Глеб Карпинский
Флирт с одиночеством. Роман

– Нет, мамон! – возразила дочка. – Наш новый друг очень хорошо целуется… – и она даже покраснела, поняв, что выдала наше интимное рандеву.

– Идите, дети, лучше играть в шахматы! – вдруг вспылила старшая черноволоска. – Я пока приготовлю блины.

– Да, действительно, что-то блинчиков захотелось… – сказал я, вставая из-за стола.

– Спасибо, мамон, – кивнула Яна.

Мы вернулись с поникшими головами в комнату и снова сели за шахматную доску доигрывать уже затянувшую до неприличия партию, я уже открыто поддавался, жертвуя без разбора свои фигуры, и в конечном итоге чуть ли не проиграл, оставшись в эндшпиле с одной пешкой против двух черных ладей. В этот судьбоносный момент к нам подсоединилась старшая черноволоска, вся обсыпанная мукой и со скалкой в руке. Тут эта женщина напомнила мне своего недавнего муженька с бейсбольной битой, и я еще раз убедился в верности пословицы, что муж и жена – одна сатана. Конечно, никаких блинов она не стала печь, это была неудачная попытка произвести на меня впечатление, хотя я, если честно, даже рассчитывал на это чудо. В отместку она подсказала пару верных ходов своей дочери и загнала меня в прямом смысле в тупик, что я даже пообещал ей, откуда у меня только появилась такая дерзость, что еще одна подсказка, и я оттрахаю ее этой же скалкой. Она рассмеялась и сказала на бесподобном французском «Chaque chose en son temps» (всему свое время), что мне захотелось тут же взять у нее уроки. Ситуация переходила уже всякие границы приличия, та как я безутешно уже двигал пешкой и прятал своего короля от надвигающегося мата, в любой момент понимая, что могу остаться без штанов.

И только благодаря рассеянности своей молодой соперницы, которая больше стала отвлекаться на восторженные стоны своей матери, обнаружившей в моей библиотеке редкий экземпляр Камастуры, я провел в конце концов пешку в ферзи и предложил ничью. В этом случае они настояли, чтобы я снял штаны, слово джентльмена закон, а Яна с разрешения матери сняла с себя чулки и обмотала их на моей шеи вместо галстука. В таком примерно виде мы и начала вакханалию…

Вспоминая каждый раз этих очаровательных черноволосок, особенно нашу первую интимную связь, и как преданно и страстно они любили меня, раздирая по частям, точно голодные львицы глупого кролика, у меня всегда наворачиваются слезы радости, что я познал их пусть и грешную, во многом отчаянную, но все же любовь, и никто другой больше не испытал и толики того, что испытал я с ними… Даже их ревнивый муж и отец, когда пришла и его очередь сказать свое веское слово, был вынужден признать силу моего гипноза. Помню, как пришел он ко мне под самое утро без свидетелей и без биты, просто как друг с бутылкой дешевой водки. Я принял его настороженно, ожидая подвоха, но уже не боялся, ибо после всего, что у меня было, я мог умереть спокойно.

– Да-с, – сумел промычать что-то он, обливаясь слезами. – Да-с.

Мы сели на кухне за тем столом, на котором я познавал трижды его жену, и, видимо, это его окончательно убило, и он совсем сник, умоляя меня уехать из этого проклятого города. Я сказал ему еще тогда, что уехать сразу не могу, что у меня еще много дел, и что в лучшем случае мой отъезд планируется зимой.

– Да-с, – кивнул он понимающе, хлеща водяру из горла. – Тогда я увезу их заграницу… так сказать, залечивать душевные раны.

– Если не секрет, то далеко?

– Скорее всего, в Италию.

– Там чудные оливки.

Мы крепко пожали друг другу руки, и каждый из нас силился пережать ладонь до боли и хруста костей.

– Если у Вас будут инвестиции в наш отечественный агропром, всегда рады… – сказал он почему-то на прощание, и с тех пор я никого из той семьи больше не видел.

Но, скажу Вам честно, что эта трепетная, непередаваемая никакими словами любовь по черноволоскам всегда осталась в моем сердце, и даже сейчас, когда пишу эти строки, эта, казалось бы, давно погибшая любовь еще тлеет под толстым пеплом моих неоднократных побед, и стоит только расшевелить угли воспоминаний, как могучий жар запылает, озарит все вокруг подобно солнцу, и то наваждение, которое горело между нами тогда, непременно вернется, чтобы погубить нас вновь.

Эх, черноволосочки… черновлосочки, где ты, моя юная Яночка, за кем замужем, и на кого похожи детишки? А где Вы, моя учительница французского языка мадам Мамон, и сколько преданных Вам учеников вспоминают Вас в этот тоскливый вечер? Я, кстати, так и не узнал Вашего настоящего имени, Ваш муж величал Вас все время «она», а мы между собой с Вашей дочерью Яной по-доброму называли Вас на французский лад «мамон». Так вот merci beaucoup, что научили меня высекать искру из камня. Учительский дар и талант ученика раскрылись в полной мере в наших страстных объятиях. Да, Вы были строги и терпели, а я легкомыслен и самоуверен. Помните, как Вы заметили деликатным шепотом, погрозив пальчиком, que je m’excite vite (что я слишком быстро возбуждаюсь), и это больно задело мое самолюбие. О да, мамон, Вы были тысячу раз правы, ибо прежде до встречи с Вами я преследовал только собственные эгоистичные цели. Мне всегда казалось, что во время близости с женщиной достаточно одного моего присутствия, что только мое присутствие с ней возносит ее на пики блаженства, о, как я ошибался! Сколько несчастных женщин ушли от меня, так и не испытав это важное, каким преступником я был, злодеем, а мне тогда казалось, что я молодой бог, самый лучший из лучших, глупый мальчишка! И все измены жене до встречи с Вами, весь этот маниакальный онанизм, все эти бл… ие похождения на стороне разве можно считать изменами? Нет! Тысячу раз нет! Они всего лишь жалкие прелюдии к чему-то более серьезному и, если хотите, святому, ибо какая может быть измена с другой женщиной без высекания этой сладострастной искры пусть и при помощи моих рук, но все же? И, конечно, те чувства, которые я искренно питал к Вам и Вашей дочери прощают мне многое, и я очень надеюсь, что это взаимно, что и я многому научил Вас, а главное – состраданию.

Мы поменяли позу, и я подложил подушку под ее оголенные ягодицы, и минуту любовался развернутой сладостной бездной, точно гурман перед изысканным блюдом. Потом я вошел. Ее платье было бесстыдно задрано, трусики-стринги уже кружились на моем указательном пальце, а ее горячее от возбуждения тело с учащенно дышащей грудью простиралось от меня, спадая с моих колен. Я почти не двигался, сберегая силы для последнего рывка. С непривычки у меня даже заныли мышцы в изгибах колен, но я продолжал ласкать ее чуть выше свободным пальцем, и она подсказывала мне как это правильно делать, правила своей рукой мою, указывала ритм и силу нажима.

– Un peu plus doucement, mon bébé (Слегка и помедленней, мой малыш) – иногда говорила она с закрытыми от наслаждения глазами, когда я слишком торопился, так как у меня затекали колени… Но я терпел неудобства и интуитивно чувствовал, как опытный сапер, что вот-вот это все взорвется к ядреной матери, и ждал финала… Потом эта самоотверженная женщина словно сжалилась надо мной и тихо застонала, и я начал победоносно двигаться, буквально убивая ее. Она уже не стонала, а кричала, из последних сил пыталась вырваться от меня, пронзенная в агонии, на виду своей дочери… И наконец все затихло… Я даже испугался, что она умерла, глядя на ее безмятежность и разбросанные по постели черные волосы… Только потом, когда Яна обняла меня сзади и такой же дождь черных волос накрыл меня, я словно очнулся, ощущая кожей своей шеи прикосновение девственных губ, и в этой затянувшейся паузе мамон открыла глаза, и я увидел опасный упрек ревности в ее затуманенном взоре.

– Яна, уйди, всем святым заклинаю тебя… – задрожала она, но ее дочь не отступала, продолжала целовать мою шею и пряталась за моей спиной.

Тогда мамон попыталась вскочить, вцепиться и расцарапать ей лицо, но я не дал ей это сделать, и снова вошел, на этот раз более резко и жестко, и она быстро сдалась, содрогаясь от моих толчков, и тут же задрожала… И я тоже упал обессиленный, сомкнувшись с нею губами, а ее девственная дочь еще долго целовала мою взмокшую спину, точно рабыня, готовая на все ради своего господина. Помню, как я лежал, словно прослойка плавленого сыра между их двумя жаркими телами, и стуки ударов их родственных сердец звучали в унисон с моим, учащенно и громко… Яна хотела меня, и ее девственность лежала на моей ладони, точно вкусная вишенка на кремовом десерте, но я убоялся переходить запретные грани, и поцеловав на прощание ее грешную мать, пошел на кухню доедать салаты и даже демонстративно закрылся там, в гордом одиночестве, а они, мать и дочь, в каком-то едином порыве еще долго царапались в стеклянные двери и умоляли открыть их, и обещали быть хорошими паиньками.

Золотая клетка

Вы думаете, такого не бывает, бывает?! Бывает, еще как бывает, коль это было со мной. Честно сказать, не помню, как мы познакомились с, как ее? Назовем ее птичкой. «Почему птичка? – спросите Вы. «Да потому что она ко мне словно залетала на минутку, а потом, поклевав с ладони семечки, улетала восвояси, даже не чирикнув на прощание». Кажется, и ник у нее был Колибри или что-то в этом роде. Скорее всего, с этой птичкой я списался через аську или соцсети, так как мы какое-то время были заочно знакомы и строили наши общие планы с учетом наших извращенных вкусов. Я тогда работал в чужом городе и в свободное время развлекался, то есть искал новых подруг для утех. Она, судя по всему, тоже искала любовника, но такого, который не обременит ее вовсе, а просто немного взбодрит. Поэтому мы долго не изнуряли себя длительной перепиской, так сказать, не стали ходить вдоль да около и сразу перешли к делу, совсем не зная ничего друг о друге. Это было рискованно, так как встреча могла привести нас к непредсказуемым последствиям. Теоретически я мог оказаться маньяком-расчленителем, а она больна сифилисом или еще чем-нибудь отвратительным. Но все это стоило того. Правда, о себе я успел рассказать не много, но все же достаточно, чтобы притупить бдительность этой птички. Ну, то, что жена бросила, то, что по дочке скучаю и временно в этом городе, зато неплохо устроился, есть интересная работа по части инвестиций в местную экономику, а по сути, я один из тех, кто занимается банальным рейдерством с целью обогащения. Вот собственно и все. Она о себе вообще ничего не сказала, откупалась какими-то шутками и намеками, и я посчитал бестактным лезть в ее душу. Мне было достаточно взглянуть на пару ее фото и убедиться, что она давно хочет пойти налево и ищет подходящий вариант. То, что она замужем, я был уверен.

– Сегодня? – как-то спросила она меня в переписке.

– Сейчас, – ответил я, и этого было достаточно, чтобы договориться встретиться у меня, в съемной квартире, в самом центре этого города.

Стоит сказать, что это был необычный адюльтер. Моей даме хотелось какой-то пошлой грязи, и речь пошла сразу о том, что она заскочит ко мне на пять минут и я трахну ее жестко по-гречески без всяких обязательств и намерений. Вот собственно и все.

Помню, как я ждал этого момента, ибо я всегда был и остаюсь сторонником классических отношений, а нетрадиционный секс с женщиной тогда для меня был вообще в диковинку, ну, может быть, пару раз я имел практический опыт, так для любознательности, а тут набежало, закружило, довело до извращенного возбуждения. Больше всего меня возбуждало то, что она чья-то жена. Она была высокая, стройная, с короткой стрижкой, уже не девочка, но и не сорокапятилетняя тетя. Я чувствовал себя вором чужого добра и словно брал реванш за крах моего некогда счастливого брака. Зло, причиненное мне, я причинял другому, и это было очень неправильно. Но я жил этими встречами в надежде стать лучшим в понимании женщины. Чтобы полюбить вновь, я шел этой грязной дорогой, заранее понимая, что ноги мои утопают в этой грязи все глубже и глубже.

Она была не робкого десятка, быстро позвонила в дверь, и я встретил ее со стояком и сразу повел в спальню. До этого она решила подстраховаться и написала мне сообщение, что стоит на той стороне улицы у памятника Горького и хочет убедиться, что я – это я, а именно я должен был выйти на свой балкон и махнуть ей рукой. Я собственно так и сделал, а через пять минут она уже стояла на коленях со спущенными джинсами, облокотившись локтями на диван и словно оглядывалась на меня, что я так медлю. Кстати, она была совсем не дурна, и мне хотелось расшевелить ее поцелуями, но она сказала, что у нее мало времени на все эти телячьи нежности.

– Ну, давай же! Моя попочка ждет…

«Странная женщина», – решил я тогда, и на душе мне стало вдруг неприятно. Причину этой неприятности я долго не мог определить, и даже когда все закончилось, мне захотелось поскорее с нею расстаться.

– А еще можешь разок? – спросила она меня, и я кивнул.

Мы предохранялись, и я вошел в нее второй раз довольно легко. Она не стонала, просто терпеливо ждала, когда я кончу, а мне становилось все неприятнее, и весь этот противный процесс затягивался. Потом я захотел попробовать поцеловать ее и даже поласкать ее там, но получил жесткий отказ, и мы в конечном итоге разошлись. Я какое-то время даже не верил в то, что у меня с ней что-то было, и только навязчивый, чересчур приторный парфюм напоминал мне о ее смелом визите да два использованных презерватива, скрученные одинаковым узлом, валялись на паркете.

Прошло какое-то время, я даже удалил с ней переписку, но она опять напомнила о себе, и мы опять списались. Оказалось, что ей очень понравилось заниматься со мной сексом, и что она готова продолжать в том же духе, если я не буду лезть с вопросами в ее личную жизнь.

– Хорошо, приходи сейчас. Я жду, – сказал я, находясь в каком-то подавленном настроении.

Жена в это время просила у меня нотариальное согласие по продаже квартиры, опасаясь, что я скоро передумаю и начну с ней судиться. Мне это, конечно, не нравилось, и я убеждал ее, что и так все оставляю ей и даже предлагал свою вторую машину, лишь бы она была счастлива. Но ее мои доводы не убеждали, и это злило меня и выводило из равновесия. Поэтому птичка, залетавшая ко мне в форточку, оказывалась весьма кстати. Я словно отвлекался от своих проблем, спасался в блуде от душевной боли… Поэтому встречи с птичкой в таком неканоническом духе продолжались редко, но периодически, может быть даже раз или два в месяц, и каждый раз я надеялся пробудить в этой залетной женщине душу и увлечь в традиционное поле интимных отношений между мужчиной и женщиной.

Кажется, у нее была Ниссан Примера, хотя я могу ошибаться, так как особо не разбирался тогда в марках машины. Пару раз она подвозила меня куда-то. Надо же! Нам иногда было совсем по дороге, хотя мы никогда не сидели с ней в кафе или гуляли за руку, точно влюбленные, не пили алкоголь, не ели из общей посуды. Наша переписка выглядела совсем примитивной.

– Привет.

– Привет.

– Сегодня?

– Сейчас.

И только греческий секс, к которому я испытывал под конец наших встреч полную брезгливость. Не могу сказать, что она получала тоже какое-то колоссальное удовольствие, видимо, о своих тайных пулеметных оргазмах она предпочитала молчать, а я был в ту пору не слишком внимателен к женщинам.

– Что ты чувствуешь? – как-то спросила она меня после всего этого…

– Вот уже второй месяц я чувствую себя механическим многоразовым дефлоратором твоей тощей задницы, – признался я.

– Это самый правдивый ответ, который я слышала от мужчин в своей жизни, – заметила она и даже позволила поцеловать себя в щечку на прощание.

В конце концов, мы мирно расстались, но до сих пор даже спустя много лет я не могу понять, почему она все же шла на это, зачем собственно ей все это было нужно, ради чего? Может быть, у нее была какая-то смертельная болезнь, и она пыталась вылечить ее, пустившись во все тяжкие? Может, когда-то очень давно, она кого-то сильно обидела, и чувство вины заставляло ее унижаться и искать все большие унижения? Возможно, она ненавидела своего мужа. То, что каждый раз перед тем, как стать на колени, она сдергивала обручальное кольцо со своего безымянного пальца, напоминало дань каким-то жестоким традициям, своеобразный ритуал мести. Возможно, ей доставлял удовольствие сам факт измены, и то, как чужой мужчина снимает с нее трусы, иногда грубо шлепает ее по ягодицам и вводит свой эрегированный член ей в попку.

– Сегодня моя попочка тобой довольна, – любила говорить она мне что-то вроде комплимента, и тем самым опошляла мои чувства, которые пытались зародиться в моем сердце.

При этом, она не шевелилась, не изгибалась, не вздрагивала, только едва напрягалась, превращалась в какую-то мраморную холодную статую, и лишь иногда ее рука трогала свою взмокшую киску, точно проверяла, а не нарушил ли я свой уговор, а, может быть, даже и теребила ее незаметно, я тогда не обращал на это никакого внимания, часто глядел в окно, как воруют на подоконнике голуби.

Еще у меня было одно страшное предположение, почему эта птичка залетает ко мне. Я предполагал, что эта женщина слишком любима и избалована этой любовью, но что ей и этого было мало, и она пыталась полюбить своего мужа путем искусственного роста вины перед ним. Причем, скорее всего, я был у нее не первый и не последний, кого она использовала таким образом.

Мне неприятно вспоминать об этом, особенно перед другими женщинами, которые знали меня в ту пору. Помню, как испытал стыд, когда в тот же вечер встретился со своей постоянной девушкой, практикующей разнообразие в сексе. Когда она шутливо спросила меня потом, когда у меня, счастливчика, было нечто подобное, я промолчал, потому что нечто подобное было всего лишь несколько часов назад. Вот собственно и все, что я хотел рассказать об этой благополучно улетевшей в теплые края птичке. Хотя нет…

Иногда я даже думаю, что муж ее все же все знал, уж слишком она была спокойна и расчетлива в своих преступных действиях. Он выпускал свою птичку намерено днем, в часика два, и чтоб недалеко от дома, на часок, давая тем самым свободу выбора, и каждый раз, выпархивая из своей золотой клетки, она клялась, что не вернется, и каждый раз возвращалась то ли по привычке, то ли по какому-то злому умыслу. Хозяин же ее, может быть, искренно заблуждался и верил, что такой лишний глоток свободы положительно сказывается на ее певческом даре, и птичка действительно осчастливливала его прекрасными трелями, пела вечерами и ночью, отдавая всю душу, тогда как днем терпеливо молчала под моими унылыми ласками…

Балкон над Манго

– А мы вчера со своим парнем начали квартиру искать, будем вместе жить.

– Поздравляю, главное доверять друг другу.

– Да это есть…

– Советую тебе сейчас уйти.

– Почему?

– Потому что ты слаба и можешь легко свернуть с пути чистой любви.

– С чего ты это взял?

– Каждая женщина хочет, чтобы ее соблазнили.

– Ах, мужчины! Каждая женщина хочет внимания к себе, заботы… А вы этим пользуетесь…

Каждый из мужчин имеет свои маленькие секреты. Кто-то любит одеваться в женские одежды и красуется у зеркала, кто-то приезжает из длительной командировки к жене и не занимается с ней сексом, кто-то вечерами курит марихуану и разговаривает сам с собой, пока за ним не придет лохматая собака. Это только начало секретного списка. Я же убежден в том, что когда я буду отходить в другой мир, за мной придет персидская кошка, прихрамывая на левую лапку. Конечно, я редко думаю о смерти, просто почему-то убежден, что так оно и будет. Наверно, заплачу тогда.

Ну не будем сентиментальными, разрешите представиться. Меня зовут Оуэн. Мое имя Вам ничего не скажет, и вообще я не знаю, почему оно пришло мне сейчас первым в голову. Просто здесь у вас на Земле принято давать имена. Одно знаю, что я мужчина, и как у каждого мужчины у меня есть свой маленький секрет. В моей миссии не было смысла изначально. Это тут в мире людей принято искать и находить скрытый смысл во всех проявлениях, к примеру, искать божественную природу и одновременно открывать шпроты кухонным ножом, но, чтобы скрыть инопланетное происхождение, мне пришлось подстраиваться под местный менталитет и играть по навязанным правилам. Хотя проколы встречаются, особенно в последнее время я расслабился. Курю кальян вчера, официантка с обезьяньим именем Анфиса вместо апельсинового сока персиковый принесла, хорошо, что водку с газировкой не перепутала, две симпатичные девушки в нарды за соседним диваном играют и флюиды в мою сторону пускают, а я держусь, смешно наблюдать за ними, лучше бы в русский бильярд играли, и то зрелищнее, вот и балдею от космической музыки и клубы дыне-яблочного дыма выдыхаю, как заядлый кальянщик. И вдруг одна из играющих поднимается и спрашивает меня: «Нравится?», а я улыбаюсь, не понимаю, что именно нравится, кальян нравится или ее движения на пуфике (когда она думает, то ерзает как на мужчине), и отвечаю: «А смысл?»

Слава богу, мои мучения заканчиваются, и я покидаю этот безумный, многострадальный и глупый мир завтра утром. В 5.05 за мной заедет водитель, и мы поедем к аэропорту, где будет ждать меня межзвездный корабль многоцелевого использования, замаскированный под ТУ-134. Вот только обидно, что сувенир не смогу захватить с собой. Начальство строгое, категорически против всяких сувениров, объясняет дороговизной топлива, что каждый грамм матрешки будет стоить приличных денег. «Никаких там матрешек, а впечатления, пожалуйста!» Да и в нашем мире не принято дарить подарки, у нас там, если говорить человеческим языком, никто никому ничего не должен, и никто ни по кому не скучает. Все это, конечно, здесь не может не отражаться на перегибах моей внеземной психики. Я однажды в самом начале вот чуть не спалился. Пришел в мятой рубашке на работу, а секретарша сделала замечание. Говорит, «тебе розовый цвет идет, но ты мятый, брат». А я ей в ответ наплел, что хочу за бесплатно найти домохозяйку, и чтобы гладила, убирала и стирала, и красивой и сексуальной и покладистой была. И как-то сказал так уверенно, что секретарша пальцем у виска покрутила и на весь офис огласила «Инопланетянин, ты, Оуэн. Ищи таких дур на своей планете!» «Ну, ничего… может, и ждет меня кто-нибудь там,» – надеюсь про себя, а сам на ее трясущиеся сиськи пялюсь. – Вот бы перед отлетом их пощупать! Когда еще я тут окажусь. Надеюсь только, что память не сотрут, и свободного места хватит на мозговом носителе.

В этом городе никогда не вырастут бананы, и уж тем более манго, несмотря на то, что находится он на одном меридиане с Эквадором. Правда, сейчас в любом супермаркете можно найти все эти сладкие плоды вечного лета примерно по восемьдесят рублей за штуку без учета инфляции. Вообще город очень быстро развивается, приходят инвесторы, строятся дороги, жилье, деловые центры, гостиницы, открываются новые магазины.

«Манго» – одна из известных торговых марок магазинов женской одежды. Вы не думайте, что мне заплатили за рекламу. Если честно, заходил туда ради интереса пару раз, но ничего нормального не увидел, не оценил. Да и зачем мне все эти модные штучки, если завтра в 5.05 за мной заедет водитель, и я навсегда исчезну в лабиринтах вселенной. Зато если кто-то спросит Вас, а где жил тот парень, о котором речь пойдет ниже, я отвечу, что его балкон располагался над Манго. И каждому здешнему горожанину объяснять не надо, какой номер дома, какой рядом памятник и как найти это место. Все знают прекрасно, все представляют и, проходя мимо особенно вечером, всегда будут всматриваться в огни старинных окон и говорить: «Да, когда-то тут жил тот парень».

Водитель такси, типичный австралопитек, представившийся Виталиком, утверждал, что он в течение пятнадцати минут успеет миновать пробки в центре и благополучно добраться до железнодорожной станции на окраине города, куда обычно прибывали поезда с Украины, не доезжая загруженного под завязку вокзала. Оуэн раздумывал, спорить или не спорить на сто баксов, нервно поглядывал на часы и постукивал пальцами по кожаному портфелю. Вид у него был солидный, представительский, хотя денег в кошельке было лишь на оплату такси. Возможно, стоило и поспорить.

– Надо бы фары протереть, – буркнул водитель, – а то совсем ничего не видно.

Он сбавил скорость и остановился у обочины, но выйти передумал. После дождя дорога размокла, и можно было утонуть в грязи. Они снова тронулись в путь, и только тогда Оуэн увидел, как на ясном небе тень закрывает кровавый диск луны. На душе стало жутко и тревожно.

– Сегодня лунное затмение что ли? В древности событие, предвещавшее беду, – предположил Оуэн, всматриваясь в небо.

Их Хондай российской сборки свернул на запасную дорогу мимо бензозаправочной станции, огибая городской элеватор. По пешеходному мосту, переброшенному через рельсы, медленно поднимались встречающие. Поезд еще не пришел, но уже горел зеленый семафор, и где-то вдалеке слышен был протяжный предупреждающий гул.

– Ты, должно быть, путаешь с солнечным затмением, – водитель закурил, уже въезжая на территорию станции прямо к платформам.

Оуэн проглотил фамильярное «ты» и на этот раз спорить не стал, объяснив Виталику схему лунного затмения.

– Лунное затмение – это когда Солнце, Земля и Луна сходятся в одну линию, и Земля закрывает своей тенью Луну…

Виталик ничего не ответил и включил радио громче. Там звучали пошлые шутки и приколы «Камеди клаб».

Оуэна беспокоил неожиданный для всех приезд новой гостьи. Босс представил ее как свою помощницу и заранее наделил высокими полномочиями, а это говорило о том, что он, Оуэн, плохо работает и возможно от него скоро избавятся. Действительно в последнее время дела на фирме застопорились, проекты все были венчурные, и идея вливания свежей крови была логичной. Тем более, там, на Украине, все шло совсем наоборот, с интенсивным развитием и ростом прибыли. Но Оуэна волновало другое. Почему новую гостью селят к нему в съемную квартиру, а не в гостиницу, например, и это было со стороны босса непонятно и даже неприлично. Да, Оуэн недавно разошелся с женой, переживал, но все же надеялся, а появление в его бытовом пространстве посторонней женщины отрезало все шансы восстановить отношения с супругой. По иронии судьбы именно сегодня жена позвонила и сказала, что хочет вернуть то, что они потеряли и даже готова разорвать отношения с тем…, которого родная дочь уже называла папой. И вот тебе сюрпрайз. Сало, горилка, кальян с волшебными травами, забавная украинская речь. Оуэн сразу окрестил новую длинноногую помощницу директора Виагрой (она была похожа на одну из участниц известной музыкальной группы) и предоставил ей лучшую комнату с шикарной кроватью, на которой еще так недавно он изучал сексуальное поведение местных представительниц женского пола. Конечно, с распутной жизнью надо было кончать, наверно, это сказывалось и на качестве работы, и, может быть, босс хотел ускорить принятие этого решения, подселив к нему свою помощницу. Но зачем он тогда сказал, что уволит первого, кто переспит с ней? И Оуэн чутьем понимал, что это была вовсе даже не шутка. Он приглядывался к Виагре, пытался найти плюсы от созданной ситуации. Девушка была молоденькая, высокая, худощавая, с достойным бюстом при узкой талии. Волосы у Виагры была черные и как у египетской жрицы закрывали лоб строгим прямым каре. Нельзя сказать, что она была красавицей, но это был тот тип женщин, который всегда был не досягаем для Оуэна. Обычно о таких женщинах он говорил, что их имеют только «отличники».

Конечно, положительные стороны от такого сожительства были. Например, Оуэн научился готовить настоящий украинский борщ из свиных ребрышек и знал, что сказать, если случайно окажется во Львове и к нему подойдут националисты.

– Не бэйтэ мэнэ, хлопцы… – повторял он, оттачивая акцент, а она смеялась.

На ней был легкий желтый сарафанчик на голое тело, и он так и сказал:

– Я вот все думаю, переспим мы или нет?

Виагра словно ждала этого вопроса и отрезала:

– Нет!

– Другого ответа я и не ожидал услышать.

– Ты очень груб! – девушка вскочила с дивана и ушла к себе в комнату, показательно хлопнув дверью.

Оуэн было побежал за ней вслед, чтобы успокоить, но остановился и, как нашкодивший школьник, опустил голову.

– Ты неправильно меня поняла! Скажи что-нибудь, а то я чувствую себя виноватым.

– Ладно, проехали…

Потом позвонил босс. Вместо привычной ругани его голос был на удивление мягок и добр.

– Не отвлекаю? – спросил он, смеясь.

– Что Вы, Илларион Илларионович, всегда, пожалуйста.

– Я тебе звонил недавно, у тебя телефон не доступен.

– Да, я тут в зоне аномальных явлений.

– Ты там смотри у меня, сталкер, бл.., поосторожней. Зоны бывают разные… синие, белые, красные.

Многие девушки, с которыми Оуэн встречался, стали ревновать его, когда узнали, что он живет не один. Пошли скандалы, какая-то глупая ревность, да и сам он вдруг охладел к внешнему миру женщин. Каждый вечеро он предпочитал оставаться дома, они пили мартини и смотрели по телевизору фильмы, разговаривали о жизни, смеялись…, и он понимал, почему ему вдруг становилось так хорошо и совсем не хотелось пропадать вечерами по кабакам и клубам. Ведь фактически в его доме появилась жена. В свободное от работы время они вместе выполняли домашние дела и даже гуляли, ходили в кино, в театр, на каток, а однажды она попросила его выбрать для нее деловой костюм, и он выбрал на свой вкус недорогой, серенький, питерского пошива. У Оуэна был один маленький секрет. Ему всегда везло с женщинами, он брал их без особых усилий, словно они принадлежали ему всегда, и то, что Виагра начинала проявлять к нему интерес, не удивляло его. Особенно теперь, когда он стал свободным и независимым, когда манящий женский мир в покорности и страстном нетерпеливом трепете затаился перед ним и он по праву какого-то дерзкого венценосца вошел в него, бестактно и грубо, открывая дверь с ноги.

– Хорошее имя у тебя, Оуэн! – сказала Виагра, немного остыв.

– Спасибки, да и сам я ниче… Вот подстригся недавно. Как говорят, жизнь налаживается. Представляешь, нашел себе личного парикмахера. И коллег по работе ему предлагаю, а он за это меня так классно стрижет… Посмотри, мне идет прическа наверх? Ах да, ты же меня не видела с другой.

По ночной аллее шли двое. Он был без шапки, чуть впереди, словно спешил куда-то. Его спутница, про себя он ее насмешливо называл «гарной дивчиной», плелась следом. В отличие от мужчины она была одета по сезону: в норковую шубку, зимние сапожки и большую меховую шапку. Было безлюдно и тихо так, что их ночной разговор отдавался эхом в пустынных, запорошенных снегом переулках старого города.