Говард Филлипс Лавкрафт
Убиение чудовища
Казалось, в его поведении таилось какое-то загадочное, сардоническое высокомерие, как будто он пришел к выводу, что все человеческие существа скучны и есть где-то более привлекательное и уместное общество. Когда в 1738 году именитый плут доктор Шекли прибыл из Бостона – занять должность настоятеля Королевской церкви, – он не пренебрег визитом к одному из тех, о ком стал вскоре столь наслышан в недобром ключе. Одним зимним вечером, обсуждая наследие Карвена, Чарльз Вард признался отцу, что многое бы отдал, лишь бы узнать, что такого высказал таинственный предок-отшельник священнику-жизнелюбу, что заставило последнего покинуть дом Карвена чуть ли не в гневе, но свидетельства эпохи единодушны в том, что повторить услышанное Шекли всякий раз отказывался, да и вообще не припоминал тот случай без зримой потери веселой учтивости, коей славился.
Чуть более ясна причина, по которой еще один человек с прекрасным воспитанием и вкусом избегал надменного отшельника. В 1746 году Джон Меррит, пожилой англичанин с обширными познаниями в литературе и науке, переехал из Ньюпорта в Провиденс – в город, столь резво догоняющий по значимости его родной, – и вскоре выстроил особняк в сердце Перешейка, ныне наиболее высоко ценимого загородного района. Жил Меррит на широкую ногу – держал превосходную карету и слуг в ливреях, обзавелся собственными телескопом и микроскопом, скопил немало редких книг. Узнав, что Карвен – хозяин лучшей частной библиотеки Провиденса, англичанин сразу же нанес тому визит. Был он принят куда радушнее прежних гостей; его искреннее восхищение изобилием греческой, латинской и английской классики, а также великолепной коллекцией научных трудов, где было место Парацельсу, Агриколе, ван Гельмонту, Сильвию, Глоберу, Бойлю, Бургаве, Бехеру, Шталю, настолько польстило Карвену, что он пригласил гостя посетить лабораторию на ферме – а такой чести до тех пор не удостаивался никто. Заняв карету мистера Меррита, двое джентльменов без промедлений отправились в путь.
Впоследствии мистер Меррит всегда признавался, что ничего ужасного на ферме не лицезрел, – но одних лишь названий книг по тауматургии[9], алхимии и теологии, хранимых Карвеном на виду, вполне хватало, чтобы поставить целесообразность знакомства с эксцентричным экспериментатором под вопрос. Возможно, конечно, сомнениям более поспособствовало выражение лица хозяина, демонстрировавшего гостю свое странное собрание, которое, помимо обычных книг, не вызывавших у Меррита зависти, включало в себя почти всю изведанную каббалистику, демонологию и магию, выступая настоящей сокровищницей познаний в сомнительных областях алхимии и астрологии. Французский перевод «Герметического корпуса» от Луи Менара, «Собрание философов», «Книга исследований» Джабира ибн Хайяна, «Ключ мудрости» Артифия – все это имелось у Карвена, равно как и каббалистическая «Книга Зоар», компендиум Альберта Великого, составленный Питером Джамми, «Великое и окончательное искусство» Раймунда Луллия в издании Затцнера, «История Химии» Роджера Бэкона, «Ключ Алхимии» Роберта Фладда и «Философский камень» Иоганна Тритемия[10]. В обилии были представлены средневековые иудейские и арабские мыслители. Меррит побледнел, когда, сняв с полки прекрасный том «Индо-исламского Канона», обнаружил, что в не вызывающую подозрений обложку переплетен запретный «Некрономикон» опального юродивого араба Абдуллы Аль-Хазреда. О книге Меррит был наслышан с тех пор, как несколько лет тому назад та фигурировала в деле о разоблачении безымянного языческого культа в маленькой рыбацкой деревушке Кингспорт, в провинции Массачусетского залива.
Но более всего достойного джентльмена обеспокоил небольшой отрывок из старинного сочинения. На массивном столе из высокоценного красного дерева покоился зачитанный том авторства Бореля, на полях и меж строк которого виднелись многочисленные пометки, сделанные рукой Карвена. Книга была раскрыта почти на середине, и один параграф был столь тщательно выделен, что Меррит не удержался и прочел его. Содержание ли выделенных предложений или та одержимость, с которой штрихи, почти прорвав бумажный лист, отграничили сей текст от всего прочего – трудно сказать, что из этого встревожило в большей степени бывалого английского библиофила. Отрывок он запомнил предельно ясно – и однажды даже процитировал его помянутому выше Шекли, но не до конца, ибо негодованию сановника, послужившему ответом на такой шаг, не было предела. Итак, строки те сообщали:
«Основные соли животных могут быть приготовлены и сохранены таким образом, что изобретательный муж воссоздать способен весь Ноев ковчег в лаборатории своей и всякую прекрасную животную форму поднять из праха по желанию своему. Также из основных солей останков человечьих ученый муж способен, не прибегая к черному поруганию мертвых, форму любого предка из пепла возродить, где бы тело оного огню ни предали».
Однако же самые недобрые слухи о Джозефе Карвене ходили в доках на южном околотке Променадной улицы. Моряки – суеверный люд; и даже просоленные бывалые корабельщики, прошедшие семь морей на судах с ромом, рабами и специями, лихие водители каперов и бригов, принадлежавших Браунам, Крофордам и Тиллингэстам – все крестились, едва завидя сухощавого, обманчиво молодого мужчину со светлыми волосами и печатью легкой сутулости на плечах, когда тот посещал склады на Дублонной улице или вел деловые переговоры с капитанами и хозяевами грузов на длинном пирсе, куда без конца причаливали карвеновы суда. Даже те капитаны, что плавали под его началом, страшились и чурались своего нанимателя, а матросов Карвен набирал из числа не обремененного принципами отребья с Мартиники, Евстафьева острова, из Гаваны и Порт-Ройяла. К слову, настораживала та частота, с каковой обновлялся состав организуемых Карвеном команд. Когда судно приставало к берегу, экипаж отпускали в увольнение на сушу, а стоило всем снова собраться на борту, как непременно кого-нибудь не досчитывались. И практически всегда незнамо куда девались именно те матросы, кого отправляли с поручениями на ферму в Потаксете, и сей факт не укрывался от внимания остальных. Вскоре Карвен начал испытывать серьезные трудности с укомплектовкой экипажей – слух о роковом дельце с верфей Провиденса множился, кто-то непременно сбегал, а найти замену этим малодушным на вест-индских островах делалось все трудней.
Таким образом, к 1760 году Джозеф Карвен – самый настоящий изгой, подозреваемый в сделках с дьяволом и разного рода злодеяниях, тем паче жутких оттого, что никто не мог их обличить, описать и доказать. Последней каплей стала история с пропавшими в 1758-м солдатами. В марте и апреле того года два королевских полка, направлявшихся в Новую Францию, были временно расквартированы в Провиденсе, после чего из обоих стали убывать солдаты – в количестве, каковое едва ли выходило списать даже на разгоревшийся очаг дезертирства. Говаривали, будто Карвена часто видели беседующим с «красными мундирами»; и поскольку многие из них впоследствии бесследно исчезли, снова вспомнились и странные исчезновения матросов. Кто знает, чем бы обернулось дело, не получи те полки приказ двинуться дальше.
Тем временем благосостояние Карвена знай себе прирастало. Он фактически монопольно торговал в Провиденсе селитрой, черным перцем и корицей, стал вторым после Браунов завозчиком медной посуды, индигокармина, хлопка, шерсти, соли, снастей, железа, бумаги и разнообразных британских товаров. Почти всецело зависели от Карвена такие ушлые торговцы, как Джеймс Грин, владелец магазинчика «Слон» в Чепсайде, чета Расселов, содержавшая лавку у Большого моста под вывеской «Золотой Орел», и даже Кларк с Найтингейлом – хозяева харчевни «Жареная Рыбина» близ Нового Кофейного Дома. А связи с местными винокурами, молочниками, индейцами-коневодами и свечниками из Ньюпорта сделали отшельника с дурной славой одним из ведущих экспортеров колонии.
Хоть Карвен и слыл изгоем, все же он жил в обществе – поэтому, когда сгорело здание колониальной управы, он пожертвовал на постройку нового, до сих пор украшающего старую центральную улицу, весьма значительную сумму. В 1761 году он ссудил деньги управе на реставрацию Большого моста, разрушенного октябрьскими штормами, а для публичной библиотеки приобрел множество новых книг – на замену сгинувшим в пожаре в управе. В довершение делец учредил сбор средств, по итогам коего была вымощена булыжником рыночная площадь, а на Променадной улице были заделаны многочисленные ямы и пробоины и проложен, как бы утверждая правомочность названия, настоящий прогулочный променад. К этому времени Карвен уже переселился в пусть не отличающийся архитектурными изысками, но отмеченный достаточной роскошью новый дом с ионическими антами при входе. Когда в 1743 году ревнители Уайтфилда откололись от церкви доктора Коттона и основали свой храм во главе с дьяконом Сноу напротив Большого Моста, Карвен присоединился к ним – хотя ревностным прихожанином пробыл совсем недолго. Позже он снова начал демонстрировать набожность, очевидно, желая избавиться от падшей на него тени – сознавая, что, если не принять существенных мер, злые языки смогут немало навредить его репутации дельца.
2
Удивительно было наблюдать, как анемичный эксцентрик, переступивший рубеж столетия в маске мужчины средних лет, пытается отделаться от шлейфа народного страха и порочащих пересудов – настолько неопределенных, что сама их причина виделась укрытой мраком. Личное богатство и необходимость блюсти в обществе видимость приличий в конце концов оказались на стороне Карвена – его стали терпеть не в пример лучше, особенно после того, как перестали пропадать нанимаемые им матросы. К тому же он надлежащим образом скрывал свои кладбищенские мытарства – более на погостах его не заставали, и даже слух о жутких явлениях близ фермы в Потаксете сошел на нет. Его огромные траты на провиант и скот притом сохранились, и до недавнего времени, когда Чарльз Вард поднял счета и накладные Карвена из городских архивов, никому, кроме этого остервенелого в своем интересе юнца, не пришло в голову сопоставить поразительно большое число чернокожих рабов, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, с ничтожно малым количеством купчих бумаг, удостоверяющих продажу их работорговцам с Большого Моста или окрестным плантаторам. Умело сочетаемые находчивость и изворотливость – то были одни из главных качеств Джозефа Карвена, умело разыгрываемые им при необходимости.
Но, как и следовало ожидать, запоздалые старания не принесли раннего успеха, ибо Карвена все так же сторонились, все так же не доверяли ему. Хоть бы и того, что древний старец на вид оставался мужчиной в самом расцвете сил, хватало для разного рода подозрений, и он не мог не понимать, что растущее общественное предубеждение может в один черный день стоить ему материального достатка. Каким бы тайным целям ни служили его сложные исследования и эксперименты, они явно требовали немалых расходов. Карвен мог бы переехать куда-то еще, где никто бы не знал ни о его странной молодости, ни о темных делах, но переезд на новое место лишил бы его нажитых в Провиденсе преимуществ в торговле. Здравый смысл подсказывал дельцу поддерживать хорошие отношения с горожанами, рассеять окружавшую его атмосферу угрюмого недоброжелательства, подозрительности и страха, не навлекать косых взглядов, шепотка за спиной и желания под любым предлогом избежать его общества. Его беспокоили клерки, зарабатывавшие все меньше из-за начавшегося застоя в делах и не уходившие только потому, что никто теперь не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов хитростью, привязывал к себе людей каким-либо способом: залогом, заемным письмом или, прознав что-нибудь компрометирующее, шантажом. Как отмечали не без восхищения многие современники, поистине колдовскую силу Карвен проявлял в извлечении на свет божий и использовании в сомнительных нуждах фамильных секретов! За пять лет до своей смерти он будто бы опросил лично множество умерших свидетелей – только так можно было объяснить иные деликатнейшие сведения, которые держал он, что козыри, наготове.
Примерно в это же время хитроумный ученый сыскал последний отчаянный способ восстановить свое положение в обществе. До сих пор он был совершенным отшельником, но теперь решил заключить выгодный брак, подобрав себе такую невесту, чье неоспоримое положение сделало бы невозможным презрительное отношение к нему самому. Возможно, у него были и более глубокие причины желать брака; причины столь далекие от известных сфер, что только документы, найденные через полтора столетия после смерти Карвена, заставили кого-то заподозрить их; но об этом ничего определенного теперь уж и не узнать. Естественно, Карвен сознавал, с каким ужасом и негодованием будет воспринят любой его обычный знак внимания к женщине, потому искал подходящую кандидатуру, на чьих родителей мог бы оказать соответствующее давление. То был нелегкий поиск, поскольку у Карвена были очень особые требования к красоте, достижениям и социальному обеспечению. В конце концов его поиски сузились до дома одного из лучших и старейших капитанов дальних плаваний, вдовца высокого происхождения и незапятнанного положения по имени Дьюти Тиллингэст, чья единственная дочь Элиза, казалось, была наделена всеми мыслимыми преимуществами, кроме перспектив стать богатой наследницей. Капитан Тиллингэст пребывал всецело под пятою Карвена; после напряженной встречи, состоявшейся в его доме на Пауэрс-Лейн, он был вынужден благословить сей богохульный союз.
Элизе Тиллингэст было в то время восемнадцать лет, и она воспитывалась столь достойно, сколь только позволяли стесненные обстоятельства ее отца. Она училась в школе Стивена Джексона при ратуше, и перед смертью матери от оспы в 1757 году была прилежно обучена всем искусствам и тонкостям домашней жизни. Вышивки Элизы, сделанные ею в возрасте всего девяти лет, по сей день украшают комнаты Род-Айлендского исторического общества. После смерти матери она вела хозяйство, и ей помогала только одна старая негритянка. Несомненно, споры с отцом по поводу брака с Карвеном причинили ей немало боли, однако о том никаких достоверных сведений не сохранилось, и ее помолвка с Эзрой Уиденом, вторым помощником капитана судна «Кроуфорд Пэкет Энтерпрайз», была расторгнута. Седьмого марта 1763 года в Баптистской церкви, в присутствии всех знатных персон города, состоялась свадьба Элизы Тиллингэст и Джозефа Карвена – церемонию проводил Сэмюэл Виндзор-младший. В «Газетт» по этому поводу опубликовали коротенькую заметку, но из большинства сохранившихся экземпляров того номера ее либо вырвали, либо вырезали. Единственную уцелевшую копию газеты удалось найти в архивах известного частного коллекционера, и Чарльз Вард не мог не подивиться и не позабавиться безлично-галантному изъяснительному стилю той эпохи:
«Вечером прошедшего понедельника мистер Джозеф Карвен, уважаемый житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элизой Тиллингэст, Дочерью Капитана Дьюти Тиллингэста, – истинной Леди, чьи несомненные Достоинства вкупе с ангельской Красой да принесут Счастие и Согласье сему славному Союзу».
Содержание переписки Дёрфи и Арнольда, найденной Чарльзом Вардом незадолго до предположительно первого приступа душевной болезни в частной коллекции эсквайра Мелвилла Ф. Питерса с Георг-стрит, охватывающей не только интересовавший его, но даже и более ранний период, демонстрирует то великое возмущение, что всколыхнул в Провиденсе неравный брак. Однако Тиллингэсты пользовались в городе неоспоримым влиянием, и потому дом Джозефа Карвена вновь начала посещать публика, которая при иных обстоятельствах едва ли переступила бы его порог. И пусть общество не признавало Карвена по-настоящему, от чего особенно страдала его жена, все же от него уже не отворачивались, как прежде. Новобрачный удивил как свою супругу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и обходительно. В новом доме на Олни-Корт более не имели места никакие тревожные события, и, хотя Карвен часто отлучался на ферму в Потаксете, где его супруга так ни разу и не побывала, отныне он казался более нормальным гражданином, чем когда-либо за долгие годы своего пребывания в Провиденсе. Только один человек оставался в открытой вражде с ним – и то был молодой офицер корабля, чья помолвка с Элизой Тиллингэст была так внезапно разорвана. Эзра Уиден при свидетелях поклялся отомстить; несмотря на спокойный и в общем мягкий характер, он взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, что не сулило ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.
