Джеймс Хайнс
Рассказ лектора
Дух подошел сзади и сунул бледное лицо в отверстие посреди чудища, словно подглядывая за Нельсоном и Викторией, сжавшимися у стены. Он взялся длинными пальцами за внутреннюю сторону бублика и перекатил сдвоенное существо в сторону Робинова лица. Вита откинулась назад, руками хватаясь за воздух.
– И лучше всего мыслит она, – выговорила Вита, часто переводя дыхание, – конечно, когда, распростившись с телом, останется одна или почти одна и устремится к подлинному бытию.
– Так и есть, – просопел Робин, гулко приземляясь на ноги. Он по инерции пробежал несколько шагов.
Часы пробили пять.
– Значит, – вскричала Вита, бешено молотя ногами по воздуху, – и тут душа философа решительно презирает тело и бежит от него, стараясь остаться наедине с собой?
– Все, что ты говоришь, – простонал Робин, шатаясь под их общим весом, – совершенно верно.
Часы пробили шесть.
Дух внезапно прыгнул в дыру и, согнувшись в три погибели, побежал на месте, как белка в колесе. С общим воплем отчаяния бублик Вита-Робин грузно покатился по комнате, шлепая по доскам.
– В самом деле, тело не только доставляет нам тысячи хлопот! – крикнуло одно из лиц.
– Но вдобавок подвержено недугам, любой из которых мешает нам улавливать бытие! – крикнуло другое.
Они дергали руками и ногами, кривились от боли, бились головами, вопили, когда их груди и гениталии шмякались о доски.
– Тело наполняет нас желаниями!
– Страстями!
– Страхами!
– Массою всевозможных вздорных призраков!
Тем временем дух все быстрее и быстрее бежал в крутящемся колесе, а оно катилось все стремительнее, по расширяющейся спирали, накренясь внутрь, грохоча, как мельничный ворот.
– А кто виновник войн?
– Мятежей?
– И битв?
– Как не тело!
– И его страсти!
Колесо катилось так быстро, что сливалось перед глазами. Нельсона и Викторию обдавало ветром всякий раз, как оно прокатывало мимо, с каждым разом все ближе и ближе. Бегущий дух тоже расплылся в мерцающую вспышку.
Часы пробили семь.
– Прекратите! – закричала Виктория. – Прекратите!
– Мамочка! – вскрикнул Нельсон и зарылся лицом в ее шею.
Колесо прокатилось совсем рядом, едва не задев их.
– Достигнуть чистого знания чего бы то ни было, – взвыло колесо уже непонятно чьим голосом, – мы не можем иначе как отрешившись от тела![185]
И тут, так же внезапно, как впрыгнул, дух выпрыгнул из бублика, и колесо, теряя обороты, принялось выписывать под механизмом пьяные сужающиеся круги, пока, точно с восьмым ударом колокола не рухнуло с грохотом и не развалилось. Дух наклонился сперва над Витой, потянул ее за локоть – она, пошатываясь, сделала несколько шагов, – потом рывком поставил на ноги Робина.
Виктория слезла у Нельсона с колен и попыталась выйти на середину комнаты, но Нельсон не мог подняться, поэтому она подалась вперед, насколько позволяли наручники, и, потрясая кулаком, обратилась к трио под часовым механизмом.
– Кто вы? – выкрикнула она дрожащим голосом. – Кто вы?
– Что вы? – прошептал Нельсон.
– Я – никто, – проговорила Вита, ошалело моргая. – Скажи, ты кто?[186]
– Может быть, и ты никто, – сказал Робин, протирая глаза, – не жена, не дева, не вдова[187].
– Я нынче все сыновья и дочери отца[188], – ответила Вита чуть более уверенно.
– Ты дьявол! – выкрикнул Робин, почти не шатаясь. – Вид женщины тебе защитой служит[189].
– Природа срамных частей мужа строптива и своевольна, – бросила Вита, уперев руки в бока, – словно зверь, неподвластный рассудку, и под стрекалом непереносимого вожделения способна на все…[190]
Колокол пробил девять. Комната задрожала от гула. Дух щелкнул пальцами.
– Как безумен род людской![191] – сказал он.
Все трое – Робин, Вита и дух – стояли теперь по углам приблизительно равностороннего треугольника. Робин и Вита резко чернели на фоне светлого циферблата, в абрисе духа было что-то неуловимо зыбкое.
– Да, но как насчет тела, Вита? – спросил дух.
– Не можем ли мы сказать, – начала Вита с отзвуком прежней дрожи в голосе, – что радикальная полисемия тела, его слежавшаяся материальность?…
– Говори по-человечески! – возмутился Робин. – Я и половины этих слов не знаю! Да и сама ты, по-моему, их не понимаешь[192].
Дух хлопнул в ладоши, как школьный учитель. В тот же миг часы пробили десять, и оба замолчали.
– Как насчет тела, Вита? – спросил он и оторвал себе ногу.
– Как насчет ног, милок? – сказал он, бросая ногу Вите.
В тот же миг Вита отбросила волосы и потянула себя за ухо.
– Как насчет уха, Тюха? – сказала она, ловя ногу и одновременно бросая ухо Робину.
– Как насчет хера, Лера? – Робин оторвал член с яйцами и одной рукой бросил их духу, в то же время поймав Витину мочку.
– Как насчет колена, Лена? – крикнул дух.
– Как насчет века, Жека? – сказала Вита.
– Как насчет зада, Ада? – сказал Робин.
Виктория, раскрыв от изумления рот, осела на колени, дав наконец Нельсону возможность опустить руку. Под часовым механизмом, черные на фоне сияющего циферблата, три фигуры перекидывались частями тела в трех направлениях. Поначалу Нельсон еще различал отдельные детали – локоть, нос, трепещущее легкое, – но фигуры жонглировали все быстрее, так что каждая все больше напоминала рисунок в анатомическом атласе. От Виты остались глазное яблоко и сетка нервных волокон, у Робина между ключицами и щиколотками подрагивали кишечник и одна почка. Однако голоса продолжали звучать из воздуха.
– Пол! – крикнула Вита.
– Раса! – заорал Робин.
– Класс! – пропел дух.
Теперь дух был всего лишь двумя бешено жонглирующими руками. Части тела мелькали в воздухе. Часы пробили одиннадцать. – Гетеро! – Вита.
– Гомо! – Робин.
– Би! – Дух.
– Лесби!
– Гей!
– Транссекс!
– Отец!
– Сын!
– Дух Святой!
Гул двенадцатого удара наполнил комнату. Виктория закрыла лицо руками. Колокол гудел так, что Нельсон не слышал собственного крика, однако, словно из его собственной головы, по-прежнему неслись голоса летящих рук, ног и кишок.
– Вера! – сказала Вита.
– Надежда! – сказал Робин.
– Любовь! – сказал дух.
– Но наибольшая из них…
– Но наибольшая из них…
– Но наибольшая из них…
Оглушительные раскаты колокола рвали барабанные перепонки. Нельсон с ужасом видел, что молот пошел вверх для нового удара. Он тоже попытался зажать уши, и у них с Викторией приключилась небольшая война за его скованную руку.
Молот качнулся к колоколу. Все три голоса под вертящимся механизмом пропели:
– Но наибольшая из них… Часы грянули тринадцать.
В следующий миг комната содрогнулась, словно башня раскачивалась из стороны в сторону. Боже, подумал Нельсон, башня и впрямь раскачивается! Маленькие колокола приплясывали, наполняя комнату оглушительной какофонией. Белый циферблат задрожал, осел и разлетелся вдребезги. Матовое стекло водопадом посыпалось в комнату; крупные льдистые куски распались на крошечные искрящиеся осколки.
Под грохот бьющегося стекла Нельсон и Виктория крепко обхватили друг друга, и Нельсон с удивлением обнаружил, что у Викторинис живое сердце, и оно бешено колотится.
Звон умолк. Колокола больше не трезвонили. Викторинис выпустила Нельсона, он поднял лицо от ее плеча.
Фигуры, целые или по частям, исчезли; ни сустава пальца, ни мочки уха не осталось на дощатом полу, только осколки разбитого циферблата. На его месте зияла черная дыра и торчали острые куски стекла; стрелки, по-прежнему закрепленные на оси, ведущей к механизму, указывали прямо в бархатное небо. Ветер снова выл, задувая в дыру и наполняя комнату холодом. Внизу мерно вспыхивало и гасло алое зарево. Раздавались крики.
Башня качнулась еще раз: новые осколки со звоном посыпались на пол. Нельсон с Викторией переглянулись. Внизу кричали громче. Слышались частые ритмичные хлопки, словно кто-то стучит по консервной банке.
– Это не опасно? – простонал Нельсон.
– Вставайте, – сказала Викторинис.
Она поднялась, потянув за собой Нельсона, и тут же замерла перед разбитым стеклом, босая.
– Вам придется меня нести.
– Не уверен, что справлюсь, – ответил Нельсон. Стоя, он сильнее ощущал потерю крови.
Викторинис, не дожидаясь новых возражений, вскарабкалась Нельсону на спину, притянув его скованную руку к груди. Она была легонькая, как Клара или Абигайл, тем не менее Нельсона качало. Он двинулся по комнате, хрустя разбитым стеклом. Ритмичный металлический перестук не умолкал, знакомый Нельсону по старым вестернам.
– Это перестрелка. – Он остановился в нескольких ярдах от дыры. Викторинис крепче сжала его шею. В дыру тянуло сквозняком; воздух был холодный, но полный весенних ароматов. Нельсон сделал еще несколько шагов, и они с Викторинис осторожно выглянули в разбитый циферблат.
Далеко внизу, посреди площади, Марко Кралевич и Лайонел Гроссмауль стреляли из автоматов по деревьям и зданиям. Гроссмауль палил в одну сторону, Кралевич – в другую. Кралевич был в камуфляже, Гроссмауль – в оранжевой тюремной робе, еще более подчеркивающей покатые плечи и округлый зад. Между ними пригнулась за мешком Лотарингия Эльзас. Пока Нельсон и Виктория смотрели, Кралевич прекратил огонь, вытащил из автомата пустой магазин и махнул Лотарингии; та подала ему новый. Он стрелял очередями, веером, дуло ритмично озарялось, за каждой вспышкой следовал короткий металлический хлопок. В направлении огня дрожали молодые листочки и сыпались ветки; слышался звон разбиваемых окон и свист пуль. Гроссмауль стрелял прицельно, одиночными выстрелами, методично расстреливая окна Харбор-холла.
– Что случилось на Косовом поле? – выкрикнул Кралевич. – Где царь Лазарь погиб, мне поведай[193]?
– Тиран! Волшебник! – вопил Гроссмауль, разбивая очередное окно. – Ты обманом и хитростью отнял у меня жизнь[194]!
Нельсон еще чуть-чуть придвинулся к дыре. Прямо под башней, под светлым треугольником стеклянной крыши, он увидел крошечные фигурки двух ночных сторожей – только они и были в книгохранилище в этот ранний воскресный час. Сторожа бежали по галереям к выходу. Газон у выхода озаряли алые вспышки.
– О Господи! – застонал Нельсон. Перед глазами у него плясали точки.
– Тихо! – прошептала Викторинис, стискивая ему шею.
Словно услышав, Кралевич замер с новым магазином в руках и поднял глаза к циферблату.
– Турок! – закричал он. – Буду с ними биться и сечься! Девять порублю пашей турецких![195]
Гроссмауль повернулся и тоже взглянул на башню.
– Смерть им! – завопил он.
Они с Кралевичем подняли автоматы к башне и открыли пальбу.
Викторинис дернула Нельсона за шею и потянула назад, в угол. Пули разбивали остатки стекла, били в стену, вздымая фонтанчики рыжей пыли.
Викторинис коленями пыталась направить Нельсона в другой конец комнаты, но он, шатаясь, прислонился к стене. Ноги стали как ватные, в правой руке пульсировала боль. Бинт блестел; снова пошла кровь. Пахло гарью.
– Спустите меня, – сказала Викторинис, и Нельсон осел на пол под стеной. Она тут же снова подняла его на ноги и потянула вдоль края битого стекла к винтовой лестнице. Пот заливал ему глаза, голова кружилась. Башня застонала и дрогнула под ногами. У Нельсона подгибались колени, но Викторинис упорно тянула его к лестнице.
Ветер нес в дыру клочья серого дыма, в его вое слышались жестяной треск автоматных очередей и новые звуки: редкие хлопки пистолетных выстрелов и невразумительный рев мегафона.
– Там полиция, – сказала Викторинис, останавливаясь перед винтовой лестницей.
Пули больше не свистели по комнате: Кралевич и Гроссмауль отстреливались от полиции. Они по-прежнему кричали, однако Нельсон уже не разбирал слов. Рядом с решеткой лежал открытый замок.
– Как…
– Не важно. – Викторинис нагнулась, одной рукой подняла решетку и с лязгом откинула ее на пол, затем двинулась вниз и потянула Нельсона за собой. Перед глазами у него плыли черные точки.
– Не могу. Простите. – Он тяжело опустился на ступеньку. – Идите без меня.
Виктория обернулась и встряхнула цепь.
– Я не могу идти без вас! Эти идиоты подожгли башню своей пальбой! Если мы останемся, то оба погибнем!
Нельсон со стоном встал. Викторинис двинулась вниз. Уже по пояс в люке Нельсон снова остановился и потянул наручники.
– Погодите! – крикнул он. – Там Вита!
Викторинис вместе с Нельсоном протиснулась в люк. На полу, среди разбитого стекла, в самом углу, лежал человек, поджав колени к голове. Человек был голый; Виктория и Нельсон видели только выпирающий хребет и щель между ягодицами. Нельзя было сказать, мужчина это, женщина или что-то промежуточное. С такого расстояния Нельсон не мог определить даже, дышит ли оно.
– Она, возможно, еще жива! Мы должны ее спасти!
Виктория яростно дернула цепь, схватила Нельсона за лацканы и силой развернула к себе.
– Там никого нет.
– Как же… – Нельсон пытался обернуться к лежащей фигуре, но Викторинис крепко вцепилась в его подбородок.
– Там… никого… нет! – повторила она. – Мы очнулись одни в башне. Мы никого не видели; ничего не происходило.
– Но Робин… – возразил Нельсон. – Дух…
– Вы потеряли много крови, Нельсон. Вы бредили. Она выпустила его подбородок.
– Я ее видел!
Викторинис повернулась и стала спускаться по лестнице, таща за собой Нельсона.
– Никого! Ни одной живой души!
Голова Нельсона ушла в люк. Взгляд его последний раз упал на бледную фигуру.
– Прости, – шепнул он.
Викторинис протащила Нельсона через заполненную книгами комнату и по лестнице, до нижнего этажа Собрания Пул. Пальба и крики здесь были почти не слышны, хотя один раз шальная пуля влетела в окно и нашла свое упокоение в каком-то незадачливом томе. На следующем пролете у Нельсона потемнело в глазах, ноги подкосились, и он загромыхал по ступенькам. Викторинис что есть мочи вцепилась в перила и негромко чертыхнулась, когда он чуть не вырвал ей руку. Тем не менее она двинулась дальше, волоча за собой Нельсона, который полз на карачках, теряя последние силы. Из-за двери плыл серый дым, сквозь сетку видны были лишь тускло освещенные серые ступени да сгущающийся дым. Виктория схватила холодную металлическую ручку и дернула. Дверь не шелохнулась. Сопя, дернула сильнее. Нельсон привстал на коленях, как трехногий пес, продел пальцы в сетку и хотел помочь, но все, что у него выходило, – это самому не упасть. Викторинис со злостью дернула изо всех сил и пронзительно, нечеловечески зашипела.
– Заперто! Где ключ, Нельсон?
– Изнутри должно открываться без ключа, – прохрипел он. Глаза слезились от дыма. – Заело, наверное.
Виктория запрокинула голову и зарычала. Она со всей мочи трясла дверь… та не поддавалась. Мгновение Виктория стояла, тяжело дыша, потом потащила Нельсона через проход между стеллажом и стеной. Стопки книг вдоль стены посыпались на пол; целые книжные башни рушились позади Нельсона. Дым струйками пробивался через щели в полу.
Виктория сильно дернула наручники. – Да встаньте же!
Нельсон с трудом поднялся, цепляясь за стопку книг, и ухватился за подоконник. Виктория одной рукой подняла раму, и свежий холодный ветер отнес дым от глаз и рта Нельсона. В кирпичных стенах отдавался шум перестрелки.
Решетки на окне не было. Это не может быть то окно, в которое чуть не прыгнула Вита, подумал Нельсон, оно на противоположной стороне. В таком случае, кто выломал прутья?
Виктория высунулась в окно, Нельсон тоже выглянул наружу. Они были на стороне башни, обращенной от площади; здесь к зданию подходил земляной вал. Из нижних окон на газон падали алые отблески.
Виктория, казалось, изучала стену под окном. Из мозжечка в мозг Нельсона хлынуло видение: Виктория Викторинис ползет по стене головой вниз, как ящерица, ее пижама раздувается на ветру, а сам он в отчаянии смотрит из охваченного пламенем окна.
– Придется прыгать, – сказала она. – Здесь этажа три, от силы четыре…
Они, плечом к плечу, высунулись в окно.
– Может быть… – начал Нельсон, хватая ртом свежий воздух.
– Что может быть? – спросила Виктория.
– Мы могли бы смягчить падение.
– Как? – Глаза ее сузились.
Нельсон обернулся на полную комнату книг.
– Мы могли бы накидать груду под окном. Виктория обратила на него древний, безразличный взгляд.
– Ладно.
Нельсон и Виктория схватили из груды по несколько книг. Наручники мешали, но они кое-как вывалили книги в окно. Через мгновение Нельсон услышал серию глухих ударов. Они с Викторией встретились глазами.
– Ладно, – повторила она.
В следующие две-три ходки они больше мешали друг другу – каждый тянул наручники в свою сторону, – но постепенно приноровились и стали таскать целые стопки. Изувеченная рука мучительно болела, дым ел глаза, однако Нельсон каждый раз ухитрялся взять на несколько книг больше.
Вскоре они уже таскали тома целыми охапками. Пока книги сыпались во тьму, Нельсон успевал заметить названия и авторов – имена, выпавшие из золотого наследия или не сумевшие окончательно в него войти – сэр Вальтер Скотт, и Эдмунд Спенсер, и Румер Годден[196], и Торнтон Уайлдер, и Эдна Фербер[197], и Джон Голсуорси. Нельсон видел книги, которых никто больше не читает или по крайней мере не изучает: «Анатомия меланхолии», «Антология Спун-Ривер», «Молодые львы», «Домой возврата нет», «Баттерфидд, 8», «Кристин, дочь Лавранса» [198] и даже, к собственному изумлению, Джеймса Хогга, которого не нашел в прошлые свои посещения: «Повесть о войнах Монтроза», том третий. В падении книги раскрывались, переплеты трескались, страницы хлопали, словно крылья подбитой птицы. Однако Нельсон и Виктория не задерживались, чтобы проводить их взглядом, – они бросались к ближайшей полке и обратно, бесперебойно, как кочегары, швыряли книги в разверстую пасть тьмы. Нельсон уже различал внизу коническую груду, осыпавшуюся под градом все новых и новых томов. Ему пришло в голову, что по крайней мере книги, которые они выкидывают из окон, не сгорят.
Тем временем выстрелы звучали все чаще, словно лопающийся попкорн. Сквозь нестройные хлопки полицейских пистолетов слышался ровный треск автоматных очередей; крики Кралевича и Гроссмауля казались не менее громкими, чем глухой рев мегафона, который приказывал им прекратить огонь. Из окна Нельсон не видел площади, но различал фигурки полицейских, перебегающий от дерева к дереву между Харбор-холлом и библиотекой; видел яркие вспышки пистолетов.
И вот, когда последняя охапка авторов второго эшелона – Сомерсет Моэм, и Перл Бак[199], и Джеймс Гулд Коззенс[200], – хлопая страницами, полетела в окно, Виктория остановила Нельсона, тронув его за правое, больное запястье. Нельсон еле стоял на ватных ногах, перед глазами кружились галактики черных звезд.
– Хватит. – Виктория перегнулась через подоконник и оглядела кучу под стеной, потом взяла Нельсона за руку и потянула к подоконнику.
– Вы первая, – сказал он.
Ноги подламывались. Виктория легко вспрыгнула на окно и, босая, села на корточки на подоконнике. Как только она перестала его поддерживать, Нельсон осел на пол.
– Ну же! – крикнула она, двумя руками дергая цепь.
Однако Нельсон остался сидеть у стены, раскинув ноги. Бинт весь промок, с рукава капала кровь.
– Про… простите, – выдавил он. Боль толчками отдавалась в руке, голова клонилась на грудь.
Дым клубами вползал по лестнице, висел между стеллажами, опускаясь все ниже. Языки пламени лизали щели в полу. Нельсона припекало, но он не мог двинуться. «Последнее, что я увижу, прежде чем попасть в ад, – подумал он, – это горящие книги».
В глазах потемнело.
Две холодные руки подняли его лицо, пальцы разлепили веки. Он увидел перед собой лицо Виктории. Ее зрачки превратились в вертикальные щелочки, как у кошки. «Я никогда не делала этого с мужчиной», – прошептала она, словно обращаясь к самой себе.
– Что не делали? – пробормотал Нельсон. Глаза щипало, дым обжигал ноздри и рот.
Потом он так и не понял, было ли это на самом деле. В резком свете пожара Виктория рывком расстегнула три верхние пуговицы и обнажила грудь. В слезах от едкого дыма, Нельсон тем не менее заметил, что кожа у нее, как у молодой. Он тупо смотрел, как она провела по себе острым ногтем; сразу проступила густая темная кровь. Он почувствовал ее руки у себя на затылке, почувствовал, как его помертвевшие губы прижимаются к теплой кровоточащей груди. До конца своих дней он не мог сказать, вправду ли это было, но, кажется, он пил кровь с привкусом железа и чего-то сладкого; густая и теплая, она текла в горло, распространяя жар в груди, руках и ногах. Перед глазами прояснилось, темные точки исчезли. Холодные руки подняли его подбородок. Он широко открыл глаза и увидел перед собой лицо Викторинис. Зрачки у нее были круглые и бесстрастные, как обычно.
– Все, пора, – сказала она.
– А давай! – выкрикнул Нельсон, дивясь невесть откуда взявшимся силам. Он подобрал ноги под себя, рывком встал и вместе с Викторинис запрыгнул на подоконник. Они присели бок о бок, словно две горгульи. Все внизу было четким, как никогда. В тенях вырисовывались малейшие детали. Деревья гудели, как камертоны. Сквозь треск очередей и рев пламени Нельсон различал стрекот сверчков, уханье сов, даже червей, кротов и мышей под дерном, спешащих прочь от горящего здания. Прямо под окном рассыпанную кучу книг озарило алое зарево из нижних окон библиотеки.
Мышцы пульсировали новой жизнью, ноги напружились. Нельсон еле удерживался, чтобы не спрыгнуть с подоконника.
– Ну что, полетели? – бесшабашно выкрикнул он.
– Не глупите, – сказала Викторинис и прыгнула, увлекая его за собой. Нельсон с криком упал во тьму.
Он не помнил, как они приземлились, как шли к Харбор-холлу, как поднимались на лифте. Первое, что он помнил, – то, как начал приходить в себя на диване в кабинете у Викторинис. Рука была перевязана чистым бинтом и заботливо уложена на грудь. На ней была половина наручников, цепь свисала вниз. На потолке плясали отсветы огня, слышались стрельба и крики. Он сел. Голова кружилась. Викторинис в рваной испачканной копотью пижаме и спортивных туфлях пригнулась у окна, выходящего на площадь. Она рукой подозвала Нельсона – ее запястье тоже охватывал наручник. Бледную шапочку седых волос освещало алое зарево.
– Посмотрите в окно, Нельсон.
Он встал. Голова была неестественно легкой, но больше не кружилась. Викторинис жестом показала, чтобы он пригнулся.
– Осторожно, стекло, – предупредила она.
Все окна в кабинете были выбиты, пол – усеян осколками. Нельсон согнулся пополам, прошел по хрустящему стеклу и опустился на колени рядом с Викторинис. Площадь под ними живописно озаряло пламя Торнфильдской библиотеки. По газону метались тени деревьев и фонарных столбов, снопы жарких искр взлетали в темное небо. Из каждого окна старой библиотеки огненным болидом вырывалось пламя, лизало кирпичи, покрывая их черной копотью. В часовой башне бушевал огонь; казалось, горят самые кирпичи. Багровый дым валил из черной дыры на месте разбитого циферблата; оплавленные стрелки повисли вниз.
– Все эти книги! – ахнул Нельсон.
– Да, – прошептала Викторинис. Пламя отражалось в ее зрачках. – Все эти книги.
– Хоть книгохранилище вне опасности, – сказал Нельсон и перевел взгляд вниз. Сердце его упало. Крошечные фигурки полицейских в касках и бронежилетах, пригнувшись за деревьями, стреляли поверх библиотечной крыши. Гроссмауль лежал на мостовой, от его головы растекалась лужица крови. Чуть дальше распростерлась Лотарингия Эльзас, но Кралевич/Ямисович отступал по V-образной крыше. Он скользил на покатой стеклянной плоскости, продолжая отстреливаться. Пули разбивали стекло, сеть трещин под его ногами разбегалась все дальше. Тем не менее, израсходовав очередной магазин, он сорвал с пояса новый. Марко Кралевич, литературный критик, окончательно и бесповоротно превратился в Слободана Ямисовича, командира Драгана, палача Сребеницы.
– Что он кричит? – прошептал Нельсон.
Виктория только мотнула головой.
И тут рокот, более низкий, чем рев огня, привлек внимание всех – Ямисовича на трескающемся стекле, полицейских за деревьями, Нельсона и Викторинис у окна. Башня Торнфильдской библиотеки оседала. Щель быстро увеличивалась; из нее взвилось пламя. Сквозь грохот рушащегося фундамента и хриплый рев огня Нельсон вроде бы различил колокольный звон, чуть ли не мелодию. Скользнув взглядом по охваченной пламенем башне, он увидел на парапете светлую фигурку; та словно плясала под колокольный звон, вскидывая ноги и размахивая руками.
– Господи, это Вита! – Он зажал рукой рот. – Или Робин… или кто…
Викторинис подняла взгляд к вершине башни. Светлая фигурка плясала в ореоле багрового дыма; сноп алмазных искр отражался в ее серебристой коже.
Внизу ближайший к башне полицейский бежал в направлении деревьев, размахивая руками и крича товарищам, чтобы те спасались; остальные полицейские отступали к зданиям по периметру площади. Ямисович поднял автомат и выпустил очередь по кренящейся башне; казалось, он что-то беззвучно выкрикивает. Фигура на парапете выпрямилась в пламени, руки по швам, как ныряльщик. Сквозь рев огня, сквозь колокольный трезвон и треск автоматной очереди Нельсон услышал голос, который звонко декламировал стихи.
Ум с ума сходил на том,
Что «не то» на деле – «то же».
Сходно все и все несхоже,
Сложность явлена в простом.
Пение шло как бы из головы Нельсона, но он повернулся к Виктории. Та широко раскрытыми глазами смотрела на вершину башни.
Стало ясно: если два
В единицу превратилось,
Если разность совместилась,
Ум не прав, любовь права.
– Вы тоже слышите? – сказал Нельсон. – Мне не кажется, что я брежу.
– Что слышу? – прошептала Виктория, хотя глаза ее не отрываясь смотрели на бледную фигуру.
Возглашаем антифон:
Все – и страсть, и верность – хрупко!
Где ты, феникс, где голубка?
Их огонь огнем спален[201].
Башня переломилась. Когда охваченный пламенем парапет ускользал из-под ее ног, светлая фигура выгнула спину, сложилась пополам и рыбкой нырнула в стеклянную крышу книгохранилища, описав в воздухе серебряную дугу. В тот же миг фасад башни начал сползать вниз в клубах дыма и искр. Стекло под Ямисовичем проломилось, и он упал, все еще давя на спуск разряженного автомата. В следующий миг ревущая огненная мacca рухнула на стеклянную крышу и со вселенским грохотом посыпалась в щель. Нельсон и Виктория пригнулись, но Нельсон тут же снова поднял голову. Вулканическое извержение огня, дыма, искр взметнулось выше Харбор-холла, даже выше, чем была часовая башня. В лицо дохнуло обжигающим жаром, алые отсветы наполняли комнату адским блеском. Нельсон и Виктория вцепились друг в дружку и зажмурились. Чудилось, что столб пламени над площадью будет реветь вечно, однако в следующее мгновение он опал. Жар в кабинете начал слабеть, отсветы почти погасли. Снова выглянув в окно, Нельсон и Виктория увидели остов старой библиотеки, черный на фоне обезумевшей геенны. Одна из стен рухнула, взорвавшись искрами и дымом. Из книгохранилища валили густые клубы, подсвеченные снизу дрожащим пламенем.
– Словно адские врата, – промолвил Нельсон, вцепившись в подоконник и глядя вниз. Облегчение мешалось со всепоглощающим чувством вины; он почти жалел, что не сгорел заживо на дне книгохранилища. «Мне следовало бы лежать под тоннами раскаленных кирпичей, – думал он. – Корчиться от боли, пока мясо обугливается на костях, кровь шипит, глаза и мозг…»
Виктория вздохнула и отошла от окна. Она нагнулась над столом, смахнула со стула осколки и села. Нельсон отвернулся от горящей библиотеки и собственного жгучего раскаяния. Пижама на Виктории была порвана и в копоти, по лицу размазана сажа.
– Вы понимаете, что это значит? – спросила Викторинис.
Нельсон задумался, но ощутил только усталость, боль, стыд и недоумение.
– Нет, – кротко сказал он.
– Фактически вы – декан факультета английской литературы.
Нельсон заморгал и прижал изувеченную руку к груди.
– Простите?
– Выгляните в окно, Нельсон. – Викторинис пожала плечами. – Библиотека горит, как угольная шахта. К утру каждый том обратится в золу. Пожар будут тушить много дней.
За треском огня и криками полицейских Нельсон различил пожарные сирены.
– Кажется, я вас не понимаю. – Он оттолкнулся здоровой рукой и сел на подоконник.
– Пока мы говорим, университет вылетает в трубу. На наших глазах он превращается из крупнейшего научно-исследовательского учреждения Северной Америки – может быть, даже мира – в ничто. Любой заштатный колледж Америки будет стоять в рейтингах выше нас. К завтрашнему полудню всякий мало-мальски стоящий профессор будет рассылать резюме во все учреждения, где еще есть библиотека. К середине лета здесь останутся только лекторы, адъюнкты и преподаватели литературной композиции. Другими словами, посредственность, несостоявшиеся ученые и полные неудачники. – Что-то вроде улыбки тронуло ее губы. – И вы.
Она встала, и впервые за последние месяцы эта маленькая хрупкая женщина показалась Нельсону больше и внушительнее его.
– Суть в том, Нельсон, что ни один человек хоть с какими-нибудь перспективами не захочет быть деканом в университете без библиотеки. – Теперь она и впрямь улыбнулась. – Так что никого лучше вас на это место не сыщешь.
Она оглядела кабинет. Слабые отсветы пламени вспыхивали на стенах.
– Нам с вами надо решить, что мы скажем полиции.
– В алых отблесках ее лицо как будто бы еще заострилось. – Насколько я припоминаю, когда мы очнулись, башня уже горела. Я не видела ни Виты… ни кого-нибудь другого. А вы?
– Я… – Нельсон замер с открытым ртом. Он и сам нетвердо верил в то, что произошло; быть может, это были галлюцинации. Ему хотелось забыть все, и особенно голую фигуру в углу.
– Но ведь только несколько минут назад, с башни… я видел… вы видели…
– Кусок расплавленного колокола. Часть механизма.
Нельсон облизнул спекшиеся губы. Он открыл рот, да так ничего и не сказал. Он знал, что будет есть себя поедом не только за события последних месяцев, но и за тело в часовой башне, за пожар в библиотеке, за все, что случится потом…
– Я не помню… почти ничего. Наверное, я был в бреду.
Виктория коротко кивнула и отвернулась.
– Оставляю это все вам, Нельсон. Мне тут ничего больше не нужно.
Она пошла к дверям. Нельсон стиснул зубы. Каждый шаг отдавался мучительной болью в руке, тем не менее он двинулся за Викторией.
– Постойте, – позвал он и тут же подумал: «Что я делаю?»
Виктория задержалась в дверях: хрупкая светлая фигурка на фоне темного соседнего помещения.
– Мы могли бы… возродить факультет. – Он шагнул к Виктории, хрустя разбитым стеклом. – Подумайте, что мы могли бы сделать. Создать факультет, на котором не будет мелочных дрязг, который впитает все лучшее из традиционной науки и новаторской теории. Даже лучше… – Он в волнении сделал еще шаг. – Мы могли бы совершенно по-новому соединить науку с учебой, чтобы они взаимообогащались, как и должно быть. Мы можем сделать факультет поистине демократическим, с каждым обходиться уважительно, платить преподавателям литературной композиции и лекторам столько, чтобы они могли жить, дать им шанс принять участие в чем-то действительно революционном, чтобы преподавание стало наукой, наука – преподаванием, а хорошо проведенный семинар значил не меньше опубликованной статьи, чтобы…
