Герхард Блок
Я хочу, чтобы меня казнили

Глава 3. Калинин и Серебрякова

Диссоциативное расстройство личности может проходить незаметно для окружающих, потому что странности поведения могут списываться на стресс, нервы или шалости. Самые известные случаи раздвоения личности описаны интересно для тех, кто не углублялся в изучение психологии дальше статей в журналах для женщин. Билли Миллиган – легенда психиатрии. Он вмещал в себе двадцать четыре личности и использовал в общении те, которые были выгодны в тех или иных случаях. Его долго пытались поймать на лжи, но до самой смерти в 2014 году не получилось, поэтому он остался рекордсменом и по сей день. Ко встрече с Калининым я готовился почти всю ночь, повторяя изученное в институте и прочитанное годами позже. Наверное, поэтому не сдержался и после приветствия зевнул:

– Добрый день, Оливер.

– Добрый день, – парень был на иррациональном позитиве: – Устали?

– Простите, – машинально ответил и подавил новый приступ: – Не выспался, но это к делу не относится. Меня зовут Антон Денисович и я тюремный психолог.

– Звучит, как начало титров из сериала, – Оливер улыбался и, казалось, не замечал, что находится в камере. Слишком много улыбчивых заключенных в последнее время стало попадаться.

– Оливер, вам в чувстве юморе не откажешь, – в иной ситуации я бы и посмеялся, но не сейчас точно: – Однако я хотел поговорить о том, почему вы здесь.

– Давайте, – беззаботно и даже как-то юношески бодро ответил мужчина.

– Вы убили престарелую пару, сами сдались и настояли на закрытом слушании дела. Почему вы сдались?

– Дело в том, что я не убивал эту пару, – развел руками Калинин.

– Вот как? – конечно, я уже догадался, к чему клонит Оливер.

– Да, их убила я, – мужчина сощурился и чуть выпрямил спину.

– Алиса, я так понимаю? – пытаясь не выдать волнение, нарочито безразлично отозвался я. Так быстро вывести вторую личность на диалог даже и не рассчитывал.

– Да, правильно, – личность Алисы была напряжена: – Добрый день.

– Здравствуйте, – конечно, я понимал, что расстройство личности влияет на настроение носителя личностей, однако столкнуться с этим вживую всегда интересно, поэтому решил подыграть и говорить с девушкой: – Так это вы убили престаре…

– Хватит их так называть, – резко перебила личность Серебряковой: – Не самые старые они были. Василий Куницын и Анна Серебрякова. Мои отчим и мать.

– В отчёте они фигурируют в качестве незнакомых Оливеру людей, – сверился со своими записями. Слишком уж убедительно говорил заключенный, что даже на секунду поверил в сказанное.

– Все правильно, – подтвердила Алиса: – Он их и знать не мог. Когда я была жива, я с Олли знакома не была.

– Значит, вы мертвы? – уточнил я, принимая правила игры. Смотреть на парня, который говорит от лица девушки было сложно, но ударить в грязь лицом не хотелось отчаянно.

– А вы новости не читаете? – скривил губы Оливер.

В материалах дела не было ни слова о возможных пересечениях личности Алисы с живыми или мертвыми людьми. Мой первый промах – нужно было перепроверить работу судебного психиатра, который не стал особо заморачиваться.

– Боюсь, что не знаю, о чем вы, – пришлось сознаться, однако это не помогло.

– Не боитесь вы.

В голове сделал пометку, что от слова-паразита нужно срочно избавляться, раз не первый раз попадаюсь уже.

– И здесь ваша правда, – примирительно склонил голову.

– Антон Денисович, можно просто по имени?

– Не стоит оно того, – я на самом деле не люблю переходить на личности с заключенными. Они всегда пытаются потом этим манипулировать, изображать близость, просить поблажки.

– Антон, правд много, а истина одна, – проигнорировав мой комментарий, продолжила говорить Алиса голосом Оливера: – Я была дочерью Анны Михайловны Серебряковой и Геннадия Васильевича Серебрякова, основателей Международного Объединённого Банка. Новость о том, как я разбилась в аварии не могла пройти мимо вас. Кстати, можно на ты?

– Думаю, что ответ мой ни на что не повлияет, – осталось только развести руками.

– Здесь вы заблуждаетесь, Антон, – Оливер чуть приблизился к стеклу: – Отчество – переоцененное и используемое только в нескольких языках обозначение родового имени.

– Алиса, я прекрасно знаю, что это. Ещё это способ более точно идентифицировать собеседника.

– И вы считаете, что к нам много Антонов приходит каждый день? – не скрывая сарказм, уточнила Алиса: – Отчество выражает почтение и здесь я предложила вариант обращения на ты, чтобы приравнять нас в беседе.

– Давайте, все же, на вы, – манера общения Алисы напрягала и это прозвучало в моих словах, за что и зацепилась личность девушки.

– Конечно. О какой равности может идти речь, когда мы за стеклом, а вы нас изучаете, – Оливер нахмурился и скрестил руки на груди. Обычно это закрытый жест, но что можно считать обычным у человека с раздвоением личности?

– Так как вы разбились, Алиса? – после небольшой паузы я решил вернуться к своему промаху. У Алисы были другие планы:

– Она больше не хочет с вами говорить, Антон Денисович, – я не заметил, что Оливер опять слегка сгорбился: – Извините.

Переход от личности девушки к парню и наоборот не менял тембр голоса и это раздражало сильнее, чем своенравность Алисы. В своих записях отметил, что нужно научиться постоянно следить за мелочами в движениях Оливера.

– Что ж, хоть успели познакомиться, – дежурно улыбнулся и перешел на беседу с парнем: – Оливер, вы понимаете, где находитесь?

– Да, конечно, – опять слишком бодро ответил Калинин и разъединил руки: – Я в тюрьме повышенного режима содержания. Пожизненного, точнее. "Белая Ночь", Санкт-Петербург, достаточно свежая, новая тюрьма.

– И понимаете, почему находитесь здесь? – не нравилась мне ее своенравность и его бодрость. В отличие от некоторых душевнобольных из других камер, эта парочка в одном теле умудрялась вывести меня на эмоции, а это уже непростительная ошибка для психолога.

– Да, Алиса в моем теле убила своих родителей, а теперь мы в укрытии, – чуть шире и чертовски по-доброму улыбнулся Оливер.

– Что? – мне показалось, что ослышался: – Укрытие?

– Вам совсем неинтересно было читать наше дело? – Оливер приподнял брови, искренне удивляясь моей реакции.

– Оливер, я вынужден извиниться, но я не понимаю вас.

– О, надо же, – издевательские нотки прозвучали в голосе мужчины: – Мы смогли заставить извиниться нашего наблюдателя.

– Алиса? – не мог жизнерадостный Оливер так резко отреагировать. Что ж, я угадал.

– Извините, не смог проконтролировать эту вспышку, Антон Денисович, – лицо Оливера изменилось за несколько секунд с эгоистично победного до искренне извиняющегося. В записях появилась ещё одно уточнение о том, что Алиса способна доминировать в выборе личности.

– Все в порядке. Что вы имели в виду под словом "укрытие"?

– Здесь меня не смогут достать, – после этого лицо Оливера стало меняться с каждой фразой: – Нас. Меня. Нас. Извините, Антон Денисович, Алиса никак не смотрится с фактом, что пострадать может только мое тело.

– Кто не сможет вас достать? – Оливер заинтриговал меня возможность наблюдать шизофрению у и без того не самого обычного заключенного. Сходу даже не смог вспомнить, встречалась ли такая смесь отклонений хоть у кого-то ранее. Возможность написать статью, в которой бы описывалось принципиально новое явление в психиатрии, теперь давало шанс на всемирную известность. Неплохая конфетка для обычного тюремного психолога.

– Те, для кого нет стен, Антон Денисович, – ответил Оливер, пожимая плечами.

– Вы понимаете, что…

– Что он противоречит сам себе? – надменность в голосе резко контрастировала с только исчезнувшей с лица блаженностью: – Да нет, все правильно говорит. И скоро вы это поймете, Антон. Спросите про моего отчима у Фадеева.

Оливер сел на пол, прислонился к стене и отвернулся. Больше ни на один вопрос обе личности в тот день мне не отвечали. Зато много говорил Юрий, встреча с которым получилась в тот день абсолютно случайной.

Камеры заключенных затемняли с боковых стекол, делая их прозрачными только во время общения с сотрудниками тюрьмы. Лично мне это всегда было удобно с профессиональной точки зрения – когда человек терял вокруг себя стены, он раскрывался намного лучше. Кто-то обретал иллюзию свободы и пытался на меня напасть, кого-то сковывало из-за непривычно открывшегося пространства. При любом исходе диалоги становились полезнее и конструктивнее.

После опроса Оливера я шел мимо рядов одиночных камер, уже отработанной привычкой не обращая на заключенных никакого внимания. Им тоже до меня дела не было, потому что с подавляющим большинством из них сложилось тотальное взаимопонимание по принципу “мы играем в обоюдную пользу”. Боковое зрение обратило внимание на интенсивные движения за стеклом очередной камеры и я невольно остановился. Юрий привлекал внимание, размахивая руками. Торопиться уже было некуда, потому что разговор с Оливером был рассчитан на дольшее время, поэтому я подошел к камере Юрия, махнул рукой в камеру наблюдения и стал ждать. Через несколько секунд включились динамики и микрофон в аквариуме, боковые стенки стали прозрачными.

– Добрый день, Юрий, – без энтузиазма поздоровался, ожидая какую-то просьбу или требование от заключенного. И здесь я тоже ошибся, что стало походить на тенденцию.

– Антон Денисович, доброго дня. Вы идете от Калинина Оливера.

– Боюсь, что не могу разглашать…

– Не бойтесь, – перебил Юрий и я снова мысленно выругался за слово, от которого в этой тюрьме теперь меня отучают трое заключенных: – Вы ничего не разглашаете, просто я в курсе. Это был не вопрос, да. Не важно. Вы идете от Оливера. Она вам сказала про родителей? Вижу, что да. Изучите новости от двенадцатого июня шестилетней давности. Запишите.

Заключенный говорил, будто рассуждал сам с собой, а в конце стал выжидающе смотреть на меня и на мой рабочий планшет.

– Что записать?

– Двенадцатое июня. Шесть лет назад. Новости. Пишите, а то забудете.

– Зачем мне это записывать? – конечно, я не торопился выполнять безобидное требование заключенного.

– У вас не было достаточно времени, чтобы изучить Калинина и Серебрякову. Я даю подсказку. Можно было бы прямым текстом сказать, но так будет скучно лично вам. А как говорят стены, вам уже скучно работать стало. Потеряли интерес к работе. Творческий подход утерян.

Практически дословная цитата Фадеева выбила из колеи и я рассеянно записал в планшете то, что предлагал Юрий. Но и здесь он не успокоился.

– Вы записали только фамилию Оливера. А нужно искать новости про Алису.

– Откуда?..

– Просто увидел движения пальцев, ничего сверхъестественного. Но когда наткнетесь на что-то не подходящее к слову “норма”, можете маякнуть мне и продолжим беседу. Или у самой Алисы спросить. Извините, что отвлек. Хорошего вечера.

– Юрий, вы можете ответить на один вопрос? – попытаться стоило.

– Я могу ответить на много вопросов, но далеко не факт, что получится именно на тот, который вы зададите, Антон Денисович.

– Откуда вам известно, от кого я шел? На время сопровождения в камеру все остальные аквариумы затемняются со всех сторон.

– За моей спиной не стекло, а стена, – ехидно ухмыльнулся Юрий: – А у стен всегда есть уши.

В тот день я много и громко мысленно ругался, потому что эти трое заключенных, а если считать Алису, то четверо, знатно загрузили загадками, на которые ответов на горизонте не было.

Детализацию разговора с Калининым делать долго не пришлось, однако на моменте с “укрытием” невольно задержался. В мировой практике есть много историй, когда человек добровольно сдается властям, чтобы попасть в тюрьму от кредиторов или угроз жизни. Оливер же вел себя так, будто знал, что попал сюда для эвакуации, для спасения от чего-то, что страшнее пожизненного заключения. Со своей точки зрения, я не мог представить, что может быть хуже положения заключенных в “Белой Ночи” – ни единого шанса выбраться, ни единого варианта изменить свое положение. Удивительно, что многие местные сидельцы смирились и в своих аквариумах умудряются обживаться, создавать свой личный распорядок дня, подстраиваться под условия, называть камеры квартирами, комнатами, номерами.

Калинин не был похож на человека, который провел большую часть жизни в замкнутом пространстве, однако чувствовал себя раскованно и комфортно. Причин для этого у заключенного быть не должно, ведь он четко отвечал на вопрос о понимании своего положения. Возможно, имеет место быть шизофрения или же иное расстройство, не позволяющее отделять реальность от фантазии. Но могло ли быть так, что одна личность подвержена психическому расстройству, а вторая нет, ведь Алиса была явно недовольна текущим положением дел.

Отчет о том, что некоторые заключенные в курсе о соседстве с конкретными личностями, уже был отправлен Геннадию Илларионовичу, в ответ пришло письмо по внутренней почте всего с тремя словами: “Завтра без опозданий”. Вызов на ковер к начальнику тюрьмы – история не новая, но завтра будут распинать явно не меня. Хоть какое-то разнообразие в серых буднях работы. Уже закрывая рабочий ноутбук, я вспомнил про слова Юрия про родителей Серебряковой.

– Ну и что же было шесть лет назад, парень? – привычка проговаривать мысли вслух появилась уже давно, когда пришло грустное понимание, что о профессиональной деятельности здесь поговорить не с кем.

Поиск выдал подборку новостей за двенадцатое июня. Как искать нужную информацию в день государственного праздника – вопрос спорный, однако тот день выдавал только одну значимую и нужную в деле новость. Трагически погиб Геннадий Васильевич Серебряков, один из основателей Международного Объединенного Банка, амбициозный создатель первой криптовалюты, которая вопреки ожиданиям отличается и по сей день стабильностью, а самое главное, способностью конкурировать с традиционной валютой. Рубикоин не имел ураганного роста, как первые криптовалюты, не терял свои позиции, как временные и ситуативные, а упорно продолжал вытеснять классические деньги. Развитие рубикоина оставалось коммерческой тайной МОБ, который всего за несколько лет смог подмять под себя большинство крупных банков мира. Геннадия Васильевича называли революционером, пассионарием, гением, а он все лавры побед отдавал жене, Анне. И вот, шесть лет назад его не стало. По официальной версии – сердечная недостаточность на фоне переутомления. По слухам – отравление, причем намеренное.

– И что ты хотел этим сказать, Юрий? – перекинув ссылку на поисковой запрос в электронный ежедневник, я закрыл ноутбук и с чистой совестью ушел с работы.

Глава 4. Кофе и письмо

– Но как тогда Калинин мог узнать про Фадеева, а Юрий про Калинина? – Геннадий Илларионович хмурился все сильнее. Руководители смен видеонаблюдения молчали, растерянно переглядываясь.

Начальник тюрьмы уже не первый час пересматривал записи контактов с Оливером Калининым и пытался вычислить нарушителя правил содержания заключенных. Я прокручивал в голове все беседы с пациентами и сам себя уверял, что не мог выдать личных данных – даже при сравнениях я оперировал лишь цифрами, но никак не личностями. Руководители смен, видимо, меня сейчас мысленно материли за доклад, из-за которого сразу же после обеда начался разбор полетов.

– Геннадий Илларионович, все инструкции соблюдены, ну не могло быть ошибки, – уже третий раз повторил одно и то же Арсений Петрович, руководитель вечерней смены видеонаблюдения.

– Ну тогда расскажи мне, Сеня, как этот псих узнал про другого? – язвительно уточнил начальник тюрьмы, прекрасно помня о том, что руководитель вечерней смены не любит сокращение имени.

– Да мне-то откуда знать? – опять разводил руками Арсений Петрович

– Тогда будь любезен, закрой свой измельчитель борща и не лезь, – рявкнул начальник.

Виновные, если и были в кабинете, упорно молчали. Ситуация накалялась тем, что и начальник тюрьмы не мог по записям понять, где произошла передача информации.

Вариант того, что про содержание Фадеева можно было узнать до появления в тюрьме исключался – по всем бумагам и официальным заявлениям Анатолий находился в "Полярной Сове". Откуда простому охраннику в бизнес-центре, кем и работал Оливер, знать информацию повышенной секретности? Как бы то ни было, запросы начальнику "Полярной Совы" и в федеральную службу исполнения наказаний были отправлены, осталось ждать.

– Ну не телепат же этот мудак! – после долгого молчания Геннадий Илларионович ударил кулаком по столу, не уточняя, кого конкретно имеет в виду: – Ладно, ваши предложения?

– Можем перевести Калинина в карцер хоть сейчас, – сразу же отозвался Арсений Петрович, как будто ждал этого шанса все время.

– Ретивый ты, Сеня, – с недоброй улыбкой медленно произнес начальник тюрьмы: – Вот только двух вещей не понимаю. Угадаешь?

– Не могу знать, Геннадий Илларионович, – смутился руководитель смены видеонаблюдения.

– Антон Денисович, а ты что скажешь? – Геннадий Илларионович перевел взгляд на меня и чуть наклонил голову: – Знаешь эти две вещи?

– Догадываюсь, – конечно же я знал. Все же, за все годы работы изучал не только заключённых, но и коллег, благо времени хватало и на тех, и на других.

– Говори, – с ледяным холодом в тоне протянул начальник.

– Первая вещь – вопрос, вторая – перспектива.

– Так, – начальник тюрьмы хищно улыбался и это не сулило ничего хорошего. Один только вопрос. Кому?

– Вопрос. Почему руководитель смены решает о смене меры наказания заключенному?

Арсений Петрович с нескрываемой злостью исподлобья посмотрел мне в глаза. Не хотелось наживать врагов, но ярость начальника тюрьмы была готова выплеснуться и это стало бы более жестким испытанием для каждого в кабинете, даже для тех, кто молчал все это время.

– Так, – холод в голосе Геннадия Илларионовича сменился заинтересованностью.

– Перспектива, – титанических усилий требовало не улыбаться: – Если без мата, то предложение нам самим отправиться в карцер.

– Опасный ты человек, мозгоправ, – тяжело выдохнул начальник тюрьмы: – Может, ты как раз и есть наш искомый телепат? Ну что, кто хочет в карцер, а? Никто? Разошлись. А ты, Антон, останься.

Арсений Петрович не был глупым мужчиной, но был подвержен эмоциям и имел склонность быстрее действовать, чем думать. Однако на момент выхода из кабинета он все понял и уже добро подмигнул мне и одними губами сказал: "Спасибо". Мысленно я выдохнул – сложный разговор отменился сам собой.

– Что делать будем, Антон? – едва закрылась дверь, Геннадий Илларионович устало откинулся на спинку кресла. Пожав плечами, я осторожно спросил:

– Мне ответить?

– Я вот тебя помню ещё с собеседования, – пошел издалека начальник: – Ты же знаешь, что тогда ты мне не понравился от слова совсем и я тебя взял, можно сказать, за красивые глаза.

– Глаза как глаза. Вам должность заткнуть надо было.

– Все верно, – не стал отпираться Геннадий Илларионович: – Кто ж знал, что ты толковым окажешься? Так какого хрена ты сейчас устраиваешь концерт дебила? Расслабился?

– Нет.

– Тогда предлагай, – отрезал начальник тюрьму и легонько хлопнул ладонью по столу.

– Я бы поговорил с Фадеевым, потому что с Юрием смысла нет – сами понимаете, какой это персонаж. Если есть факт межкамерной связи, тогда это уже работа не моя.

– В железнодорожном тебе надо было учиться, – смахнул невидимую пылинку со стола Геннадий Илларионович.

– Почему?

– Стрелки хорошо переводишь. Свободен, приступай.

За пятнадцать лет работы это был чуть ли не самый долгий диалог между мной и начальником тюрьмы. Именно поэтому я удивился, узнав, что Геннадий Илларионович теперь со мной на ты, не считает меня бесполезным придатком и принимает решения не всегда самолично. Посмотрев на часы, решил доделать мелкие дела и поехать домой – все равно беседа с Фадеевым не самой короткой будет.

***

Факт того, что дома закончился кофе, застал врасплох и вынудил снова одеваться – на улице шел монотонный мелкий дождь. Вопреки мифам в Санкт-Петербурге дождь шел не весь год, а количество солнечных дней даже иногда превышает московские показатели.

Много лет назад я отказался от привычки ходить всюду в наушниках, но сейчас решил послушать музыку и из вакуумных наушников полился женский вокал одной лёгкой рок-группы. Со временем мозг стирает из памяти многие вещи и в первую очередь это относится к голосу. Академик Павлов говорил, что лучшим свойством человеческой памяти является именно способность забывать. Голос не подкрепляется визуальной составляющей, поэтому уходит первым. Даже на личном опыте замечал, что не помню голос первой девушки, впрочем и с лицом уже давно тоже все сложно – прошло почти двадцать лет с расставания, но почему-то именно сейчас вспомнилась Аня. И ведь, если сейчас вернуться в прошлое, со всем опытом, который получил за эти годы, дурацкое расставание можно было предотвратить.

Поругались из-за простого и банального молчания. Нет, мы, естественно говорили, общались, но когда съехались на третьем курсе вместе, начала появляться проблема. Она училась в каком-то гуманитарном институте, даже и не вспомню каком, а познакомились мы ещё в старших классах школы. Детали уже сложно припомнить, да и вряд ли они нужны в контексте ассоциативного ряда, который привел от вокала девушки в наушниках через мысль о памяти к Ане. Молодые, зелёные, только по двадцать лет, а уже решили поиграть во взрослых. Как же мы познакомились? Нет, не вспомню, хотя вертится на языке – видимо, будет незавершенный гештальт ближе к ночи. Сняли мы тогда однокомнатную квартиру недалеко от ее института. Уже постфактум понимаю, что аренда была дикая даже для взрослых, но влюбленным студентам было плевать. И откуда тогда брали деньги, силы и время? Загадка.

До того, как съехались, не хватало часов в сутках, чтобы наговориться. Звонки, сообщения, видеозвонки, видеосообщения, социальные сети, мессенджеры – все шло в дело, все разрывалось от жажды общения. Вот только в квартире вся магия прекратилась. Мы говорили обо всем и ни о чем, лишь бы не было молчания, тишины. Казалось, что замолчи мы не на время сна, а просто так, – все чувства пропадут, исчезнут.

И мы пресытились друг другом. Темы закончились, уже возникали неловкие паузы, которые мы заполняли единственным известным способом – уходили делать свои дела. Она внезапно вспоминала, что надо прочитать статью, я резко находил неотложные дела в ноутбуке. Такая тишина и погубила отношения. А ведь было все легко и просто – понять и признать, что жизнь не ограничивается сложившейся парой, что не обязательно жить за двоих.

Кассир мини-маркета раздраженно щелкнула пальцами перед моим лицом и я поспешно вытащил наушники.

– Пакет нужен? – уже спокойно и даже с пониманием и улыбкой спросила симпатичная девушка.

– Нет, Мария, спасибо, не надо, – ответил я и протянул карточку для оплаты. Еще одно отличное свойство человеческого восприятия – делать привычные вещи автоматически, неосознанно. Даже и не заметил, как взял банку кофе и пришел на кассу.

– Так приятно, – девушка даже покраснела, а я не сразу понял, о чем она. Терминал пропищал и я ввел пин-код.

– Простите, вы о чем?

– Вы по имени ко мне обратились. Не часто такое бывает.

– А зачем тогда вас заставляют бейджики носить? – практически даже искренне удивился я: – Менеджеры вас не по номерам же называют?

– Бывает, что и по номерам, – засмеялась Мария и я для себя твердо решил, что кофе буду брать теперь всегда в этом магазине.

Обратную дорогу до квартиры невольно в голову лезли мысли о любви с первого взгляда. Неужели сейчас что-то произошло между мной и кассиршей или я просто хочу в это верить? Она милая, симпатичная, кольца обручального на пальце не увидел. Но мы же даже не общались толком. Да вообще можно сказать, что не общались. Откуда такие мысли? Слишком долго был один и мозг хочет обмануться, хочет влюбиться и вспомнить странные чувства неконтролируемого падения?

Нет, любви с первого взгляда не бывает. Это может быть влюбленность, когда сложились воедино удовольствие от увиденного, радость от услышанного, запахи, цвета, движения. Но никак не любовь. Да откуда мне и знать-то, что такое любовь, если все отношения заканчивались, а искомое чувство по заверениям живет вечно? Честный ответ не всегда приятный, но себе его дал уже давно. Не нужна любовь – нужен комфорт и удобство. Хочется, чтобы дома ждала любимая женщина, которая приготовила к приезду с работы ужин, а днем сообщение, что кофе закончился и надо в магазин забежать. Вот такой комфорт в голове выстраивается, когда идешь под надоевшим до скрипа в зубах дождем. А не любовь с первого взгляда…

Хотя Маша симпатичная – этого не отнять. Но будет ли мне с ней интересно, если из всех возможных работ она устроилась в магазин кассиром? Чего не хватило, амбиций или интеллекта? А чего не хватило мне, чтобы стать кем-то больше, чем просто тюремным психологом? И зачем я вообще думаю за других людей, с чего я решил, что можно понять что-то по минутной встрече у кассы магазина? От злости на самого себя не сразу попал ключом в замочную скважину, а когда вернулся из своих мыслей в реальность и вошел в квартиру, с холодком по спине понял, что стою мокрым ботинком на конверте.

– Кто здесь? – голос не дрогнул, хотя ноги уже тряслись. Ответом была тишина.

Не разуваясь, я быстро обошел квартиру, никого не нашел, быстро закрыл дверь и поднял конверт. Пустой, без марок, без подписей. Первой мыслью было позвонить шефу, только второй – в полицию. Чуть успокоившись и здраво рассудив, что мог просто машинально взять из почтового ящика письмо и уронить до похода за кофе, переоделся и пришел на кухню.

– Надо просто больше спать, парень, – усмехнулся сам себе и налил воду в чайник.

Шумно выдохнув, коротко выругался и рывком вскрыл конверт. Внутри не оказалось ни взрывчатки, ни спор сибирской язвы, ни пугающего чертика – только лист бумаги. “Неправильно, Антон Денисович. Первая страница поиска, шестая ссылка, вторая новость, пятый абзац”. Больше ни слова, но ожидаемый эффект был достигнут – захотелось проверить всю квартиру на наличие камер наблюдения. Заодно и рабочий кабинет.

Профессиональный интерес поборол панику и я открыл домашний ноутбук. Вбив в строку поиска ровно тот же запрос, что и на работе, пошел по инструкции из письма. На периферии мозга зудел вопрос об отправителе письма. Как это произошло? Юрий не мог этого сделать. Откуда отправитель знал, что я делал на рабочем компьютере? Как он проник в квартиру? Оставил следы или бесполезно вызывать полицию? Мог ли это быть я сам в бессознательном состоянии? Сошел с ума мир вокруг или только я? Стоит менять замок или эти умельцы вскрывают любой?

Как бы то ни было, по ссылке отыскалась новость, которую я пропустил из-за броского заголовка – обычно тексты под такими не внушали доверия к содержанию. Отсчитал конкретно указанный абзац – совсем небольшой:

“Похороны Геннадия Серебрякова назначены на 16 июня. Наш корреспондент попытался взять комментарии у его дочери, Алисы Геннадьевны Серебряковой, однако девушка ограничилась коротким ответом: “Вот у отравителей папы и спрашивайте”. Напомним, что версия с отравлением бывшего владельца Международного Объединенного Банка не рассматривается следствием из-за отсутствия оснований”

– Ну и что? – вырвалось у меня вслух. Ответом послужил щелчок закипевшего чайника.

Если тайный почтальон хотел направить по верному пути, то нужно было говорить прямым текстом, потому что найти хоть что-то полезное в этой статье не получилось. Намек на Алису? Мотив убийств? Это не мое дело, меня касаться это не должно – от этого отучили годы работы в тюрьме. Если следствие установило, что факта отравления не было, значит, не просто так человека за двойное убийство посадили пожизненно. Ошибки быть не может, особенно в таком резонансном случае, ведь речь о человеке, который был в полушаге от того, чтобы перевернуть мир. С его исчезновением Международный Объединенный Банк не потерял свои позиции, но и экспансивное развитие прекратил.

Юрий говорил, что дата поможет мне изучить Калинина и его отклонение. Письмо дало наводку на слова Алисы, которая на самом деле когда-то жила. Впрочем, может, и живет – я не перепроверял информацию. Запрос в поиск. Да, погибла. Так, погибла в октябре. Так. Ровно за неделю до того, как Оливер убил мать и отчима Алисы. Вот здесь уже вырисовывается интересная картина.

Конечно, играть в детектива или следователя, интересно, но без опыта достаточно сложно. Никакой связи между Алисой и Оливером найти не получилось ни через десять минут, ни спустя два часа, пару сотен открытых ссылок и две выпитые чашки кофе. Поначалу очевидная мысль о том, что Калинин был любовником Серебряковой и на этой почве убил мать и отчима погибшей девушки, не нашла подтверждения, но в планшете я набросал пару вопросов к заключенному. Возможно, стоит поделиться своими мыслями с Геннадием Илларионовичем, но стоит это делать только при наличии железных улик. Или хотя бы четких и обоснованных подозрений.

– А ты хорош, – впервые с возвращения из магазина закурил, открыл окно и в довесок включил вытяжку. Кто бы ни был тот человек, который оставил письмо, он постарался на славу в плане пробуждения интереса к делу Калинина. Всего одна фраза в газетной статьей, а сколько домыслов, которые точно ускользнули от следствия.

Мысль о том, что кто-то ради этого письма взломал квартиру, но ничего не украл и не притаился в шкафу, окончательно пропала. Проще поверить в то, что сам не выспался и на чистейших рефлексах после сложного рабочего дня захватил конверт из почтового ящика.

“Или смахнул со стола на работе”, – услужливо подсказал мозг, моментально убрав сон до последней капли. Если эту версию принимать в качестве рабочей, то существует несколько вариантов реализации: либо кто-то из сотрудников “Белой Ночи” вступил в сговор с Юрием, либо заключенный мог обманывать систему и выбираться из камеры. Оба варианта были фантастическими, но почему тогда я не сплю, а снова стою у окна и курю?