Король был сам рабом народной страсти: И робко, под ударами бичей Враждебных взглядов, взял свою порфиру, Надел корону, представляя миру Подобье куклы прежних королей, И в путь пошел взволнованный и жалкий.
Как жертвенник пылая, солнца шар Светил с небес. Как белые весталки, Которых жжет экстаза мощный жар, Снега под солнцем таяли. Природа Затихла вся в расцвете красоты, Лишь пели гимн весенние цветы В честь вечного светила небосвода.
Браня в душе палящий солнца зной, Толпы людей тянулись по дороге, Измучены в молчанье и в тревоге, К заливу моря горною тропой.
Вот, наконец, и горная вершина: Отсюда даль толпе была видна, Зеленая цветущая равнина, Морской залив и моря пелена. По зелени и синеве простора Разсеянно летели стрелы взора.
Когда же удалось уйти очам Из плена этой синевы и дали, Они опять к заливу посылали Пытливый взор, ища чего-то там.
У сжатого скалами полукруга Представилось им светлое пятно, Как розы лепесток на фоне луга. Иные, рассмотрев тревожным взглядом, Решили, что у берега судно; И все толпы вниз полились каскадом.
Да, точно, там стояли беглецы, И вид судна и формы говорили, Что то судно в горах соорудили Искусные певицы и певцы. Они не в ватерпасе, не в аршине Искали мер для своего судна.
Подобно чаше вогнуть в середине Его был корпус, форма же стройна Была, как форма легкого сонета.
Нос – остро срезанный напоминал Мужскую рифму среди строк куплета; Подобно строфам – весел ряд торчал; Прямые мачты, как мечты поэта, На палубу глядели с вышины, На них канаты, как строфа терцета, Из трех веревок были сплетены. Ряд парусов в их мерном колыханьи, Как ритмов ряд, судно слегка качал И, как поэмы звучное названье, На мачте флаг пурпуровый играл.
Как раз тогда все люди торопливо В судно садились; оттого и смех, И шум, и крики разносились живо… Их вождь желал остаться позже всех, На берегу стоял он одиноко. Со времени ухода своего Он изменился, видимо, глубоко.
Он точно вырос. Тело все его Лишь духа оболочкою казалось. Приметы муки внутренней борьбы Ушли с лица, оно же прояснялось Решимостью и знанием судьбы.
По блеску глаз его заметно было, Что мысль святая взгляд их озарила И вера, и глубокая любовь, И чистота душевного покоя; Что от победы этого героя Земли не оросит людская кровь, Что за его победной колесницей Не повлекуть печальной вереницей Измученных и стонущих рабов.
И стоя так в молчанье над заливом, Он услыхал движенье за собой И, обратясь порывом торопливым, Недвижен замер он перед толпой. Тут короля он сразу встретил взоры, И оба вздрогнули, а все кругом Невольно оборвали разговоры И замерли на берегу морском, Предчувствуя в тиши необычайной, Как велика подобной встречи тайна.
Вожди-ж, едва скрестился взгляд очей, Увидели душевной глубиною, Что не идти дорогой им одною, Что рознь сердец у них всего сильней, Что двух миров две силы в них замкнуты, Два полюса таят они в себе, Что одному из них пришли минуты Иль измениться, иль упасть в борьбе…
И так они смотрели друг на друга, И их судьба решалась в этот миг; Король бледнел, как будто от испуга Иль оттого, что свой конец постиг, Смутился он… А вождь дружины юной Задел рукою плачущие струны, Как будто бы в душе он пожелал Окончить этот спор в одно мгновенье. И звук струны напевом всепрощенья И вселюбви негромко прозвучал.
Король не разгадал его значенья, Он в нем увидел робость и смущенье И, думая, что бунту здесь конец, Надменным тоном власти и презренья Спросил он: «Что ты делаешь, певец? —
– Оружье смотрит перед битвой воин,-. И я свое оружье узнавал: Хорош ли звон и верно-ли настроен? — – Какой ваш бой? — – То бой за идеал! — – Куда плывете вы? — – На поле битвы! — – Зачем? — – Чтоб сеять тайные слова Возвышенной спасающей молитвы, Которая в сердцах еще жива, Но над душою призраки повисли И нет ей сил пробиться в область мысли! —
– Кто звал и кто велел вам плыть туда? —
– Нас стон зовет и долг повелевает! —
– Вам плохо здесь? — – Здесь совесть жить мешает! Веками напряженного труда Кораллов, гибнущих во мраке моря, Ваш остров держится! Здесь страх и горе! — – Что-ж вас страшит? — – Что остров упадет В пучину… Гад морской его пожрет, Коль он других без помощи оставит! — – А ты – герой, который нас избавит?! — С иронией воскликнул тут король: – Ты в плащ геройства рядишься напрасно! Хоть цель свою скрываешь ты прекрасно — Меня не проведет такая роль. Я знаю, что придумал, без сомненья, Твой жалкий разум: это – план смущенья!
– Смущать?!. Богатством, что собрали здесь Мильоны рук работой вековою, Стремиться оделить люд бедный весь; Желать, чтоб жизнь не делалась резнею, Какой она являлась с давних пор; Аккорды слить в один согласный хор, Все души охватить дыханьем песни И разбудить их возгласом: «воскресни!..»
– Молчи! – вскричал король, – ты потерял Аккордов тайну, в чем всех песен сила! Ты песнь рабою сделать пожелал, И песнь тебе навеки изменила. Ведь с песнью дух певца соединен, А ты отверг её святой закон! — Тут Даймон, грозно шевельнув бровями, Сказал дружине своего судна: «Хоть он король и первый меж певцами, Но речь его о песне не верна:
«Ты прав, что песня – духа выраженье; За что-ж ты нас решился упрекнуть? Должны-ли все певцы для песнопенья В твоем мотиве ноты почерпнуть?»
«Певец – обманщик, если с песнью того, С которою навек соединен, Не связан он любовию святою… Да, лишь тогда пред ней виновен он! Пусть о себе тоскуют эгоисты! А кто влюблен в свет будущего дня, Пускай поет, на струнах серебристых Приветный гимн грядущему звеня. Как мать еще во чреве любит сына И страстно ждет его, хотя самой Грозит с его рождением кончина, — Так жаждем мы всей силой, всей душой Великого, прекрасного рассвета, Когда вся жизнь те гимны запоет, Хотя бы нам он был – конца примета, Как для зари светила дня приход. Мы будем счастливы! Уничтоженья Нет в смерти… Смерть – грядущей жизни звон, Иная форма вечного явленья, Она – дитя из пелены времен. Да, мы умрем… Но жизни не жалеем, А смерть сама нам будет мавзолеемъ».
«За эту форму сладко умереть! Ей пели мы, будили силой звона, И по утрам над нами будет петь! Она свой гимн, как статуя Мемнона».
Умолк. Король же понял перед ним, Что поражен оружием своим. Среди толпы послышались укоры, Что с Даймоном ведет он плохо споры. А потому он изменил свой тон, Желая в миг покончить с той ошибкой, И милостиво, с кроткою улыбкой Сказал певцу: «Хоть за меня закон, Не как король я говорю с тобой, Как человек я к равному с мольбой Пришел, хоть мог бы дать и приказанье. Останьтесь! Вам не будет наказанья… И нас смущал когда-то этот сон, Мираж пустыни. Только опыт знает, Что быстро он от взора убегает, Хоть ярко для очей явился онъ».
«На острове всегда – друзья вы наши; Здесь мир, довольство и удобный кров, Роскошный стол, наполненные чаши, Родителей глубокая любовь. И это все покинуть! В мраке ночи Среди громов над безднами блуждать, Где волны заливают пеной очи! — Нет, этого я не могу понять!»
– «Ты не был там, куда из мрачной мглы Пробились мы! На этих горных кручах! Внизу кричали горные орлы, И далеко от нас, скрываясь в тучах, Ваш островок был точкою для глаз, Ничтожной точкой в необъятном мире».
«Наш взор летел все далее и шире На материк. И скорбь объяла нас! Простор полей – бесплодный; над полями, Как облако застывших горьких слез, Лежал туман густыми пеленами И над землею ширился и росъ».
«Нас солнце залило своим сверканьем, Но не ослепли мы, – и взор очей Летел все дальше, вымытый сияньем Горячих, ярких солнечных лучей»,
«Туман лежал густою пеленой… Но разглядел наш взор в тумане этом, Что далеко над грустною землей Дрожали горизонты тайным светом!..»
«И мы тогда на этой вышине Торжественно пред солнцем обещали Не отступить в безжалостной войне, Пока туманы не очистят дали. Мы наш обет исполним до конца! Король! Кто раз ступил туда ногою, Где были мы перед лицом Творца, Исполнены решимостью благою В торжественный, невыразимый миг, Когда гремел обет наш звучным хором; Кто видел солнца лучезарный лик И не смутился гордым, смелым взором; Кого так нежно воздух гор ласкал, Влетевший в грудь с дыханием покоя; Кто в жилах пламя страсти ощущал; Кто так, как мы, на тех вершинах стоя, Единым взглядом к вечности летя, Времен и дел проникнул вереницы И увидал, минувшее прочтя, Грядущего раскрытые страницы Как свиток Бога правды, и на нем Его завет, пылающий огнем, — Э, никогда средь муки и бессилья Не может тот бесплодно умереть! И держит наготове мысли крылья, Как птица, что готовится лететь В простор небес… Не упадет он ниже, Чем был тогда! И нас ты не зови-же! Внимай: орел летел к вершине той, Где были мы, – но изменили силы, Упал он в прах с разбитой головой!.. И думал ты, что в этот мрак могилы Мы спустимся с сияющих вершин, Что мы ярмо златое вновь оденем!?. О, никогда! Ты властвуй здесь один! Мы знаем путь и делу не изменим! Прощай!» — И он на палубу судна Вошел поспешно. Мощною рукою Он вырвал якорь из морского дна, И дрогнуло судно над глубиною.
Внезапно на судне огни зажглись, Ударил в парус ветер моря бурный, Все весла в ряд согласно поднялись, Затрепетал на мачте флаг пурпурный, Как яркая вечерняя заря На синеве играя и горя. И вот судно уверенно и живо Направило по морю быстрый ход, Как лебедь, грациозно и красиво Скользит по бирюзовой глади вод.
Судно неслось. В тревоге и печали На берегу, вперив недвижный взор, Все звучной песне Даймона внимали, А песне той гремел ответный хор.
ГОЛОС. Присмотритесь, о братья! В просторе морском Жадный омут замкнулся зловещим кольцом.
