bannerbannerbanner
Тибетская книга мертвых (сборник)

Глен Мулин
Тибетская книга мертвых (сборник)

Полная версия

Это эзотерическое учение можно буквально изложить следующим образом. Материя, в ее разнообразных состояниях, твердом, жидком и газообразном, общая как для человеческого мира, так и мира более низких существ, постоянно трансмигрирует. То, что является специфически человеческим и специфически животным, таким и остается в соответствии с законами природы, устанавливающими, что подобное притягивает подобное и производит подобное, что все силы постоянно следуют путем наименьшего сопротивления, что высоко развитые составляющие сознания, связанные с комплексным человеческим сознанием, не могут быть уничтожены мгновенно, но для их дегенерации, окончательного уничтожения и трансмиграции требуется определенное время[36].

Соответственно, эзотеристы считают ненаучной веру в то, что человеческий жизненный поток, или принцип сознания, может реинкарнироваться в теле низшего существа в течение сорока девяти дней после выхода из оболочки человеческого тела, как это считают экзотеристы, которые понимают буквально доктрину перерождения, предлагаемую «Бардо Тхёдол».

Теперь мы попробуем взглянуть на символику Бардо, отражающую учение о перерождения, с эзотерической точки зрения. Для того чтобы истолковать используемые в книге символы, можно воспользоваться бесчисленными параллелями из совершенно различных источников, однако наиболее уместно сравнить наш текст с соответствующим отрывком из десятой книги «Государства» Платона, где дается ставшее классическим описание пребывания греческих героев в Сидпа Бардо – процесса выбирания тела для следующего воплощения.

Легенда Бардо, в том виде, в котором она изложена в «Государстве», рассказывает об Эре, сыне Армения, памфилянина по рождению, который, как говорит нам Платон, «был убит в бою, а десять дней спустя, когда тела мертвых забрали уже в состоянии разложения, оказалось, что гниение не тронуло его тело, и его отнесли домой, чтобы похоронить. И на двенадцатый день, когда он лежал на погребальном костре, он вернулся к жизни и рассказал о том, что видел в ином мире. Он сказал, что, когда душа его покинула тело, он отправился в путь с большой группой людей и они пришли в таинственное место, где в земле было два отверстия. Все они собрались вместе, а над ними были два других отверстия в небесах. В пространстве между ними сидели судьи, которые приказали праведным, после того как вынесли решение по ним и прикрепили свои приговоры у них на груди, подняться по небесному пути, что был по правую руку, и подобным же образом неправедным было велено спуститься по пути вниз, что по левую руку. Последние также несли символы своих деяний, однако прикрепленными к спине».

Описав суд в мире ином, очень напоминающий суд, описанный в нашем тексте, Платон рассказывает о подготовке душ греческих героев, пребывающих в Сидпа Бардо, к реинкарнации: «Чрезвычайно необычным было это зрелище, – сказал он, – печальным, смехотворным и странным». Ибо в большинстве случаев выбор душ основывался на их собственном опыте предыдущей жизни. Там он увидел, как душа, которая однажды была Орфеем, выбирает жизнь лебедя из-за враждебности к женскому племени, поскольку оно погубило его, и сама мысль, что его родит женщина, вызывала у него отвращение. Он узрел также душу Фамиры, которая выбрала жизнь соловья. И, наоборот, видел птиц, таких как лебедь и другие певцы, которые хотели стать людьми. Душа, которой выпал двадцатый жребий, выбрала жизнь льва, и это была душа Аякса, сына Теламона, который не хотел быть человеком, памятуя о том, как несправедливо с ним поступили во время присуждения доспехов. Следующим был Агамемнон, который взял жизнь орла, поскольку, как и Аякс, ненавидел человеческую природу из-за перенесенных страданий. Где-то в середине настал черед Аталанты, и она, видя тело, сулившее ей великую славу атлета, не смогла удержаться от искушения и выбрала его. А за ней последовала душа Эпея, сына Панопая, перешедшая в природу женщины, искусную в ремеслах. И далеко в конце, среди последних, душа шута Ферсита примеряла обличье обезьяны. Появилась также и душа Одиссея, которому еще суждено было сделать свой выбор, и его очередь оказалась последней из всех них. Воспоминания о прошлых тяготах избавили его от чар честолюбия, и он долго искал жизнь обычного человека, не знающего забот. Ему нелегко было найти ее, ибо она валялась, пренебрегаемая всеми. Когда же он увидел ее, то сказал, что поступил бы так же, если бы его очередь была не последней, а первой, и что он рад ее получить. И не только люди переходили в животных, но я должен также упомянуть, что были и животные, укрощенные и дикие, которые изменялись из одного в другое и в соответствующие человеческие натуры – хорошие – в мирных, и злые – в лютых, во всевозможных сочетаниях».

 

При поверхностном прочтении изложенного Платоном процесса перерождения, его, как и «Бардо Тхёдол», можно понять буквально. Платон, посвященный в греческие мистерии, так же, как и Геродот, никогда не упоминает об эзотерических учениях открыто, но использует образную и зачастую намеренно вводящую в заблуждение фразеологию. Вполне можно допустить, что он умышленно добивался того, чтобы непосвященные именно так и воспринимали описанную сцену. Тем не менее при более глубоком рассмотрении данного отрывка становится очевидным, что смысл его не в экзотерической доктрине переселения человека в низшее существо или наоборот. Упоминание о выборе, сделанном Одиссеем, дает нам ключ к реальному его смыслу. Одиссею выпал жребий выбирать последним; каждый из предшествовавших ему героев пренебрег возможностью выбрать «жизнь обычного человека, не знающего забот», а Одиссей выбирает эту судьбу, как лучшую из всех.

Если мы подумаем о том, какую именно жизнь выбирает себе каждый из греков, предшествующих Одиссею, то обнаружим, что она явно символизирует характер того, кто делает выбор.

Так Орфей, основатель орфических таинств, божественный учитель, которого греки считали величайшим из арфистов и наиболее просветленным из поэтов и певцов, посланный богом пения и музыки Аполлоном на землю для обучения людей, вполне логично выбирает «жизнь лебедя». Лебедь с незапамятных времен, как и сейчас, считается символом пения и музыки, и, если правильно истолковать образный язык Платона, Орфею суждено было заново родиться в качестве великого поэта и музыканта, что было совершенно естественно. Предположение о том, что человек Орфей может на самом деле родиться лебедем, может допустить экзотерист, но для эзотериста оно покажется несостоятельным.

Точно так же весьма символично, что Фамира, древний фракийский бард, прославленный арфист и певец, выбирает жизнь сладкоголосого соловья.

Аякс, гомеровский герой, который был храбрейшим из греков после Ахилла, вполне естественно выбирает жизнь льва, ибо царь зверей с незапамятных веков был символом храбрости или бесстрашия, который признавали почти все нации и расы.

Агамемнон, который делал свой выбор следующим, выбирает жизнь орла, ибо среди греческих героев он был главным, как Зевс – среди богов Олимпа. А поскольку Агамемнон считался инкарнацией Зевса и ему поклонялись как одному из божеств, то ему назначается символ Зевса, то есть орел.

Аталанта, самая быстроногая из смертных, прославившаяся тем, что побеждала в состязаниях по ходьбе своих поклонников, совершенно естественно заново рождается великим атлетом. В ее случае Платон не использует никакой символики. Язык символов не используется и в случае с хитроумным Эпеем, который построил Троянского коня и чья позднейшая трусость вошла в поговорку. Его душа переходит «в природу женщины, искусной в ремеслах».

Что касается шута Ферсита, примеряющего обличье обезьяны, то здесь комментарии излишни. Соответственно, выражения, касающиеся отвращения героев к рождению от женщины, судя по всему, чистая метафора и используются просто в качестве литературного средства, так же как отрывки, касающиеся «животных, укрощенных и диких, которые изменялись из одного в другое и в соответствующие человеческие натуры – хорошие – в мирных, и злые – в лютых, во всевозможных сочетаниях», и о «пищах, таких как лебедь и другие музыканты, которые хотели стать людьми».

Даже обычная душа, первой делавшая свой выбор, хотя и не принадлежала ни воплощенному божеству, такому как Орфей или Агамемнон, ни герою, подобному Аяксу, и обладала умом, затемненным животными наклонностями, тем не менее не была назначена Платоном, как это случилось бы, если бы он верил в экзотерическую доктрину перерождения, к рождению в форме низшего существа. В этом случае он не использует животное-символ.

«Тот, кто делал свой выбор первым, приблизился и в одно мгновение выбрал жизнь величайшего тирана. Поскольку его ум был помрачен безумием и чувственностью, он сделал свой выбор, не задумываясь, и поначалу не осознал, что обречен, среди других несчастий, на пожирание собственных детей… А он был одним из тех, кто явился с небес и в прошлой жизни обитал в упорядоченном государстве, однако его добродетель была лишь следствием привычки, а не результатом философских размышлений».

И, как учит на своем языке «Бардо Тхёдол», настаивая на необходимости правильного знания для верующего, следующего по боддхическому Пути, так же учит и Платон:

«Ибо если человек, приходя в этот мир, с самого начала посвящал себя здравым философским размышлениям, и жребий ему выпал достаточно удачный, он, как сообщает посланец, может быть счастлив на земле, да и путешествие его в другую жизнь и возвращение в эту пройдет не по тернистому подземному пути, но по гладкому небесному»[37].

С помощью символов и метафор Пиндар, Эмпедокл, Пифагор и Сократ, так же как Платон и греческие мистерии, учат доктрине перерождения.

На золотой надгробной табличке, найденной при раскопках близ Сибариса, есть следующая надпись: «И такя вырвался из круга, мучительного и полного страданий»[38]. Эта чисто буддийская и индуистская фраза, как и известные орфические учения, позволяет предположить, что в Древней Греции доктрина перерождения была широко распространена, по крайней мере среди культурных греков, посвященных в таинства.

Символизм, подобный тому, что использовал Платон, использовался и теми, кто записывал буддийские священные книги. В качестве примера можно привести легенду о рождении самого Будды, изложенную в версии северной школы. Отрывок из тибетской «Виная Питака», или «Дулва» (наиболее достоверной и, вероятно, древнейшей части «Бкан-хгьюр»), III, лист 452а экземпляра, хранящегося в Ист-Индиа-Офис в Калькутте, гласит:

«Итак, будущий Будда пребывал на небе Тушита и, зная, что время его пришло, предварительно узнал о пяти вещах: во-первых, о подходящей семье [в которой следует родиться], во-вторых, о стране; в-третьих, о времени; в-четвертых, о народе; в пятых, о женщине. И, придя к решению, что Махамайя – это именно та мать, которая ему нужна, в полночь он вошел в ее утробу в образе слона. Тогда у царицы было четыре сна: во-первых, она увидела, как в ее утробу входит белый слон с шестью бивнями; вовторых, она переместилась в верхнее пространство; в-третьих, она поднялась на огромную каменистую гору; в-четвертых, перед ней склонилось огромное множество людей.

Прорицатели предсказали, что она родит сына, обладающего тридцатью двумя признаками великого человека. “Если он останется дома, то станет правителем мира; но если сбреет волосы и бороду и, надев оранжевое одеяние, покинет свой дом, чтобы стать бездомным, и отречется от мира сего, то станет татхагатой, архатом, совершенно просветленным буддой”».

Кроме того, Джаттака южной школы, представляющая собой собрание народных легенд, народных верований и популярной мифологии, касающейся Будды и множества его инкарнаций, формировавшихся вокруг его личности в течение третьего столетия после его смерти[39], примерно так же, как легенды об Артуре формировались вокруг короля Артура, приписывает ему множество предыдущих рождений в форме низших существ. И хотя эзотеристы могли бы допустить, что через бесконечно отдаленные периоды эволюции подобное воплощение в низшее существо, может быть, и было бы возможным, они воспринимают те из них, которые якобы происходили в этот мировой период, как иносказательный образ, в то время как ортодоксальные тхеравадисты трактуют все буквально.

Во всяком случае, буквальная интерпретация Джаттаки, если принять во внимание, что она, с точки зрения эзотеристов, в основном является экзотерическим трактатом, предназначенным для обычных людей[40], выглядит более убедительной, чем то описание рождения Будды, которое дается в «Дулве». Кроме того, поскольку в священных палийских книгах имеется тождественное описание, где используется тот же символ, а именно белый слон с шестью бивнями, это говорит о том, что здесь мы видим пример использования совершенно определенного по своей цели символа, общего как для северного, так и для южного буддизма. Его даже экзотерист будет вынужден интерпретировать только как определенный образ.

Кроме того, поскольку, судя по всему, Джаттака в основном зиждется на популярной интерпретации, возможно, последняя также повлияла и на составление «Бардо Тхёдол». Подобно всем трудам, зародившимся в очень древние времена и затем выросшим путем обычного процесса накопления сходного материала, «Бардо Тхёдол», как доктрина смерти и перерождения, похоже, существовала сначала в неписаном виде, как и почти все священные книги, ныне записанные на пали, санскрите или тибетском, и складывалась на протяжении неопределенного времени. К тому моменту, когда это учение окончательно сформировалось и было записано, оно, вне всякого сомнения, потеряло какую-то часть своей первозданной чистоты. Сам характер и культовое предназначение «Бардо Тхёдол» предполагали влияние на него популярной, или экзотерической, точки зрения. По нашему мнению, она действительно попала под это влияние, что вылилось в попытку добиться невозможного, а именно примирить два этих различных подхода. Тем не менее в этой книге все еще различим и, более того, преобладает ее первоначальный эзотеризм. Возьмем, к примеру, животных, на которых восседают пять дхьяни-будд, которых «Бардо Тхёдол» описывает в соответствии с наукой о символах северного буддизма: лев ассоциируется с Вайрочаной, слон – с Ваджрасаттвой, лошадь – с Ратнасамбхавой, павлин – с Амитабхой, птица шанг-шанг, или гарпия – с Амогхасиддхи. Интерпретируя эти символы, мы обнаружим, что они в поэтической форме описывают особые качества каждого из божеств: лев символизирует храбрость или мощь, а также суверенную власть; слон – неизменность; лошадь – сообразительность и красоту формы; павлин – красоту и силу преображения, поскольку, согласно распространенному поверью, он обладает способностью поедать яд и превращать его в красоту своего оперения; гарпия – величие и победу над всеми стихиями. Также и божества, в конечном счете, олицетворяют определенные бодхические качества Дхармакайи и внеземных сил просветления, эманирующих из них, которым верующий может довериться, зная, что они приведут его к состоянию будды.

 

В своей интерпретации образов животных, представленных в Сид па Бардо, мы исходили из общепринятой эзотерической трактовки известных буддийских символов доктрины перевоплощения. Эти образы соответствуют символам Сидпа Бардо у Платона и символам из описания рождения Будды в «Дулве», явно имеющим также эзотерическое значение.

Д-р Л. А. Уодделл, известный авторитет в области ламаизма, в своем труде «Ламаизм в Сиккиме»[41] упоминает о символике знаменитой, но недавно уничтоженной настенной росписи, изображающей Си-па-и-кхор-ло, или «Круг существования», в монастыре Ташидинг в Сиккиме. В этой связи он пишет: «Эта роспись – одно из истинно буддийских символических изображений, сохраненных для нас ламами. С ее помощью мне удалось восстановить фрагмент «Круга» на террасе аджантской пещеры № XVII, до этого не получившей толкования и известной лишь как «Зодиак». Эта картина изображает в символической и буквальной форме три первородных греха и известные причины перерождения (ниданы) и призвана оказать на верующих как можно более сильное впечатление, чтобы они старались их избегать. В то же время сцены, изображающие муки существования в его различных формах и страдания осужденных на пребывание в аду, предназначены для устрашения грешников». На этой картине три первородных греха изображены в виде свиньи, петуха и змеи, а их эзотерическое значение д-р Уодделл трактует следующим образом: «Свинья символизирует невежество и глупость; петух – животную страсть, или похоть, а змея – гаев»[42]. На иллюстрациях к статье, изображающих двенадцать нидан, только третья представляет собой символическое изображение животного. Это обезьяна, поедающая плод, что является символом совершенного знания (тибетск. nam-she, санскритск. Vijcena), хороших и дурных плодов, получаемого через бездумное, рассеянное познание каждого из плодов чувственного опьгга, подвергающее опасности сознание[43]. Остальные иллюстрации – это люди и различные предметы.

Соответственно, животные формы и места их обитания, или состояния, упомянутые во Второй книге «Бардо Тхёдол», в которые может воплотиться человеческий принцип сознания после рождения в этом мире, можно трактовать следующим образом:

(1) Форма собаки (подобно форме петуха в «Колесе Жизни») символизирует неумеренную сексуальность или чувственность[44]. В тибетском фольклоре она также символизирует ревность. А собачья будка или псарня символизируют состояние, в котором доминирует стремление к удовлетворению чувственных желаний.

(2) Свинья символизирует (как и в «Колесе Жизни») невежество и глупость, находящееся во власти похоти, а также себялюбие и нечистоплотность. Свинарник символизирует мирское существование, в котором доминируют эти качества.

(3) Муравей символизирует (как и у народов Запада) трудолюбие и страсть к накопительству, а муравейник – существование в соответствующих условиях жизни.

(4) Насекомое или его личинка символизируют такие свойства, как приземленность, суетность или раболепие, а его нора – существование в условиях, определяемых такими качествами.

(5) Упомянутые в тексте формы теленка, козленка, ягненка, лошади и птиц символизируют, подобным же образом, соответствующие характерные особенности, общие для этих животных и для высшего из животных существ, человека. Эти образы встречаются в мифологии почти всех цивилизованных народов, и многие из ее сюжетов Эзоп взял в качестве основы для своих «Басен». Если же заглянуть в Библию, то на примере видений пророка Иезекииля в Ветхом Завете и Откровения Иоанна Богослова в Новом Завете можно увидеть, что и там используются образы животных. Мы считаем, что, если бы буддийские и индуистские экзотеристы перечитали свои собственные священные книги в свете науки о символах, они, возможно, перестали бы столь враждебно относиться к эзотеризму.

Исходя из вышесказанного, можно с полным правом считать, что животные-символы, упоминаемые в Сидпа Бардо, несмотря на явные искажения текста и самой эзотерической доктрины перерождения, выраженной с помощью этих символов, означают следующее: в соответствии со своей кармой, человеческий принцип сознания, если только он не достигнет Просветления, при нормальных кармических обстоятельствах постепенного движения вперед, прогресса, управляющего большей частью человечества, будет продолжать рождаться в человеческой форме в данном периоде сотворения, неся в себе черты, или свойства характера, символизируемые животными. С другой стороны, при исключительных или анормальных кармических условиях движения вспять, регресса, он, по прошествии долгих веков, постепенно утратит свою человеческую природу и снова перейдет на более низкие эволюционные ступени.

Как уже пояснял переводчик, нам нужно всего лишь оглянуться и посмотреть вокруг себя, и мы обнаружим в человеческом мире и кровожадного убийцу человека-тигра, и похотливого человека-свинью, и коварного человека-лисицу, вора и мошенника человека-обезьяну, раболепного человека-червя, трудолюбивого и зачастую скаредного человека-муравья, живущего одним днем, красивого внешне человека-бабочку, сильного человека-вола или бесстрашного человека-льва. Несмотря на сходство кармы человека с любым из животных, человек умеет лучше, чем животное создать плохую карму. Весьма распространенное среди населения буддийских и индуистских стран поверье о том, что убийца должен неизбежно родиться заново свирепым хищником, любитель чувственных удовольствий – свиньей или собакой, а скупец – муравьем, таким образом, подобно многим другим популярным верованиям, явно основано на ложных аналогиях, некоторые из которых проникли и в священные книги Востока, и на чрезмерно ограниченном взгляде на бесчисленные варианты воплощения в человеческом образе, от святого – до преступника, от императора – до обитателя трущоб, от культурного человека – до самого последнего дикаря.

Теперь, на основании всего вышесказанного, мы попытаемся вкратце сформулировать то высшее, глубоко обоснованное учение о перерождении, которое в «Бардо Тхёдол» изложено довольно туманно, возможно, из-за искажений текста. Если в Состоянии Неопределенности с помощью более мощного влияния Правильного Знания удается подавить влияние врожденных или кармических склонностей к более грубым чувственным ощущениям сансарического существования, управляющим жизнью в человеческом теле, то побеждает часть принципа сознания, способная достичь состояния будды. Тогда усопшему удается избежать жутких видений своей низшей животной природы, и он проводит промежуток между смертью и новым рождением не в Бардо, а в одной из райских сфер. Если же такой человек отличается исключительным духовным развитием, если это один из великих йогов, святых, то он может достичь высшей из райских сфер, а затем заново родиться среди людей с помощью «Повелителей кармы». Ламы говорят, что последние, хотя и являются все еще сансарическими существами, но по своему развитию стоят неизмеримо выше людей. Считается, что такой человек, направляемый «Хранителями Великого Закона», возвращается на землю в новом обличье, движимый чувством сострадания к людям, которым он призван помочь. Он является как Учитель, как Посланец Небес, как воплощение Нирманакайи. Однако обычно происходит перевоплощение более низкого или обычного вида, не обеспеченное сознанием процесса из-за отсутствия просветления у перерождающегося. Точно так же, как ребенок, незнакомый с высшей математикой, не сможет измерить скорость света, так и животное-человек не сможет воспользоваться высшим законом, управляющим перерождением человека божественного. Испив из реки Забвения, он входит в детородное лоно и рождается заново, непосредственно из мира желаний, называемого Бардо. Это низшее перерождение, почти животное во многих случаях, поскольку контролируется в основном животными склонностями, общими для нечеловеческих и человеческих созданий, тем не менее, отличается от перерождения животных благодаря функциональной деятельности чисто человеческого элемента сознания, который у всех нечеловеческих созданий находится в латентной, неактивной форме. Чтобы этот элемент, даже у низших из людей, перестал быть активным и перешел в латентное состояние, требуется приблизительно такой же период циклического времени, как и для того, чтобы нечеловеческое сознание развило свой латентный человеческий элемент и он стал активным, как у человека. Распространенное неправильное понимание этого аспекта высшей или эзотерической доктрины перерождения, таким образом, похоже, в немалой степени поспособствовало возникновению очевидно нелогичного верования, распространившегося практически повсюду через священные книги буддизма и индуизма. Это верование заключается в том, что животный принцип сознания в его полноте и человеческий принцип сознания в его полноте способны попеременно меняться друг с другом местами.

Не кто иной, как покойный д-р Е. Б. Тайлор, отец современной антропологии, после тщательного изучения имеющихся данных, заявил, что высшее учение о перевоплощении является более обоснованным.

«Итак, судя по всему, первоначальная идея переселения человеческих душ в новые человеческие тела была простой и логичной… Животное воплощает в себе отличительные качества человека; и такие эпитеты, как лев, медведь, лиса, сова, попугай, гадюка, червяк, одним словом выражают некую основную черту характера человека»[45]. Правильность такой интерпретации находит свое подтверждение в учениях друидов, ученых жрецов, «брахманов», дохристианской, основанной на научном подходе, религии кельтских народов Европы[46].

В 1911 году, в книге «Вера в духов в кельтских странах», я выдвинул предположение о том, что доктрина перерождения, в том непосредственном виде, в котором ее толковали друиды, в своих основных положениях согласуется с данными западной психологии о том, что подсознание является хранилищем всех латентных воспоминаний; что эти воспоминания не ограничены периодом одной жизни; что эти воспоминания могут быть извлечены из подсознания. Все это говорит о том, что эта доктрина основана на вполне доказуемых фактах. Психологические исследования в области подсознательного и психоанализа, ведущиеся на Западе с 1911 года, подтверждают эту точку зрения.

Во время работы над «Верой в духов» я еще не был знаком с мнением Хаксли о том, что теория перевоплощения человека дает наилучшее объяснение даже обычным физиологическим и биологическим явлениям. А поскольку точка зрения Хаксли, одного из величайших биологов, совпадает с приведенным выше мнением покойного д-ра Тайлора, наиболее выдающегося из современных антропологов, и также подтверждает с позиций нашей западной науки высшую, или эзотерическую, интерпретацию доктрины перерождения, предлагаемой оккультными науками Востока, будет весьма уместно в заключение привести его слова.

«Повседневный опыт знакомит нас с фактами, иллюстрирующими такое понятие, как наследственность. Каждый из нас несет в себе очевидные черты своих родителей, возможно, даже более отдаленных родственников. Говоря точнее, сумма склонностей, заставляющая нас поступать определенным образом, и которую мы называем «характером», часто прослеживается во многих поколениях по прямой и побочным линиям родства. Поэтому у нас есть все основания говорить, что этот «характер», то есть нравственная и интеллектуальная сущность человека, действительно переходит из одного телесного сосуда в другой и трансмигрирует из поколения в поколение. У новорожденного младенца родовой характер находится в латентном состоянии, а эго представляет собой практически лишь набор потенциальных возможностей. Но эти возможности очень рано становятся реальными: начиная с детских лет и до достижения совершеннолетия они проявляют себя как тупоумие или сообразительность, слабоволие или сила духа, порочность или честность. И по мере того, как каждая черта характера изменяется, взаимодействуя с другими характерами, а возможно, испытывая также воздействие других факторов, характер воплощается в новых и новых телах. Характер, определяемый таким образом, индийские философы называют «кармой».

С точки зрения теории эволюции то, что заложено в зародыше и развивается согласно определенному специфическому типу, например, склонность фасоли обыкновенной вырастать в растение, имеющее все характерные черты Phaseolus vulgaris, – это ее «карма». Это «последний наследник и последний результат» всех условий, которые влияли на линию происхождения, уходящую на многие миллионы лет назад, к тем временам, когда жизнь впервые появилась на земле…

Как удачно выразился профессор Рис-Дэвидс [в «Хиббертовских лекциях»], подснежник является «подснежником, а не дубом, причем подснежником определенного вида подснежника, поскольку представляет собой результат кармы бесконечной череды прошлых существований”»[47].

36Изучение «Законов Ману», авторитет которых считается ортодоксальными индусами неоспоримым, судя по всему, подтверждает эзотерическую интерпретацию (перевод сэра Уильяма Джонса в издании «Институт права в индуизме, или Законы Ману» (Institutes of Hindu Law or the Ordinances of Menu, London, 1825) и перевод Г. Бюлера в издании «Священные книги Востока» (The Sacred Books of the East, vol. xxv, Oxford, 1886)). Сначала Ману устанавливает фундаментальные законы, гласящие, что «действие, возникающее из ума, из речи и из тела, производит или хорошие или дурные результаты; действия являются причиной состояний человека, высшего, среднего и низшего» и что «[Человек] получает [плоды] хорошего или дурного умственного [поступка] в своем уме, речевого [поступка] в своей речи, телесного [поступка] в своем теле» (перев. Бюлера, XII. 3, 8). Затем Ману говорит о том, что человек является не простым, но сложным существом: «Эту субстанцию, которая дает телу силу движения, мудрые называют кшетраджна [т. е. «знающий поле»], или дживатман, жизненный дух; и тело, которое таким образом приобретает способность двигаться, они называют бхутатман, или состоящее из элементов: Другой внутренний дух, называемый махат, или великая душа, присутствует при рождении всех существ, обладающих телом, и поэтому у всех смертных возникает ощущение или приятное, или болезненное. Эти двое, жизненный дух и обладающая разумом душа, не только тесно соединены с пятью первоэлементами, но и связаны с высшим духом, или божественной сущностью, которая наполняет все и всяческие существа» (XII. 12–14). Судя по следующим словам, Ману, очевидно, хочет сказать, что только лишь этот «жизненный дух», или животная душа, а не «разумная душа», или сверхживотный принцип, способен переселяться в животных: «После того как жизненная душа собрала плоды прегрешений, которые возникают из любви к чувственному [т. е. животному или скотскому] наслаждению, и приводят к страданиям, и после того, как таким образом лежащее на ней позорное пятно удалено, она снова приближается к этим двум самым прекрасным сущностям, разумной душе и божественному духу: Эти две сущности, слившиеся в одно целое, не зная снисхождения, изучают добродетели и пороки этой чувственной [или животной] души, в зависимости от которых она будет испытывать удовольствие или боль в настоящем или будущем мирах. Если жизненный дух был по большей части праведным и порочным в небольшой степени, он наслаждается радостью в небесных сферах, вселяясь в тело, образованное из частиц чистого первоэлемента [т. е. эфира]. Однако же, если он привык предаваться пороку и редко поступал праведно, тогда пусть покинут его эти чистые элементы, и, имея более грубое тело из чувствительных нервов, он ощутит ту боль, на которую обречет его Яма: После того как он вынесет те муки, к которым приговорит его Яма, и почти очистится, эти пять чистых элементов снова вернутся к нему в порядке, установленном природой» (XII. 18–22). После дальнейшего описания науки перерождения в ее эзотерическом аспекте, Ману приходит к следующему выводу: «Так, потворствуя чувственным [т. е. животным, или скотским] пристрастиям и пренебрегая выполнением обязанностей, самые низкие из людей, не ведая о святом искуплении, приобретают [в виде жизненного духа, но не в виде разумной души] самые низкие формы. Теперь послушайте подробнее и по порядку, в какие тела входит жизненный дух в этом мире и вследствие каких совершенных здесь грехов» (XII. 52–53). Судя по тексту «Законов» в целом, Ману явно пытается не только изложить основную тему своего трактата, но и защитить законными и божественными санкциями догму о том, что личность брахмана священна и неприкосновенна, и поэтому особо выделяет грех убийства брахмана, упоминая об этом в первую очередь. Затем он говорит о грехе священника, употребляющего спиртные напитки, а затем о грехе похищения золота у священника. Во всех подобных случаях, как и во всем, что следует за ними, смысл, как мы уже отмечали выше, заключается в том, что «жизненный дух», или животная душа, отделенная от двух более высоких элементов сложной структуры человека, то есть «разумной души» и «божественной сущности», несут наказание в виде переселения в тела существ, стоящих ниже человека. «Убийца брахмана [т. е. жизненный дух, или иррациональная животная душа убийцы брахмана] должен войти, в соответствии с обстоятельствами преступления, в тело собаки, дикого кабана, осла, верблюда, быка, козла, овцы, оленя, птицы, чандалы, или пукасы, и так далее для других преступлений» (XII. 55–57). В этой связи интересно заметить несколько соответствий между причиной и следствием, которые предлагают другие «Законы». Так, если человек крадет драгоценные вещи, он «родится в племени золотых дел мастеров [которые считались представителями очень низкой касты] или среди птиц, называемых хемакары, или делатели золота. Если человек крадет необмолоченное зерно, он родится крысой, если желтый металлический сплав, – гусаком [который имеет похожий пестрый цвет], если воду, то – плавой, или ныряльщиком… Если украдет мясо, то – стервятником… если масло, то – бяаттой, или жуком, который пьет масло… если изысканные благовония, то – мускусной крысой» (XII. 61–65). Понимая Ману в указанном смысле, эзотеристы отвергают такое распространенное и буквальное толкование «Законов Ману» в отношении доктрин перерождения и кармы, которое пропагандируют среди обывателей брахмины, преследующие тем самым, с точки зрения эзотеристов, собственные интересы. Читателю следует обратить внимание на то, что в приведенных в этом примечании отрывках из перевода сэра Уильяма Джонса, курсивом отмечены вставки из комментариев к законам Ману, в частности взятые из Gloss of Сиllиса, и что слова в скобках указывают наши собственные вставки. Поскольку вставки, выделенные курсивом, предназначены для того, чтобы прояснить наиболее неясные моменты цитируемых отрывков, предпочтение отдавалось переводу Джонса, хотя перевод Бюлера, более близкий к тексту оригинала и, следовательно, более формальный, во всех основных моментах примерно с ним одинаков.
37Ср.: Б. Джоуэтт, «Диалоги Платона» (В. Jowett, Dialogues of Plato, Oxford, 1892), III. 336—7: Republic, X. 614–620).
38Inscr. gr. Sicil. et Ital. 641; ср.: Уодделл, «Буддизм Тибета» (Waddell, The Buddism of Tibet, p. 109).
39Последователи тхеравады, наоборот, верят, что Джаттака была создана во времена Будды, и что ее стихи, но не проза, – это Его собственные слова.
40Здесь снова, в противоположность данной точке зрения, южные буддисты утверждают, что стихотворная часть Джатаки – это наиболее сложная для понимания часть «Сутта Питика», и предназначена для изучения бодхисатвами, а не обычными людьми.
41См.: Gazetteer of Sikkim, ed. by H. H. Risley, p. 266.
42См.: Там же, p. 267.
43Там же, p. 268.
44Ср.: следующий отрывок из Йогавасиштхи (Нирвана Прекарана, Сарга 28, стихи 78–79): «Этих мудрых пандитов, сведующих в шастрах, следует считать шакалами, если они не откажутся от желания и гнева».
45Е. Б. Тейлор, «Первобытная культура» (Е. В. Tylor, Primitive Culture, London, 1891, II. 17).
46Ср.: Caesar, DeB. G., VI. 14—5; 18.1; Diodorus Siculus, V. 31. 4; Pomponius Mela, De Situ Orbis, III, c. 2; Lucan, Pharsalia, i. 44962; Barddas (Llandovery, 1862), I. 177, 189–191; и W. Y. EvansWentz, The Fairy-Faith in Celtic Countries (Oxford, 1911), Chaps. VII, XII.
47Т. X. Хаксли (Гекели), «Эволюция и этика» (Т. Н. Huxley, Evolution and Ethics, London, 1894, pp. 61–62, 95). Покойный Уильям Джеймс, известный американский психолог, независимо от Хаксли пришел практически к такому же выводу, что и он. Пояснив свою «собственную неспособность принять или популярное христианство, или схоластический теизм», он говорит: «Я незнаком с буддизмом и допускаю, что могу ошибаться, и говорю об этом лишь для того, чтобы лучше описать свою общую точку зрения. Но я, в принципе, согласен с буддийской доктриной кармы, в том виде, в каком я ее понимаю», – (The Varieties of Religious Experiences, pp. 521–522).
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27 
Рейтинг@Mail.ru