Говард Филлипс Лавкрафт
The Call of Cthulhu / Зов Ктулху (+ аудиоприложение)
The matter of the cult still fascinated me, and sometimes I met serious researches. I visited New Orleans, talked with Legrasse and other people of that old-time party, saw the frightful image, and even questioned some mongrel prisoners. Old Castro, unfortunately, had been dead for some years. What I now heard was really no more than a detailed confirmation of what my uncle had written, and it excited me. I felt sure that I touched a very real, very secret, and very ancient religion whose discovery would make me a famous scientist. My attitude was absolute materialistic.
One thing I began to suspect, and which I now fear I know, is that my uncle’s death was not natural. He fell on a narrow hill street leading up from an ancient waterfront, after a careless push from a negro sailor. I did not forget the mixed blood and marine background of the cult-members in Louisiana, and I would not be surprised to learn of secret methods and rites and beliefs. Legrasse and his men, it is true, have been alive; but in Norway a certain seaman who saw everything is dead. Maybe the deeper inquiries of my uncle have come to sinister ears? I think Professor Angell died because he knew too much, or because he could learn too much. And at the moment I have learned much, too.
II. Рассказ инспектора Леграсса
Это случилось в 1908-м году, семнадцать лет назад, когда Американское археологическое общество проводило ежегодное собрание в Сент-Луисе. Благодаря своему авторитету и достижениям, профессор Энджелл играл там существенную роль. Люди задавали ему вопросы, требующие верных ответов, и ставили проблемы, требующие экспертного решения.
Там был некий человек средних лет, который прибыл из Нового Орлеана, чтобы получить информацию, недоступную тамошним местным источникам. Его имя было Джон Раймонд Леграсс, он был полицейским инспектором. Он привёз и предмет, объясняющий его визит: гротескная, отталкивающая и, видимо, очень древняя каменная статуэтка, происхождение которой было неизвестно.
Инспектор Леграсс не проявлял особого интереса к археологии. Его вели чисто профессиональные соображения. Статуэтка, идол, фетиш, или что-то ещё, была конфискована несколько месяцев назад в лесистых болотах к югу от Нового Орлеана во время облавы на предполагаемое сборище приверженцев вуду. А обряды, связанные с этим предметом, были столь изощренны и отвратительны, что полиция считала их тёмным культом, полностью ей неизвестным и гораздо более дьявольским, чем даже самые мрачные африканские секты вуду. На происхождение артефакта абсолютно ничего не указывало: только невнятные и невероятные рассказы от пойманных членов секты; поэтому полиция хотела получить информацию, которая могла бы ей помочь объяснить устрашающий символ и через это прийти к пониманию самого культа.
Инспектор Леграсс не был готов к тому впечатлению, которое произвело его сообщение. Одного вида артефакта было достаточно, чтобы повергнуть собравшихся учёных в состояние сильного возбуждения. Они столпились вокруг него, чтобы рассмотреть крошечную странную фигурку, явно очень древнюю и неизвестную. Оживила этот ужасный объект необычная школа ваяния, а на тусклой зеленоватой каменной поверхности, казалось, были запечатлены столетия и даже тысячелетия.
Фигурка, которую медленно передавали из рук в руки для ближайшего и внимательного исследования, была в высоту семь-восемь дюймов. Она изображала человекообразного монстра, с осьминогоподобной головой, чьё лицо представляло массу щупалец; тело было чешуйчатым, эластичным, на задних и передних лапах были огромные когти, а сзади длинные узкие крылья. Эта тварь была воплощением внушающей страх, неестественной злобы, она сидела на корточках на прямоугольной подставке или пьедестале, покрытом неразборчивыми письменами. Концы крыльев касались заднего края подставки, седалище занимало центр, а длинные, кривые когти задних ног вцепились в передний край и простирались ко дну пьедестала. Осьминожья голова была наклонена вперёд так, что концы лицевых щупалец касались задних частей огромных передних лап, которые сжимали приподнятые колени. Существо выглядело неестественно живым и внушало страх, потому что его происхождение было совершенно неизвестно. Запредельный, поразительный, неисчислимый возраст этого предмета был очевиден; но его невозможно было связать ни с каким известным видом искусства, свойственным заре цивилизации – или любому другому времени. Даже его материал оставался загадкой; поскольку мыльный зеленовато-чёрный камень с золотыми или радужными пятнами и прожилками не напоминал ничего из известного в геологии или минералогии. Письмена вдоль основания были совершенно неизвестны, и никто не мог предположить их хоть какое-нибудь отдалённое лингвистическое родство. Подобно фигурке и материалу, они принадлежали к чему-то ужасно далёкому и отличному от нашего человеческого мира.
И всё же, пока участники собрания качали головами и признавали своё бессилие в решении проблемы инспектора, среди них нашёлся один, который разглядел что-то удивительно знакомое в этой ужасной фигурке и письменах. Этим человеком был покойный Уильям Ченнинг Уэбб, профессор антропологии из Принстонского университета, известный исследователь.
Профессор Уэбб сорок восемь лет назад участвовал в экспедиции по Гренландии и Исландии в поисках рунических рукописей. На западном побережье Гренландии он встретил необычное племя, или секту, вымирающих эскимосов, чья религия, представлявшая собой любопытную форму поклонения дьяволу, напугала его своей преднамеренной кровожадностью и омерзительностью. Это была вера, о которой другие эскимосы знали немного и упоминали с содроганием, утверждая, что она пришла из ужасно древних времён до сотворения мира. Помимо неизвестных обрядов и человеческих жертвоприношений там практиковались и странные традиционные ритуалы, посвящённые верховному дьяволу, или «торнасуку», как профессор Уэбб тщательно записал со слов старшего целителя, или шамана, передавая – как можно точнее – звуки латинскими буквами. Самым важным был фетиш, вокруг которого они танцевали, когда над ледяными утёсами занималась утренняя заря. Это был, как заявил профессор, очень грубо выполненный каменный барельеф, содержавший омерзительное изображение и загадочные письмена. И чудовищная фигурка, лежавшая в данный момент перед собранием, имела грубое сходство в своих основных чертах с тем самым изображением.
Эта информация, принятая собравшимися с тревогой и удивлением, очень заинтересовала инспектора Леграсса, и он начал сразу же заваливать профессора расспросами. Он отметил и записал ритуальные заклинания служителей культа, которых его люди арестовали на болоте. Поэтому он попросил профессора вспомнить слоги, которые он слышал от эскимосов-дьяволопоклонников. Затем последовало скрупулёзное сравнение деталей – потом тишина, когда детектив и учёный признали идентичность фразы, использованной в двух адских ритуалах. Эскимосские колдуны и болотные жрецы из Луизианы, обращаясь к схожим идолам, пели следующее:
«Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн».
Леграсс сказал, что некоторые из его отвратительных заключённых объяснили ему значение этих слов. Данный текст означал примерно следующее:
«В своём доме в Р’льехе мёртвый Ктулху ждёт и видит сны».
И тут инспектор Леграсс как можно подробнее рассказал о происшествии с болотными служителями. Этой истории мой дядя придавал большое значение. Она была воплощением самой дикой мечты сочинителя мифов или теософа.
1-го ноября 1907-го года в новоорлеанскую полицию поступили отчаянные заявления из южных болот и лагун. Люди там, главным образом примитивные, но добродушные потомки племени Лафита, пребывали в полном ужасе от неизвестного явления, которое случилось ночью. Это было явное колдовство вуду, но колдовство ужаснее того, что они когда-либо знали. С тех пор, как зловещий там-там начал издавать из глубин тёмного нехоженого леса непрерывную дробь, пропали некоторые из женщин и детей. Раздавались безумные крики и мучительные вопли, леденящие душу песнопения, были видны дьявольские пляски огней; перепуганный посланник добавил, что люди не могли уже больше этого выносить.
Поэтому туда вместе с дрожащим поселенцем в качестве проводника отправились двадцать полицейских на двух повозках и автомобиле. Когда дорога закончилась, они молча прошли в тишине несколько миль через ужасные кипарисовые леса, куда никогда не проникал дневной свет. Их окружали уродливые корни и зловещие свисающие петли испанского мха. Наконец показалась деревня поселенцев, жалкое скопление хижин; навстречу выбежали бьющиеся в истерике жители. Далеко впереди слышались приглушённые удары там-тама; порыв ветра доносил леденящий душу вопль. Поселенцы отказались пойти к месту нечестивого служения, поэтому инспектор Леграсс со своими девятнадцатью полицейскими сам отправился в чёрную обитель кошмара.
Местность, в которую они вступили, традиционно имела дурную славу, обычно белые люди туда не совались. Ходили легенды о таинственном озере, в котором жил огромный, бесформенный белый полип со светящимися глазами; а поселенцы шёпотом рассказывали, что из земляных нор вылетают дьяволы с крыльями летучих мышей и в полночь ему поклоняются. Они говорили, что это происходило ещё до индейцев, даже до животных и лесных птиц. Это был настоящий кошмар, и увидеть его означало умереть. Но всё это приходило к ним во снах, и потому они знали достаточно, чтобы туда не соваться. Нынешняя оргия вуду происходила, очевидно, на границе этой области, но по места эти были дурные; поэтому, вероятно, само место поклонения пугало поселенцев больше, чем отвратительные звуки и то, что там происходило.
Люди Леграсса продирались сквозь чёрное болото в сторону яркого красного света и глухих звуков там-тама. Существуют звуки, издаваемые людьми, и звуки, издаваемые животными; и жутко слышать, когда их источники меняются местами. Голоса, которые услышали полицейские, походили на зловещие раскаты из адских глубин. Время от времени хор хриплых голосов пел ту кошмарную ритуальную фразу:
«Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн».
Потом полицейские достигли места, где деревья были пореже. Четверо из них зашатались, один упал в обморок, а двое затряслись в безумном крике. Прочие стояли, дрожа и почти загипнотизированные страхом.
На поляне посреди болота находился травянистый остров площадью в акр, свободный от деревьев и сухой. На нём прыгала и извивалась толпа людей. Полностью обнажённое, это отродье ревело, выло и корчилось вокруг чудовищного кольцеобразного костра. В центре возвышался большой гранитный монолит высотой приблизительно восемь футов, на его вершине стояла пагубная резная статуэтка. С десяти виселиц, стоящих по кругу на равном расстоянии друг от друга, головой вниз свисали вывернутые тела беспомощных исчезнувших поселенцев. В этом кругу прыгало и ревело кольцо дикарей – слева направо в бесконечной вакханалии между кольцом тел и кольцом огня.
Вероятно, это была только игра воображения, но один полицейский, испанец, услышал издали из леса ответные звуки, вторящие ритуалу. Я позже встретился с этим человеком, Джозефом Д. Гальвесом, и расспросил его. Он рассказал, что слышал биение больших крыльев и видел за самыми дальними деревьями блеск сверкающих глаз и огромную белую массу, но я предполагаю, что он несколько суеверен.
Но долг прежде всего: полицейские положились на своё оружие и решительно двинулись прямо в тошнотворную толпу. В течение последующих пяти минут хаос был неописуемым. Раздавались выстрелы, наносились удары; в конце Леграсс смог насчитать сорок семь угрюмых пленников, которым он приказал одеться и выстроиться между двумя рядами полицейских. Пятеро дикарей были убиты, двое тяжело ранены. Разумеется, Леграсс снял с монолита статуэтку.
После обратного путешествия пленники были осмотрены. Это были мужчины очень низкого происхождения, смешанной крови и с низким умственным развитием. Большинство из них были моряками, некоторые – негры и мулаты, в основном жители Вест-Индии или португальцы с Островов Зеленого Мыса. Но прежде, чем последовало множество вопросов, стало ясно, что речь здесь идёт о чём-то намного более глубоком и древнем, чем обычный негритянский фетишизм.
Как они рассказали, они поклонялись Великим Древним, жившим ещё за века до появления людей и пришедшим в молодой мир с неба. Те Древние теперь ушли в землю и в море; но их мёртвые тела открыли свои тайны первым людям во снах. Они сформировали культ, который никогда не умирал. Это и был тот самый культ, и пленники сказали, что он всегда существовал и всегда будет существовать, сокрытый по всему миру в отдалённых и тёмных местах – до того времени, пока из своего тёмного дома в могущественном городе Р’льехе под толщей вод не поднимется великий жрец Ктулху, который станет править Землей. Однажды, когда звёзды сойдутся, он призовёт – и тайный культ всегда будет ждать его освобождения.
Больше ничего сказать нельзя. Существовала тайна, раскрыть которую не представлялось возможным. Среди разумных созданий на Земле человек не был единственным: из тьмы выходили иные формы, чтобы посетить немногих верных. Но это были не Великие Древние. Ни один человек никогда не видел Великих Древних. Резной идол был великим Ктулху, но никто не мог сказать, как выглядели другие. Никто не мог теперь прочесть древние письмена, всё передавалось из уст в уста. Исполняемый ритуал не был секретом из тех, о которых никогда не говорят громко, только шёпотом. Пение означало лишь следующее: «В своём доме в Р’льехе мёртвый Ктулху ждёт и видит сны».
Только двое заключённых были достаточно вменяемыми, чтобы их можно было повесить, а остальных разместили по различным лечебницам. Все они отрицали ритуальные убийства и утверждали, что убийства совершались Чернокрылыми, приходившими к ним из своих убежищ, с незапамятных времён находившихся в глубине леса. Больше ничего узнать не удалось. То, что выяснила полиция, было, главным образом, получено от весьма престарелого метиса по имени Кастро, который говорил, что он заходил в различные порты и разговаривал с бессмертными вождями культа в горах Китая.
Старый Кастро помнил отрывки ужасной легенды, на фоне которой человек и этот мир представляются недавними и временными созданиями. Были эпохи, когда на Земле правили другие Существа, и у Них были большие города. Ему рассказал бессмертный китаец, что Их останки до сих пор можно найти: это циклопические камни на островах Тихого океана. Они все умерли задолго до появления человека, но есть способы, которыми Их можно оживить, когда звезды снова займут правильное положение в цикле вечности. Они сами явились со звёзд и принесли с собой свои изображения.
Эти Великие Древние, продолжал Кастро, не целиком состоят из плоти и крови. У Них есть форма, но эта форма не сотворена из материи. Когда звезды занимают правильное положение, Они могут перемещаться по небу из одного мира в другой; но когда звёзды занимают неправильное положение, Они не могут жить. Однако, хотя Они больше и не живут, Они никогда на самом деле не умирали. Они все лежат в каменных домах в своём огромном городе Р’льехе, хранимые заклятиями могущественного Ктулху, – в ожидании блистательного возрождения, когда звёзды и Земля снова будут готовы к Их приходу. Но тогда освобождению их тел должна поспособствовать некая внешняя сила. Заклятья препятствуют тому, чтобы Они сделали первый шаг, и Они могут только лежать в темноте с открытыми глазами и думать, пока проходят миллионы лет. Они знают обо всём, что происходит во вселенной, потому что общаются путём передачи мыслей. Даже сейчас Они разговаривают в Своих могилах. Когда после бесконечного хаоса появились первые люди, Великие Древние говорили с самыми чуткими из них, формируя их сны; потому что только таким образом Их язык мог достичь сознания людей.
Тогда, прошептал Кастро, первые люди создали культ вокруг высоких идолов, которых им показали Великие; идолов, принесённых в утерянные эпохи с тёмных звезд. Тот культ никогда не умрёт, пока звезды снова не займут верное положение, и тайные жрецы выведут великого Ктулху из Его могилы, чтобы воскресить Его слуг и восстановить Его земное правление. Это время будет легко узнать, поскольку тогда всё человечество станет как Великие Древние: свободным, диким и стоящим вне добра и зла, отбросив в сторону законы и мораль. И все люди примутся кричать, убивать и веселиться. Тогда освобождённые Древние научат их новым способам кричать, убивать, кутить и наслаждаться, и вся Земля будет пылать всеуничтожающим огнём экстаза и свободы. Пока же культ – посредством соответствующих обрядов – должен хранить память о тех древних способах и предрекать их возвращение.
В стародавние времена избранные люди разговаривали с погребёнными Древними во снах, но потом что-то произошло. Большой каменный город Р’льех с его монолитами и могилами опустился под волны, и глубокие воды, полные единой изначальной тайны, сквозь которую не может пройти даже мысль, оборвали связь. Однако память никогда не умирала, и верховные жрецы сказали, что город снова восстанет, когда звезды займут благоприятное положение. Тогда выйдут чёрные духи Земли, покрытые плесенью и тьмой, полные молвы. Но старый Кастро не осмеливался больше говорить о них. Он поспешно замолк и больше ничего не произнёс. Странно, но он отказался описать также и размеры Древних. Центр культа, по его словам, находится в непроходимой пустыне Аравии, где дремлет в неприкосновенности Ирем, Град Колонн. Это верование не связано с европейским культом ведьм и практически неизвестно никому, кроме его участников. Ни в одной книге о нём не упоминается, хотя бессмертные китайцы говорили, что в «Некрономиконе» безумного араба Абдулы Альхазреда есть строки с двойным смыслом, которые может прочесть начинающий; в частности, такое двустишие:
Не мёртво то, что может вечно покоиться,
А в странные эпохи может умереть даже смерть.
Леграсс, глубоко впечатлённый услышанным, спросил об историческом признании этого культа. Кастро, очевидно, говорил правду, когда утверждал, что культ держится в полной тайне. Специалисты из Тулейнского университета ничего не могли сказать ни о культе, ни об изображении, и теперь детектив приехал к ведущим учёным в стране и услышал гренландскую историю профессора Уэбба.
Огромный интерес, вызванный у собравшихся рассказом Леграсса, отражён в корреспонденции там присутствовавших, хотя это и не было упомянуто в официальных публикациях общества. Осторожность – вот первая забота учёных, которые часто встречаются с шарлатанством и обманом. Леграсс передал статуэтку профессору Уэббу. Когда профессор умер, она вернулась к нему. Недавно я видел её. Это действительно нечто кошмарное, она похожа на скульптуру из снов молодого Уилкокса.
Неудивительно, что мой дядя был взволнован рассказом скульптора. Профессор Энджелл немедленно начал расследование; хотя я, честно сказать, подозревал молодого Уилкокса в жульничестве. Он мог выдумать серию снов, чтобы усилить и продлить тайну. Поэтому после ещё одного тщательного изучения рукописи и сопоставления теософических и антропологических заметок с рассказом Леграсса о культе я совершил поездку в Провиденс, чтобы увидеть скульптора и обвинить его в обмане престарелого учёного.
Уилкокс всё ещё жил один в особняке Флёр-де-Лис, уродливой викторианской имитации бретонской архитектуры XVII века. Я застал его за работой в своих комнатах и сразу понял, что его гений действительно глубок и подлинен. Я убеждён, что однажды он прославится как один из великих декадентов, поскольку он воплощал в глине и мраморе те кошмары и фантазии, которые Артур Мейчен создавал в прозе, а Кларк Эштон Смит проявлял в стихе и живописи.
Смуглый, хилый, он вяло спросил, что мне нужно. Тогда я объяснил ему, кто я такой; он проявил некоторый интерес, потому что мой дядя пробудил в нём любопытство, исследуя его странные сны, хотя никогда не объяснял причину исследований. В скором времени я убедился в его абсолютной искренности, поскольку он говорил о снах в такой манере, которая не могла вызвать подозрений. Они оказали на его искусство глубокое влияние, и он показал мне чудовищную статую, контуры которой почти вызвали у меня дрожь. Он не мог припомнить, что вызвало появление этого артефакта, кроме своего сновидческого барельефа, но контуры фигуры сами собой возникали под его руками. Это был, без сомнения, тот гигант, которого он видел в бреду. Но он ничего не знал о тайном культе.
Он рассказывал о своих снах в странной поэтической манере, побуждая меня увидеть влажный циклопический город из скользкого зелёного камня, чья геометрия, как он сказал, была совершенно неправильной, и услышать с исполненным страхом предвкушением непрерывный, полусознательный зов из-под земли: «Ктулху фхтагн», «Ктулху фхтагн».
Эти слова составляли часть того жуткого ритуала, обращённого к бессменной вахте мёртвого Ктулху в его каменной обители в Р’льехе, и я – несмотря на свой рационализм – почувствовал глубокое волнение. Уилкокс, я был уверен, каким-то случайным образом слышал об этом культе и скоро забыл о нём среди массы таких же жутких прочитанных книг и фантазий. Позже это нашло подсознательное выражение во снах, в барельефе и в ужасной статуе. Молодой человек был несколько возбуждён и немного невоспитан, этот тип людей мне никогда не нравился, но я признавал его гений и честность. Я пожелал всяческих успехов, которых заслуживал его талант.
Вопрос культа всё ещё заботил меня, и иногда я встречался с серьёзными исследователями. Я посетил Новый Орлеан, говорил с Леграссом и другими участниками того стародавнего похода, видел пугающее изображение и даже расспросил некоторых дикарей-заключённых. Старый Кастро, к сожалению, уже несколько как умер. То, что я теперь услышал, было не больше, чем детальное подтверждение написанного моим дядей, и это меня тревожило. Я был уверен, что соприкоснулся с очень реальной, очень тайной и очень древней религией, открытие которой сделает меня известным учёным. Мое отношение ко всему было абсолютно материалистическим.
Но я стал подозревать одну вещь; теперь я боюсь, что знаю наверняка: смерть моего дяди не была естественной. Он упал на узкой улице на холме, идущей вверх от старой набережной, после небрежного толчка моряка-негра. Я не забыл, что среди служителей луизианского культа были люди смешанной крови и моряки, и я не удивился, узнав о тайных методах, обрядах и верованиях. Действительно, Леграсс с полицейскими остались живы; но один моряк в Норвегии, который всё это видел, погиб. Возможно, до чьих-то ушей дошли сведения о тщательных исследованиях моего дяди? Я думаю, что профессор Энджелл умер, потому что он слишком много знал – или потому что мог слишком много узнать. А сейчас много известно также и мне.
