Григорий Симанович
Клеточник, или Охота на еврея
Глава 4
Непьющий алкаш
Антон Буренин умер. Он полулежал за кухонным столом, откинувшись на спинку стула. Обе руки плетьми свисали, почти касаясь пола. В такой позе часто расслабляются после долгой работы над рукописью или за компьютером. Низкорослый, худощавый человечек лет сорока, с уже заметными залысинами, внедрившимися в густую черную шевелюру, словно подсматривал в щелочки полуоткрытых бездвижных глаз за действиями Тополянского.
Но собственно действий-то никаких руководитель отдела, он же старший следователь по особо важным делам Следственного комитета прокуратуры подполковник Алексей Анисимович Тополянский не предпринимал. Он мирно восседал рядом с покойным и не без удивления (давно ничему не удивлялся!) взирал на пять пустых бутылок водки емкостью 0,5 литра. С ними соседствовал толстого стекла граненый стакан, какие являлись атрибутом общественных столовых прошлого и лабораторной мензуркой алкашей, распивавших во дворовых закутках бутылку «на троих». Маленькая то ли тарелочка, то ли блюдце располагалась ближе к правому краю стола. На ней как-то сиротливо гляделась половинка соленого огурца и не более того. Большой двухтомный Энциклопедический словарь под редакцией Прохорова («У меня такой же», – отметил про себя Тополянский) – слева от скудной закуски. И все. Чистенькая клеенка, на которой сервировали этот «натюрморт», свидетельствовала в пользу аккуратного хозяина.
Эксперт-криминалист Оксана Львовна Крачко, приехавшая ранее с оперативно-следственной группой, молча стояла у двери. Взор этой немолодой, но еще довольно привлекательной дамы в расклешенных потертых джинсах и кожаной куртке с модными удлиненными отворотами устремлен был в окно, за которым виднелся облупленный фасад соседней блочной «хрущевки». Она знала: Тополянский любил работать, не торопясь, в тишине. Она много про него знала.
Он осмотрел труп и место преступления, не прикасаясь ни к чему даже в перчатках, не перемещая предметы ни на миллиметр. Единственное, что он позволил себе, так это сесть, предварительно изучив расположение стула и покрыв сидение куском прозрачного полиэтилена.
Наконец театрально-царственным жестом пригласил Оксану Львовну пройти в комнату. За ней шагнул лейтенант Вадик Мариничев по прозвищу Жираф – долговязый молодой человек с короткой стрижкой, делавшей его слегка похожим на какое-то доисторическое двуногое из сериала ВВС о животных палеозоя.
Тут надо сразу оговориться, что при таких форматах Вадик обладал объективно лишь одним недостатком: его рискованно было задействовать в слежке за подозреваемым. Подходящий для баскетбола рост делал его узнаваемым и провал операции – весьма вероятным. Но в яйцеобразной, устремленной к небесам башке Мариничева нашли приют качественные мозги, весьма ценившиеся руководством и коллегами. Их незаурядность признавали и преподаватели физмата МГУ, где заметный во всех отношениях студент прекрасно проявлял себя и в учебе, и в межфакультетских баскетбольных ристалищах. Оценил его аналитический ум и Тополянский, когда этот романтик, отказавшись от аспирантуры, бросив науку и подавшись по милицейской (спецшкола), а потом и по сыщицкой стезе, сделал стремительную карьеру и переведен был в управление как редкостно перспективный кадр.
Вадик в свою очередь пригласил понятых, не пустив их дальше линии порога. Он знал стиль работы Тополянского по нескольким особо важным «мокрым делам», на которых они уже потрудились совместно. Понимал, что высокое начальство не случайно приказало именно Алексею Анисимовичу возглавить следствие: шлепнули журналиста центральной газеты – не хухры-мухры.
– Оксана Львовна, голубушка, – незлобиво ерничая, обратился Тополянский к эксперту-криминалисту, его ровеснице, с которой пятнадцать лет отработал по разных делам и имел непродолжительный, но сексуально интенсивный роман в первый же год их совместной деятельности, – попрошу вас перво-наперво отпечатки с бутылочек, но непременно нюхните каждую, свежачок ли? Уж больно любопытно.
Оксана Львовна последовательно втянула воздух, поднеся изящный носик ко всем пяти горлышкам бутылок, и с уверенностью подтвердила: «Свежачок». Ее явно подмывало поерничать в тон бывшему любовнику, но сдерживало присутствие посторонних
– А что, Вадик, – совсем уже иным, панибратски-игривым тоном вопрошал Тополянский, – слабо тебе два с половиной литра под пол-огурца?
– Нет, Алексей Анисимович, не слабо, – степенно и рассудительно ответствовал Вадик. И продолжил: – Меня, во-первых, много, пока до низу дойдет, голова уже проветрится…
– Ах, ну да, – словно опомнившись, согласился Тополянский, измерив долгим взглядом вышеупомянутое расстояние.
– А, кроме того, если беседа долгая, задушевная и как раз накануне плотно и жирно пообедал…
– Насчет «пообедал» нам Оксана Львовна позже доложит, а вот была ли беседа – не уверен, – уже без тени иронии отрезал Тополянский. – Впрочем, и это мы скоро узнаем.
После двухчасового осмотра, снятия отпечатков и обмена короткими репликами родился протокол. Из него следовало, что 22 апреля в понедельник Фролова Вера Ниловна, пенсионерка 1940 года рождения, убиравшая раз в неделю квартиру жертвы, открыла дверь имевшимся у нее ключом в 11.30 и обнаружила хозяина без признаков жизни. Гражданка Фролова утверждает, что не прикасалась ни к чему, кроме телефона, по которому, едва придя в себя, позвонила в милицию.
Предварительный осмотр позволяет сделать следующий вывод: покойный журналист и редактор Антон Львович Буренин в свой законный выходной примерно в пять часов по утру (еще не рассвело) сел за стол и принялся методично поглощать гранеными стаканами дешевую, а возможно, и паленую водку «Добрыня», каковое занятие завершилось через два-три часа полным опорожнением пяти поллитровок и параличом сердца, предположительно вследствие сильнейшей интоксикации организма. В результате визуального осмотра и обыска никаких следов пребывания посторонних лиц в эту ночь в квартире покойного не обнаружено. Признаков насильственной смерти или каких-либо насильственных действий по отношению к покойному также не наблюдается. Согласно показаниям соседей по лестничной клетке, а также с нижнего и верхнего этажей, никакого шума из квартиры не доносилось, никаких посетителей соседи не видели, ибо спали безмятежно в сей ранний час. Более точные выводы могут быть сделаны по результатам дактилоскопии, патолого-анатомического исследования и опроса более широкого круга соседей, родственников и знакомых. Предварительная, рабочая версия – непредумышленное (смерть по неосторожности) отравление спиртосодержащей жидкостью.
В машине, по дороге в прокуратуру, Тополянский упорно боролся с плохими предчувствиями, сомнениями и подозрениями. Будучи еще молодым следователем райотдела милиции, он раз и навсегда дал себе слово не суетится в поисках версий и не выстраивать всяческих вздорных схем, покуда нет результатов хотя бы первичных экспертиз и допросов. Но совладать с собой удавалось не всегда.
Вот и сейчас, двигаясь по вечерней Москве в изнуряющих пробках, Алексей Анисимович то и дело мысленно возвращался на место происшествия и не мог, черт подери, отделаться от ощущения какой-то театральной мизансцены. Что-то на кухне выглядело демонстративно, декорированно, хотя смерть от перепоя сама по себе идеально вписывалась в контекст, в драматургию российского быта. Тем более – объем спиртного. Пять бутылок, если без шуточек, это слишком. Запредел…
Мариничев молча развалился на заднем сидении. Знал, как и все оперативники: с Тополянским после выезда на место преступления первым заговаривать не следует.
На подъезде к конторе в памяти нарисовалось… расположение бутылок на столе. Тополянский еще на квартире задал себе вопрос, почему эти пять гильз от снарядов, укокошивших журналиста газеты «Мысль», выстроились правильным крестиком. Каким же стойким, закаленным бойцом алкогольного фронта надо быть, чтобы после убийственных доз играть в бутылочки. Или избрана такая форма бравады, такие понты: вот, мол, они, родимые, крест на мне поставили? Перед кем понты, если он пил в одиночку? Перед собой? Или посредством такой, с позволения сказать, конфигурации что-то сообщить тому, кто первым обратит внимание? И как вообще мог человек фигурно расставить бутылки после такой убийственной дозы?
И еще вот эти… Уборщица Фролова таких не припомнит. Небедный человек с хорошим окладом. Обстановка в квартирке, пусть однокомнатной, вполне-вполне… В гардеробе неслабая пара костюмчиков, даже смокинг припасен – видать, для журналистских раутов. Туфли не копеечные, модные. И тапочки, кстати, приличные, кожаные. Утро апреля, в доме тепло. На трупе добротный махровый халат синего цвета с вензелем «Hilton», а на ногах нечто в виде обрезанных до щиколоток буро-коричневых войлочных валенок. Неровно обрезанных, грубо… Откуда они взялись? Фролова не могла их не замечать прежде.
Но самое-то главное, что заставляло Тополянского идти наперекор собственным принципам расследования и выстраивать «преждевременную» версию, – фраза домработницы, прозвучавшая внятно между охами, всхлипами и причитаниями, когда Мариничев проводил первый беглый опрос: «Господи, да ведь непьющий он был, почти непьющий».
Приехали в отдел. Вадик быстро набросал круг людей, которых требовалось опросить срочно и в первую очередь. Тополянский взглянул, добавил пару человек и дал добро.
Первым Вадик набрал телефон редакции и связался с Малининым. Именно при этом звонке и присутствовал Фима Фогель.
Глава 5
Превентивные меры
– Подробностей не знаю, – немного придя в себя, пробормотал Малинин, предупредив возможные расспросы. – Следователь приедет через час. Помолчав, добавил отчетливей:
– Ладно, пока вернемся к нашим баранам…
– …сусликам, – не удержался Фима, и сам поразился, откуда набралось наглости язвить в столь драматичную минуту. Видимо, форма истерики…
Малинин расстрелял Фиму бронебойным взглядом, но продолжил в отрывистой деловой манере сухого доклада.
– Уже в воскресенье на дежурного пошли первые читательские звонки и письма на сайт. Сегодня с утра поперли валом. Издевки, возмущение, недоумение и все прочее, чего следовало ожидать. Девочка на справочном телефоне долдонит одно: «Досадная опечатка, виновный будет строго наказан, правильный ответ «суслик», редакция приносит извинения». Ни слова больше. Это мое указание. С самого верху пока тихо. Это впереди. Но ждать не будем. Нужны превентивные меры. Даем поправку. А завтра попрошу встречи кое с кем… – он многозначительно ткнул пальцем в потолок.
– Я уже думал о поправке… – подхватил Фогель, но осекся под смертоносным взглядом Главного.
– О чем вы думали, мне наплевать. Лично я думаю о том, как спасти газету и собственную задницу. За одно, если повезет, твою (он выразительно кивнул в сторону Арсика). Буренина спасать уже не надо, а ваша, Ефим Романович, положа руку на сердце, меня во всех смыслах не волнует.
Как большой знаток и ценитель языка, Фогель отдал должное всей пошлой двусмысленности, но и хлесткости этого заявления.
– Вот текст, – продолжил Малинин, вынув из ящика стола три стандартных листка и вручив экземпляры. – Ваши соображения?
Фогель прочел:
ПОПРАВКА
«В субботу, 20 апреля на 12-й странице нашей газеты в разделе «Ответы на кроссворд, опубликованный в предыдущем номере»» допущена досадная опечатка. Под № 9 по горизонтали правильный ответ «суслик». Приносим извинения читателям. Виновные строго наказаны».
– Я бы снял последнюю фразу, – робко предложил Фогель. – Она как бы поднимает градус произошедшего, возводит все в ранг большого скандала. А само понятие «опечатка» с этим не сообразуется. Ну, опечатка, опечаточка, подумаешь!..
– Согласен, – подхватил Арсик, – мы такой фразой интригуем любопытный народ. Кроссворды отгадывает процентов десять читателей. А тут все полезут смотреть, за что в редакции головы поотрывали.
– Идиоты, кретины! – вдруг завопил Малинин, и его, казалось, от рождения бледные впалые щеки мгновенно сделались пунцовыми. – Положил я на ваш народ и на ваших гадателей! С прибором! Я не для них поправку пишу? Я для него!.. – И редактор ввинтил указательный палец в пространство над головой. Для него и для его людей! Для министерства печати. Для наших левых шизоидов-недобитков, которые, чего доброго, решат, что это форма протеста, и начнут орать «Мы с тобою, Малинин!»
– Делайте, как знаете, – обреченно согласился Фима. – Мне все равно. Я сказал правду. Понимаю, когда позвонят оттуда, свалите все на меня. Отдаю себе отчет – сотрудничать со мной газета больше не станет («Да уж! – нервно вставил Малинин»), но взываю к вашей порядочности. По крайней мере, прошу донести и мою версию случившегося, поскольку мне туда не достучаться.
– Они сами к вам постучат, – с нескрываемым сарказмом бросил Малинин, и Фима, выйдя из кабинета, с холодящей душу явственностью осознал: так и будет.
Чудовищное настроение усугублялось вестью о смерти Буренина. Так неожиданно, приличный человек, образованный, воспитанный… Не связано ли как-то с «сусликом»? Узнал, перенервничал, сердце?.. А когда успел стереть файл? И зачем? Странно… Ведь таким образом он банально подставляет себя: признать оплошность безопасней, чем в спешке заметать следы.
Юлька ждала с ужином. Изо всех сил скрывала, что волновалась безумно. Солнышко мое, кого ты пытаешься обмануть!
Ультимативно заявила:
– Сперва поешь, потом – разговоры.
Аппетит не пострадал. На нервной почве Фима начинал молотить противоестественно много, причем – без разбора и вкусовых ощущений. Выпил четыре рюмки водки: жена покорно извлекла початую из холодильника, понимая, что спорить и читать лекцию о гипертонии – лучший способ спровоцировать криз.
Дожевав, прошел в кабинет, уселся, спросил, кто звонил.
Юлька опустила голову, пробормотала что-то невразумительное.
– Я тебе умоляю, – устало попросил Фима.
– «Московское время», Грушицкий, просит больше не беспокоить.
– Еще?
– «Светлячок».
Серьезный удар. Десять лет сотрудничества, лучшие гонорары.
Но ждал убойной вести. Дождался.
– …и телевидение, – выдавила из себя Юлька, даже не пытаясь бодриться, что было на нее не похоже.
Сокровенный проект «Слово в кармане». Игра, придуманная Фимой. Оригинальная. Пусть для небольшого кабельного телеканала, но аудитория все равно не чета газетной, а программа его, авторская… Да, по предварительной договоренности он сохранял анонимность, в титрах должен стоять псевдоним («все-таки, все-таки…»), но это бессонные ночи в размышлениях, концентрация опыта и творчества, и гонорары, какие гонорары!.. – может быть, даже обеспеченная старость. Хренушки! Все в тартарары!
Юлька несла какую-то утешающую околесицу, но выступала слабо. Силы и фантазия явно поиссякли за эти двое суток переживаний.
Фима тоже смертельно устал. Он не знал, как быть дальше. Утро вечера мудренее. Почему мудренее? И кто обещал, что он доживет до утра?
Поцеловал жену, заверил, что чувствует себя нормально, жахнул таблетку феназепама (после водки-то!), лег и провалился…
На следующее утро он прочел на последней полосе газеты «Мысль» ту самую поправку. Естественно, поставили вариант Малинина. Там же, на второй полосе, помещен был короткий некролог, с прискорбием извещающий о безвременной кончине редактора отдела информации, замечательного журналиста Антона Львовича Буренина. Коллектив понес невосполнимую утрату и прочее…
А накануне вечером в кабинете Малинина Жираф услышал о «суслике». И, конечно, попросил номера газет и чтобы «с этого места поподробнее».
Малинин выложил все. Так Ефим Романович Фогель к шестидесяти годам впервые стал фигурантом расследования причин смерти человека. Вадика же Мариничева после беседы с главным остро заинтересовал как раз не Ефим Романович, хотя и он тоже. Уши и ноздри Вадика аж подрагивали, как у гончей, в предчувствии добычи, когда он мчался по вечерней, слегка отдышавшейся от пробок Москве на своем стареньком, но резвом «Фиате» по адресу: Малый Хорошевский проезд, 17. Его живо заинтересовала квартира 32 и ее запропастившийся жилец Костя Ладушкин, молодой редактор, получивший от Фогеля текст.
Электронное письмо стерто. Мобильный и домашний телефоны по-прежнему не отвечали – Вадик сам звонил из кабинета Малинина. Где Ладушкин?
Старый четырехэтажный дом первой послевоенной постройки – таких здесь целый квартал. Лифта нет, последний этаж. Никаких проблем – баскетбольные ноги Мариничева могли с легкостью взбежать и на сорок четвертый.
Необитая дверь, в отличие от соседних. Изрядно обшарпанная. На звонок никто не ответил. Соседнюю открыла девушка лет шестнадцати, даже не спросив, кто там.(«Глазка нет, вечер, ничего не боится поколение дискотек», – подумал про себя Вадик).
Он показал удостоверение. Девочка оказалась слегка подшофе и словоохотлива. Звали Вера. Костю знает, конечно. Клевый бой, без понтов, хотя и служит в крутой газете. Квартиру снимает. Сегодня не видела. И вчера тоже. Кстати, вчера, в воскресенье он вообще-то обещал проклюнуться: занести кинцо с каким-то мочиловом и крутой сексухой. Она любит именно с мочиловом, но чтобы и секс, и все такое. Нет дома? Странно! Он обычно вечером, если не на работе, дома торчит, один или с телкой. С какой? «С какой-нибудь», – Вера при этом горьковато усмехнулась, и Вадик смекнул, что девочка была бы не прочь стать одной из них. А может, уже и стала, ревнует?
– Ты с ним поддавала, – вдруг с места в карьер выстрелил Вадик, явно ошарашив переходом на «ты» и панибратско-развязной интонацией. Но Вера быстро пришла в себя.
– А тебе какое дело? Пошел ты, ментяра… – и попыталась захлопнуть дверь. Вадик ловко подставил свой башмак сорок седьмого размера и снова резко сменил тон.
– Извините за бестактность, Верочка, я сегодня очень устал, крышу сносит. Мне просто дико нужен Вадик, помогите мне, пожалуйста.
Виноватое лицо симпатяги «мента» сработало. Вера подтаяла Она сменила гнев на милость и, кажется, даже прикинула, не обломится ли с этим высоченным парнем лав без дальнейшего напряга.
– Матери его позвоните, у меня телефон есть, он оставлял на всякий случай. Она, может, знает… Заходите, у меня никого, старики в отъезде.
Это входило в его планы. Во-первых, для изучения оперативной обстановки. Кроме того, единственная лампа на лестничной клетке не позволяла четче разглядеть проступающие под отворотами халатика формы, показавшиеся внушительными для столь юного создания. Что поделать: Вадик стойко нес бремя страстей и грехов человеческих.
Двухкомнатная квартирка с 5-метровой кухней рапортовала о материальном положении хозяев. Здесь жили скромно. В интерьере, меблированном, должно быть, еще в годы расцвета застоя при содействии примитивной комиссионки, фарфоровым зубом среди грубых металлических коронок торчал неслабый серебристый «Самсунг» с экраном дюймов эдак на 27, а под ним тоненький DVD – плейер. Нетрудно представить, как напрягались родители, чтобы потрафить желанию дочурки, да и себя побаловать.
Вадик прошел в комнату, следуя за девицей, и по ходу убедился, что неверный тусклый свет с лестничной клетки оказался бессилен перед наблюдательностью классного следока: формы были воодушевляющими. Да и все прочее располагало любого здорового мужчину к штурму здесь и сейчас. Все, кроме возраста впечатляющей сексапилки: сперва неплохо бы заглянуть в паспорт. Совращение малолетней – только этого не хватало!
Верочка по-взрослому и на манер героев западных фильмов немедленно предложила выпить, и это был намек. Вадик вежливо и благоразумно отказался.
Она продиктовала телефон из драной коричневой записной книжки. Он набрал, спросил Александру Семеновну. Она и подошла на звонок. Представившись, Жираф попросил не волноваться, к Косте никаких претензий, но просто к сыну есть вопрос в связи с безвременной кончиной его начальника. Александра Семеновна понятия не имела, где Костя, обычно звонит позже вечером, но необязательно каждый день. Вчера, например, отмечался, все было в порядке.
Вадик попросил передать номер своего телефона, когда Костя объявится, извинился, положил трубку.
Вера стояла рядом, поглядывая на «вариант» с любопытством и плохо скрываемой надеждой на приключение.
– Так как насчет выпить грузинского? – она кивнула в сторону хорошо початой бутылки «Мукузани», как будто и не слышала отказа. Вадик согласился в интересах следствия, принял из рук обольстительницы бокал с золотой каемочкой. Вино имело такое же отношение к Кавказу, как продавший его ларек – к поставщику двора его императорского величества.
– Закурим! – предложил, указав на балконную дверь. Разумеется, прикинул, что ее с Костей балконы должны быть смежными. Вера с готовностью проследовала за ним, и довольно теплый апрельский вечер романтизировал ситуацию до той грани, за которой только поцелуй, за которым…
Но вид с балкона решительно отогнал плотские соблазны. Точнее – взгляд на окно соседнего, отстоявшего не более чем на полметра. Оно подсвечивалось изнутри. В комнате явно включен какой-то электроприбор. Что-нибудь вроде настольной лампы. В ноздри Жирафа ударил запах добычи, в погоне за которой он чуть не попал в объятия нимфы сомнительного возраста…
– А у Кости-то свет горит, – как бы между прочим произнес Вадик, затянувшись «Явой».
Вера слегка перегнулась через тронутые ржавчиной тонкие балконные перила, и ее рельефы проступили с такой неопровержимостью, что Вадик молча взвыл.
– Да, горит чего-то… Может, погасить забыл?
– А вот мы сейчас проверим, – решительно произнес Вадик, выкинул сигарету и перекинул ногу через ограждение балкона
– Ты че, офонарел, – в ужасе прошептала Верочка, рефлекторно ухватив его за рукав куртки. Но наш герой уже избавился от сексуального дурмана. Он был на работе. Длины его рук и ног, а также силы духа вполне хватило, чтобы перемахнуть в воздухе это небольшое расстояние и ухватиться за край соседского балкона, не потеряв равновесия. Спортивный навык позволял и не такое. Секунда – и он уже у стеклянной двери. Не поддается, закрыта изнутри. Сквозь щель меж задернутых штор виден дверной проем комнаты и зеркало в прихожей, как раз и отражавшее слабый свет. Ага, стало быть, электроприбор горит на кухне. Вперед!
Он вытащил из кармана куртки любимый складной нож фирмы «Gerber», неразлучный спутник, дополнявший служебный пистолет, коего с собой на этот раз не было. Лезвие легко справилось с язычком запорной ручки. Вошел, огляделся. Комната пуста. На письменном столе компьютер, видна зеленая подсветка кнопки дисплея – не выключен. Странный запах. Почему странный? Просто мерзкий, блевотный.
Стараясь ни к чему не прикоснуться, Вадик на цыпочках неслышно пересек комнату, повернул налево на кухню и остолбенел.
Смутная, вчерне оформившаяся гипотеза, что погнала Жирафа на поиски Ладушкина, не исключала и труп. Но не такой!
Лампа торшера сквозь плотный абажур кое-как освещала скромно обставленную кухоньку. В ноздри бил запах рвотной массы. За столом в точно той же позе, как и его покойный начальник, сидел, точнее – полулежал на стуле молодой человек, голова запрокинута назад, глаза закатились, руки свисали как рукава свежестиранной сорочки с бельевой веревки. У ног на полу растеклась зловонная лужа, чего не было в первом случае. Но натюрморт на столе вопиюще копировал тот, что Вадик наблюдал вчера. Только сам стол оказался поменьше и клеенка не светлая, а в красную клеточку. Пять пустых бутылок крестом, граненый стакан, надкусанные пол-огурца на тарелочке, толстый двухтомник – все… Внимание, смотрим на ноги. Точно! Они! Такие же тапочки-валенки, коричневые, неровно обрезанные у щиколоток.
Вадик нервно сглотнул. «Серийка. Первая серийка в биографии. Спокойно, старик! Теперь не делать ошибок. Вдох – выдох». Он по привычке применил это нехитрое дыхательное упражнение, не взяв в расчет, чем, собственно, дышит. Выдох спас от вдоха. Вадик зажал нос и, медленно повернувшись, отправился в обратный путь, словно пытаясь нащупать мысками ботинок собственные следы на паркете. Он вернулся к ожидавшей его Верочке тем же способом, чтобы не трогать входную дверь квартиры до приезда бригады. Немой вопрос Верочкиных распахнутых в изумлении глаз Вадик оставил без ответа. Он набрал номер Тополянского и коротко доложил ситуацию. Но этих трех минут вполне хватило: нагловатая юная особа грохнулась в обморок.
Тополянский приехал сразу вслед за медиками и экспертами. К этому моменту Вадик полностью привел в чувство Верочку испытанными народными методами: холодная вода в лицо, несколько хороших пощечин. Оставив ее на диване под воздействием ласково-гипнотической установки дышать и не дергаться, оперативник удалился в соседнюю комнату, где стал поджидать шефа. Ему было не скучно. Он строил версии.
А Тополянский, осмотрев место происшествия, зашел к Вадику и приказал явиться завтра утром с соображениями. И уехал. Таким озабоченным и суровым Вадик своего шефа наблюдал редко. Он посидел еще немного и тоже отправился восвояси. Соображений набежало до черта. Но что ни версия – фантастическая или… очень неприятная, поскольку по касательной затрагивала имя слишком уж высоко сидящего человека.
