студийная аудитория» подсказывала реплики.
Тем временем Нельсон потирал горящий палец и думал, под каким бы предлогом сунуться к Вите. Как только Вейссман сказал «анонимки», Нельсон понял, что должен увидеть письмо и вычислить автора. Наверняка Вита получила письмо и молчит. Вне зависимости от Витиной сексуальной ориентации, анонимщик-гомофоб считает ее лесбиянкой. Однако на электронные письма Вита не отвечала, а дома у нее Нельсон никогда не бывал.
После занятий он поднялся на восьмой этаж и вытащил из Витиного ящика почту за два дня. Под хищным взглядом секретарши перебрал стопку рекламных листков. Ничего, что оправдывало бы внезапный визит. Однако, вернувшись в кабинет, он наступил на оброненную Витой перчатку, сунул перчатку в карман, надел галоши и пошел к ней домой.
Как раз когда на узкой улочке зажглись фонари, Нельсон поднялся по ступеням к Витиному крыльцу. Она жила на втором этаже старого каркасного домика, с отдельным входом на темную лестницу. Нельсон походил по скрипучему крыльцу в свете слепящей лампочки над дверью, еще раз проверяя свою совесть, пока не 146 решил, что его привела сюда исключительно забота о Витином душевном спокойствии. Нажал на звонок и сосчитал до десяти, зная, что с первого раза она не откроет, потом позвонил снова.
Скрипнула ступенька, он снова нажал на звонок. Тут же по лестнице застучали быстрые шаги.
– Уходите! – донесся из-за двери голос Виты. – Я не стану с вами разговаривать!
– Вита, я…
– Я оставила вашу книгу за второй дверью! Уходите, пожалуйста!
Какую книгу? Нельсон открыл алюминиевую дверь. На коврике перед внутренней дверью лежала новехонькая «Книга мормона».
– Это я, Вита, – сказал он. – Я, Нельсон.
Молчание. Потом Вита спросила:
– Что вам нужно?
– Я принес перчатку. Вита, откройте дверь.
Снова долгое молчание.
– Дайте на вас посмотреть, – сказала Вита, и Нельсон отступил под лампу над входом, которая горела двадцать четыре часа в сутки. Кто-то, подвозивший ее домой, пустил фразу «Вита за семью запорами»; сейчас Нельсон слышал, как отодвигается одна щеколда, другая, третья. Он сбился со счета. С загробным скрежетом дверь приоткрылась на несколько дюймов, натягивая цепочку. Из темноты выглянуло призрачное лицо. Вита в щель протянула руку за перчаткой.
– Спасибо, – шепнула она.
Нельсон сжал перчатку в кармане. Палец горел.
– Как вы, Вита? Не заболели?
– Нет, – фыркнула Вита.
– Можно мне войти? – Нельсон говорил так, будто уговаривал сонную дочку надеть пижаму. – На минутку. Тут ужасно холодно.
Вита заморгала из темноты, потом убрала руку и дернула дверь; Нельсон даже отскочил. Цепочка загремела, как подъемный мост, дверь приоткрылась чуть шире, и Вита за рукав втащила посетителя внутрь. Темную лестницу освещала только желтая полоска из-под двери вверху.
– Мормонов не видели? – прошептала невидимая Вита.
– Мормонов?
Дверь захлопнулась, загремела цепочка, одна за другой проскрежетали щеколды.
– Они на той неделе оставили мне книгу и сказали, что сегодня придут о ней поговорить. – Вита зашуршала в темноте. – Что, по-вашему, это может значить?
– Я просто зашел вас проведать, – сказал он.
Вита потянула его за парку.
– Поднимайтесь тихо. Может быть, они у моих соседей снизу.
Нельсон пошел по лестнице, ступая как можно легче. Вита бесшумно взбежала наверх и остановилась, потом втянула его через очередную дверь в ярко освещенную прихожую, напоминающую воздушный шлюз. Отсюда расходились три двери. Вита, в просторном халате до щиколоток, похожем на синюю махровую рясу, открыла правую дверь, и Нельсон оказался в гостиной. Здесь стояли синий диванчик с круглой спинкой, мягкое синее кресло в углу и, в дальнем конце комнаты, старый деревянный стол с компьютером. В углу помещался высокий серый шкаф с ящичками. Оба окна были завешаны тяжелыми синими шторами; между ними расположились три безлико-серых стальных стеллажа с книгами. Два торшера с лампочками свечей на двести освещали комнату, как софиты.
Хозяйка закрыла дверь и указала Нельсону на диван. В комнате было жарко, но Вита не предложила ему снять парку, поэтому Нельсон только расстегнул молнию и сел на пружинный синий диванчик. Он не видел ни одного декоративного штриха: ни гравюр на стенах, ни открыток над столом, ни сувениров на книжных полках, ни даже фотографии ее брата Робина. Ему всегда представлялось, что Вита любит кошек, однако на синей обивке не было волос, на полу не валялись кошачьи игрушки. Единственным свидетельством хоть какой-то жизни служили три аккуратные стопки критических журналов на столике.
Вита села на самый краешек кресла, плотно сведя колени и стиснув руки. Из-под халата высовывались огромные махровые шлепанцы, пояс был завязан узлом размером с бейсбольный мяч, а в вырез выглядывал стоячий воротничок ночной рубашки, красные сердечки на синем фоне.
Вита поймала его взгляд и плотно запахнула халат на шее.
– Как вы, Вита? – спросил Нельсон.
– Отлично, – тихо ответила она, не глядя ему в глаза.
– Вы не ответили ни на одно мое письмо. Люди волнуются.
Уголки ее губ дрогнули.
– Л-люди? Кто именно?
– Ну, например, я…
– Еще кто? – спросила она. – Антони, может быть? Виктория? В-в-вейссман?
Палец у Нельсона вспыхнул.
– Бросьте, Вита, никто вас не винит. – Он выдавил смешок. – Если подумать, все это было даже забавно.
Почти машинально Вита начала смеяться. Ее плечи тряслись, мальчишеская челка подпрыгивала. Она стукнула кулаком по колену. Несмотря на жару, Нельсона под курткой пробрал холодок. Внезапно Вита широко распахнула глаза и сделала вид, что бросает нож.
– Вж-ж! – выкрикнула она. – Тр-р! – подражая звуку, который издает вибрирующее лезвие. Смех ее перешел в утробное повизгивание. Нельсон поежился. Вита откинулась в кресле, запрокинула голову и хохотала, пока не начала плакать. Она подобрала ноги вместе со шле-панцами и обхватила локти, плечи тряслись от рыданий.
– Ну, Вита… – Нельсон знал, что, если шагнет к ней, она вскарабкается на шкаф, как кошка. – Может, вас что-то еще расстроило?
Вита перестала рыдать и вскинула голову.
– Что вы слышали? – Она вжалась в кресло, одна рука на горле, другая на поясе халата. Ее глаза покраснели, щеки блестели от слез.
– Я слышал про письма.
Либо Вите известно про письма, либо нет. Если нет, ей до смерти захочется узнать, в чем дело. Если она сама получила анонимку, то до смерти захочет узнать, как он пронюхал. Если она слышала про них, но сама не получала, то до смерти хочет узнать, почему. «Я ей помогаю», – подумал Нельсон.
– Вы получили письмо? – резко спросила Вита.
– Нет.
– Так откуда вы знаете?
– Вита, про это знает весь факультет.
Палец пульсировал. В горле пересохло. Вита ни за что не догадается, что он врет. Нельзя говорить, что он слышал от Вейссмана; на этом разговор закончится. Однако, может быть, объяснять и не надо: Вита свято верит, что на факультете все обо всем знают, кроме нее.
Она утерла слезы тыльной стороной ладони. Нельсон видел, что идеально отлаженная машина ее паранойи раскручивается на полные обороты. В том, что касалось поиска заговоров, Вита, словно гоночный автомобиль, с ходу врубалась с нуля на сто двадцать.
– Вы! – Она прижала руки ко рту. – Вы послали мне это письмо!
Нельсон чуть не ахнул. Палец ожгло огнем. Этого он не ожидал.
– Кто еще? – Вита сильнее вжалась в кресло. – Кто еще может знать про меня и В-в-викторию?
– Про вас и Викторию? – У Нельсона отвисла челюсть. – Что про вас и Викторию?
Несмотря на изумление, мысли неслись стремительно. Он часто гадал, не было ли чего-нибудь у Виты с Викторинис; теперь она сама практически в этом призналась. Однако спросить напрямую значило бы загнать ее еще дальше в лабиринт паранойи; она окончательно зажмется и ни за что не покажет ему письмо. С другой стороны, если не спросить, она решит, что ему все известно.
– Откуда мне знать?
Вита задохнулась. Глаза ее стали еще шире.
– Она вам сказала, да? Сказала, а потом велела послать письмо!
Палец горел. Нельсон пытался проследить ход Витиной мысли: Викторинис оставила его еще на семестр, а значит, в горячечном миру Виты, Нельсон теперь ее клеврет.
– Виктория ничего мне не говорила, – сказал он, потирая палец. Его бросило в пот. – Никто меня не посылал. Я пришел по собственному почину.
Вита вскочила и бесшумно, как гейша, метнулась через комнату, так что теперь их разделял только журнальный столик. Ее глаза расширились, рот округлился. В халате до пят и с руками на горле она походила на рождественскую свечу.
– Так откуда вы знаете, что я получила письмо? Я не говорила ни одной живой душе.
Нельсону хотелось потянуться через стол, схватить Виту за руку и сказать: «Покажите мне письмо». Однако он знал, что она отпрянет, запутается в халате и упадет. Он скрестил руки на груди и сунул пылающий палец под мышку.
– Вита, пожалуйста, выслушайте. Что бы там ни произошло между вами и Викторинис, поверьте, я последний, кому она скажет. Вспомните, она хотела меня уволить! – Нельсон сглотнул. Боль в пальце сводила с ума. – Никто не знает, что вы получили анонимку. Я сам до этой минуты не знал. Я подумал, что вы могли ее получить, потому что такие письма приходят гомосексуалистам. Я не знаю, что у вас с сексуальной ориентацией, Вита, но весь факультет считает вас лесбиянкой.
Вита побледнела и почти перестала дышать.
– Меня волнует исключительно ваше душевное спокойствие, – сказал Нельсон, сердясь. – Вы – мой единственный друг. Я понимаю, что если вы получили письмо, то промолчите, как всегда, и будете по обыкновению изводиться. Я пришел предложить вам помощь.
Вита отшатнулась, по-прежнему сжимая ворот.
– Наверное, мне лучше уйти, – пробормотал Нельсон, возясь с молнией.
– Погодите!
Вита с умоляющим видом протянула руку. Нельсон замер в полузастегнутой парке.
– Садитесь, – прошептала Вита. – Пожалуйста.
Нельсон расстегнул куртку. Вита бесшумно метнулась к шкафу.
– Не смотрите.
Нельсон отвернулся. Он слышал, как Вита отпирает шкаф, выдвигает ящик, роется, задвигает ящик и снова поворачивает ключ. Что там у нее такого? Целый ящик, отведенный на интриги против нее, с разделами на каждого заговорщика? Акулло, Вейссман, Викторинис, факультет в целом, ректорат, университет вообще? Может быть, этому посвящен весь шкаф?
Перестань, укорил себя Нельсон, Вита – твой друг. Палец припекало, хотя уже не жгло. Боль не отпустила, но теперь Нельсон отчетливо чувствовал, что она исходит из него, что сам он – ее источник, и, если выключить свет, палец засветится в темноте, словно нагревательная спираль.
– Можете смотреть.
Вита стояла за журнальным столиком, протягивая простой белый конверт. Нельсон взял его. Как ни странно, Вита обошла столик и села рядом на диван. Она внимательно изучала лицо Нельсона, пока тот осматривал конверт. Там не было ни адреса, ни марки, ни даже имени. – Так и пришло, – прошептала она, присталь-152 но глядя на Нельсона.
Теперь, когда письмо было в руках, боль немного отпустила. Вита сидела очень близко. Нельсон переборол желание встать и отойти на другой конец комнаты. – Доставайте же, – сказала Вита. Нельсон открыл конверт и вытащил письмо. Напечатанное на простом белом листе, без даты и подписи, оно, видимо, должно было напоминать памфлеты семнадцатого века; вместо этого скачущий шрифт производил впечатление анонимки, выклеенной из газетных страниц.
– Остальные такие же? – Вита сидела так близко, что Нельсон чувствовал запах ее мыла.
Он отодвинулся сантиметров на пять.
– Да, – прошептал Нельсон, хотя это было первое, которое он видел.
«Дорогие коллеги», начиналось письмо.
ЕВРЕЙ раскорячился на подоконнике[86], ГОЛУБЫЕ выползают
хихикать в поленниие.
ПЕДЕРАСТЫ ПОД СВАЯМИ
(Узницы Редингской тюрьмы – Вирджиния и Вита, ЦАРИЦЫ
молчания, заточения и мастурбаиии -
Эвонский бард призывает! любите смуглого педи сонетов -
Кит Марло дает доброму королю Эдуарду II —
Маленькая Лотти Бронте мечтает крикнуть над пустошью:
Читатель, я вышла за НЕЕ замуж!)
И ЕВРЕЙ ПОДО ВСЕМ[87]…
Дальше продолжалось в том же духе; Нельсон, знаток модернизма, узнал цитаты или парафразы из антисемитских писаний Паунда и Элиота. Это означало, что почти невозможно определить собственный стиль автора.
– Почему она послала это мне? – Вита снова придвинулась к Нельсону. Колени их соприкоснулись.
– Кто «она»? – рассеянно спросил Нельсон. Писал явно не студент и даже не аспирант – они Элиота и Паунда уже не читают. Уж не сам ли Вейссман мутит воду? Хотя вряд ли: Вейссман слишком любит звук собственного голоса, чтобы делать что-нибудь анонимно.
– Посмотрите. – Вита прижалась плечом к Нельсону, указывая на письмо. – Виктория упоминает нас обеих, вместе.
– Где? – Он отодвинулся.
– Здесь. – Вита указала снова, глядя на Нельсона с расстояния в несколько сантиметров.
– Да ну. – Нельсон отодвинулся еще, держа письмо между собой и Витой. – Здесь написано Вирджиния, не Виктория.
– Она пишет про Вирджинию Даннинг, – сказала Вита, имея в виду историю с поцелуем. – Уж про это-то вы знаете. Все остальные знают.
Нельсон опешил. Вита никогда не упоминала при нем этот случай.
– Вы тут ни при чем, – сказал он, не совсем уверенный. – Вы разве не читали «Орландо»[88]?
– Почему вы спросили? – Глаза у Виты снова расширились. Она сжала руками горло. – Почему вы спросили, читала ли я «Орландо»?
– Потому что в письме речь не о вас и… ком там еще. Это про Вирджинию Вульф и Виту Сэквил-Уэст.
– Почему вы упомянули «Орландо»? – повторила Вита дрожащим голосом. – Что Виктория вам сказала?
Нельсон встал и перешагнул через столик – подальше от Виты. Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
– Послушайте, давайте я все выясню…
– Не говорите ей! – Вита прижала руку ко рту.
– Виктория этого не писала. – Нельсон помахал письмом. – Простите, Вита, но вы бредите. – Он облизнул губы. – Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
– Вы позволите мне в этом разобраться? – Нельсон поймал ее взгляд. – Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
– Хорошо, – покорно отвечала она.
– Вот и отлично. – Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
– В другую дверь. – Слезы ее высохли, глаза расширились. – В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
– О чем мы думали? – сказал Старейшина Чип.
– Да, куда мы шли? – сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
