Александр Горохов
Флогистонщики (Околонаучный детектив)
Часть первая
КОТ
1
Академик в очередной раз осмотрел гигантского кроля. Уши в порядке – никаких припухлостей, глаза в норме, остальное тоже идеально. Но каков размер и мех!
– Сколько ему годочков-то, Алексей?
– Да года три. Уже целое стадо внуков имеет.
– И как потомство?
– Тут, увы, не все получается. Наследственность нестабильная. Над этим и работаем.
– А чем еще похвастаешься?
Светловолосый тридцатилетний заведующий лабораторией улыбнулся, открыл дверь и, пропустив грузного широкоплечего седого директора института, перешел за ним в другое помещение. Постороннему наблюдателю, окажись он неподалеку, они показались бы отцом и сыном. Да и разговор между ними напоминал скорее семейную беседу, нежели диалог большого начальника и подчиненного. Так и было. Почти так. Родственниками они не являлись, но гордился бездетный Академик своим учеником, как сыном. И любил, как сына.
В просторном светлом помещении, в которое вошли, за решеткой с толстыми стальными прутьями прогуливались куры величиной со страусов. В застекленном инкубаторе в два ряда покоились гигантские яйца.
– Как на вкус? – расспрашивал Академик.
– Один в один с обычными. Мы не отличили. Химический состав тоже, но микроэлементы сбалансированы нами получше, чем у домашних пеструшек. Мясо тоже ничем не отличается, разве что в лучшую сторону. А вот устойчивость к болезням отменная. – Заведующий лабораторией улыбнулся, постучал по деревянному столу. – Надеемся, что так и будет.
– И к вирусным?
– Прежде всего к ним. Но такие же, как и в остальных случаях, проблемы с наследственностью. Дает сбои. Причины пока не понятны.
Академик понимающе кивнул.
– Посоветовать, к сожалению, ничего не моху. Да и никто не сможет. Видимо, есть нюансы, которые не улавливаем. А как свинки? Когда медиков сможешь обнадежить?
– Тут по плану. Но с ними не хочу спешить. Надо перепроверить стократно. Тут особый контроль и внимательность нужны. Чтобы ничего не упустить. Все-таки органы для людей. Хотя пересадка обезьяне прошла удачно.
– Это твоему орангутанху Гурьянычу?
– Ему, бедолаге. У него сердце совсем никакое было. Мерзавцы, которые его в страну привезли еще малявкой, электрическим током беднягу пытали. Видите ли, им было смешно, когда несчастный кричал и слезы у него от боли лились. Слава Богу, соседи в конце концов услышали и вызвали полицию. Полицейские передали его в зоопарк, ну а оттуда уже к нам попал. Почти мертвым.
– Да, я помню, ты рассказывал. Потом ночь не мог уснуть. Незавидная судьба. А теперь как?
– Теперь радуется жизни. До потолка прыгает, когда я к нему прихожу. Сердце прижилось отлично. Отторжения нет. Но в сердце свиньи, которое предназначалось для него, я сделал в генной цепочке вставку, скажем так, обезьянью. Мы с Гурьянычем подружились. Он редкий умница и добряк. А для людей передавать эти органы спешить не буду. Хочу перепроверить. Вдобавок совершенно не понятно, как генные изменения могут повлиять на мозг человека. Страшновато.
Академик внимательно посмотрел на ученика, покачал головой и в задумчивости произнес:
– Да, Алексей Александрович, проникаешь в неизвестное. Лет сорок назад о таком писали в фантастических романах про светлое будущее. А теперь вот оно, это самое будущее, совсем не фантастическое, но и не такое уж и светлое. Тут главное – не возомнить себя Богом. Верно поступаешь, не надо торопиться, – согласился Академик.
Они молча прошли по переходу из специального здания, вернулись в кабинет директора института. Было видно, что Академик доволен. Достал из холодильника свой любимый гранатовый сок. Налил в фужеры. Один протянул Алексею.
Сказал:
– Алексей Александрович, поздравляю. Это победа. Не окончательная, но очень значимая. Рад, искренне рад! Если бы Жуковский не написал: «Победителю-ученику от побежденного учителя», я бы подарил тебе, дорогой мой Лешенька, фотографию свою с такой надписью, – Академик обнял завлаба, – а так, повторяться неприлично. Но другую фразу Жуковского Пушкину, извини старика, напомню. А он вот что написал: «Ты имеешь не дарование, а гений. Ты богач, у тебя есть неотъемлемое средство быть выше незаслуженного несчастия и обратить в добро заслуженное. Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения…»
Академик взял под руку любимого ученика, кандидата наук, заведующего лабораторией инстантивной прикладной генетики, и продолжил:
– Алексей, дорогой мой, вы такой же богач. Не разбрасывайтесь. Две толковые монографии вышли. Статей больше полусотни в ведущих журналах мира. У других за всю жизнь меньше выходит. То, что вы делаете, – научный прорыв. Всеми признанный. Что ни работа, то новое направление. Я литературу просматриваю, постоянно на твои работы ссылаются. Не откладывай, пиши доклад. Тебе на это месяца хватит, а то и десяти дней. Выступишь на ученом совете через три месяца. Через три потому, что у меня плановые операции в Германии. И меня тут не будет. Оппоненты назначены. Я отзыв подготовил. Зарубежные коллеги тоже пришлют – тебя же все ведущие специалисты знают. ВАК утвердит мгновенно. Докторская степень по совокупности работ обеспечена. Я, Алексей, человек старый. Максимум пять лет и все. Институту необходим новый директор. Настоящий ученый. С идеями, со своим научным направлением. Такой, чтобы смог пружину нашего института завести на десятилетия. И чтобы институт работал как часы. Тогда смогу спокойно умереть.
Ей-богу, неловко говорить такое. Понимаешь, не нравится мне, что в замы из министерства постоянно подсовывают скользких типов. Псевдоэкономистов, юристов. И все как в детском мультфильме – «из ларца одинаковы с лица», доктора этих самых наук. Смех, да и только. Не сочти за брюзжание старика, но экономики, извините, нет, а великих ученых-экономистов – как блох на бродячей собаке.
С этими шакалами все понятно. Им надо институт под себя хапнуть и потом распродать. Сейчас площади и земля в столице бешеных денег стоят. Этим пираньям наука ни к чему, им, как теперь говорят, бабосы зеленые нужны. В министерстве тоже пройдоха на пройдохе. Мне от них тяжело одному отбиваться. Авторитет еще есть, а силы, увы, не те. Институту нужен директор, а это обязательно доктор наук, а еще лучше член-корреспондент.
Так что, Алексей Александрович, повторюсь, я вас внес в план защиты. У вас на все про все три месяца. Пожалуйста, дорогой, не подведите, подготовьте доклад, уважьте старика, а то, когда меня с почетом выпрут из директоров в какие-нибудь советники или консультанты, уж не видать вам, дорогой мой Лешенька, ни этой лаборатории, ни работы интересной. Все живоглоты задушат. Обгложут и косточек не оставят. Развитие новых научных направлений нашего с вами института не входит в их планы развития. И это не тавтология. Помыслы господ, так сказать, современных экономико-юридических ученых далеки от науки. Так что, уж извините, что повторяюсь и, может быть, излишне настойчив. Институт мне, кроме как на вас, не на кого оставить. Пока удается хитрить, лавировать, но по всем фронтам наступают подлецы, – он вздохнул, – надолго меня старика не хватит.
Академик в очередной раз горько усмехнулся и повторил: «Лавировать, лавировать да одному не вылавировать».
Они попрощались. Академик задержал руку Алексея в своей, большой, теплой:
– И вот еще что, Леша. Если вдруг что-то по административной линии экстренное понадобится, когда меня не будет, обратись к Виктории Матвеевне. Она человек опытный, обязательно поможет.
2
В директора Алексей Колмогорцев не рвался. Его вполне устраивала работа в лаборатории. Нравилось, что здесь он мог мгновенно проверять возникавшие идеи, что здесь у него были только единомышленники, для которых он являлся авторитетом не по должности, а по делам. Нравилось, что они звали его, молодого парня, Санычем. Это имя приклеилось давным-давно, еще в студенчестве. Оно было для Алексея скорее званием, даже нет, больше, чем званием. Оно было признанием его мастерства другими профессионалами. А из таких и состояла лаборатория.
Работа директором, администратором его не привлекала. Но во-первых, Академик был прав. Алексей мышиную возню его новых замов и видел, и слышал. А значит, надо было помогать учителю. Рассудил Алексей так: раньше Академик не просил, сам управлялся, теперь попросил, значит, невмоготу стало, а раз так – надо помогать. И во-вторых, прав Академик: не станет его, ни новых направлений, ни самого института не станет. Название останется, а вот дела не станет. И лабораторию уничтожат, и сам институт разворуют.
А потому всерьез занялся оформлением докторской. За месяц почти все оформил. Получилось весьма прилично. И теория, и научное направление, не как у большинства нынешних деятелей от науки – липа на липе, а по-настоящему. Результаты достоверные, подтвержденные многократно, и труды печатные. Монографии, статьи.
Штатная работа в лаборатории шла своим чередом, как поезд по рельсам. Начинать принципиально новые эксперименты до защиты, чтобы потом на половине пути прерываться, было несподручно, и он, обычно с утра, сразу после разбора выполненных работ и постановки проверочных задач сотрудникам, перечитывал доклад, шлифовал главные моменты, чтобы на защите не экать, не мэкать, а выступить красиво, убедительно.
В одно из таких утр, еще не войдя в лабораторию, заголосил главный программист и математик института Генка, пардон, Геннадий Степанович:
– Саныч, выручай, достал котяра окаянный! Пять лет все нормально было, а месяц назад начал метить. Весь дом, гаденыш, опрудил. Вчера на принтер надудонил, а он у меня на самой верхотуре стоит. Туда и допрыгнуть-то непросто. Вонь в доме. Дышать нечем. Не помогает ничего.
Голос, приближаясь к закутку, в котором обитал завлаб, становился все просительнее.
– Ты понимаешь, вышвырнуть на улицу – рука не поднимается, а терпеть – сил нету. На тебя последняя надежда, – программист наконец показался и жалостно уставился на гения.
– Ну, и чего ты хочешь, чтобы я сделал? – недовольно пробурчал завлаб, оторвавшись от доклада.
– Да я не знаю, – пожал Геннадий плечами, – кастрировать поздно. Только на тебя надежда, ты же гений.
– Кастрировать поздно, это точно, теперь не поможет. Надо было пять лет назад. Теперь, если кастрировать, назло будет метить. Еще больше. Я их поганую породу знаю, – согласился Саныч, постепенно отдаляясь в мыслях от диссертации и въезжая во вдруг возникшую тему. Но тут же отбрил просителя: – Гена, поимей совесть, у меня на носу защита, не до твоего блудливого кота. Готовиться надо.
– Леха, – заскулил Генка, тридцатипятилетний доктор физико-математических наук, – ну ты же знаешь, я на всех ученых советах тебя поддерживаю. Программы тебе делать помогаю. Хочешь, все документы после защиты помогу оформить и в неделю в ВАК отправим. Ты даже не представляешь, сколько это мороки. С этой бюрократией тебе за месяц не управиться.
Саныч молчал.
Доктор математики выложил последний довод:
– Леш, я двух завлабов уговорю за тебя выступить на совете и еще четырех докторов. Они мне по гроб жизни обязаны. Я их эксперименты просчитал и до ума теоретические обоснования довел. Из лабуды привел в приличный респектабельный вид.
– А смысл? – словами из анекдота, скептически хмыкнув, ответил Саныч. – Им-то какая от меня польза? Один вред. Я же не из их выдающейся когорты. Я лжетеорий не выдвигаю, как, например, твой начальничек. Я их только опровергаю, как, например, ахинею твоего начальничка. Он на меня после защиты волком глядит. Я вообще не понимаю, как у нашего Академика мог появиться такой дебил, и с какого бодуна он его сделал завлабом! А тебе на фига было приводить в околонаучное состояние его бредни?
– Академик меня попросил, а его попросил замминистра. Мой завлаб на дочке замминистра женат. И у них двое детей. Академику, сам знаешь, я не мог отказать. За это, кстати, наш НИИ получил грант на целых пять лет. А это бешеные деньжищи.
– Да знаю я, знаю это министерское генеалогическое гнилое дерево.
Поняв, что от Геннадия не отделаться, а польза, может, и будет, да и вообще, они старые приятели, еще с аспирантуры, когда молодой, только защитившийся кандидат Геннадий взял шефство над поступившим после университета Алексеем. Немного поломавшись для приличия, Саныч вышел из своего убежища, отделенного старинным гигантским книжным шкафом от остальной лаборатории, и ткнул пальцем в кошачью переноску на лабораторном столе возле двери:
– Ну ладно, показывай, там он у тебя, что ли?
Приятель кивнул и снял тряпку с пластиковой коробки. В ней, заполнив пространство, дремал огромный рыжий кот.
Саныч снова тяжко вздохнул, открыл дверку, вытащил ссыку-на за шкирку, поднял, уставился ему в глаза, состроил страшную рожу и зашипел. Котяра удивленно заморгал и тоже зашипел. Саныч дал ему по морде справа, слева на манер кошачьей драки и снова злобно зашипел. Котяра хотел было огрызнуться, но Саныч тряхнул его и зашвырнул назад. Кот забился в угол. Саныч с минуту подождал, снова вытащил и зашипел:
– Я тебе, шелудивый гаденыШШШ, помеЧЧЧу, я из тебя дуШШШу вытряСССу. Только я могу метить в доме! А ты, ШШШкода, будешь СССать только в СССвой лоток!
Кот затрясся от страха в железной руке Саныча, а тот распалился и снова зашипел: «ЕЩЩЩе раЗЗЗ бздыкнеШШШ, и крыШШШка! ПридуШШШу! ПоШШШел вон! СССыкун!», зашвырнул кота в клетку и накрыл тряпкой.
– Теперь иди. Относи домой. Если продолжит метить, сам так сделай. Жестко, очень громко и решительно. И чтобы никаких хихиканий и шуточек. И никакой ласки к этой твари. Они слабину за версту чуют.
– Я, Леша, не смогу. У тебя это так выходит, что я сам чуть лужу тут не сделал.
– Захочеш-ш-шь, так сможеш-ш-шь, – строго, еще не полностью выйдя из образа, прошипел Алексей и улыбнулся.
– А если вдруг не поможет? – робко проблеял математик.
– Должно помочь, обычно помогает. А если нет, приходи, продолжим. Так запугаю, что будет ссать французскими духами, – Саныч хихикнул собственной шутке, приятель уважительно поддержал.
Напоследок гений генетики приподнял тряпку, еще раз зашипел на перепуганного самца и, шаркая стоптанными сандалиями, служившими ему сменной обувью лет шесть, потому как считались счастливыми, удалился в закуток к компьютерной технике и докторскому докладу.
В этот момент и пришла Алексею забавная мысль. Да такая, что он, отложив диссертационные дела, решил проверить, просчитать – реально ли выскочившую внезапно шутку воплотить.
Следующую неделю занимался расчетами моделей новых фрагментов генных цепочек, возможностью встраивания их в организм кошек, да так, чтобы не только блокировали образование в кошачьей моче производных меркаптанов, но и делали эти меркаптаны приятно пахнущими. По компьютерным прикидкам, получалось!
Гений начал было подыскивать кота для проверки, но снова появился Геннадий со своим котярой.
– Я и шипел на него, и за шкирку держал, и по морде хлестал. Бесполезняк. Психологические методы не помогают. Метит паскудник, – стенал доктор наук. – Причем, что характерно, первые два дня не метил, видать, твои, Алексей Александрович, внушения помнил, а потом, должно быть, осознал безнаказанность и начал опять.
Саныч молча глядел на главного программиста, на кота и держал паузу.
– Саныч, проси чего хочешь, но помоги. Не могу я этого шерстистого говнючка выгнать. Во-первых, дочка не даст, начиталась книжек про «в ответе за тех, кого приручили», реветь будет, по улицам бегать искать, короче, не даст подвесить пенделя и вышвырнуть туда, где был найден.
– Видать, кто-то у вас слабину дал. Вот он и начал снова метить. Почуял себя главным самцом в твоем доме.
– А где же ваш Экзюпери был найден? – подала голос Татьяна, аспирантка Алексея.
Татьяна пришла в лабораторию сразу после университета. Алексей Александрович читал лекции по генетике, на практику приводил в лабораторию. Она влюбилась в него на четвертом курсе. Все в институте, естественно кроме Алексея, знали про это. Только он не догадывался. Так бывает. Татьяна не настырничала. Любила и надеялась, что Алексей заметит ее не как аспирантку, а как красивую умную девушку, сам подойдет, заговорит не только о научных опытах, а… Короче, сам в нее влюбится.
– Так где же он был найден? – повторила Татьяна.
– Да на помойке, Танечка, – хихикнул Геннадий, – где еще такое добро можно найти.
– Как где? Вот некоторые, например, добро находят на складе, присваивают себе и уворовывают в свою лабораторию, – язвительно продекламировала помощница гения, узнавшая утром, что новенький прибор, заказанный для ее кандидатской, пришел, но получен другой лабораторией, причем именно этим самым Геннадием Степановичем. Получен для каких-то невнятных опытов, а может быть, даже не для опытов, а так, на всякий случай, авось пригодится, или чтобы потом на что-нибудь выменять. Получен нагло, бессовестно, вопреки давно сложившимся институтским правилам.
– Татьяна, ну начальник мой попросил получить. Я же не знал, что этот прибор был для тебя. Если бы знал, никогда бы не тронул. Да я его верну. Прямо сейчас.
– Был бы, знал бы… Сильно хитрый вы, господин математик. Хочу. Тащите, если совесть проснулась. Между прочим, он два года назад заказан Алексеем Александровичем и давно нами ожидаем. Немедленно приноси, а уже потом продолжим разговор и решим, что делать с твоим вонючим дружком.
Санычу, да и Татьяне этот прибор был уже без надобности, но ее причастность к делам лаборатории, и соответственно к нему, впервые приятно удивила, но и чуть насторожила. Он посмотрел ехидно на пререкавшихся:
– Вот и молодцы! Вот и договорились. Геннадий Степанович прибор сворованный притащит, а аспирантка Татьяна научит кота в унитаз ходить, за собой смывать, а после дезодорантом прыскать. Кстати, Танечка, не забудьте спросить владельца кота, какой запах дезодоранта он предпочитает в это время суток? А потом за работу.
Татьяна покраснела, глянула Алексею в глаза и с вызовом заявила:
– Да пожалуйста! Сейчас я этого котяру быстро отважу. Он у меня уму наберется. Метить станет получше, чем Диор, но только под вашим, Алексей Александрович, руководством. С котами это по вашей части.
Саныч удовлетворенно хмыкнул.
То, что Алексей спросил у Генки про запах, который тот предпочитает, сказано было для красного словца. Но он тут же почуял, что через этот опыт, через эти запахи можно выйти на механизмы передачи новых свойств по наследству! Вот в эту сторону мгновенно заработала мысль. Именно это его заинтересовало еще в прошлый раз, но про такое, естественно, Саныч никому не стал распространяться. Уж очень идея появилась неожиданно, и ее легко можно было спугнуть.
Дело в том, что обычно эксперименты начинают с белых мышей или крыс. Потом кролики, ну и так и далее. А вот Алексей занимался еще и с несравнимо более изощренными объектами – с кошками. Знал про них все, и в сложных задачах решить проблему мог только он. Более того, последние работы показывали, что именно выясняя, как ведут себя геномы этих животных, можно приблизиться к пониманию тех биохимических процессов, которые ответственны за устойчивость наследственных признаков.
– Так какой аромат предпочитаешь в это время суток? – повторил Саныч. – Последний раз спрашиваю и расшифровываю для особо непонятливых математиков. Есть ли у кого в твоем семействе и на что аллергия? Говори сейчас. Потом будет поздно!
– Да мне все равно, Леша, мне по фигу, лишь бы вони, какая теперь, не было. Аллергии ни у кого нету, – затарахтел Геннадий.
– Вот и ладненько, дуй за прибором для Татьяны, а кота на недельку оставь. И корм для него принеси, а то казенного твоему ссыкуну не положено. И будет тебе бананово-лимонный Сингапур.
– Чего?
– В смысле горный воздух с хвойно-мандариновой новогодней ноткой.
Дело в том, что Саныч с детства любил горный воздух, новогоднюю хвою, мандарины. Любил с тех пор, как отцу дали отпуск зимой, перед самыми новогодними праздниками, и они всей семьей – он, отец и мать поехали в Грузию. Новый год встречали у друзей отца, в горах. Стол был завален мандаринами, другой вкуснятиной, а когда по радио кремлевские часы пробили двенадцать, вышли из дома. Воздух был такой чистый, такой пахучий, запахи праздника смешались, и в памяти маленького Леши остался мандариново-хвойно-горный аромат. Тот Новый год был самой радостной памятью детства. И этот запах стал запахом счастья и радости.
Через год отца не стало. Леша почти сразу превратился в Алексея Александровича. Стал главным в их маленькой семье, а вскоре и добытчиком средств. Случилось это, когда, выиграв на биологической олимпиаде первое место, попросил принять его, еще школьника, в этот НИИ лаборантом к Академику, который возглавлял в тот год жюри олимпиады.
Академик полюбил талантливого, целеустремленного парня, увидел необычные способности. Установил ему стипендию. Зная сложное положение в семье, выписывал неплохие премии. Зачастую из своей зарплаты. Следил сначала за учебой, потом направлял в делах аспирантских, а когда Алексей защитил кандидатскую, создал под него лабораторию, радовался успехам, гордился, что Алексей Александрович обгоняет своего учителя. Теперь настаивал на защите докторской диссертации и мечтал со временем передать гениальному ученику институт.