Ханну Райаниеми
Фрактальный принц
– Что бы это ни было, – говорит «Перхонен», – боюсь, последует продолжение. Это устройство выделяет колоссальное количество тепла. Я проследила его путь. Там что-то есть. Что-то большое, не подчиняющееся протоколам Магистрали. Целый рой этой мелкой пакости, их несколько тысяч, и, судя по направлению движения, они намерены нас перехватить.
– Сколько у нас времени? – спрашивает вор.
– День или два, может быть, и три, если мы поднажмём, – отвечает «Перхонен». – Быстроходные мерзавцы.
– Проклятье, – шепчет Миели. – Пеллегрини предупреждала меня. Надо с ней поговорить. – Она мысленно обращается к богине, но не может её отыскать.
Вор поворачивается к ней здоровым глазом.
– Думаю, она будет скрываться, пока мы не избавимся от хвоста, – заявляет он. – Но противник силён, сильнее любого из нас. Наверное, сильнее, чем я могу себе представить. Честно говоря, на твоём месте я поискал бы другую работу. Дело становится скверным.
Миели приподнимает брови. Оба они напоминают сломанных кукол. Её одежда изорвана в клочья и покрыта пятнами крови. Лицо вора всё ещё разбитое и красное. Клочья лечебной пены, вырабатываемой восстановительной системой в его теле, прикрывают ужасные ожоги на руках, ногах и торсе.
– Да, очень скверным, – повторяет вор. Неповреждённая часть его лица становится серьёзной. – Я должен тебе кое-что сказать. Мне известно, кто твой босс и чего она хочет. Надо признать, ставки высоки даже для Основателей и Праймов. Всё это – результат какого-то конфликта между ними. А мы оказались в самом его центре.
– Благодаря тебе, – отвечает Миели.
– Туше, – признает вор. – Итак, можем мы убежать?
Разрушения от вторжения кинжала-цветка только поверхностные, и «Перхонен» уже контролирует ситуацию. Но Миели точно знает, на что способен её корабль, а что не в его силах. У неё самой в животе ещё покалывают иглы страха. И она чувствует, что не может от них избавиться.
– Нет, – говорит она. – Но мы можем драться.
Может, это наилучший способ покончить со всем сразу. Сразиться с непобедимым врагом в надежде на славную гибель.
Вор окидывает её недоверчивым взглядом.
– Я с уважением отношусь к твоей способности убивать врагов, – сообщает он, – но неужели в оортианских школах не учат основам математики? Одно такое существо едва нас не убило. Ты уверена, что сражаться с несколькими тысячами его собратьев – это хорошая идея?
– Это мой корабль, – произносит Миели. Цепочка с драгоценными камнями обжигает ей кожу. Сюдян. Может, другая я сумеет её вернуть? Она прикрывает глаза. – И это моё решение.
Миели, шепчет «Перхонен». Эта штука – высокотехничное устройство Соборности. На Марсе я истратила значительную часть боеприпасов. Мы, конечно, хороши, но не настолько. Что ты творишь?
– Миели, – окликает её вор. – Ты в порядке?
Миели глубоко втягивает вонючий воздух и открывает глаза. Вор смотрит на неё с искренним беспокойством.
– Послушай, – негромко говорит он. – Давай подумаем. Всегда есть какой-то выход.
– Отлично, – отвечает она после паузы. – Что ты предлагаешь?
Вор некоторое время молчит.
– Эта штука, похоже, очень хотела добраться до меня, – заявляет он. – Может, нам удастся использовать это обстоятельство?
– Сделать твоего гогола и пожертвовать им? – саркастически предлагает Миели.
По лицу вора пробегает тень.
– Нет, это невозможно. Жозефине, похоже, достаточно одного меня. Должно быть что-то ещё… – Его здоровый глаз поблёскивает. – Конечно. Какой же я идиот. Дело вот в чём. Если копу нужен я, мне придётся стать кем-то другим. Мне необходимо новое лицо.
Вор пытается почесать окровавленную вмятину отсутствующей рукой и разочарованно разглядывает обрубок.
– Потребуется ещё кое-что, но я, кажется, знаю, где всё это найти. Если «Перхонен» права, у нас осталось меньше двух дней, чтобы открыть Ларец.
– И как мы это сделаем? – спрашивает Миели.
– Так, как делаются все по-настоящему важные вещи: при помощи дыма и зеркал.
– Жан, прошу тебя, оставь свои игры.
Вор не без труда улыбается ей и достаёт из кармана небольшое янтарное яйцо. Камень зоку.
– Как быстро ты сможешь отыскать маршрутизатор зоку?
6
Таваддуд и гуль
Район Бану Сасан располагается вокруг Базы Соборности. Изначально он задумывался как модель города Соборности: высокие массивные дома, площади, статуи и загрузочные храмы. Но после Крика Ярости почти все здания пустуют, и лишь в обширных складах размещаются чужеземные товары, предназначенные для тех, кому благодаря торговле гоголами они доступны. В этом районе прячутся от дикого кода слабые и нищие обитатели города.
Таваддуд осторожно наблюдает за Абу. Она ожидала, что при виде грязи и нищеты торговец гоголами задерёт нос, но вместо этого он смотрит вокруг с бесстрастным вниманием, даже когда они проходят по площади Тахт аль-Калаа, где живёт женщина-паук. Дикий код вырастил на её груди паучьи железы, и женщина сплела из паутины огромный шатёр. Внутри на тонких нитях, словно загадочные фрукты, висят маленькие статуэтки и кувшины джиннов.
В сухом воздухе чувствуется неистребимый запах озона, смешанный с едкой вонью немытых тел. Актёры театра теней под негромкую музыку создают картины на поверхности высоких колонн, старики с отметинами дикого кода на лицах играют в шахматы в уличных кафе. Акробаты-химеры в шёлковых костюмах поигрывают мускулами, усиленными сапфиром.
Абу останавливается, чтобы дать несколько соборов мужчине с клеткой, в которой заперта ещё одна химера: похожее на розовый эмбрион существо размером с собаку, с прозрачным голубым панцирем и тонкими паучьими ногами. Мужчина несколько раз кланяется и громко объявляет собравшимся вокруг людям, что в клетке у него принц Торопливого Нью-Йорка, получивший это обличье от Ауна. Химера якобы понимает священные тексты и, постукивая ногами по бетону, диктует ответы на вопросы. Через атар-очки Таваддуд различает цепочки, которые соединяют странное существо с мозгом его хозяина.
– Дорогой Абу, вам надо быть осторожнее, – говорит она. – Я не хочу, чтобы вы стали одним из моих пациентов.
Хотя я не сомневаюсь, что джинны-телохранители, которые следуют за нами, сумеют удержать вас от любых неосторожных поступков.
– Это ужасно. Но я уверен, что многие из этих людей отправляются в пустыню только ради того, чтобы после вы занялись их лечением.
– Должна предупредить, мои лекарства могут быть горькими.
Она похлопывает по своей медицинской сумке.
Абу смотрит на неё с любопытством.
– Почему вы это делаете? Почему приходите сюда?
– К концу дня вы, возможно, и сами это поймёте. А как вы относитесь к Бану Сасан?
Абу улыбается:
– Я здесь вырос.
Таваддуд в изумлении моргает.
– Я хотела бы услышать эту историю.
– Боюсь, она слишком длинна для послеобеденной прогулки. Кроме того, я нечасто решаюсь её рассказывать: трудно иметь дело с семействами мухтасибов, если не носишь фамилию Соарец, Угарте, Гомелец или Узеда. – Абу разводит руками. – При этом неважно, сколько гоголов доставляют из пустыни мои муталибуны.
– Что ж, мудрый человек в вашем положении подыскал бы себе невесту среди младших дочерей из семейств мухтасибов. Даже если у неё… не слишком хорошая репутация.
Абу опускает взгляд.
– Я надеялся провести приятный день с привлекательной женщиной, не затрагивая подобных проблем.
Его человеческий глаз полон грусти, и Таваддуд едва удерживается, чтобы не сказать, что он не должен жениться на женщине, предпочитающей монстров. Но рана, нанесённая Дуни, всё ещё причиняет боль. Я покажу отцу, на что способна. Но не так, как она думает.
Таваддуд легонько касается плеча Абу.
– Вы правы. Давайте оставим брачные союзы и Семейства на Осколках, где им и место. Здесь неважно, кто вы. И это одна из причин, по которым я сюда прихожу.
По обыкновению Таваддуд выбирает место для своей практики рядом с безликой статуей Соборности – бородатый мужчина с инструментами слесаря уже носит на себе каракули и пятна диких кодов, различимые в атаре.
Пока Абу осматривается, Таваддуд достаёт из сумки палатку – отдельные детали образуют конструкцию на тонких шестах, похожих на ноги гигантского насекомого. В результате получается небольшой шатер со столиком и койкой. Таваддуд раскладывает свои инструменты и кувшины джиннов. К тому времени, когда она заканчивает приготовления, появляются первые пациенты.
Они выстраиваются в очередь снаружи и входят по одному. В большинстве случаев дело заключается просто в навязчивых идеях, от которых легко избавить. Людям, по-настоящему поражённым диким кодом, помочь сложнее, но, к счастью, сегодня их немного. Один из таких посетителей – подросток со светящимися V-образными штрихами, перемещающимися по его телу, словно стаи птиц. Мальчик утверждает, что это древний символ победы и хотел бы сохранить отметины, но Таваддуд объясняет ему, что они будут разрастаться, пока не сожгут всю его кожу.
Она обхватывает его лицо ладонями и внимательно изучает через атар-очки.
– Ты опять был в пустыне, – упрекает его Таваддуд. Мальчик вздрагивает, но она не выпускает его голову. – Дай мне посмотреть.
Она снимает с пояса один из кувшинов джинна, открывает его и выпускает оттуда существо, которое в атар-взгляде предстаёт в виде облачка треугольников.
– Я же говорила, чтобы ты туда не ходил, – напоминает она.
– Человек не может без мечты, моя госпожа, а мечты живут в пустыне, – отвечает мальчик.
– Я вижу, ты поэт. Сиди спокойно. – Маленький джинн поглощает дикий код в лобной доле мозга мальчика. – Будет немного больно. Но если ты не свернёшь с пути муталибуна, можешь ничего не достигнуть.
– Я слишком ловкий, чтобы меня поймали, – морщась от боли, говорит подросток. – Как Али-ртуть.
– Но и он оказался не самым быстрым. Никому и никогда не скрыться от Разрушителя Наслаждений.
– Кроме Принца-цветка, – возражает мальчик. – Бессмертного вора.
А потом к ней приходит гуль.
Это жена одного из сапфировых акробатов, худая мускулистая женщина с тёмными кудрями, в облегающей одежде из сфабрикованной в Соборности ткани. Акробат ведет её за руку. Она идёт за ним, словно ребёнок, в её глазах пустота.
Таваддуд усаживает её.
– Ты можешь назвать своё имя? – ласково спрашивает она.
– Чанья, – отвечает женщина.
– Её зовут Мари, – угрюмо говорит акробат.
Таваддуд кивает.
– Тебе известно, откуда это у неё?
Акробат сплёвывает и протягивает Таваддуд гладкий прозрачный листок.
– Я нашёл это в её палатке, – сообщает он. – Всё сжёг, оставил только один, чтобы показать вам.
Таваддуд бросает взгляд на страницу, плотно заполненную текстом. Некоторые слова уже выгорели, но их всё ещё можно прочесть. Внезапно она ощущает их притягательную силу…
ИСТОРИЯ О МОЛОДОМ КАБЕЛЬЩИКЕ И АЛЬ-ДЖАННА ПУШКИ
Давным-давно, ещё до того как Крик Ярости потряс Землю и Соборность запустила когти в её почву, в городе Сирре жил юноша. Он был сыном кабельщика, его грудь и спина потемнели от солнца, а в своём ремесле он достиг немалого мастерства. Но как только наступал вечер, он отправлялся в одну из таверн, чтобы послушать истории муталибунов – охотников за сокровищами. С горящими глазами, затаив дыхание, внимал он рассказам о свистящих песках и рух-кораблях и о тёмных страстях, пробуждаемых алчностью в сердцах людей.
Но больше всего юноша любил слушать историю о Потерянном аль-Джанна Пушки, священном месте, охраняемом Ауном, о подземном городе, где дремали и ворочались во сне первые загруженные души.
– Возьмите меня с собой, – говорил он. – Я буду нести вашу поклажу. Я буду просеивать песок в поисках кувшинов джиннов. Я не испугаюсь никакой работы, только позвольте мне стать муталибуном.
Но старые муталибуны почёсывали бороды, качали головой и говорили «нет», никогда не объясняя причины отказа. Однажды вечером юноша потратил весь свой дневной заработок на медовое вино, чтобы уговорить самого старого из муталибунов ответить, почему его не берут.
– Ты слишком многого хочешь, – произнес старик с улыбкой на потрескавшихся от зноя губах. – А муталибун не испытывает желаний. Он ищет, берёт, но не желает. Джинны и потерянные аль-Джанна значат для него не больше, чем пыль под ногами. Откажись от своих желаний, мой мальчик, и, возможно, тогда ты станешь муталибуном.
Весь день юноша до боли в руках и плечах соединял провода, прокладывал пути для джиннов, изнемогая от тяжести катушки на спине, но ни на мгновение не переставал размышлять. Конечно, старики устали – устали от грубости сапфиров под кожей, потеряли рассудок в пустынных видениях, навеянных диким кодом. Даже отец юноши с его незначительными стремлениями как-то взял сына с собой на площадь аль-Калаа к женщине-пауку, чтобы с помощью её даров взбираться выше на стены, цепляясь крошечными шипами на ладонях и ступнях.
Но ведь чтобы добиться успеха, чтобы забираться выше, чем остальные, надо хотеть этого? Чем больше юноша раздумывал над словами старика, тем сильнее пустыня обжигала его мысли, словно солнце, бьющее в глаза с вершин Осколков.
Он соблазнил официантку из таверны голодным взглядом своих тёмных глаз и обещаниями подарить кольца джиннов и мыслящую пыль, которая будет звёздами сверкать в её волосах. И она стала его сообщницей: подсыпала в стакан уставшего муталибуна снадобье, полученное от женщины-паука, взяла защищённое Печатями снаряжение и рух-посох и отдала всё это юноше. На рассвете он оделся в костюм муталибуна и у Вавилонских ворот присоединился к группе охотников за сокровищами, чтобы уйти с ними в пустыню.
В те времена муталибуны были ещё более неразговорчивы, чем сейчас. Они берегли голоса и объяснялись жестами, если случалась нужда. Даже их охотничьи джинны казались безмолвными тенями, выходящими из кувшинов, чтобы порывами кровожадного ветра преследовать в ночи видения мертвецов. Юношу приняли за своего – всего лишь ещё одно согбенное существо, отправившееся в долгий путь по пустыне. Однако он едва не выдал себя, когда в первую ночь, остановившись на отдых в оазисе деревьев-мельниц, попытался открыть свою фляжку раньше, чем это сделал предводитель. Его спас только суровый взгляд другого муталибуна.
Но мечты гнали его дальше, а окружающая пустыня прислушивалась к ним. Город, о котором он мечтал, появился внезапно – сверкающий аль-Джанна Пушки. Но старший муталибун, похоже, собирался просто пройти мимо, и юноша знаками сказал предводителю, что надо изменить направление. Старик только покачал головой. Тогда юноша отправился один. Оставив группу, он вошёл в город, уверенный, что только у него хватило смелости завладеть скрытыми внутри тайнами.
В первый момент он почувствовал себя королём. Он увидел машины джиннов, сохранившиеся с давних времён, виртуальные миры, куда можно было мысленно заглянуть, корпуса механизмов, в которые облачались джинны, и они показались ему прекраснее любых рабынь. Они взывали к нему, и юноша взялся за инструменты муталибуна, чтобы извлечь их души и заключить в кувшины.
А потом перед ним явился Аун во всех своих воплощениях. Принцесса-трубочист. Кракен из света. Зелёный Солдат. Принц-цветок.
Расскажи нам правдивую историю, или мы заберём твою жизнь, потребовали они.
Но юноша знал только одну правдивую историю.
Давным-давно, ещё до того как Крик Ярости потряс Землю и Соборность запустила когти в её почву, в городе Сирре жил юноша…
Таваддуд отводит взгляд. Как же древние люди справлялись со всем этим? Призраки, созданные кем-то другим, окружали их со всех сторон, готовые овладеть разумом и подчинить его чужой воле. Но в Сирре призраки реальные, и они скрываются в историях.
– Мне кажется, я знаю, кто это, – говорит Таваддуд.
Она надевает атар-очки и шепчет слова, которым научил её Аксолотль. И вот в голове женщины она ясно различает два переплетённых контура. Многие похитители тел действуют более тонко. Но только не этот.
– Ахмад, – строго произносит она, глядя на пациентку. – Ахмад Недуг.
В мозгу женщины вспыхивает тонкая цепочка нейронов. Зацепила.
– Ахмад, я знаю, что это ты. А ты знаешь, кто я?
Пациентка начинает хихикать.
– Да, детка, я тебя знаю. Ты шлюха Аксолотля. Давненько не виделись, – отвечает она высоким свистящим голосом.
Стоящий рядом Абу Нувас резко втягивает воздух.
Проклятье. Как не вовремя. Всё уже было готово, чтобы отомстить Дуни, чтобы соблазнить его.
Таваддуд встряхивает головой и подавляет разочарование. Какими бы ни были её планы, надо позаботиться о пациентке.
– Значит, тебе известно, что я умею? – понизив голос, продолжает она. – Я владею Тайными Именами, которые сотрут тебя в порошок. Если я их произнесу, они отыщут тебя и начнут пожирать. Ты этого хочешь?
– Махмуд, о чём она говорит? – неожиданно восклицает женщина. – Где я? Не позволяй ей меня обижать.
Акробат делает шаг вперёд, но Таваддуд поднимает руку.
– Не слушай её, это уловка. – Она смотрит в глаза пациентке: – Уходи, Ахмад. Пусть контур девушки отторгнет тебя. Убирайся в Город, и я не открою Кающимся, где твоё логово. Ну, что скажешь?
Женщина вырывается из рук акробата и вскакивает на ноги.
– Сука! Я сожру тебя!
Таваддуд произносит первые слоги Тридцать Седьмого Тайного Имени. Пациентка неуверенно замирает. Затем ложится на коврик у койки.
– Ты победила, – произносит она. – Я передам от тебя привет Аксолотлю. Говорят, у него новая подружка.
После этого женщина расслабляется, её глаза закрываются, и дыхание становится спокойным. Ещё несколько мгновений Таваддуд наблюдает за её мозгом, чтобы убедиться, что существо по имени Ахмад, проникшее в разум женщины через слова и атар, рассеялось бесследно. Опущенные веки пациентки начинают вздрагивать.
– Теперь она проспит день или два, – говорит Таваддуд Махмуду-акробату. – Окружи её знакомыми вещами. Когда она проснётся, всё будет хорошо.
Она отмахивается от горячей благодарности Махмуда. Ощущая одновременно усталость и торжество, Таваддуд оглядывается на Абу и кивает. Видишь? Это ещё одна причина, по которой я прихожу сюда. Она пытается отыскать на лице торговца гоголами малейшие признаки ужаса или отвращения, но видит лишь странный жадный блеск латунного глаза.
С наступлением ночи поток пациентов иссякает. Абу Нувас покупает у уличного торговца две шаурмы, и они с Таваддуд едят в палатке, сидя на надувном матрасе скрестив ноги. Снаружи шумит квартал Бану Сасан, непрерывно гремят поезда душ, вспыхивает и грохочет База, испускают холод пожираемые диким кодом здания Соборности.
– Знаете, я не так уж часто прихожу сюда, – произносит Абу. – А, наверное, стоило бы. Чтобы напоминать самому себе, как много здесь надо сделать. И как силён здесь дикий код.
– Если бы не дикий код, мы давно стали бы рабами Соборности.
Абу не отвечает.
Стараясь согреть руки, Таваддуд обхватывает пальцами горячий свёрток.
– Итак, что вы теперь думаете о рассказах, относящихся к девушке из семейства Гомелец? – спрашивает она.
Больше нет смысла притворяться.
– То, что похититель тел говорил о вас, правда? – интересуется Абу.
Таваддуд вздыхает.
– Да, истории верны. От моего первого мужа я убежала в Город Мёртвых. Там один из джиннов позаботился обо мне. И мы стали близки.
– Джинн. Аксолотль?
– Некоторые так его называют. Но его настоящее имя Зайбак.
– Он действительно существует?
Таваддуд поначалу тоже сомневалась в этом: ожившая легенда – Отец похитителей тел, пришедший в Сирр сто лет назад и воплотившийся в половине города.
– Да. Однако не всё, что о нём говорят, соответствует истине. Он не собирался делать того, что сделал. – Она откладывает в сторону остатки еды. – Но если вам нужно объяснение для моего отца, шлюха Аксолотля ничуть не хуже других. – Таваддуд прикрывает глаза и сильно тянет себя за волосы. – В любом случае, спасибо за приятный вечер и за то, что показали мне город. Другой город. Это было чудесно.
Абу отворачивается и смотрит в сторону. Теперь, когда латунного глаза не видно, он внезапно кажется ей невероятно юным: при всём своём богатстве он, вероятно, моложе её.
– Не беспокойтесь, – произносит Таваддуд. – Я к этому привыкла.
– Дело не в этом, – отвечает Абу. – Есть причина, по которой я не прихожу сюда. – Он прикасается рукой к латунному глазу. – Вы просили рассказать мою историю. Всё ещё хотите послушать? – Он говорит бесстрастным тоном, прикрыв человеческий глаз.
Таваддуд кивает.
– Мои родители погибли в Крике Ярости. Некоторое время я оставался с женщиной Бану, которая позволяла мне спать в её палатке. Но как только она поняла, что я способен слышать Ауна, она продала меня сплетателю. Мне тогда было шесть лет. И сплетение происходило не так, как сейчас, с ведома Совета, оно было насильственным.
Меня поместили в резервуар с тёплой водой, куда не проникал ни один шорох. Зато в моей голове звучал голос, голос существа, когда-то бывшего человеком, голос джинна, вопившего от боли. Его звали Пачеко. Он поглотил меня. Или я поглотил его. Я не знаю, сколько времени занял этот процесс, но когда меня – нас – выпустили, я был тощим, словно палка. Я был слаб. Глаза болели. Но я видел атар, мог контактировать с атаром. Поначалу я просто бродил словно потерянный среди призрачных зданий Тени.
И ещё я мог слышать пустыню, слышать зов аль-Джанна и Небес и древних машин с другой стороны мира. Сплетатель был очень доволен. Он продал меня муталибунам. Вместе с ними я отправился в пустыню на поиски гоголов. – Абу улыбается. – К счастью, у меня это получалось. Не поймите меня неправильно, всё было не так уж плохо. И самым удивительным из всего, что я видел, были рух-корабли – белые, изогнутые, словно древесная стружка, и такие же лёгкие. Рух-птицы легко несли их, и охотничьи джинны парили рядом с ними по небу, подобно ярким облакам. И ещё пустыня. Я не понимаю, почему её до сих пор называют пустыней, ведь там есть дороги и города, разные чудеса и стада машин фон Неймана, мрачные моря мёртвых, пески, которые прислушиваются к тебе и воплощают твои мечты…
Абу качает головой.
– Простите, я увлекся. Всё это не имеет значения. Я неполноценный мухтасиб, существо только наполовину человеческого рода. Поэтому я не способен любить как мужчина. Я хотел найти кого-то, кто мог бы понять и человека, и джинна. Я думал… – Он сильно сжимает виски ладонями.
– Дело не в этом, не только в этом, вы же понимаете… Я верю в то, что пытается сделать ваш отец. Мы не можем продолжать надеяться, что Соборность когда-нибудь оставит нас в покое и что сянь-ку разумнее других. Поэтому я собираюсь оказывать ему помощь вне зависимости от ваших чувств и желаний.
Таваддуд невольно сглатывает. Всё должно было быть иначе. В её груди сплетают кольца змеи вины и сожаления.
– Мне, наверное, пора уходить, – говорит Абу.
– Ш-ш-ш, – шепчет Таваддуд и целует его.
Холодный и твёрдый латунный глаз прижимается к её веку. У Абу сухие губы, а движения языка выдают неопытность. Таваддуд гладит его по щеке, щекочет шею. Он сидит неподвижно, словно статуя. Тогда она отстраняется, открывает сумку, достает бими и осторожно вплетает в волосы.
– Что ты делаешь? – спрашивает он.
– Всё не так, как обычно бывает, – со смехом отвечает она. – Если бы Кафур узнал об этом, он убил бы меня.
Таваддуд берётся за застёжку и распахивает одежду до самого живота, а потом кладёт руки Абу себе на грудь. Она шепчет Тайное Имя аль-Латифа[15] Милостивого, видит его мысленный образ, сосредотачивается на спиралях и витках, как её учили, и тотчас ощущает покалывание соединения в сети бими.
– Ты хотел добиться расположения женщины, возлежавшей и с мужчинами, и с джиннами, – шепчет она. – Ты мог убедиться, что сделка с Дворцом Сказаний Кафура обходится дешевле, чем с Кассаром Гомелецем.
– Я понимаю, что не должен был… – бормочет Абу.
Его рука, нежно и неуверенно обводящая контур её левого соска, немного дрожит. Предвкушение вызывает лёгкий озноб во всём её теле.
– Но когда я слушал истории…
– Истории хороши для вечеров, но не для ночей, а сейчас уже ночь, – перебивает она, снова целует его, привлекает ближе и расстёгивает его одежду.
– Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?..
– Ты можешь сказать моему отцу, что я гожусь не только для этого, – шепчет она ему на ухо. – Скажи, что я хочу служить ему, как служит моя сестра.
Бими негромко гудит у неё на висках. Его руки опускаются к её животу, ласкают спину.
В атаре латунный глаз Абу сверкает, словно звезда. Исходящее от него пламя вливается в неё раскалёнными языками, возбуждает и обжигает тело. Таваддуд, словно в зеркале, видит своё лицо: округлённые губы и зажмуренные глаза. А затем растворяется в сплетении Тени, плоти и пламени.
