Герберт Джордж Уэллс
Война миров

Полная версия

Моему брату Фрэнку Уэллсу,

который натолкнул меня на мысль об этой книге.

Но кто обретается в этих мирах, если они в самом деле обитаемы?.. Мы или они Владыки Мира? Разве всё в мире создано для человека?

Кеплер (Приведено у Бертона

в «Анатомии меланхолии»

Дизайнер обложки Алексей Борисович Козлов

Переводчик Алексей Борисович Козлов

© Герберт Уэллс, 2023

© Алексей Борисович Козлов, дизайн обложки, 2023

© Алексей Борисович Козлов, перевод, 2023

ISBN 978-5-0055-9163-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть Первая
Явление Марсиан

1. Канун Войны

В последние годы девятнадцатого века не нашлось бы человека, способного поверить, что за жизнью на Земле зорко и бдительно надзирают твари более развитые умственно и физически, более продвинутые по пути технического прогресса, чем сам человек, хотя, возможно, такие же смертные, как и он. Никто бы не задумался, что за тысячелетия, когда люди, уткнувшись глазами в землю, занимались своими мелкими делишками, торговали и копались в земле, их считали, изучали, анатомировали, исследовали и рассматривали столь же пристально, как микробиолог изучает под микроскопом покрытых хитином жучков и всяких там эфемерных бацилл, кишащих миллионами особей и ещё множащихся в капле грязной воды. Раздираемые завистью, жадностью и гордыней, двуногие шустро сновали по всему земному шару, озабоченные своими грошовыми интересами, убеждённые в своей власти над материей, Природой и своей планетой. Можно предположить, что в мозгу инфузории при этом под микроскопом возникают подобные умные мысли, и её не заботит то, что в любой момент она может быть раздавлена одним движением мизинца наблюдательного двуногого. Она не думает об этом! Ей приятно внимание. Никому не приходило в голову, что более древние, удалённые от Земли миры Вселенной расы – источник смертельной опасности для всего человеческого рода. Прежде сама мысль о какой-либо жизни вне Земли казалась абсурдной, невероятной и совершенно нелепой. Забавно сейчас припоминать глупые, общепринятые в те века предрассудки. Самым амбициозным допущением считалось, что на Марсе могут жить существа, внешне схожие с людьми, скорее всего, гораздо менее нас развитые умственно и отсталые технически, но, уж тояно, никто тогда это не оспаривал, что это очень любознательные и всегда готовые вполне по-дружески встретить нас на космических тропинках и приветить, как желанных гостей, готовых на блюдечке преподнести им новые технологии и свет просвещения существа. А меж тем чрез бездну чёрного космоса на Землю взирали глаза, полные холода, лютой злобы, ненависти, зависти, и их владельцы – существа с чуждым нам мировоззрением, расчётливым, холодным, бесчувственным и бесцветным умом, обогнавшие нас во всём настолько, насколько мы опередили вымерших динозавров. Они не спеша, медленно, но верно разрабатывали свои кровожадные планы. На заре нового века наши иллюзии оказались разбиты.

Планета Марс (едва ли наш читатель не осведомлён об этом) крутится вокруг Солнца на расстоянии в среднем около 140 миллионов миль от него, и на неё падает вдвое меньше Солнечной энергии, чем на нашу планету. Если верить гипотезам о происхождении туманностей, то Марс много старше Земли, и на его поверхности жизнь была задолго до того, как Земля остыла и превратилась в твёрдый шар. Как полагают многие, жизнь на самой Земле появилась, будучи экспортированной с Марса. Масса его в семь раз меньше земной, поэтому он должен был значительно скорее охладиться до температуры, при которой ещё могла существовать жизнь. На Марсе возможна пригодная для жизни атмочфера, есть вода и всё необходимое для жизни.

Но человек оказался столь тщеславен и столь ослеплён своей гордыней, что никто из писателей до самого конца девятнадцатого века не осмелился даже предположить, что на этой планете могут обитать разумные существа, тем более такие, какие опередили двуногих на пути технического прогресса. Никому даже в голову не пришло, что Марс, будучи много старше Земли, с поверхностью, меньше четверти земной, и отстоящий от Солнца на гораздо большее расстояние, обладает жизнью не только раньше появившейся, но и уже клонящейся к своему неизбежному концу.

Космический холод, который с неизбежностью рано или поздно придёт на Землю, уже давно царит на Марсе. Хотя нам почти ничего не известно об условиях существования жизни на Марсе, мы всё-таки знаем, что даже на экваторе планеты средняя дневная температура много ниже, чем на Земле самой свирепой зимой. Марс обладает атмосферой гораздо более разреженной, чем земная, а моря испарились от немилосердного жара Солнца и теперь составляют не больше трети его поверхности. Замедление круговорота времён года привело к тому, что на его полюсах скопились огромные массы льда и снега. По временам оттаивая, эти воды то и дело затопляли срединные земли Марса. Последняя фаза умирания планеты, по времени ещё бесконечно удалённая от нас, стала злым роком для мечущихся в жажде уцелеть обитателей Марса. Под давлением страха смерти их ум работал всё более интенсивно, пока их техника, казалось, не стала превышать возможности самого разума, в то время, как их сердца всё сильнее ожесточались и чувства зверели. И, впериваясь безумными глазами в холодное мировое пространство, они, до зубов вооружённые новыми чудо-механизмами, оснащённые знаниями, о которых люди даже не могли мечтать, ясно отмечали на совсем недалёком расстоянии от себя, всего в 35 миллионах миль по направлению к Солнцу, утреннюю планету надежды – нашу голубую, уютную Землю, цветущую, зелёную от хлорофилла растительного мира и тёмно-синюю от вод океанов, с туманной, светящейся манящим бархатным ореолом атмосферой, этим красноречивым свидетельством плодоносности и процветания, с мерцающими сквозь облачную белизну бескрайними пространствами, населённых какими-то существами материками и широкими просторами морей и океанов, заполненными трассирующими следами от флотилий судов.

Так что, мы, люди, существа, населившие Землю, поневоле представлялись им такими же враждебными и примитивными тварями, как нам – какие-нибудь гориллы или лемуры. Жизнь – это прежде всего борьба! Разум всегда напоминает человеку, что жизнь – это непрекращающаяся борьба за существование, и на Марсе высшие существа думали так же. Их мир клонился к гибели, а на Земле в то же время кипела непрекращающаяся жизнь, но это была жизнь каких-то нелепых зверюшек, низших существ, не заслуживающих малейшего внимания и снисхождения. Захватить этот новый мир, удалиться от Солнца на преемлемое расстояние – это был единственно правильный, единственно реальный план спасения популяции от неминуемой гибели!

Прежде чем слишком строго оценить их планы, стоит припомнить, как свирепо поступали люди не только с животными, но и людьми. Что они сделали с бизонами, птицей Додо, как они поступали с представителями иных рас? Лучше не думать об этом!

За пятьдесят лет истребительной войны, затеянной иммигрантами из Европы, жители Тасмании, к примеру, были уничтожены до последнего человека. Мы помним судьбу двадцати миллионов американских индейцев, от которых остались маленькие кучки уцелевших в резервациях. Не надо думать, что мы сами такие уж фанатичные поборники милосердия, что нам позволено возмущаться жестокими марсианами, заточенными в том же духе?

Марсиане, это стало видно сразу же, рассчитали спуск своих кораблей с исключительной тщательностью – их математические знания, как мы увидим позднее, значительно превосходили наши – и ко всему прочему они исполнили свои приготовления изумительно согласованно. Будь наши астрономические приборы были чуть более совершенными, мы могли бы зафиксировать надвигающуюся на Землю угрозу ещё задолго до конца девятнадцатого столетия. Такие ученые, как Скиапарелли, с энтузиазмом годами наблюдали красную планету – (любопытно, между нами говоря, что в течение веков человеческой истории Марс всегда считался планетой войны) – но им так и не удалось выяснить причину периодического появления на ней пятен, которые они научились в огромных количествах наносить на марсианские карты. А в это время марсиане, очевидно, упорно и деловито вели свои мрачные захватнические приготовления.

Во время сближения планет, в 1894 году, на освещённой части планеты отмечались сильнейшие вспышки. Сначала о них сообщила обсерватория в Ликке, затем Перротеном в Ницце, потом зачастили сообщения других наблюдателей. 2 августа подтянулись и английские читатели, впервые раскрывшие обложку журнала «Нэйчер». Я всё же после долгих размышлений склонен полагать, что эти вспышки были вызваны началом отливки в шахте гигантской мортиры, из которой марсиане планировали бомбардировать Землю. Необычные явления, не объясненные до сей поры, впрочем, были наблюдаемы в окрестностях места вспышки, случившейся во время двух последующих перигелиев.

Катастрофа разразилась на нашей планете шесть лет назад, когда Марс встал напротив Земли. В это время академик Лавелль из Явы разослал по телеграфу астрономам мира массу телеграмм о колоссальном взрыве раскаленного газа на Марсе. Это произошло двенадцатого августа в районе полуночи. Его спектроскоп, без помощи которого он уже не мог обходиться, и который он был готов класть под подушку, вдруг обнаружил колоссальные объёмы взрывающихся газов, главным образом водорода, мчащегося к Земле с жуткой скоростью. Фронт сплошного огня перестал быть видным около четверти первого по Гринвичу. В своих телеграммах Лавелль сравнивал его с колоссальным выбросом пламени, внезапно поднявшимся над планетой, «как снаряд, вырвавшийся из орудия».

Сравнение било в самую точку. Однако на следующий день газеты замолчали. Не появилось ни одного сообщения об этом событии, если не считать крошечной, никем не замеченной заметки в «Дейли Телеграф». Таким образом мир оставался в полном неведении о самой жуткой, самой неотвратимой из всех опасностей, когда-либо угрожавших земному человечеству. Скорее всего, и я бы ничего вовремя не узнал об этом извержении газа, если бы случайно не столкнулся в Оттершоу с известным астрономом Огильви. Он был до крайности возбуждён этим сообщением и, пользуясь моим присутствием, буквально приказал мне той же ночью вместе с ним принять участие в наблюдении за обстановкой на грозной Красной Планете.

Невзирая на всю цепь последовавших после этого связанных между собой страшных событий и катаклизмов, я с кристальной ясностью запомнил наше полуночное бдение: аспидная, молчащая, как морг, обсерватория, занавешенный фонарь в углу, бросающий хилый свет на пол, нудное тикание часов в телескопе, относительно невеликое продольное отверстие в куполе, откуда, как пасть Вселенной, зияла холодная, чёрная бездна, усеянная сверкающей звездной пылью. Полностью затенённый Огильви мягко подпрыгивал возле приборов, похоже ощущая себя признанным диктатором науки. В телескопе был виден только большой чёрно-синий круг с едва различимой на нём крошечной круглой планетой, чуть несиметричной при пристальном наблюдении, блестящей, с чуть различимыми поперечными полосами. Эта оранжевая

булавочная головка была слишком мала, и теплый серебристый свет мягко исходил от неё. Казалось, она слегка подрагивала, но это вибрировал сам телескоп под воздействием часового механизма, упорно удерживавшего планету в поле своего зрения.

За время наблюдения было отмечено, что звёздочка то уменьшалась до размера муравья, то увеличивалась, то медленно приближалась, то вдруг удалялась, но это был просто обман глаз. До оранжевой планеты было всего лишь 40 миллионов миль – 40 миллионов миль абсолютной тьмы и пустоты.

Немногим выпадает случай представить себе всю безбрежность той бездны, в которой плавают планеты – мелкие пылинки чудовищной Вселенной.

Мне бросилось в глаза лишь то, что в едва различимой близости от планеты виднелись три крошечные ярко светящиеся точки, три малые телескопические звездочки в страшно удалённом пространстве, а вокруг них – аспидный мрак безвоздушного пространства. Вы прекрасно помните, как эта бескрайняя бездна выглядит морозной звёздной ночью.

.Взгляд в телескоп делает её ещё глубже. И незаметно для всех нас, ввиду ужасной удалённости и малого размера, стремительно и неукратимо приближаясь к нам, преодолевая всё это непредставимое пространство, с каждой минутой становясь ближе на многие тысячи миль, к нам близилось то, что обитатели Марса направили к нам, то, что скоро ввергло в войну, горе и и гибель нашу прекрасную Землю. Я не мог даже подумать об этом, когда вглядывался в просторы нашей планеты, да и кто на Земле мог даже подозревать о метко пущенном с другой планеты метательном снаряде.

В ту ночь на Марсе снова была зафиксирована вспышка. Я видел её своими глазами. В тот самый миг, когда часы показывали полночь, с краю Марса что-то заискрилось, и на поверхности появилось едва заметное вздутие. Я поспешил поставить об этом в известность Огильви, и он сразу же решил сменить меня на своём посту. Ночь была душная, и мне страшно хотелось пить, в кромешной темноте ощупью, едва находя дорогу в темноте, я пошёл к столику, где должен был быть сифон, как вдруг Огильви издал крик, смесь удивления и ужаса – это он увидел вырвавшийся в сторону Земли столб газа.

В ту ночь новый незаметный снаряд был запущен с Марса. Мне запомнилось, что в тот момент в кромешной темноте я сидел на столе, у меня перед глазами плясали красные и зелёные пятна. Я был занять поисками огня, мне очень захотелось закурить. Придавать значения этой космической вспышке не входило в мои планы, и я не слишком вдавался в то, что за ней может неминуемо последовать. Огилви делал замеры примерно до часу ночи, в час работа была закончена, тогда мы зажгли фонарь и пошли домой к Огильви. Идти было недалеко. С холма нам виделись Оттершоу и Чертси, погруженный в сплошной мрак. Там мирно спало множество жителей.

Огильви всю ту ночь фантазировал и высказывал разные идеи относительно условий существования на Марсе и при этом не уставал насмехаться над всякими вульгарными гипотезами, в частности такой – обитатели Марса сейчас просто подают нам сигналы, может быть, сигналы бедствия. В свою очередь он предполагал, что на красную планету обрушился целый рой межгалактических метеоритов, или что на Марсе происходит чудовищное извержение вулкана. Он непрерывно спорил со мной, пытаясь убедить, что практически невозможно, чтобы на двух, пусть даже находящихся на близком расстоянии планетах эволюция живых организмов шла по одному сценарию.

– Марс обитаем в одном шансе против миллиона! – горячился он.

Каждую ночь многие сотни наблюдателей видели эти вспышки. В ту ночь и в течение десяти следукющих ночей было зафиксировано по одной вспышки. После десятой ночи вспышки прекратились, и их больше никто не видел. По какой причине вспышки прекратились, никто понять не мог. Хотя можно было предположить, что мощнейшие выстрелы были причиной такого количества вредного газа, что вызвали недовольство и панику среди марсиан. Облака дыма, или пыли, зафиксированные в самый мощный телескоп, представали на фотографиях в виде небольших серых туманных клочков, которые мельтешили в кристальной атмосфере планеты и теперь частично закрывали кое-какие детали территории планеты.

Наконец пробудились даже главные газеты и наперебой загорланили об этих странностях. То там, то сям печатались научно-популярные статьи о пробуждении вулканов Марса. Всех насмешили рисунки юмористического журнала «Панч», который очень креативно воспользовался этой темой для продвижения своих политических карикатур. А между тем невидимые марсианские капсулы уже летели к Земле сквозь бездну космической пустоты с немыслимой скоростью в несколько миль в секунду, сближаясь с Землёй каждый миг, каждый час, каждый день. Не было ничего странного в том, что люди, не знавщие о нависшей над ними страшной угрозе могли спокойно заниматься своими ничтожными бытовыми делишками. А между тем тень огромной беды уже нависала над их привычным бытием. Можно вспомнить, как ликовал Маркхем, перебирая новые фотографические снимки планеты для иллюстрированного журнала, в котором он был тогда главным редактором. Сенсация! Вот за чем все гонялись! Людям нынешнего века, да и пожалуй, ещё недавних времён, могут с величайшим трудом вообразить себе количество и влияние журналов в конце девятнадцатого века.

Меня же в то время интересовало совсем другое.

Я тогда с большим рвением любил гонять на велосипеде по парковым дорожкам, и на досуге, сидя на диване, пролистывал огромную груду журналов, которые поднимали темы дальнейшей трансформации общечеловеческих моральных ценностей в связи со стремительным прогрессом мировой цивилизации.

Моя жизнь тогда была жизнью обычного, может быть, довольно скучного мелкого буржуа, прожигающего время в бесплодном наблюдении за причудами общества.

Как-то вечером (потом мы узнали, что в тот момент первый снаряд был примерно в десяти миллионах километров от нас) я прогуливался вместе с женой неподалеку от своего дома.

Надо мной было ясное звёздное небо, и я с увлечение пояснял ей конфигурации и положение знаков Зодиака на небе, а потом по привычке показал на Марс – самую яркую точку у самого зенита. Я знал, что в это мгновение тысячи телескопов устремляли свой взгляд туда же, куда теперь смотрел я.

Был чудесный, тёплый вечер.

Весёлая компашка туристов из Чертси и Айлворта, возвращаясь в свою гостиницу, продефилировала мимо нас, горланя громкие, разухабистые песни. Все верхние окна соседних домов светились. Там готовились отходить ко сну. Издали, с шумной железнодорожной станции раздавался грохот погрузки и вой маневренных паровозов. Звуки были изрядно смягчены приличным расстоянием и звучали едва ли не мелодично. Жена указала пальцем на разноцветные, красные, зелёные и жёлтые сигнальные огни, мелькавшие на фоне чёрного ночного небосклона. Мир казался спокойным и безмятежным. Мы были счастливы!

2. Зведопад

Затем пришла ночь звездопада, и первая звезда прочертила черноту неба. Она хорошо была видна на рассвете, звезда промчалась над спящим Винчестером, восточнее его, и огненная линия падения прочертилась так высоко, что казалась едва видной. Глаза тысяч людей поворачилась вслед за её траекторией. Все подумали, что это обыкновенная падающая звезда. Элбин описывал позднее, что она оставила за собой дымный зеленоватый след, померкший буквально за несколько секунд. Деннинг, наш признанный авторитет по по метеоритам, настаивал, что она прошла над поверхностью Земли на расстоянии не менее девяноста или даже ста миль, прежде чем рассыпалась на мелкие осколки, как это всегда бывает в подобных случаях.

Он настаивал, что объект упал в ста милях восточнее того места, где он был в это время.

В этот час я находился у себя дома и что-то привычно чиркал у себя в кабинете. Мое окно выходит на Оттершоу и хотя, клянусь, шторы в кабинете была подняты (я люблю смотреть на звёзды

ночью), я не заметил на небе ничего необычного. Но метеорит, оказавшийся поразительнее всех мыслимых метеоритов, когда либо посещавших Землю, именно в этот момент врывался из космоса в околоземное пространство, и нужно было быть очень рассеянным глупцом, чтобы его не заметить! Кое-кто из свидетелей утверждал, что он пролетал над ними с неприятным не то свистом, не то с шипением, но, как я уже говорил, я совершенно ничего не видел и не слышал. Меж тем, великое множество жителей Беркшира, Сэррея и Миддлсэкса своими глазами видели это падение, и почти все они думали, что это падает очередной метеорит. Удивительно, что в эту ночь никому и в голову не пришло отправиться на место падения и убедиться, что там произошло на самом деле..

Один безумный бедолага Огильви, так же, как все, наблюдавший метеорит, и уверенный, что тот рухнул

где-то среди безлюдных пустошей Хорселла, Оттершоу или Уокинга, умудрился оторвать голову от подушки рано

утром и героическим усилием воли заставил себя отправиться на его поиски. Светало, когда после долгих поисков он наконец обнаружил его. Это было место неподалеку от близлежащего к городу песчаного карьера. Перед ним оказалась гигантская воронка, вырытая упавшей громадиной, и бескрайние нагромождения камней песка и разбросанного гравия. Окрестные вересковые холмы бфли почти сплошь засыпаны выбросами из гигантской воронки. Место падения было хорошо заметно мили за полторы и благодаря лёгкому серному дыму, который кое-где ещё вздымался над землёй, и заставил профессора чихать, всё время затыкая мокрым платком раздражённый нос. Помимо этого, вокруг огромной дыры продолжал гореть и тлеть сухой вереск, придавая картине зловещий и неописуемый вид.

Удивительно, но упавший объект, зарывшийся в песок посреди разбросанных вкруг остатков расщепленной огромной сосны, имел какой-то непредставимый и странный вид, ничуть не похожий ни на одно из до того прилетавших на землю небесных тел. Обычно это были уродливые, изрытые диким давлением и огромными температурами чёрные, оплавленные камни, но это было нечто совсем иное! Это было нечто, наделённое слишком огромными размерами, слишком правильными, слишком логичными и отточенными формами, чтобы быть порождением дикой, неживой природы. Высоко наружу выдавалась часть чудовищного, правильной формы цилиндра, хранившего на себе печать жутких космических воздействий. Цилиндр сильно обгорел и тёмный нагар свисал с него уродливыми обугленными дымными лохмами. Визуально цилиндр был не менее тридцати ярдов диаметром, и даже издали было видно, какой он огромный. Огильви с трепетом приближался к этой развалине, потрясённый её размерами, массой и более всего – формой, так как знал, что обычная форма метеоритов не должна быть иной, кроме как шарообразной. Очевидно, что с момента падения метеорита прошло слишком мало времени, потому что он был страшно раскалён и приблизиться к нему было невозможно даже на очень большое расстояние. Многие участки поверхности цилиндра были ещё того багрово-чёрного цвета, какими окрашены окалины остывающих чугунных слитков. Невнятный шум, доносившийся изнутри раскалённого цилиндра, Огильви отнёс к процессу неравномерного охлаждения его конструкций. Огильви в тот момент даже в голову не могло прийти, что цилиндр может оказаться изнутри полым, и, уж тем более, что внутри его кто-то может сидеть.

Огильви, потрясённый и потерявший счёт часам и минутам, невесть сколько времени стоял поодаль от огромной дымящейся ямы, всё более пугаясь потрясающе-отточенной формы и странного мышиного цвета колоссального изделия, и как профессионал, уже смутно догадывался о его страшной начинке и сути. Рассвет остался позади, и в долине стояло тихое, тёплое утро. Солнце позолотило сосновую рощу подле Уэйбриджа, и остальные окрестности уже вполне по-летнему начинало пригревать. Из слов Огильви, которому можно было доверять больше, чем самому себе, следовало, что были странные вещи, например, совершенно определённо в это утро в округе не было ни обычной птичьей трели, ни малейшего ветерка, и единственными звуками, раздававшимися на пустоши, был невнятный шум и скрежет изнутри медленно остывавшего обугленного аппарата. Кругом, на пустоши не было ни души.

Удивление Огильви не знало пределов, и когда на его глазах стала обваливаться окалина с торца цилиндра, он находился в состоянии настоящего потрясения. Нагар с обугленного цилинда отваливался только с одной стороны, что не могло не удивить и не насторожить Огильви. Чёрные, ещё тёплые куски падали к подножию цилиндра, подобные крупным хлопьям и чёрному песку во время дождя. Но дождя не было.

Вдруг с шумом сверху свалился особо крупный кусок углевидной массы. Стало не до шуток. Огильви изрядно струхнул.

Но преодолев ощущение нараставшей опасности (Он ведь был настоящий учёный и гордился своей миссией учёного в первую очередь), он торопливо сбежал по крутым отвалам в глубокую пропасть и, невзирая на сильный жар, продолжавший исходить от цилиндра, подошел к нему вплотную, стараясь получше его рассмотреть. Астроном какое-то время тешил себя надеждой, что странный сброс окалины вызван неравномерным охлаждением цилиндра, но лёгкое сомнение терзало его – окалина осыпалась только с торца цилиндра. Меж тем круглое навершие странного цилиндра стало медленно

вращаться. Сначала Огильви не поверил своим глазам, думая, что просто не выспался, и потому испытывает галлюцинации. Но два чёрный пятна, неизменно менявших своё положение относительно друг друга, были слишком явным свидетельством, что конструкция откручивается. Движение было едва заметным, диск откручивался с очень медленной скоростью, почти незаметно, и, похоже, это откручивание порой вообще приостанавливалось. Огильви сначала не понял, что означает такое ритмическое движение, сопровождающееся весьма неприятными металлическими звуками изнутри. Потом он услышал, как будто кто-то стал скрестись внутри, и звук этот был необычно глухой и сильный. Тут Огильви заметил, что скорость перемещения пятна стала возрастать, и оно передвинулось практически на дюйм. Тут страшная мысль молнией пронзила его голову. Она была настолько невероятна, что Огильви взмок от ужаса! Лучше бы он навсегда оставался в неведении!

Цилиндр этот бы искусственный, полый изнутри, и с отвинчивающейся крышкой сверху! Его кто-то сделал, и этот кто-то изнутри конструкции сейчас отвинчивал люк, для того, чтобы выбраться наружу! Было, отчего взмокнуть!

– Господи! – задрожал Огильви, – Неужели внутри цилиндра находится человек? Люди наверняка чуть не изжарились при приземлении! Им плохо! Они пытаются выбраться из замкнутого раскалённого пространства!

В его мозгу мгновенно соединился новоприбывший цилиндр и взрывы, гремевшие на Марсе чуть загодя. Мысль ушла, но покоя ему не прибавила ни на йоту.

Первоначальная смехотворная мысль о погибающих внутри цилиндра людях не оставляла Огильви, даже напротив, она всё сильнее жалила его ум, и ужасала. Он был готов представить корчи беззащитных пассажиров цилиндра, корчащихся от боли и недостатка воздуха, и ужасался их неописуемым страданиям. Эти размышления в конце концов толкнули его почти на безумство, он стал пробираться к стенкам цилиндра, защищая рукой лицо от нараставшего немылимого жара. Огильви всё равно, чего бы это ему ни стоило, хотел помочь освободиться неизвестным героям – покорителям космоса!

Но, к счастью, приблизиться к самому металлу цилиндра не получилось – жар был слишком силён, и идея помочь заключённым в цилинде побыстрее отвернуть крышку оказалась невыполнимой. Понимая, что чудом сам не обжёгся о раскалённый металл, Огильви помедлил в глубокой нерешительности и со всех ног стал карабкаться вверх по крутым отвалам ямы, осклизаясь и падая. Когда он вылез, времени на отдых не было. Он припустил по полю и около шести часов, измученный и запыхавшийся, стоял у Уокинга.

По пути ученый столкнулся с возчиком, которому попытался втолковать, что случилось, но его речь была столь

бессвязна и горячечна, а у самого – такой дикий вид (шляпу он сразу же потерял в яме, и был весь в пыли), что тот махнул рукой и просто бросил его на дороге. Огильви бросился дальше, без всякого успеха обратился к трактирщику, который только что открыл свой трактир у Хорселлского моста. Тот выслушал бред астронома и решил, что перед ним очередной сбежавший из Бедлама сумасшедший, и попытался было завлечь его в трактир, чтобы было время успокоить и сдать докторам.

Этот успокоительный приём чуть отрезвил взбудораженного Огильви, и только завидев Гендерсона, известного лондонского обозревателя светской хроники, колдовавшего у себя в саду, он стал прыгать и кликать того через забор. На сей раз, для того, чтобы тот наконец выслушал его, Огильви постарался говорить как можно спокойнее.

– Гендерсон! – начал свою нагорную проповедь Огильви, – Вы видели этой ночью падающую звезду?

– Ну и что?

– Она упала на Хорселлской пустоши!

– Ух, ты! – насмешливо воскликнул Гендерсон, изо всех сил пытаясь изобразить истинный интерес, – Знаем! Очередной упавший с неба метеорит! Если вы не шутите, то это чрезвычайно интересно! Огильви, вас ждёт нобелевская премия!

– Хватит шутить! Слушайте внимательно! Это не просто метеорит! Это цилиндр, сделанный людьми! Он искусственного происхождения! Поймите же! Он кем-то сделан! И внутри него кто-то есть!

Гендерсон стоял с лопатой в руке, как будто проглотил кочергу.

Поверить в такое было почти невероятно. Но и не поверить Огильви было невозможно!

– Что? Что вы мелете? – усомнился он, внезапно отшатнувшись от гостя. Гендерсон был уже стар, и многое доходило до него, как до жирафа, с трудом. К тому же он был был туговат на ухо, и многого не расслышал.

Огильви, не жалея красок, рассказывал журналисту всё, что ему удалось увидеть. Гендерсон с минуту не мог переварить услышанное, потом брови его плавно въехали на лоб. Он бросил лопату, нервно вдел в пиджак одну руку и выскочил на дорогу. Оба путника поспешно побежали к метеориту. Цилиндр пребывал всё в том же состоянии. Никаких звуков изнутри теперь не раздавалось, лишь между поднявшимся люком и чёрным корпусом цилиндра ярко блестела тонкая металлическая спираль свежей неокисленной резьбы. Было слышно, как воздух, то сипя, выходил наружу, то, свистя, затягивался внутрь.

Они стали попеременно прикладывать к остывшему цилиндру уши, как будто там можно было что-то услышать, стучали палкой по рыхлому нагару, который пластами тут же опадал вниз, и, не получая никакого отзыва, наконец решили, что хозяин или хозяева, оказавшиеся внутри цилиндра, либо лежат без сознание, либо уже, увы и ах, мертвы.

Но что они могли сделать вдвоём, чтобы помочь пострадавшим? Ровным счётом ничего! Прокричав на всякий случай несколько слов с обещанием скорой помощи, заверив окалину угрозой, что они скоро вернутся, и не одни, компаньоны бросились обратно в город за подмогой. Взъерошенные, пыльные, испачканные золой и углём, они ковыляли, утопая в ярком солнечном сиянии, по узкому проулку. Было ещё ранее утро. Лавочники снимали ставни со своих модных витрин. Обыватели уже распахивали окна своих спален и, потягиваясь, выглядывали на балконы. Гендерсон спешил поскорее попасть на железнодорожную станцию, откуда можно было телеграфировать об открытии в Лондон. Газеты уже загодя подготовили свою паству к тому, чтобы разгласить эту сенсационную новость.

Уже к восьми часам огромная толпа местных мальчишек и приезжих зевак направилась к пустоши, чтобы лично удостовериться в истинности «мертвяков с Марса», как их нарекли нищие лондонские острословы с окраин. Такова была первая молва, охватившая лондонцев, когда они узнали о приземлении таинственного цилиндра. Сам же я не был в числе первооткрывателей и впервые узнал об этом от своего разносчика газет в четверть девятого утра, когда вышел за свежим номером «Дейли Кроникл». Что спорить, я был так поражён известием о находке, что немедленно поспешил через мост Оттершоу к становившемуся знаменитым песчаному логу.