Джеймс Хайнс
Рассказ лектора
– Извините, Морт, мне надо идти, – сказал Нельсон. – Я слышу одну из девочек.
Это была неправда: одно касание, слово «спать», и они укладывались без всяких капризов. Бриджит только диву давалась.
– Конечно, конечно, – с жаром отвечал Вейссман, – но как только у вас выдастся время, нам надо…
Нельсон повесил трубку. Много позже, без чего-то двенадцать, позвонила Миранда.
– Антони вне себя, – сказала она приглушенным голосом, словно боясь, что ее подслушают. – Маллой не говорил вам в машине, что собрался устроить?
– Он вообще практически не говорил.
– Антони вне себя, – повторила Миранда. От тембра ее голоса у Нельсона участился пульс.
– Я был просто шофером, – сказал Нельсон. – Приехал в одежде, которую вы мне купили, и он не проронил ни слова за всю дорогу.
– Похоже на него, да? – В ее шепоте угадывался смех.
– Миранда… – Нельсон неловко заерзал на стуле.
– Мне пора, Нельсон, – прошептала она. – До скорой встречи.
В первом часу ночи Нельсон сидел в подвале, озаренный голубоватым пламенем топки, и, положив руки на клавиатуру, созерцал пятно на карте литературной Англии. Сассекс уже залило, от Корнуолла остался один огрызок. На западе пятно доходило до Сноудонии, на севере – до Озерного Края. Нельсон перенес взгляд на экран и увидел письмо от Виты.
«Что вы сделали?» – спрашивала она. Нельсон пробежал пальцами по клавиатуре. «Ничего», – гласил ответ.
***
Несколько дней спустя Нельсон на «кроун-виктории» отправился в аэропорт встречать следующего кандидата. Дэвид Бранвелл, сотрудник одного из старейших английских университетов, сделал себе имя работой «Обычное дело[130]: Том Джонс и его путь к познанию» и с тех пор шел от успеха к успеху, плодя нетленные труды по Уэйну Ньютону, Энгельберту Хампердинку, Зигфриду и Рою[131]. Обычное дело, когда после его докладов со сцены ворохами уносили мужские и женские трусы. Единственный неловкий вопрос, некое подозрение в импотенции Акулло подытожил на полях своих рукописных заметок: «Почему не Элвис???» На это Бранвелл рассказал десятку доверенных друзей, что работает над Элвисом, однако мир еще не созрел для его революционных выводов. Когда созреет, он, Бранвелл, совершит переворот в элвисоведении.
Кандидат сошел с самолета в идеально подогнанном костюме и шитых на заказ ботинках – высокий плечистый йоркширец со смоляно-черной густой шевелюрой: с лица цыган, по одежде и манерам – джентльмен. В руке он нес дипломат, на плече – сумку. Нельсон в новом костюме почувствовал себя мятым цэрэушником, отправленным встречать Джеймса Бонда. Палец заныл.
Однако рукопожатия не последовало. Бранвелл был небрит, с опухшими глазами, от него пахло виски. «За мной?» – спросил он с северо-английским акцентом, проглатывая гласные.
– Да, – отвечал Нельсон.
Бранвелл вручил ему сумку и дипломат.
– Черт, надо опрокинуть стопку, – сказал кандидат, быстрым шагом направляясь через зал ожидания.
Он опрокинул не одну, а две, еще до машины: виски в одном аэропортовском баре, пиво – в другом. Нельсон трусил следом. Женщины и некоторые мужчины оглядывались на Бранвелла. В «кроун-виктории» кандидат отодвинул сиденье до отказа и закрыл глаза еще до того, как Нельсон включил зажигание. К тому времени, как они выехали на шоссе, Бранвелл уже ритмично похрапывал. Глядя одним глазом на дорогу, Нельсон положил руку на его волосатую лапищу. Йоркширец задышал чаще, но не проснулся.
– Вам зверски хочется пить, – сказал Нельсон.
Однако он и не знал, сколько англичанин может без ущерба принять на грудь. На всех мероприятиях Бранвелл говорил блестяще, шел не пошатываясь и пил как лошадь. В промежутках он направлялся прямиком к ближайшей уборной, вставал перед толчком, вздыхая, как рабочая лошадь, и писал по три минуты без остановки. Нельсон знал точно, потому что всякий раз ходил с ним. Потом кандидат плескал воды в лицо, массировал кожу под глазами и оттягивал перед зеркалом веки. Через несколько минут он был готов к следующему выступлению.
Его мужское обаяние действовало безотказно. Они с Акулло оглядели друг друга – «Коварные улицы»[132] встретились с «Этой спортивной жизнью»[133] – и остались очень довольны. Викторинис за черными очками была бесстрастней обычного, но остальные факультетские дамы пребывали в разных стадиях трепета. Лотарингия Эльзас открыто ела кандидата глазами, в то время как Кралевич, в берете и бриджах для верховой езды, хмурился у нее за спиной. Пенелопа О, которую вообще-то никто в комиссию не приглашал, являлась на все мероприятия в цветастых лосинах, подчеркивавших спортивные икры, и свитере, сползавшем с обоих плеч. Она держалась с лондонской простонародной развязностью, словно показывая Бранвеллу, что не прочь его закадрить. Даже Миранда дрогнула. Ее самообладание стало чуть более явным – Скарлетт О'Хара старательно не замечает Ретта Батлера. Акулло то ли не видел, то ли ему было по барабану.
Перед последним, самым ответственным выступлением Нельсон занял пост у мужского туалета. Публика валила в аудиторию А. Как он и надеялся, комиссия запаздывала после обильных возлияний в «Перегрине». Дэвид Бранвелл вышагивал в кругу университетской элиты, оживленный, красивый, жесткий – Хитклиф[134] в ударе. Покуда члены комиссии входили в аудиторию, Бранвелл бодро рванул в сортир, на ходу уверенно пожимая встречным плечи и локти, словно политик на встрече с избирателями.
Однако Нельсон преградил ему путь и крепко, по-мужски стиснул мясистую ладонь. Его обдало запахами пива, пота и твида; карие настороженные глаза, лишь чуть-чуть налитые кровью, скользнули по его лицу.
– Уборная закрыта, – сказал Нельсон. Палец сразу остыл. – Придется потерпеть.
Бранвелл заморгал и покачнулся. Нельсон отпустил его руку. Бранвелл засопел и пошел прочь.
– Элвис. Арон. Пресли, – очень отчетливо произнес Дэвид Бранвелл. Толпа затаила дыхание.
Кандидат двумя руками крепко схватил кафедру, словно собирался кинуть ее в зал. Лоб его блестел, возможно, просто от жары. В аудитории и впрямь было душно; после того как декан грубовато-уважительно представил оратора, слушатели, заполнившие даже проходы, принялись стягивать свитера. Нельсон, в рубашке без пиджака, стоял у дальней стены, под будкой киномеханика, сцепив руки под животом.
– Ведь вы пришли сюда исключительно ради того, чтобы услышать от меня это имя? – Карие глаза Бранвелла блеснули из-под нахмуренных бровей. Напряжение толпы разрядилось смехом.
– Начну с азов, – продолжал Бранвелл. – Думаю, мы все согласны, что на протяжении долгих лет Элвис был и, возможно, остается главной модальностью, посредством которой доминирующая попкультура вбирает и осваивает Другого. Как белый водитель грузовика из Мемфиса, он сам – фигура пороговая, но все же достаточно вовлеченная в более крупные эмоциональные структуры промышленного запада, чтобы потрафить даже йоркширскому пареньку, смотрящему затертые
фильмы с его участием в рабочем клубе Гримторпа. Таким образом, укорененный и в угольных шахтах Северной Англии, и в Gemeinshaft'e[135] позднемонополистического капитализма, Элвис смог позаимствовать ритмы и тропы черной культуры, оторвав их от расовых корней и приспособив для белых потребителей господствующей культурной традиции.
Бранвелл перевел дыхание. Слушатели почтительно молчали, но пока он не сказал им ничего нового.
– А теперь… – Бранвелл улыбнулся. – Я спрошу: какого элвисовского фильма вы никогда не видели?
Аудитория загудела, словно и вправду могла ответить.
– Я скажу, – продолжал Бранвелл. – Это малоизвестный фильм, не вышедший на экраны, не существующий на видео, снятый где-то между «Люби меня нежно» и «Сменой привычки»[136], результат необычного, можно даже сказать, невероятного сотрудничества кинематографистов разных стилей, жанров и взглядов. Режиссер Говард Хоукс, сценарий Маргерит Дюра и Фрэнка Ташлина. Тексты песен Брайана Уилсона и Курта Вайля[137].
Гул стал громче. Кое-кто вытаскивал ручки и блокноты.
– Я говорю, конечно, – продолжал Дэвид Бранвелл, – об утраченном шедевре Элвиса, фильме «Да здравствует Вьетнам!».
Общий вздох. Смех, аплодисменты.
– В этой картине – для тех из вас, кто ее не видел, а я уверен, что не видел никто – Элвис играет Рика Дюбонэ, полукаджуна, получероки. Он ловит креветок в дельте Меконга на своем баркасе «Королева-креолка» вместе с языкастым приятелем «Радистом» Макгилликадди (Эдгар Бьюкенен[138]) и ручной мартышкой Бонн Джо (Дж. Фред Маггз). Дальше вы увидите, что Элвис в этом фильме олицетворяет американскую ориенталистскую фантазию о смешении кровей, в данном случае двух маргинализованных этнических групп. Он и простой белый парень из парода, и неиспорченный индеец.
Толпа подалась вперед. Многие писали.
– Вообразите, – говорил Бранвелл, переминаясь с ноги на ногу и крепче сжимая кафедру, – вообразите первые кадры фильма, великолепный образчик колониальной фантазии. Под титры «Королева-креолка» возвращается в порт. Элвис, он же Рик, в парусиновых штанах и рубахе с открытым воротом стоит на палубе, одной ногой опираясь на планширь. Радист у руля. Вьетнамцы в ярких нарядах и конических шляпах исполняют на берегу национальный танец. Покуда они несут по сходням корзины с блестящими розовыми креветками, Элвис, счастливый американский полукровка, друг туземцев по всему миру, улыбается, сдвигает на затылок потертое капитанское кепи и поет под фонограмму «Меконг, любовь моя-твоя не понимай».
Бранвелл слегка качнулся за кафедрой и изобразил элвисовскую ухмылку. Из толпы донеслись не то чтобы совсем иронические повизгивания. Лоб у Бранвелла блестел чуть сильнее, он переминался чуть более беспокойно.
– Принадлежа к двум этническим группам, Рик, естественно, любит двух девушек: одну азиатку, другую белую. Однако с азиаткой он не просто пользуется колониальной привилегией белого мужчины по отношению к цветной женщине; явственно намекается, что он сам – Другой, хотя бы отчасти. Перефразируя Конрада, он «один из них». Его вьетнамская возлюбленная – Ло Фэт, узкоглазая восточная красавица (Нэнси Кван), дочь местного князька Дам Ян Ки (Сэм Джафф). После праздника, которым начинается фильм, Рик и Ло Фэт гуляют по окрестностям американской военной базы и поют любовный дуэт «Лунный свет, минное поле и ты». Комический фон создают надоедливый братишка Ло Фэт, Арвин, и Бони Джо, которые под ручку идут за влюбленными по самой кромке во-во-воды.
Смех в зале. Элвис, подумалось Нельсону, по-прежнему мил даже интеллектуалам. У кандидата подергивалась щека, руки сжимались и разжимались. Нельсон поудобнее прислонился к стене.
– Другая его возлюбленная – Сисси Уэстерморленд (Шелли Фабарес), гордая дочь американского полковника (Брайан Кийт). На военной базе происходит смотр художественной самодеятельности. Сисси исполняет номер в ритме шимми «Бикини Би-52», Рик, аккомпанируя себе на жестяном бочонке, поет «Дьенбьенфу», и они вместе оказываются в компании победителей под настороженным взглядом матери Сисси (Ив Арден). Весь этот эротический клубок, который завязывается между Элвисом и Сисси, Элвисом и матерью Сисси и даже между Элвисом и полковником Уэстерморлендом, наблюдают с бамбуковой крыши офицерского клуба Арвин и Бонн Джо. Они доносят Ло Фэт о шашнях Рика с круглоглазой.
Бранвелл перевел дыхание. По лицу его пробежала гримаса, пальцы, сжимающие кафедру, побелели.
– Тем временем, – продолжал он, облизнув губы, – Рика отводит в сторону агент ЦРУ (Пол Линд). Никто, кроме него, не знает, что Рик служил в секретной программе «Феникс» – проникал по ночам во вьетнамские деревушки и убивал вьетконговских офицеров. Цэрэушник требует, чтобы Рик исполнил еще одну миссию выше по ре-ре… – Бранвелл сглотнул, – реке, ликвидировал французского каучукового плантатора (Эцио Пинца), который помогает вьетконговцам.
Снова послышался гул: это было откровение, прорыв в трансгрессивную сторону Элвиса. Потребовался блистательный англичанин, чтобы показать американцам до-голе неведомую грань их собственной культуры. Гул был особенно громок справа от Нельсона, где сидел, кусая губы и выставя подбородок, Вейссман. С той минуты, как Нельсона вошел в зал, старик пытался подать ему знак. Он кивал, дергал себя за мочку уха, прикладывал палец к носу. Нельсон упорно не замечал. Тем временем Пропащие Мальчишки рядом с Вейссманом усиленно перешептывались, поглядывая на Бранвелла.
– Рик отказывается, – продолжал кандидат, потея и переминаясь, – но он у цэрэушника на крючке.
Цело в том, что Радист в тридцатых годах вступил в коммунистическую партию, и цэрэушнику это известно. У Рика нет выбора. Покуда баркас медленно пы-пы-пыхтит вверх по Меконгу и Радист у руля покуривает трубочку из кукурузного початка, Рик машет рукой сельчанам, которые идут с фонарями вдоль ре-ре-реки, и поет под гитару «Ты разбила мое сердце тьмы».
Бранвелл переступил с ноги на ногу, сжал и отпустил кафедру. Взглянул на дверь, словно прикидывая расстояние. Облизнул губы. Акулло, сидящий рядом за столом, поднял графин, предлагая налить воды. Бранвелл побледнел еще сильнее и энергично замотал головой.
Один из Пропащих Мальчишек что-то с жаром зашептал Вейссману на ухо. Соседи зашипели. Акулло услышал шум и потемнел лицом, поняв, кто возмущает спокойствие. Отыскав взглядом Нельсона, декан мотнул головой в сторону Вейссмана. Нельсон указал на себя, поднял брови и губами спросил: «Я?» Акулло сердито кивнул. Нельсон очень медленно начал протискиваться через толпу.
– Рик не знает, – продолжал Бранвелл дрожащим голосом, – что Ло Фэт на самом деле – полковник Вьетконга. Уворачиваясь друг от друга в рукопашном сражении у американского посольства, они напряженным дуэтом исполняют «тет-а-тет». Тем временем Арвин пытается взорвать Радиста, для чего подсылает на «Королеву-креолку» Бонн Джо, вооруженного ручной гранатой. Однако Арвину неизвестно, что еще во время гражданской войны в Испании. Радиста завербовала советская разведка…
– Простите! – выкрикнул Вейссман, вставая. – Я не могу это так оставить.
Почти все повернулись к нему. Декан снова взглянул на Нельсона. Пропащие Мальчишки втянули головы в плечи, как черепахи.
Нельсон очень медленно двигался по проходу.
Бранвелл тяжело дышал в микрофон и потел. Он облизывал губы и ритмично сжимал край кафедры: сожмет-отпустит, сожмет-отпустит; затем, прикрыв ладонью микрофон, прошептал так, что услышали в последнем ряду:
– Может, сделаем перерыв, Антони?
– Держись, Дэвид, – сказал Акулло, – это на секунду. Бранвелл закусил губу.
– Мне крайне неприятно сознаваться перед почтенным обществом, – объявил Вейссман из публики, – что я, увы, не знаком с элвисовской классикой. Однако мне стало известно из надежного источника… – Он указал на Пропащих Мальчишек, которые еще глубже ушли в панцирь, – что фильма, который вы интерпретируете, попросту не существует.
Акулло, открывший было рот, снова его закрыл.
– Мне сказали, – продолжал Вейссман, перекрикивая нарастающий гул, – с высокой степенью уверенности, что Элвис не снимался ни в одной картине про Вьетнам.
Все взоры перешли с Вейссмана на кандидата. Нельсон остановился послушать, что тот ответит. Акулло повернулся к Бранвеллу, который судорожно утирал лоб рукавом.
– Ну, если, говоря «существует», – выдавил Бранвелл напряженным голосом, – вы спрашиваете, были ли эти сцены сняты на пленку при жизни Элвиса, то ответ отрицательный. Не были.
Все затаили дыхание.
– Однако в более значительном и резонансном смысле, – продолжал кандидат, побелевшими пальцами стискивая кафедру, – «Да здравствует Вьетнам» – абсолютно реальный текст, который каждый вечер крутят в кинотеатре американского сознания.
Толпа разом выдохнула. Все головы повернулись к Вейссману, который натянуто улыбался.
– Но где я могу посмотреть этот фильм?
Бранвелл за кафедрой повел бедрами вправо-влево.
Несмотря на свои муки, а возможно, и по их причине, он начинал злиться.
– Просто закройте глаза, профессор, – рявкнул он, – и откройте свой разум Zeitgeist'y.
– Нельзя толковать картину, которой не существует! – завопил Вейссман.
– Ее «существование»… – Бранвелл указательными пальцами изобразил кавычки, – в том узком смысле, в котором вы употребляете это слово, никак не влияет на мое прочтение.
Одобрительный гул. Даже Акулло расслабился; он откинулся на стуле и с довольным видом взглянул на Вейссмана, который не нашелся, что ответить, и стоял, как дурак, с открытым ртом.
– Быть может, вас убедит ссылка на классический авторитет, – продолжил Бранвелл, потея. При слове «классический» зал дружно грохнул. – Как насчет Оскара Уайльда? «Точно описывать то, чего никогда не было, не только истинное призвание историка, но и неотъемлемая привилегия всякого деятеля искусства или культуры».
При упоминании Оскара Уайльда Вейссман побагровел.
– Давайте объясню проще, – сказал Бранвелл, выходя из-за кафедры. Он пританцовывал на месте, как мальчишка, которому невтерпеж. – Уже есть технология, чтобы создать этот фильм ретроактивно. В самом скором времени все фильмы Хоукса и Элвиса будут оцифрованы, что позволит пересобрать их в бесчисленном количестве комбинаций. Может быть, это сделает другой «творец», что бы это ни означало в цифровом контексте, может быть, компьютер. Возможно, различные элементы просто скомбинируются фрактально в киберпространстве, синергетически репродуцируясь, как кристаллы, без всякого «сознательного» участия – идеальная метафора «творчества», в котором самовоспроизводится доминирующая культура.
Волнуясь, Бранвелл говорил все неразборчивее, глаза его метали молнии, неумолимое давление мочевого пузыря заставляло приплясывать на сцене; он перекатывался с носков на пятки, сжимал и разжимал кулаки.
– Бесконечные вариации фильма – Клодетта Кольбер вместо Шелл Фабарес, Спенсер Трейси вместо Эдгара Бьюкенена, Эррол Флинн вместо Элвиса – будут комбинироваться и рекомбинироваться, словно мутантная ДНК. Едва фильм проснется к «существованию», это будет то же, как если бы он существовал всегда. «Реальные» фильмы Элвиса Пресли в вашем редуктивном значении будут существовать в той же мере, в какой Мона Лиза конструируется из пикселей на миллиардах почтовых открыток и маек!
Шквал аплодисментов. Все сдвинулись на краешек стульев, многие привстали, чтобы лучше видеть. Вейссман промычал «Я-я-я…», тщетно пытаясь вклиниться в поток ораторского красноречия. Акулло ухмылялся во весь рот.
– Говорить, будто телесный Элвис больше не доступен на любом носителе информации, это утверждать, что реального Элвиса никогда не было.
Бранвелл стиснул зубы и зажмурился. Толпа подалась вперед, принимая его муки за пророческую страстность.
– Да! – выкрикнул кто-то, и толпа разразилась веселым смехом.
– Выпячивать материальность Элвиса, – проговорил Бранвелл сквозь зубы, – крайнее проявление эссенциализма. Элвис – это не его тело. Элвис – коллаж, бесконечно изменчивое собрание обозначающих. Он – лекало, рассыпающийся негатив, с которого его образ может быть отпечатан в бесконечном многообразии!
– Аминь! – выкрикнул кто-то из зала. Пол-аудитории стояло на ногах. Вейссман осел на стул. Акулло сиял и хлопал в ладоши. Бранвелл трясся всем телом, словно его шибануло током. Он впился ногтями в ладони и зажмурился что есть сил.
– Элвис – мечта Запада, возможно – всего мира, ибо что для нас с ним не связано? Что не напоминает о нем? Гляжу на пол – его черты запечатлены в досках! В каждом облаке, в каждом дереве, заполняя ночной воздух, складываясь из отблесков солнца на каждой вещи – всюду преследует меня его образ! Лица самых обычных мужчин и женщин – мое собственное лицо – дразнят его подобием!
Нельсон, хоть и был выше всех в зале, привстал на цыпочки.
– Элвис – море, в котором мы все плывем! – вскричал Бранвелл, жмурясь изо всех сил. – Элвис – ливень! Элвис – могучий прилив!
Он пошатнулся и так стиснул кулаки, что они побелели.
– Элвис – река!
С оргазматическим стоном Бранвелл резко выпрямился, запрокинул голову, и темное пятно заструилось по внутренней стороне его штанин. Толпа отпрянула расходящимися кругами; никто не дышал. Минуту слышались только скрип сидений, шуршание одежды и, если хорошенько прислушаться, мощное «кап-кап» эпического мочеиспускания. Отвороты штанин уже наполнились, и теперь лило на пол. Плечи у кандидата обмякли, кулаки разжались, руки повисли. Он тяжело вздохнул, боднул головой воздух и открыл глаза. Секунду Бранвелл моргал, словно не понимая, кто он и кто собравшиеся. Потом толпа принялась усаживаться на места. Заскрипели сиденья. Все отводили взгляды.
Глаза у Бранвелла расширились. Он посмотрел на брюки и снова на толпу. Его щеки и лоб стали пунцовыми, он опустил плечи и свел колени, прикрываясь дрожащими руками. Губы его беззвучно двигались. Он увлажнившимися глазами взглянул на Акулло, однако декан уже спустился в проход и с каменным лицом шел через расступающуюся толпу.
Бранвелл, сложившись пополам, попятился со сцены. Взгляд его рыскал по аудитории, пока не нашел Нельсона. Кандидат зарыдал.
– Простите, сэр! – хныкал он. – Я честно старался, сэр, честно, сэр.
Только ночью, сидя за компьютером в подвале под растекающимся пятном на карте литературной Англии, Нельсон сообразил, что не видел Виту ни на одном из сегодняшних мероприятий. Тем не менее под гул проснувшейся сзади топки он отстучал ей письмо.
«Нельсон, два, – набрал он. – Кандидаты, ноль».
***
Через два дня, идя по аэропорту, Нельсон знал, что выглядит хорошо. Он не оборачивался, однако был уверен, что на него смотрят и гадают, кто этот высокий самоуверенный мужчина в небрежно-элегантном костюме. Вите не понять, как приятно время от времени чувствовать себя объектом опредмечивающего взгляда. Чуть более стильная стрижка, немного макияжа, одежда по фигуре, и Вита смотрелась бы совсем неплохо. Не Миранда Делятур, конечно, ну и ладно. От Виты бы не убыло, если бы она играла свою тендерную роль чуть более агрессивно.
Кстати, дженнифер менли тоже могла бы поучить ее гендеру как перформансу. Нельсон сразу узнал кандидатку в толпе пассажиров, хотя никогда раньше ее не видел. Невысокая ладная афро-американка с решительной походкой и ясным взглядом, она гордо попирала ковер и высоко несла голову, туго обвязанную шелковым шарфом цвета золота и слоновой кости. Мужские брюки в тонкую светлую полоску и светло-серый с золотом парчовый жилет идеально подчеркивали фигуру. Ворот белой рубашки был расстегнут, Док Мартенсы начищены до зеркального блеска.
дженнифер менли, наимоднейшая гей/лесбийская критикесса, писала свои имя и фамилию с маленькой буквы, наподобие белл хуке[139]. За ее книгу об О. Джей Симпсоне бились два крупных издательства; в итоге она вышла в третьем и мгновенно стала бестселлером. В блестящем коллаже из Джудит Батлер, Франца Фанона[140] и Криминал-TV она доказывала, что Марк Ферман подбросил Кровавую Перчатку вследствие подавленного влечения к О. Джей Симпсону; она намекала на что-то большее, нежели дружба, между О. Джей и Алом Коулингом [141]. Чей «пистолет» держал О. Джей возле «головы» во время Медленной Погони? Был ли это «голый пистолет»? Посредством искрометной теоретической пиротехники автор демонстрировала, как ярость О. Джей Эс – конструктивная и гетеро-сексистская конструкция тендера – привела его к глубоко метафорическому трансгрессивному акту, почти одновременному убийству «мужчины» и «женщины», ставящему sous rature сам редуктивный дуализм гендера.
дженнифер менли тоже заметила Нельсона и вопросительно приподняла брови. Палец его ожгла боль. Он мог покончить с ней прямо сейчас: доверительно взять госпожу менли за руку и отправить обратно на самолет. Вите нечего и тягаться с этой роскошной, уверенной в себе женщиной. От боли он прикусил губу и чуть не застонал.
Покуда менли грациозно выбиралась из толпы, Нельсон стоял, как столб, ошеломленный своим чисто животным гневом, беспримесной яростью, вынырнувшей из глубин подсознания, как акула, неразбавленным голосом продолговатого мозга. Она не наша, вопил мозжечок, она черная, она лесби, она ненавидит твой пол и твою расу. Она идет, как принцесса-воительница, дикая и прекрасная, жестокоокая и величавая, яростная гологрудая амазонка, идет, чтобы отмстить за шестьдесят миллионов погибших по пути через Атлантический океан, за подруг-лесбиянок, изнасилованных и сожженных на кострах по обвинению в колдовстве. Она хочет отнять твою работу, соблазнить твою жену, превратить твоих дочерей в лесбиянок. Она хочет, чтобы ты, Нельсон Гумбольдт, ты лично ответил за все грехи Западной Европы на протяжении трех тысяч лет – рабство, патриархат, капитализм, гетеросексуализм. Она хочет выбросить тебя и тебе подобных на свалку истории, насадить твою голову на пику. Уничтожь ее, требовал ствол мозга. Сейчас. Сию минуту.
Нельсон ошалело попятился, боясь заговорить с ней, боясь к ней прикоснуться. Однако раньше, чем он успел хотя бы опомниться, дженнифер менли в считанные секунды обескуражила его не один, а целых два раза. Она разбила все его расчеты… своим обаянием. И леворукостью.
– Профессор Гумбольдт? – Она склонила голову набок и одарила его лучезарной улыбкой. Нельсон обнаружил, что пожимает ей левую руку, в то время как его правая, пульсируя болью, болтается без дела.
– дженнифер менли, – представилась кандидатка приятным голосом с южным акцентом, по-тропически напевным.
– Н-нельсон. – Ее кожа была теплой и гладкой, пожатие – крепким. – Зовите меня… Нельсон. – Он сунул правую руку в карман.
– Чудесно! – Она снова улыбнулась. – Как я рада!
Всю дорогу в машине палец у Нельсона пылал. Усаживаясь за руль и включая зажигание, он почти не чувствовал ключа. На выезде со стоянки Нельсон протянул толстой чернокожей кассирше квиток и два доллара. Руки их нечаянно соприкоснулись. Боль мгновенно прошла.
– Господи! – ахнула кассирша, отшатываясь от окошка и прижимая ладони к груди.
менли тем временем повернулась к Нельсону.
– Расскажите про свою работу, – попросила она с живым интересом. – Чем вы занимаетесь?
– М-м, Джеймсом Хоггом… – Нельсон выжал сцепление, не дожидаясь сдачи. В зеркальце заднего вида он видел, как кассирша рухнула без чувств.
– Эттрикский пастух! – вскричала профессор менли, как будто у них с Нельсоном обнаружился общий друг. – Потрясающе!
Всю дорогу до Гамилътон-гровз Нельсон рассказывал о себе и своей работе в ответ на увлеченные расспросы дженнифер менли. Все приводило ее в неописуемый восторг. Диссертация в ИГУЭ – прекрасный университет, жаль, что его не ценят! Литературная композиция у четырех групп – важная, самая важная работа, как стыдно, что я ей больше не занимаюсь! Первокурсники – вот на кого в первую очередь надо влиять, вы не согласны? Две дочери – какая прелесть! Непременно меня с ними познакомьте!
– Строго говоря, я не профессор, – сказал Нельсон, размякший от лести до самоуничижения. – У меня всего лишь трехгодичный контракт на лекторство.
– Ну что ж, не сомневаюсь, вы еще себя покажете. – Она понизила голос на октаву. – Постучим по деревяшке?
К тому времени, как Нельсон поднялся с дженнифер менли на восьмой этаж, ему не просто хотелось видеть ее своей коллегой – ему хотелось, чтобы она сидела с ним в одном кабинете, пришла к нему в гости, обворожила Бриджит и растормошила девочек.
На входе в кабинет декана Лайонел Гроссмауль попытался оттереть Нельсона, но тот только погрозил пальцем, и Лайонел плюхнулся на свое место. Декан, в рубашке без пиджака, вышел из-за массивного дубового стола и под восторженный визг дженнифер менли заключил ее в медвежьи объятия.
– Антони Акулло! – восклицала она, стискивая массивные бицепсы. – Наконец-то мы встретились!
– Ваш читатель и почитатель, джен, – сказал Акулло. Здесь же ждали Миранда и Викторинис. дженнифер и
Миранда поцеловались, как две светские львицы. Щеки Викторинис под темными очками слегка порозовели. Она, чуть улыбаясь, пожала менли руку.
Нельсон в сторонке только вертел головой. Он никогда прежде не бывал у декана; Антилла и Бранвелла он отвозил в гостиницу. В убранстве кабинета Акулло совместил постмодерн с замком средневекового барона: навесные потолки убрали, оголив стальные перекрытия и трубы, с бетонных стен соскоблили все следы краски. Однако стол был старинный, огромный и готический, на четырех когтистых лапах, словно изготовившихся к прыжку. По стенам в роскошных рамах висели киноплакаты: «Враг общества», «Маленький Цезарь», «Отличные парни», а над самым столом – «Крестный отец» с автографом: «Тони сделал мне предложение, от которого невозможно отказаться. Целую. Марлон».
– Обед? – спросил Акулло, и Нельсон, обернувшись, едва не ответил: «Да». Однако взгляд декана явственно показал, что приглашение к нему не относится. Акулло влезал в пиджак, Викторинис, под ручку с сияющей кандидаткой, направлялась к дверям, дженнифер менли вышла, не взглянув на Нельсона. Сердце его упало.
Миранда задержалась в дверях. Она глянула вслед уходящим и сделала шаг к Нельсону.
– Знаете, после первых двух кандидатов дженнифер достаточно будет прийти трезвой, и работа у нее в кармане. – Она с сухой улыбкой повернулась, чтобы идти. – Боюсь, Вите ничего не светит. Нельсон промолчал. Миранда еще на мгновение задержалась в дверях и оглядела его с ног до головы.
– Вы хорошо выглядите, – сказала она.
Дома, за обедом, Нельсон гонял по тарелке макароны с сыром и вздыхал невпопад длиннющему Клариному рассказу о школьном празднике. Бриджит, поглядывая на мужа, гнула свой разговор.
– Смотри, мама! – завопила Абигайл, поднимая на пальце облепленную сыром макаронину. – Козявка!
– Мама! – взвизгнула Клара. – Фу!
– Девочки, – одернула их Бриджит и снова повернулась к Нельсону. – Что за машину тебе дают для поездок в аэропорт? Небось какую-нибудь развалюху? – Она выжидательно взглянула на мужа.
– «Кроун-викторию», – ответил он.
Бриджит сморгнула и проглотила макароны. Клара отодвинула тарелку и скрестила руки на груди.
– Доедай, солнышко, – сказала Бриджит, искоса глядя на Нельсона.
– Я сыта, – ответила Клара.
– Козявки! – завопила Абигайл. Теперь у нее на каждом пальце было по макаронине. – Козявки и сыр!
– Абби, перестань, – повысила голос Бриджит. – Клара, ешь.
– Он не ест. – Клара глазами показала на отца, который все не мог донести до рта вилку с остывшими макаронами.
– Ему нравится, – сказала Бриджит, под столом толкая Нельсона ногой.
Нельсон посмотрел на вилку. Сейчас дженнифер менли и отборочная комиссия проедают несколько сот факультетских долларов во французском ресторане «Теори Вер», а у него тут – слипшиеся макароны с дешевым сыром. Он положил вилку, уронив макароны в тарелку.
