Джеймс Хайнс
Рассказ лектора
– Простите, что побеспокоил вас, – сказал он, протягивая руку.
Наступила долгая неловкая пауза. Решимость Нельсона вновь пошла на убыль. Рука задрожала. Какой он дурак! Сейчас она уйдет, так и не взяв руки. Нельсон даже почувствовал облегчение. Все равно с ней не сработает. Она сотрет его в порошок, мокрого места не останется.
Он готов был отступиться, когда профессор Викторинис протянула ему пальцы – как обычно, в одно касание, но Нельсон стиснул сухую, гладкую ладонь и прошептал: – Я прошу вас изменить решение. По горящему пальцу снова разлился холод, на этот раз медленнее. Профессор Викторинис поджала губы. Ее свободная рука гальванически подергивалась. «Я должен отпустить ее, – думал Нельсон, – это опасно». Но не отпускал.
Она подняла свободную руку и медленно поправила очки. Веки ритмично подергивались. В серых глазах происходила какая-то борьба.
– Буду очень признателен, если вы напишете Линде записку, – Нельсон сильнее сжал ее руку, – с разрешением взять меня на работу.
Профессор Викторинис заморгала. Уголки ее губ дергались, с глазами что-то творилось. Нельсон разжал хватку. Викторинис отдернула руку и отшатнулась. Взгляд ее снова стал осмысленным. Обоих шатало. Нельсон был не в силах выговорить ни слова, Викторинис тяжело дышала через нос. Потом она повернулась на каблуках и молча заскользила по ковру.
Сердце колотилось, как бешеное. Нельсон боялся, что тщится чувств. Он повернулся на ватных ногах, бросился к лифту и нажал кнопку. Только бы не упасть прямо здесь!… Он воровато обернулся. Викторинис держалась за ручку двери, словно ища опоры. Она отыскала в кармане ключи, с третьей попытки подобрала нужный, открыла дверь, но не вошла, а прислонилась к косяку в яром свете из дальнего конца коридора. во
Лифт наконец подъехал, Нельсон, шатаясь, вошел в кабину и привалился к дальней стенке. Профессор Викторинис провожала его взглядом, пока не закрылись двери.
У себя в кабинете Нельсон рухнул на стул. Наверняка профессор Викторинис пишет сейчас убийственную характеристику, вбивая осиновый кол в его профессиональный труп.
Он замер, услышав шаги перед дверью: наверное, Викторинис отправила Джилиан переломать ему хребет и выбросить безжизненное тело в окошко. Однако это оказалась всего-навсего Вита: она заглянула в дверь, прижимая к груди сумку, – проверяла, одет ли Нельсон. Ее колотила паника; у нее были хорошие новости.
– Антони требует меня на Обеденный семинар! – простонала Вита, закрывая дверь и падая на нее спиной, как будто сзади гнались собаки. Обеденный семинар проводил раз в месяц декан Акулло. Попасть туда можно было только по приглашению, и это считалось большой честью.
Нельсон постарался обрадоваться за Биту.
– Здорово! Поздравляю!
– Мне конец! – вскричала она. – Он сказал, чтобы я доложила статью об Оскаре Уайльде и лесбийском фаллосе! Антони ее прочел. Говорит, «хорошая работа». Что, по-вашему, это значит?
Последняя статья Виты, находящаяся сейчас на рассмотрении в нескольких крупных журналах, называлась «Лесбийский фаллос Дориана Грея». В ней Вита разбирала жизнь и труды Оскара Уайльда с позиций тендерной теории. В самом подходе не было ничего странного, однако Нельсона удивляло, что Вита вообще взялась за этого автора. Ей были совершенно чужды его остроумие, ирония, экстравагантность в одежде, способность верить в две взаимоисключающие вещи одновременно. Роднила их разве что любовь к интеллектуальной жизни, но и здесь слово «интеллектуальное» означало для Оскара Уайльда совсем не то, что для современной литературной критикессы.
– Может быть, Антони понравилась статья, – рассеянно ответил Нельсон. Пожалуй, еще не поздно извиниться перед профессором Викторинис. Наверное, он предложит сам броситься с крыши Харбор-холла, чтобы избавить Джилиан от хлопот.
– Вот его собственные слова. – Вита сидела напротив Нельсона, стискивая колени. – «Хорошая работа». Что, по-вашему, он хотел этим сказать?
Нельсон успокоил Виту, пригласив ее вечером в гости. Пусть развеется, катаясь по ковру с Кларой и Абигайл. Хорошо бы и самому отвлечься от мыслей о неизбежном крахе научной карьеры.
По крайней мере в отношении Виты уловка сработала; в тот вечер в гостях она веселилась, как девочка, распевая с Кларой песенки из старых комедий. Обе хохотали до истерики. Потом Вита посидела с Абби, пытаясь приделать Барби оторванную голову. Бриджит благодарно выглядывала из кухни, радуясь передышке в родительских трудах.
Однажды, в начале их дружбы, глядя, как Вита чудесно играет с Кларой, Нельсон без всякой задней мысли предположил вслух, что она, наверное, со временем тоже захочет детей. Чудовищная ошибка! Всякий успех – благосклонно принятый промежуточный отчет, полученный грант, опубликованная статья – давал Вите материал для очередной маленькой проповеди о том, как трудно женщине в научном мире. На этот раз невинное замечание Нельсона вызвало к жизни сорокаминутную лекцию о политике в сфере женского тела, с упором на гетеросексистское восприятие женщины как производительницы. Страстно и пространно Вита объясняла, что патриархи использовали мифологему материнства, дабы фаллически вписать ее текст в чистую страницу женского лона, что пенис символически интерпретируется как инструмент или орудие письма, как овеществление онтологических притязаний фаллоцентризма, и вообще, как трудно матери сохранить научную репутацию. Закончила она жуткой историей про беременную женщину, впавшую в кому; муж держал бедняжку на аппаратах в точности до родов. «Видите, – убеждала Вита, – эта женщина – просто племенная кобыла».
Витина озабоченность Правами Женщин не распространялась на племенную кобылу Бриджит, но та спокойно восприняла услышанное. После того как Вита ушла, жена объяснила Нельсону его ошибку. «Вите не нужен ребенок, – сказала она. – Вите нужна подружка».
Вечер завершился бурной игрой в собачки. Вита сама вызвалась водить и довела девочек до истерики, притворяясь, что никак не может поймать мячик, летающий над самой ее головой. Бриджит присоединилась к игре, усадив Абигайл на колени и помогая ей бросить мячик повыше. Клара скакала по стульям, хохоча до упаду.
Нельсон ушел мыть посуду и через кухонную дверь смотрел, как Вита играет с детьми.
«Она может схватить мяч, когда ей вздумается. Я – нет; чем выше я тянусь, тем выше его кидают».
Он яростно тер тарелки, злясь на свою безумную затею. Ни Викторинис, ни Линда Прозерпина не позвонили. Пришитый палец, на который он, дурак, возлагал такие надежды, посерел и сморщился от горячей воды. Надо же было такое придумать, что мое, помилуйте, магическое прикосновение перевернет жизнь!…
«В дерзанье цель, – пробормотал он, по локоть в грязной пене, – а не то – зачем и небо?»
5. ОБЕДЕННЫЙ СЕМИНАР
Утром Линда Прозерпина позвонила и предложила ему две группы на весенний семестр. Говоря по телефону она что-то жевала.
– Виктория прислала с Джилиан записку, через двадцать минут после того, как вы от меня вышли.
В трубке было слышно, как она причмокивает губами и глотает. – Мне придется у кого-то забрать эти группы.
У Нельсона перехватило дыхание. Бурную радость на мгновение заслонило чувство вины.
– Но это не ваша забота. – Линда говорила как обычно – сухо, деловито, бесстрастно. – Я только выполняю указания. Раз Виктория велит… – И что-то захрустело у Нельсона в ухе.
– Линда? – сказал Нельсон. Линда проглотила очередной кусок.
– Извините, я вчера бросила курить и теперь ем без остановки.
Она дала отбой, а Нельсон еще целую минуту стоял с трубкой в руке. Палец молчал. Нельсон силился вызвать в себе жалость к несчастной училке, чье место он займет, однако в голове крутилось одно: палец работает.
Он позвонил Вите, чтобы сообщить хорошую новость, но услышал только собственный голос на автоответчике. Чтобы скрыть свой пол, Вита записалась в телефонной книге как В. Деонне, сколько ни уверял ее Нельсон, что любой извращенец в городе знает эту чисто женскую уловку. Чтобы окончательно замаскироваться, она попросила Нельсона наговорить приветствие на ее автоответчик. Аппарат она принесла на работу, чтобы не приглашать его домой, и сказала, что говорить. Нельсон записывал шесть раз, прежде чем она осталась довольна. Теперь он слышал собственный механический голос, бесстрастно назвавший Витин телефонный номер, но не назвавший имени.
«Оставьте сообщение после гудка».
– Вита! – заорал Нельсон. – У меня для разнообразия хорошая новость! Пожалуйста, перезвоните мне!
Однако Вита не позвонила и вообще не показывалась на работе до конца недели. Нельсон понимал, что с ней: она вибрирует из-за предстоящего семинара и боится подходить к телефону.
В субботу поздно вечером он сидел за компьютером, читал онлайновые объявления о вакансиях и»
в «Хронике высшего образования», когда негромкий писк возвестил, что пришла электронная почта. Нельсон щелкнул мышкой. Письмо было от Виты.
«Мне страшно, – гласило оно. – Семинар в среду. Антони отдает меня на растерзание. Мне страшно».
Узнаю Биту, подумал Нельсон. Превратить торжество в испытание!… Он бы убился за приглашение выступить на Обеденном семинаре у декана или даже просто там поприсутствовать. Обеденный семинар проводился каждую третью среду месяца. Для факультетской элиты это была возможность блеснуть, а для перспективного молодого сотрудника – показать, на что он способен. Еду доставляли из модного гастронома «Остерман». Накануне в пятницу приглашенным разрешалось выбрать огромные дорогущие сандвичи из бесценного рукописного меню; платил факультет. У декана, как у местной знаменитости, было блюдо его имени: сандвич Антони Акулло «Ну я и нажрусь» с ростбифом (просто «Нажрусь» для краткости) – полфунта нежнейшей жареной грудинки и кусок острого чеддера, украшенные редиской и колечками лука, на ароматном ломте черного хлеба. Декан говорил, что его сандвич олицетворяет определение ленча по Сэмюелу Джонсону – столько еды, сколько человек может удержать в руке, и что именно такой сандвич каждый божий день съедал его отец-грузчик в доках Нью-Джерси. В варианте декана он венчался длинным полуломтиком свежего крепенького огурчика, вырезанного в форме акульего плавника. Нельсон знал, что Вита закажет самый дешевый сандвич в меню – с салатом без майонеза, – но и того не съест, потому что вылетит в уборную с позывом к рвоте.
Он вздохнул и положил руки на клавиатуру.
«Можно ли вам привести кого-нибудь с собой? – написал он. – Всегда спокойнее видеть рядом дружеское лицо».
Он отправил письмо. В пальце пульсировала раскаленная нить. Нельсон больше не мог сосредоточиться. Получив назад, что хотел – работу, жилье, он собирался забыть про пришитый палец. Однако боль не отпускала.
Он выключил компьютер и пошел наверх приложить лед. В гостиной зазвонил телефон, и Нельсон бросился через две ступеньки, чтобы взять трубку, пока звонок не разбудил Бриджит и девочек.
Звонила Вита.
– Но кого мне позвать?! – завопила она, как только он снял трубку. – У меня на факультете нет ни одного друга.
Палец горел. Вита права: он уже не может считаться коллегой, и она совершенно верно оценивает свое положение на факультете. Ее взяли на это место, потому что Акулло и Викторинис никак не могли сговориться по поводу кандидата, а Вита была «ни нашим, ни вашим», не принадлежала ни к одному лагерю. Она продолжала расти, потому что Викторинис и Акулло тормозили аспирантов соперника. Теперь, вероятно, Акулло обхаживал Биту, опасаясь, что Викторинис заманит ее на свою сторону. Так, за отсутствием взаимоприемлемых кандидатов, Вита медленно, но верно приближалась к постоянной должности.
Сейчас она изливала в трубку поток жалоб, которые растрогали бы Иова. Ее доклад уже раздали, и она не сомневалась, что другие приглашенные в эту самую минуту жирной красной ручкой пишут на полях ехидные замечания. Нельсон посмотрел на кухонные часы. Было пять минут четвертого.
– Вита, я не думаю, что сейчас кто-то читает вашу статью.
– Что мне надеть? – стенала Вита. – Антони любит, чтобы женщины играли свою тендерную роль. – (Она имела в виду Миранду Делятур.) – Может быть, мне надеть платье? Но там будет Виктория! Она решит, что я заискиваю перед Антони!
– Вита! – Палец у Нельсона горел. – Что, если нам завтpа встретиться и все обсудить?
– Что мне есть? – кричала Вита. – Если я ем, когда волнуюсь, меня пучит. А если не ем, у меня бурчит в животе.
– Вита, уже очень поздно.
– Надеть мне очки или контактные линзы? Туфли с каблуком или на низкой подошве? Сходить ли мне подстричься?
– Вита!
Она осеклась.
– Если вы не придумаете, кого пригласить, – сказал Нельсон, – я охотно составлю вам компанию.
Вита молчала, но уже по-другому. Нельсон знал, о чем она думает: что хуже – пойти одной или признаться, что самый большой неудачник на факультете – единственный ее друг.
– Решайте, – сказал Нельсон. – А сейчас мне пора спать. У меня через пять часов занятия.
Он немного подождал и, не услышав ответа, мягко повесил трубку. Боль отпустила, хотя заснуть все же не давала. Нельсон долго ворочался; затем, поняв, что разбудит Бриджит, спустился вниз, сбросил с узкой прокрустовой кушетки вспоротых мишек вперемешку с рассыпанным лего, и лег, свесив непоместившиеся ступни.
В среду утром по дороге к остановке Нельсон набрал мокрого снега в рваные галоши, и в автобусе растаявшая вода проникла в ботинки. Бредя вдоль Мичиган-авеню по протоптанной с утра дорожке, он думал: «Хорошо хоть Фу Манчу в эту погоду где-то сидит», когда в стену над его головой угодил снежок. Нельсон, обернулся, чувствуя резкое жжение в пальце, но увидел только секретарш в сапогах-«луноходах» да училок в тонюсеньких пальто, осторожно бредущих через слякоть. Все утро ботинки хлюпали при каждом шаге. В десять Джилиан, как обычно, ожгла его взглядом, однако сегодня Нельсон смотрел ей в глаза, пока она не отвернулась. От Витиных проблем он отключился, сосредоточившись на занятии, и предложил на обсуждение несколько тем по Средним векам. Феодализм – благо или проклятие? Рыцарство – актуально или устарело? Великая Хартия Вольностей – прорыв или провал?
За пятнадцать минут до семинара Нельсон сел за стол в кабинете и достал пакет с обедом: морковные котлеты, изюм, домашние оладьи. Сандвич был из белого хлеба со вчерашними рыбными палочками. Кока-колу он принес из холла, но открывать не стал. Тут в кабинет вбежала запыхавшаяся Вита.
– Вот вы где! – Она закрыла дверь и упала на нее спиной, как будто сзади кто-то гнался. – Я вас повсюду ищу!
Для семинара Вита прихорошилась, остановившись в конце концов на платье и чулках. Нельсон решил, что она выглядит неплохо – этакая аккуратная незамужняя библиотекарша. Темное кашемировое платье доходило до колен и в талии перехватывалось поясом. Пуговицы на горле и на запястьях были застегнуты. На плечи Вита повязала платочек, от чего стала похожа на девочку-скаута. Нельсон удержался, чтобы не осмотреть ее с ног до головы, однако приметил, что она подстрижена, в очках, а каблуки ее туфель не высокие и не низкие, а в точности средние.
– Вита, – сказал он, – вы прекрасно выглядите. Вита окаменела.
– Что-то не так?
– Все так, – отвечал Нельсон. – У вас очень деловой вид.
– Прическа? – Вита прижала ко лбу челку.
– Вы смотритесь великолепно. – Он взглянул на часы. – Почти двенадцать, вам, наверное…
К изумлению Нельсона, Вита пробежала через комнаты и рывком поставила его на ноги.
– Вы должны идти со мной! – Голос у нее дрожал. – Я больше никого не нашла!
Нельсон закусил губу. Перед глазами плясало видение «Нажруся».
– Я могу пойти только на первый час, – сказал он. – У меня в начале второго занятие.
– Нельзя его отменить?
– Вита.
– Хорошо, – буркнула Вита, поворачиваясь к дверям. – Раз так, придите хотя бы на час.
Она помедлила в дверях.
– И прихватите свой обед. Я не заказала вам сандвич.
Антони Акулло пришел в науку из рекламы. Выходец из рабочих трущоб, он еще в аспирантуре начал подрабатывать копирайтером на Мэдисон-авеню. Его первым успехом стала раскрутка бутербродного маргарина под лозунгом «Я не верю, что я не верю, что это не масло». Прославился он рекламой сети точек по продаже гамбургеров. Премию «Клио» ему принес ролик, в котором смуглый, с хвостом на затылке рабочий подросток – очень похожий на юного Акулло, – стоя в очереди к прилавку конкурирующей сети, возмущенно встряхивает головой при виде гамбургера размером с пятидесятицентовую монету. «И это называется гамбургер?» сразу вошло в поговорку.
Однако Акулло понимал, что даже самый успешный копирайтер зависит от прихоти клиента. В научном мире он нашел ту арену, где талант жонглировать словами и беспредельное честолюбие способны принести абсолютную власть. Итак, пока одно поколение ученых вело обреченный арьергардный бой в защиту правды и красоты, а другое терзало свою плоть терниями французской теории, Акулло изваял мощную диссертацию по Мильтону. Называлось она «Быть владыкой ада: воля к власти в „Потерянном раю“. Акулло доказывал, что Мильтон в действительности защищал Сатану – поклон в сторону Уильяма Блейка, – только не отдавал себе в этом отчета. Адаму и Еве, писал Акулло, крупно свезло, что их нашел Сатана. До тех пор Адам был просто вкрадчивым пригородным баптистом в нейлоновой рубашке, а Ева – его сентиментальной женой. Сатана ворвался в их скучную жизнь – смуглый Другой, исполненный загадки и эротической опасности. Бог лишь размазывает манную кашу, спорил Акулло, только Сатана говорит правду: нет ни справедливости, ни сострадания, ни правды. Есть только власть. Тщетно апеллировать к моральным авторитетам, они не разрешат спора; напротив, победитель устанавливает свою мораль. „Лучше быть владыкой Ада, чем слугою Неба“[54], по убеждению Акулло, самые правдивые строки в «Потерянном раю».
Окрошка из постмодернизма с его полным отсутствием морального и политического содержания для рекламщика – вторая натура, и Акулло стал постмодернистским Панглосом[55], с оттенком елизаветинского «Мой ад везде, и я навеки в нем»[56], говоря словами Марло, к которым он присовокупил: «Так почему бы мне этим не воспользоваться?» Гегемоническая система мира везде, вне ее ничего нет, а значит, этот мир, будучи единственным, и есть лучший из всех возможных миров. Рекламщики гораздо лучше ученых понимают, что мир состоит из дискурса, уверял Акулло, они нутром чувствуют, что истинная власть – в бесконечном манипулировании знаками. Реклама – это постмодернизм на практике, писал Акулло; непонимание Мильтона, что его главный герой – Сатана, овеществилось в слабости «Возвращенного рая» и полном политическом крахе поддержанной Мильтоном утопической революции. Нужен был рекламщик, чтобы освободить поэму от собственной слепоты Мильтона.
«В наиболее значимом смысле, – писал Антони Акулло, – я – автор «Потерянного рая».
Так благодаря собственной несгибаемой воле и умению ловко всучить товар Антони Акулло стал научной величиной и законодателем дум. После книги «На хрен свободную речь», в которой он агрессивно защищал студенческие речевые коды, его стали приглашать во все передачи, где обсуждались культурные войны и политическая корректность. Сидя в костюме от Гуччи и шелковом галстуке напротив Арианны Хаффинпен и Денниса Миллера, Антони Акулло просвещал Америку, чем занимается литературоведение на рубеже тысячелетий
– Не истиной, Билл, – чеканил он, – и не красотой. Оно занимается этиологией власти.
Когда лифт остановился, Вита сделала Нельсону знак не выходить и выглянула в пустой коридор. Берег был пуст, и Вита с Нельсоном тихонько прокрались по ковру. Вита не знала, куда девать руки. Она размахивала ими, потом прижала к бокам, потом сложила перед грудью, словно послушница по пути к настоятельнице. Нельсон не знал, куда девать ленч, и перекладывал пакет из руки в руку в тщетной попытке нести его с достоинством. Перед самой дверью Вита расправила плечи.
Став деканом, Антони Акулло едва ли не первым делом с размахом отремонтировал конференц-зал. Раньше здесь были пластик и люминесцентные лампы; теперь стены обшили темным дубом, как в кабинете какого-нибудь судейского поверенного у Троллопа. Обстановку составляли длинный дубовый стол и множество кожаных кресел. По стенам висели портреты директоров Ост-Индской компании, бессрочно переданные университету музеем. Все эти люди на портретах были подлые работорговцы и колонизаторы, но декана Акулло восхищали в них напор и деловая хватка.
Вита и Нельсон пришли первыми, если не считать рассыльного из «Остермана», жилистого бритоголового юнца с кольцом в брови. Вита замерла, увидев, как он раскладывает сандвичи, и Нельсон чуть на нее не налетел. Парнишка ухмыльнулся через плечо и продолжил выкладывать завернутые сандвичи на серебряный поднос.
– Заваливайте, – сказал он, пригнулся на низкий старт и с размаху запрыгнул животом на полированный стол. Вита шмыгнула в угол и загородилась Нельсоном. Парнишка проехался по столу и кубарем скатился на пол.
– Время мое истекло, и я вас покидаю. – Он колесом выкатился в коридор.
– Господи, – простонала Вита за спиной у Нельсона и без сил рухнула в кресло под темными портретами колониалистов в огромных париках. Нельсон сел рядом и ногой задвинул свой ленч под кресло.
– Хотите чего-нибудь выпить?
Вита мотнула головой. Нельсон все равно встал и пошел в обход стола к буфету. Там стояли серебряные цилиндры с чаем и кофе, но он налил Вите стакан воды из хрустального графина и помедлил, разглядывая художественно уложенные сандвичи. Каждый был в бумажной обертке, на которой фломастером подписали инициалы. «А. А.» лежал на самом верху. Нельсон обернулся на дверь и приподнял его, чтобы посмотреть, кто снизу.
– Нельсон! – зашипела Вита. – Да как вы можете!
– Я просто считаю их, – шепотом ответил Нельсон, – чтобы узнать, сколько будет народу.
Он взял в руку один из сандвичей – тот оказался теплым и весил больше, чем весь Нельсонов ленч. Палец без предупреждения вспыхнул огнем. Вита сдавленно вскрикнула; Нельсон, не отпуская сандвич, обернулся и увидел, что в дверь входит Вейссман в сопровождении Пропащих Мальчишек. Вейссман нес на лице широчайшую, самую дружескую улыбку. В левой руке он держал скатанную Витину статью, а правую протянул ей через стол.
– Дорогая! – вскричал он.
Вита судорожно приподняла руку. Пропащие Мальчишки застыли при виде Нельсона, а Вейссман остановился, так и не пожав Вите руки. Он обернулся к Нельсону, который держал чужой сандвич.
– У-ох, – сказал Дан.
– Снова он, – сказал Вик.
– Жулик, – сказал Боб.
Вейссман открыл и снова закрыл рот, затем повернулся к Вите и взял ее руку, все еще дрожавшую в воздухе.
– Моя дорогая. – Он задержал ее ладонь в своей. – Я с нетерпением ждал сегодняшнего семинара. От вашей статьи невозможно оторваться.
Вита пискнула. Под взглядами Пропащих Мальчишек Нельсон положил сандвич на поднос, легонько похлопав его на прощание.
– Ладно, – сказал он, обходя стол. – Вита, я, наверное, пойду.
Однако путь к отступлению теперь преграждали Марко Кралевич и Лотарингия Эльзас, которые под ручку входили в дверь. Профессор Эльзас, как всегда, была в длинной набивной юбке и свитере из корабельного каната, зато профессор Кралевич явился героем гонконгского боевика – в черном блестящем шелковом костюме, майке и черных шлепанцах. Эльзас терлась щекой о его коротко стриженную макушку. Лотарингия была рядовая внештатница и не имела права сюда приходить, но не нашлось никого, кто бы сказал это Кралевичу.
Нельсон взглянул на Виту, проверяя, видела ли она новоприбывших. Если откроется постоянная вакансия, борьба пойдет между ней и Лотарингией Эльзас. Однако Вита сидела, плотно зажмурившись. Оба теоретика скакнули к буфету и схватили по сандвичу, не читая, что написано на обертке.
Нельсон снова бочком двинулся к двери – и наткнулся на Пенелопу О, субтильную нервозную британку, специалистку в области сексуальных исследований, занимающую в университете персональный профессорский пост имени Хью М. Хефнера[57]. Ее взяли на факультет и учредили персональную кафедру после книги «Читая маткой: я ставлю классику на хор», в которой она излагала свои фантазии о сексе с великими писателями: с Редьярдом Киплингом в позиции «мужчина сверху», с Платоном по-собачьи, с Вирджинией Вульф на сафический манер. В результате по всей Северной Америке молодые ученые погрузились в новое прочтение литературы, втягивая безответных умерших писателей в свои все более изощренные фантазии: петтинг с Генри Джеймсом, Эмили Дикинсон в коже, менаж-а-труа между У. X. Оденом, Эрнестом Хемингуэем и Эдной Сент-Винсент Миллей[58].
Пенелопа О часто появлялась с кем-нибудь из своих первокурсников, хорошеньким мальчиком или девочкой; сегодня она пришла одна, на десятисантиметровых каблуках, в черных лосинах с рисунком и спущенном с одного плеча свитере, из-под которого выглядывала черная кружевная лямка на худом бледном плече. Жила она, по всей видимости, исключительно на сигаретах и кофе, и воздух вокруг нее вибрировал на частоте никотина. Пропащие Мальчишки только глянули на нее и, как по команде, отступили к стене. Профессор О смерила Нельсона взглядом, потом живо шагнула к Вейссману и протянула руку.
– Мортон, – произнесла она с четким британским выговором. – Какая приятная встреча.
– Ваш слуга, Пенелопа, – сказал Вейссман. В полтора раза выше и в два раза шире, он обеими руками взял ее хрупкую ладонь и склонил голову. По всем возможным основаниям – культурным, идеологическим, сексуальным – они друг друга ненавидели.
Теперь Нельсон мог наконец сбежать, но, когда он протискивался мимо Виты, та ногтями больно ухватила его за локоть и усадила рядом с собой. Она вымученно улыбалась, хотя никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Нельсон протянул ей стакан; Вита даже не заметила, и Нельсон сам залпом выпил холодную воду.
Вошел, сутулясь, Стивен Майкл Стивенс, элегантный и изможденный. Следом, к удивлению Нельсона, показались Куган и Канадская Писательница. Творческих сотрудников почти никогда не приглашали на подобные мероприятия; неловко, если при обсуждении литературы присутствует живой литератор. Куган, во всяком случае, не терялся: под материнским взглядом Канадской Писательницы он направился прямиком к сандвичам, распространяя вокруг запах виски.
За толчеей и рукопожатиями Нельсон различил в коридоре Миранду Делятур; она стояла, прижав руки к груди и закрыв глаза, как актриса перед выходом на сцену. На родной кафедре сравнительного литературоведения ее иногда называли гиеной. Нельсону казалось, что прозвище решительно не подходит такой красивой женщине; впрочем, было известно, что она неоднократно подбирала чужие идеи, обращая их в свои. В нынешней работе Миранда собиралась разнести в пух и прах Франца Кафку, разоблачив его как писателя сексистского и вторичного. «Кафка понимал тараканов, – гласила ее нашумевшая статья в „Женском органе“, – потому что был тараканом». Однако более всего Миранда славилась своей внешностью; сегодня она пришла в облегающем зеленом жакете, мини-юбке и замшевых ботиночках.
Вейссман расправил опущенные плечи и раскинул руки.
– Миранда! – возгласил он, привлекая к ней общее внимание.
– Мортон! – воскликнула та с живой неискренностью. – Я и не знала, что вы сегодня придете.
У нее был школьный выговор кинозвезды тридцатых, Клодетты Кольбер научного мира. Вейссман поднес палец к губам.
– Понимаете, – театральным шепотом произнес он, – вообще-то меня не пригласили, но я не смог усидеть, так что ни гугу.
Предпоследней явилась Виктория Викторинис: вплыла, серебристая и бесшумная, как призрак, пряча глаза под круглыми стеклами темных очков. Проходя вдоль стола, она кивала каждому и замерла, наткнувшись взглядом на Нельсона. Он чуть не вскочил, палец заболел с новой силой, но профессор Викторинис отвернулась и прошла на свое место, соседнее с председательским. Нельсон глянул на Виту: она смотрела себе в колени и остервенело кусала ногти.
Последним, выставив подбородок, вошел декан Акулло. Его черная грива была старательно уложена, черные брюки заканчивались в точности над ботинками. Он был без пиджака, но с незакатанными рукавами, так что все могли видеть золотые запонки, золотую булавку для галстука и еще одну, тоже золотую, в воротничке. От декана пахло крепким одеколоном. За ним следовал пучеглазый Лайонел Гроссмауль; рубашка на размер меньше нужного и синтетические слаксы неудачно подчеркивали сутулые плечи и широкий зад. Он тащился за деканом, как особо вредная шавка, крепко сжимая блокнот и ручку.
Акулло уселся во главе стола под портретом, на котором директор Ост-Индской компании, в чулках и шелковых панталонах, опирался на эбонитовую трость с золотым набалдашником в виде львиной головы. Декан зашептался с профессором Викторинис, а Лайонел, стоя у него за спиной, обвел комнату глазами-прожекторами. Взгляд его остановился на Нельсоне, потом переместился на Пропащих Мальчишек у стены в дальнем конце комнаты. Вейссман тем временем, легонько погладив Миранду пониже спины, отлепился от нее и тяжело сел в кресло за дальним концом стола. Лайонел нагнулся к Акулло, дождался, пока тот договорит с Викторинис, и что-то зашептал ему в ухо. Акулло откинулся на спинку кресла и положил одну руку на подлокотник, другую на стол.
– Итак, Морт, – прорезал гудение его голос, – хули вы сюда приперлись?
Разговоры смолкли, только шуршали обертки сандвичей. Все взоры обратились на Вейссмана, который небрежно улыбался, положив руки на стол.
– Спокуха, начальник! Просто мне в руки попал экземпляр Витиной статьи – вы позволите называть вас Вита, дорогая? – и я не удержался, пришел. Буду сидеть тихо, как мышка.
– Хотите сандвич? – Акулло поднял густую бровь.
– Спасибо, я поел. – Вейссман развел руками. – Умоляю, ешьте, не обращайте на меня внимания. Вы даже не заметите, что я здесь.
– Я уже заметил, – сказал Акулло.
Все собравшиеся переводили взгляды с него на Вейссмана, за исключением профессора Викторинис, которая сложила руки на коленях и смотрела в стол. Виктория ничего не ела; весь ее обед составлял стаканчик кроваво-красного томатного сока. Она взглянула на Нельсона, словно о чем-то размышляла.
Акулло кивнул заместителю.
– Дайте ему сандвич.
Лайонел, хмурясь, покинул свой пост за креслом декана, обошел стол и стал рыться в оставшихся сандвичах.
– Право, Антони, – сказал Вейссман, – в этом нет никакой необходимости.
– Отдайте ему мой. – Акулло через стол улыбнулся Вейссману.
Лайонел поднял тяжелый сандвич – деканов «Нажрусь», как заметил Нельсон – и, словно шайбу, запустил через стол. Вейссман поднял руку и остановил его ловко, как вратарь.
