Гуго Гроций
О праве войны и мира

XIX. Почему сопротивление власти по иным основаниям не дозволено?

1. За исключением указанных случаев, я не могу одобрить насильственное низложение или убийство частным лицом захватчика верховной власти. Ведь возможны такие случаи, когда законный носитель власти предпочтет оставить власть захватчику, нежели подать повод к опасным и кровопролитным потрясениям, обычно сопровождающим насильственные свержения или умерщвления вожаков, опирающихся на сильные народные партии и даже на поддержку чужеземных друзей. Вообще сомнительно, пожелает ли царь, или народ довести дело до такого опасного состояния, а без их заведомой воли насильственное восстановление порядка лишено законного оправдания. Фавоний говорит, что «гражданская война хуже незаконного правления». А Цицерон заявляет: «Мне кажется, что любой мир с гражданами предпочитательнее гражданской войны». Т. Квинций полагал, что Лакедемону было предпочтительнее оставить у себя тирана Набида^[264], так как его нельзя было низложить силою иначе как причинив государству полнейшее разрушение и гибель в отмщение за утрату свободы (Тит Ливий, кн. XXXIV). На это намекает Аристофан, говоря, что не следует выкармливать льва в государстве, а если он выкормлен, то следует терпеть его присутствие.

2. Хотя на самом деле наибольшую важность представляет вопрос о том, что предпочтительнее – свобода или мир, как говорил Тацит, а также следующий, наиболее трудный, по словам Цицерона, вопрос: «Когда родина находится под гнетом незаконной власти, нужно ли принять все меры к ее освобождению, хотя бы государство вследствие этого оказалось в величайшей опасности» («Письма к Аттику», кн. IX, 4), тем не менее частным лицам незачем пускаться в рассуждения об общих делах народа. Следующее же изречение совершенно неправильно:

 
Свергнем долой владык добровольно покорного града^[265].
 

Так, Сулла на вопрос, зачем он вооружился против родины, ответил: «Чтобы освободить ее от тиранов» (Аппиан, «Гражданская война», кн. I).

3. Наилучший совет дает Платон в Послании к Пердикке; слова его так переданы по-латыни Цицероном: «Предпринимай в государстве лишь то, что может быть одобрено твоими согражданами; принуждать же к чему-нибудь не следует ни родных, ни родины» (письма к родным, кн. I). Та же мысль так выражена у Саллюстия: «Хотя и возможно овладеть насильно властью над родиной и подданными государства, даже достигнув всемогущества и покарав злоупотребления, тем не менее такой образ действий крайне ненавистен, ибо все государственные перевороты влекут за собой убийства, изгнания и иные суровые мероприятия» («Югуртинская война»). Почти то же говорит Сталлий у Плутарха в жизнеописании Брута: «Не согласно со справедливостью, чтобы муж благомыслящий и мудрый ради бесчестных и безрассудных обрек себя на опасности и смуты». Здесь же с успехом можно привести следующие слова Амвросия: «Доброй славе способствует, когда удается из рук могущественнейших вырвать людей ничтожных, из объятия смерти – осужденного, поскольку это возможно без нарушения порядка. Должно опасаться, чтобы такие поступки не показались внушенными только честолюбием, а не милосердием, а также чтобы не наносить глубокие раны, стремясь врачевать недуги» («Об обязанностях», кн. II, гл. II). Фома Аквинский полагает, что нередко ниспровержение тиранического правления сопряжено с возмущением (Secunda Secundae, вопр. 42, ст. 2).

4. Нас не должен убеждать в противном мнении поступок Аода с Эглоном, царем моавитян, ибо Священное Писание свидетельствует с полной ясностью (кн. Судей, III, 15), что этот мститель был подвигнут на отмщение самим Богом, стало быть, действовал по особому внушению. И отнюдь не следует, будто тот царь моавитян не получил власти согласно договору. Ибо Бог приводит в исполнение свои решения и против других царей через посредство слуг, которым ему угодно это поручить (Неэмия, IX, 27); так, например, против Иорама он воспользовался Иегудой (кн. II Царств, IX).

XX. О неправомочности частных лиц в спорных вопросах о сопротивлении власти

Во всяком случае в решение таких спорных вопросов частные лица не должны вмешиваться, но должны сообразовать свои поступки с теми, в чьих руках находится власть. Если Христос повелевал платить подать кесарю (Евангелие от Матфея, XXII, 20), то потому, что изображение последнего находилось на монетах^[266], то есть, значит, потому что последнему принадлежала государственная власть.

Глава V
Кто ведет войны надлежащим образом?

I. Войны ведутся: Или в своих интересах – такова главная причина войн.

II. Или в чужих интересах.

III. Или, наконец, ради приобретения средств, каковы – рабы и подданные.

IV. По праву естественному никому не возбраняется воевать.

I. Войны ведутся: Или в своих интересах – такова главная причина войн

Подобно тому как во всем прочем, так и в действиях произвольных обычно возможны троякого рода действующие причины: главные, содействующие и посредствующие. Главная действующая причина войны по большей части есть тот, о чьем деле идет спор; в войне частной – частное лицо, в войне публичной – государственная власть, преимущественно же – верховная. А может ли война вестись одним ради других, не участвующих в военных действиях, мы это узнаем в другом месте. Между тем запомним, что по природе каждый является защитником своего права, для чего нам и даны руки.

II. Или в чужих интересах

1. Что же касается помощи другому, насколько это в наших силах, это не только дозволено, но и дело чести (L. servus, D. de servis export.). Правильно сказано теми, кто писал об обязанностях, что для человека нет ничего нужнее самого человека (Цицерон, «Об обязанностях», кн. II, из Панэтия). Ведь существуют же между людьми различные взаимные узы, побуждающие ко взаимопомощи (D. ad 1. Si quis in eervitutem. D. de fur. 1. prohibemus. C. de lure fiscl.), ибо и родственники соединяются для взаимной помощи, и привлекаются соседи и сограждане того же государства; оттуда и пошло выражение: «Вперед, квириты и квиритарии [клиенты]». Аристотель сказал, что каждому следует вооружиться как для самозащиты в случае обиды, так и для защиты кровных родственников, благодетелей и, наконец, в помощь союзникам, потерпевшим насилия («Риторика», гл. III). А Солон^[267] учил, что благоденствуют те государства, в которых каждый считает чужие обиды своими.

2. Но при отсутствии прочных взаимных уз достаточна общность человеческой природы (Бартол, на L. Ut vim. D. de lust. et iure, № 7 и 8; Ясон, там же, № 29: Касталион, ad 1. I lus gent, там же; Бартол, на L. Hostes. D. de capt., гл. 9; Иннокентий, к С. sicut, de lureiur. и на С. olim de rest epol. № 16; Панормитан, № 1.8; Сильвестр, толк. на слово «война», вопр. 8). Человеку не чуждо ничто человеческое. Менандру принадлежит следующий отрывок:

 
Когда своим бессовестным обидчикам
Отмщать поодиночке мы откажемся.
С другими, опасаясь равной участи,
Объединим взаимные усилия,
Тогда невинным дерзкие насильники
Не страшны; наблюдаемые бдительно.
Они заслужат тяжкое возмездие,
Исчезнут иль останутся немногие.
 

А изречение Демокрита гласит так: «Угнетенных насилием следует защищать по мере сил и не оставлять без помощи: это справедливо и похвально». То же самое изъясняет Лактанций (кн. VI): «Бог, не наделивший разумом прочих животных, снабдил их естественным оружием для самозащиты от нападений и опасностей. Человеку же, созданному нагим и хрупким, чтобы наставить его еще больше мудростью, он, кроме всего прочего, дал некое чувство приязни, дабы человек человека охранял, любил, дабы они заботились друг о друге и оказывали взаимную помощь против всяких опасностей».

III. Или, наконец, ради приобретения средств, каковы – рабы и подданные

Под тем что мы назвали средствами, понимается здесь не оружие и не что-либо тому подобное, но те, кто в своем поведении зависят от воли других. Так, сын отца есть как бы его естественная часть (L. cum sumus, С. de agrlcolls, XI; Сенека, «Спорные вопросы», I), таков и раб как бы часть хозяина в силу закона (Аристотель, «О нравах», кн. V, гл. IV).

Ибо подобно тому, как часть не только есть часть целого, так же как целое находится в отношении к части, но и целое есть часть всего [высшего] целого, так точно владение есть нечто, принадлежащее самому владельцу. Демокрит говорит: «Слугами пользуются подобно тому, как членами тела пользуются для тех или иных целей». Как раб в семье, такое же место в государстве занимает подданный, и потому он есть орудие начальствующего.

IV. По праву естественному никому не возбраняется воевать.

Нет сомнения в том, что все подданные по природе могут быть призваны на военную службу; тем не менее некоторых устраняет особый закон, подобно тому как некогда в Риме устранялись рабы^[268], ныне же повсеместно духовенство^[269] (Фома Аквинский, Secunda Secundae, 40, ст. 2; Сильвестр, толк. на слово «война», III). Этот закон, впрочем, как и все в том же роде, следует толковать, внося в него изъятия по соображениям высшей необходимости. Здесь можно ограничиться сказанным в общей форме о подручных и подданных; подробности же будут сообщены в своем месте.

Книга вторая

Глава I
О причинах войны и сначала о самозащите… и защите имущества

I. Так называемые справедливые причины войны.

II. О возникновении войн из самообороны взыскания принадлежащего и причитающегося нам или ради наказания правонарушителя.

III. О том, что защита жизни (самозащита) дозволена.

IV. Исключительно только против нападающего.

V. При наличной и несомненной, а не только угрожающей опасности.

VI. Равным образом – ради сохранения целости членов тела.

VII. В особенности же – ради защиты целомудрия.

VIII. О том, в каких случаях предпочтительно отказаться от самозащиты.

IX. О недозволенной иногда самозащите против лица, весьма полезного государству, по закону предпочтения [ob legem dilectionis].

X. О воспрещении христианам убийства как для отражения пощечины или тому подобного оскорбления, так и для предотвращения бегства [нападающего].

XI. О том, что убийство при защите имущества не воспрещено по естественному праву.

XII. Насколько оно дозволено по Закону Моисееву?

XIII. Дозволено ли оно и в какой мере по закону евангельскому?

XIV. Подробное изъяснение того, предоставляет ли внутригосударственный закон право или же только обеспечивает безнаказанность убийства кого-либо в целях самозащиты.

XV. В каких случаях может быть дозволен поединок?

XVI. Об обороне в публичной войне.

XVII. О том, что исключительно только в целях ослабления мощи соседа такая оборона не дозволена.

XVIII. Равно не дозволена оборона против того, кто защищает правое дело.

I. Так называемые справедливые причины войны

1. Обратимся к причинам войны и именно к причинам справедливым, ибо бывают и иные побудительные причины, связанные с соображениями пользы, в отличие от побуждений, связанных с соображениями справедливости. Те и другие тщательно различает Полибий как между собой, так и от простого повода к войне («История», III)^[270], каким был, например, случай с дикой козой в поединке между Турном и Энеем. И хотя различие самих этих вещей очевидно, тем не менее соответствующие слова обычно смешиваются. Ибо то, что мы назвали справедливыми причинами, Ливий также называет поводами (кн. XLV), приводя, в частности, следующую речь родосцев: «Вы, римляне^[271], не напрасно гордитесь своими столь удачными воинами, потому что, по вашим словам, они были справедливы – и не столько своим победным исходом, сколько благодаря их поводам, ибо вы предпринимали их не без достаточного основания». В том же смысле о поводах к войнам сказано у Элиана (кн. XII, гл. 53); и Диодор Сицилийский (кн. XIV), повествуя о войне лакедемонян против эгеян, говорит в том же духе о «предлогах» и поводах^[272].

2. Эти справедливые причины войн составляют собственный предмет нашего изучения; сюда относятся следующие слова Кориолана у Дионисия Галикарнасского (кн. VIII): «Полагаю, что прежде всего нам следует заботиться о благочестивых и справедливых причинах войн». Одинаково высказывается Демосфен в «Олинфской речи» (II): «Подобно тому, как в домах, кораблях и сходных с ними сооружениях основания должны быть прочнее всего, так точно причины и основания^[273] действий должны быть справедливы и согласны с истиной». То же говорится у Диона Кассия (кн. XII): «Мы более всего должны заботиться о соблюдении требований справедливости, если дело правое, то и война может иметь удачный исход; в противном случае никто не может иметь уверенности ни в чем, даже если на первый взгляд дело и сулит успех». И следующее место у Цицерона («О государстве», кн. III): «Несправедливы войны, предпринимаемые без достаточного основания», а в другом месте он порицает Красса за то, что тот предпринял переправу через Евфрат при отсутствии какой-либо причины для войны^[274].

3. Сказанное имеет не меньшее отношение к публичным вой- нам, чем к частным. Отсюда следующий вопрос, поставленный Сенекой (письмо XCVI): «Мы караем за умерщвление отдельных людей и единичные убийства. Почему же войны и побоища целых народов окружаются славой? Ни алчность, ни жестокость не знают меры. На основании сенатских решений [сенатус-консультов] и постановлений народного собрания приводятся в исполнение жестокости и публично повелевается приводить в исполнение то, что воспрещено в частной жизни»^[275]. Правильно, что войны, предпринятые государственной властью, влекут за собой те или иные юридические последствия, как и решения, о которых речь шла выше; но тем не менее таковые не ограждены от порицания, если они предпринимаются без причины. Так, Александр, который без всякого основания пошел войной на персов и на прочие народы, в частности, как сообщает Нурций, на скифов, заслужил у Сенеки прозвище разбойника^[276], у Лукана – грабителя, у индийских факиров – дерзкого, а пират объявил его однажды своим соучастником в преступлении (Арриан, кн. VII). Юстин рассказывает о том, что отец Александра – Филипп – обманом и преступным образом, как разбойник, лишил двух фракийских царей их царства. Сюда же относится следующее изречение Августина: «Что при отсутствии справедливости представляют собой царства, как не великие разбойничьи шайки?» («О граде Божием», кн. IV, гл. 4). Согласуется с этим высказывание Лактанция: «Прельстившиеся призраком пустой славы дают своим преступлениям название доблести» («О ложной вере», кн. I).

4. Справедливой причиной начала войны может быть не что иное, как правонарушение. «Несправедливость противной стороны навлекает справедливую войну», – сказал тот же Августин («О граде Божием», IV), употребляя слово «несправедливость» вместо «правонарушения», как если бы он смешивал греческие слова, обозначающие соответствующие понятия (Сильвестр, толк. на слово «война», I, 2). Так и в формуле римских фециалов есть слова: «Я вас призываю в свидетели того, что этот народ несправедлив и не восстанавливает нарушенное им право».

II. О возникновении войн из самообороны взыскания принадлежащего и причитающегося нам или ради наказания правонарушителя

1. И, очевидно, сколько существует судебных исков, столько же – источников войны; ибо, где нет возможности прибегнуть к суду, там возникает война. Иски же возможны по поводу как еще не совершившегося, так и по поводу уже совершившегося правонарушения. Первое имеет место, например, тогда, когда предъявляется требование обеспечения против грозящего причинения обиды или против возможного причинения вреда, а также в случае иных интердиктов против какого-либо насилия. В случае действительно причиненной обиды возможен иск или о возмещении, или же о наказании. Оба эти источника обязательств правильно различает Платон в девятой книге диалога «Законы»^[277]. Возмещение причиненного ущерба касается того, что или принадлежит, или принадлежало нам, в этой связи возникает повод для исков, содержанием которых являются имущественные интересы или действия лиц. Оно также касается того, что причитается нам по договорам или в силу правонарушений, или по закону; сюда же относятся обязательства, возникающие как бы из договоров и как бы из правонарушений. Все это служит основанием и для появления прочих требований (Бальд, толк. на L. С. de servit. et aqua. 71). Наказуемое же деяние влечет обвинение и публичное осуждение.

2. Большинство авторов выдвигают три справедливые причины войны: самозащиту, возвращение имущества, наказание (Вильгельм Маттэи, «О справедливой и дозволенной войне»). Эти три причины встречаются в заявлении Камилла, обращенном к галлам: «Все, что дозволено по праву, – защитить, возвратить, воздать» (Тит Ливий, кн. V). В этом перечне, если слову «возвратить» не придавать более широкого смысла, опущено истребование того, что нам причитается. Это не опущено у Платона, так как, по его словам, войны ведутся в случаях не только угнетения или ограбления кого-либо, но также и обмана («Алкивиад»). Сюда же подходят следующие слова Сенеки: «В высшей степени справедливо и согласно с правом народов правило: «Верни свой долг» («О благодеяниях», кн. III, гл. 14). Та же мысль выражена в формуле фециалов: «Что не отдано, не уплачено, не выполнено, то следует отдать, выполнить, уплатить» (Тит Ливий, кн. I), а у Саллюстия в «Истории» сказано: «Требую возврата вещей по праву народов». Августин, говоря о том, что «справедливыми следует признать те войны, которые ведутся ради отмщения обид» («На Иисуса Навина», кн. VI, вопр. 10)^[278], слово «отмщение» применяет в более общем смысле – взамен «воздаяния»; это подтверждается дальнейшим текстом, где приводятся не подразделения понятий, но примеры: «Так, нападать следует на народ или на государство, если оно не озаботится покарать деяния преступников или же не возвратит насильственно похищенное».

3. Следуя такому естественному понятию, индийский Царь, по сообщению Диодора Сицилийского, обвинял Семирамиду «в том, что она начала войну, не потерпев никакой неправды». Так же поступали римляне, прося сенонов не нападать на тех, от кого они не потерпели никакой неправды (Тит Ливий, кн. V). Аристотель в «Аналитиках» (кн. II, гл. 11) пишет: «Предпринимать войну следует против тех, кто ранее нарушил право». Об абийских скифах Квинт Курций (кн. 12) сообщает: «Несомненно, они справедливее всех варваров: они воздерживались прибегать к оружию, если их не тревожили»^[279]. Словом, первая причина справедливой войны есть еще не нанесенная, но угрожающая людям, их телу или их имуществу обида.

III. О том, что защита жизни (самозащита) дозволена

В случае нападения на людей открытой силой при невозможности избегнуть иначе опасности для жизни дозволена война, влекущая даже убийство нападающего (Сильвестр, толк. на слово «война», ч. I, 3, и ч. II), как мы уже сказали раньше, доказывая как нечто несомненное, что частная война порою может быть справедлива. Следует заметить, что это право самозащиты возникает само собой и первоначально по внушению каждому, которое исходит от его собственной природы, а не вследствие правонарушения или преступления другого как источника опасности (Бартол, толк. на L. ut vim. D. de lustl. et lure; Бальд, толк. на L. I. C. unde vl.). Именно поэтому, если даже нападающий не является виновным, как, например, солдат, действующий добросовестно, или тот, кто ошибочно принимает меня за кого-либо другого, или же невменяемое лицо, мучимое безумием или бессонницей (что, как мы читаем, бывает с некоторыми), – то тем не менее право на самозащиту не отменяется; и я не обязан терпеть посягательство такого нападающего, так же как и нападение животного, принадлежащего другому лицу (Баньес, на 11, вопр. 10, ст. 10. dub. ult.; Сото, «Спорные вопросы», кн. IV, вопр. V, ст. 10; Валенсиа, на II, II, спор 5, вопр. 10. ч. 7).

IV. Исключительно только против нападающего

1. И еще возникает спорный вопрос о том, можно ли изранить или уничтожить неповинных, когда они своим вмешательством препятствуют самозащите или бегству, если иначе невозможно избежать смерти (Кард., кн. I, вопр. 33; Петр Наварра, кн. II, гл. 3, 147; Каэтан, на II, II, вопр. 2, ст. 67). Даже некоторые богословы считают это дозволенным. И, конечно, если мы обратимся к одной только природе, то окажется, что уважение к общему благу значительно уступает заботе о собственной безопасности. Напротив, закон любви, в особенности евангельский, приравнивающий ближнего к нам самим, этого, безусловно, не разрешает.

2. С другой стороны, хорошо сказано у Фомы Аквинского (II, II, вопр. 64, ст. 1), если только его верно понять, а именно, что при правильной самообороне человек не совершает преднамеренного убийства. Дело обстоит не так, что при отсутствии иного способа обеспечить безопасность никогда не следует поступать преднамеренно, чтобы оттого могла последовать смерть нападающего, но оно обстоит так, что смерть последнего не есть предмет свободного выбора, что-то заранее преднамеренное, как при судебном наказании, но в данный момент является единственно возможным выходом из создавшегося положения, так как тот, кто уже подвергся нападению, вынужден неотложно предпринять что-нибудь, что может остановить другого или же ослабить его силы, дабы не погибнуть самому.

V. При наличной и несомненной, а не только угрожающей опасности

1. В таких обстоятельствах здесь требуется наличие непосредственной^[280] и как бы мгновенной опасности. Разумеется, я согласен с тем, что, если нападающий хватается за оружие и, по-видимому, именно с намерением совершить убийство, то есть возможность предупредить преступление; ибо в делах нравственности, как и в природе, мгновение всегда имеет некоторую длительность. Но весьма заблуждаются и ошибаются те, кто, выводя право предупреждения убийства, исходит из предположения страха, ибо правильно сказано у Цицерона в первой книге его трактата «Об обязанностях», что весьма многие правонарушения происходят от страха, так как тот, кто замышляет причинить другому вред, опасается, что если ему не удастся сделать это, то сам он потерпит тот или иной ущерб. Клеарх у Ксенофонта говорит: «Я знавал многих, кто вследствие клеветы или подозрения, опасаясь чего-либо от других и желая предупредить посягательство с их стороны, причинил жесточайшее зло тем, кто был далек от дурных намерений и даже не помышлял ни о чем подобном». Катон в речи в защиту родосцев говорил: «Не сами ли мы предупредили их в том, что приписывали их намерениям?» Отличное изречение мы находим у Геллия: «Гладиатору, готовому к состязанию, представляется следующий выбор: или убить противника, если удастся его предупредить, или пасть, если сам он промедлит. Жизнь человеческая, однако же, не столь несправедлива и не настолько исполнена непреодолимых опасностей, чтобы оттого была надобность причинять другим обиды; иначе людям грозила бы постоянная опасность терпеть насилие». А у Цицерона в другом месте сказано не менее верно: «Установлено ли кем-нибудь и можно ли согласиться, без сугубой опасности для всех, будто право не препятствует умертвить того, с чьей стороны можно в дальнейшем ожидать опасности для своей жизни?» (цит. по Квинтилиану, «Об опровержении», кн. V). Здесь уместно привести следующее место из Еврипида:

 
Коль, говоришь, твой муж убить тебя хотел.
Ты тож могла б, когда успела бы.
 

Соответствующее место имеется у Фукидида (кн. I): «Будущее всегда сомнительно; но никому не надлежит вследствие этого предпринимать враждебные действия не в будущем, но в настоящем». Тот же Фукидид в том месте (кн. III), где он красноречиво излагает бедствия от восстаний, постигавшие греческие городские республики, вменяет в порок следующее: «Когда кому-нибудь удается предупредить злодеяние, которое замыслил совершить другой, то это встречало одобрение». Ливий говорит (кн. III): «Остерегаясь поддаться страху, люди становятся еще страшнее^[281], и, отразив насилие – так как его необходимо или причинять, или терпеть, – мы сами наносим его другим». Сюда же, кстати, подходит изречение Вибия Криспия, одобренное Квинтилианом: «Кто позволил тебе так страшиться?» И Ливия у Диона Кассия говорит, что позор не минует тех, кто, опасаясь посягательства, сам его предупреждает (LV).

2. Если же кто-нибудь не посягает на открытое насилие, но замышляет заговор или строит козни, например, подсыплет яд, возбудит ложное обвинение, постановит неправильное судебное решение, то я все же отрицаю, чтобы убийство его могло быть оправдано, – если только есть возможность как-нибудь иначе избегнуть опасности или если хотя бы представляется сомнительным, чтобы ее невозможно было избежать иначе. Ибо ведь обыкновенно бывает вполне достаточен промежуток времени для многих способов и приемов противодействия и множества обстоятельств, когда, что называется, «слишком далеко ото рта до куска». Правда, нет недостатка в богословах и юристах, которые свою снисходительность простирают еще далее, но и другое, лучше обоснованное и более убедительное мнение тоже не имеет недостатка в сторонниках (Баньес, вопр. 64, ст. 7, спорн. вопр. 4; Бальд, толк. на L. multis. С. de lib caus. и на L. I. C. uride vi; Лессий. кн. II, гл. 9 спорн. вопр. 8; Сото, кн. V, вопр. I, ст. 8; Кард., на Clement. Sl furiosus, de homlcld.; Коваррувиас, там же, ч. 3, 1, 2; Сильвестр, толк. на слово «человекоубийство», III, вопр. 4).

VI. Равным образом – ради сохранения целости членов тела

Что нам сказать об опасности членовредительства? Ведь, конечно, повреждение в особенности одного из главных членов тела представляет собой серьезное бедствие и может почти равняться лишению жизни; к тому же следует добавить, что почти неизвестно, не повлечет ли оно за собой опасности для жизни. Если же его нельзя каким-либо образом избегнуть, то, по моему мнению, покушающегося навлечь такую опасность поистине не воспрещено убить.

VII. В особенности же – ради защиты целомудрия

Что то же самое касается защиты целомудрия, об этом почти нет спора, так как не только общее мнение, но и Закон Божий невинность приравнивает жизни^[282]. Так, юрист Павел сказал, что невинность следует защищать от такого рода посягательства («Заключения», кн. V, разд. 3). Мы имеем пример убийства трибуна Мария солдатом, приводимый у Цицерона и Квинтилиана^[283]; в истории имеются также примеры убийств женщинами. Хариклея у Гелиодора называет такое убийство «правомерной самозащитой в целях отражения насилия над невинностью».

VIII. О том, в каких случаях предпочтительно отказаться от самозащиты

Хотя выше мы и сказали, что посягающего на убийство дозволено убить, тем не менее заслуживает большего одобрения тот, кто предпочтет быть убитым, нежели совершить убийство. Некоторые согласны с этим, делая, однако же, исключение для лица, полезного многим (Сото, вышеприведенное место; Сильвестр, толк. на слово «война», II, 5). Мне же кажется, что распространение этого правила, противоречащего заповеди терпения, на всех, чью жизнь важно сохранить ради других, не обеспечивает общества в достаточной мере. Поэтому я полагаю, что следует ограничить его распространение теми лицами, на коих лежит обязанность охранять других от насилия, каковы, например, члены конвоя в дороге, специально взятого для охраны, а также правители государства, к которым можно применить следующее место из Лукана:

 
Так как зависит от них жизнь и безопасность народов
И такого главу весь мир над собою поставил,
Лишь свирепость одна может желать их убийства^[284].
 

IX. О недозволенной иногда самозащите против лица, весьма полезного государству, по закону предпочтения [ob legem dilectionis]

1. С другой стороны, именно в силу того, что жизнь нападающего полезна многим, убийство такого лица невозможно без прегрешения – и не только по закону Божию, Ветхого или Нового Завета, о чем мы толковали выше, когда речь шла о священной особе царя, но даже по праву естественному (Сото, там же). Ибо право природы, поскольку оно имеет силу закона, предусматривает не только то, что предписывает справедливость, называемая нами уравнительной, но предполагает также соблюдение требований прочих добродетелей, как-то умеренности, мужества, благоразумия, что является в известных обстоятельствах не только достойным, но и должным. К тому, о чем мы сказали, вынуждает нас и забота о других.

2. От этого мнения меня не может отклонить Васкес («Примерные спорные вопросы», I, 18), утверждающий, что государь, наносящий оскорбление невинному, тем самым перестает быть государем. Никто не мог высказать ничего ошибочнее и опаснее этого мнения. Ибо, как и собственность, верховная власть может быть утрачена не иначе как в силу постановления закона. Но такое постановление закона о верховной власти, чтобы можно было лишиться ее вследствие преступления и перейти в состояние частного лица, не найдено, и я уверен, что не найдется; так как ведь такой закон внес бы величайшую смуту в течение государственных дел. Положение же, которое Васкес здесь и во многих иных заключениях принимает за основу, а именно – то, что все власти преследуют пользу подданных, а не самих повелителей, если бы даже и было верно в общей форме, тем не менее не решает вопроса; ибо вещь не сразу перестает быть полезной, если лишь отчасти отпадает ее польза. А его дальнейшие добавления, что благополучие государства желательно для отдельных граждан ради их самих и что каждый оттого должен предпочитать свое благополучие даже всему государству, противоречат одно другому. Ибо мы желаем благосостояния государства ради нашего же блага и не только ради нашего, а также и ради блага других.

3. Ложно и отвергнуто здравомыслящими философами мнение тех, кто полагает^[285], что дружба возникает только из взаимной нужды. Мы стремимся к ней добровольно и согласно нашей природе. Любовь зачастую внушает, иногда же повелевает предпочитать своему личному благу благо многих. Сюда относится следующее место из Сенеки: «Неудивительно, если государей, царей и иных правителей государств, как бы иначе они ни назывались, любят больше даже близких родственников и личных друзей^[286]. Ибо, если здравомыслящим людям дела государственные важнее частных, то, следовательно, дороже и тот, в ком воплощается государство» («О милосердии», кн. I, гл. 4). Амвросий пишет: «Так как каждый готов прежде всего предотвратить гибель родины, нежели опасность для самого себя» («Об обязанностях», кн. III, гл. 3). Сенека, которого мы уже цитировали, пишет: «Каллистрат и Рутилий, один в Афинах, другой в Риме, не пожелали вернуть себе своих пенатов ценой общего поражения, оба предпочтя страдать от личного бедствия, нежели со всеми от общего» («О благодеяниях», кн. VI, гл. 37).