Георгий Тушкан
Охотники за ФАУ
© Д. В. Харитонов, предисловие, 2020
© Т. А. Калюжная, художественное оформление, 2020
© Издательство «Фолио», марка серии, 2020
⁂
В погонеза немецким секретным оружием
Известный советский и украинский писатель Георгий Тушкан (1905–1965) написал совсем не много книг, но некоторые из них по праву входят в золотой фонд советского приключенческого романа.
Будущий писатель родился в Полтаве, в то время это был совсем маленький патриархальный городок с населением чуть больше пятидесяти тысяч человек.
Его отец – статский советник – был знаменит тем, что позировал художнику Илье Репину для картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». А крестным отцом будущего писателя был известный историк и археолог Дмитрий Яворницкий – его имение находилось по соседству с домом Тушканов.
Георгий закончил Харьковский институт зерновых культур – заведение весьма далекое от литературных изысканий и мечтаний о писательской славе.
Но на помощь ему пришло то, что помогает человеку, который хочет писать книги, – настоящий талант наблюдателя и богатый жизненный опыт.
В тридцатые годы прошлого века Георгий Тушкан работал и много путешествовал по Памиру и Средней Азии, результатом чего стал остросюжетный роман «Джура», изданный в 1940 году, о приключениях молодого киргизского охотника Джуры, прошедшего путь познания и борьбы и ставшего закаленным в боях с басмачами бойцом.
А летом 1941-го, с началом войны, перемоловшей, словно в жерновах, судьбы десятков миллионов людей, писатель ушел добровольцем на фронт. После одного тяжелейших боев он был ранен и тяжело контужен. После лечения и возвращения на фронт служил помощником начальника оперативного штаба 52-й армии, сражавшейся в 1943–1944 гг. на территории Украины. Тогда Г. Тушкан настойчиво занимался поисками секретных баз нового немецкого ракетного оружия.
Уже тогда стало известно, что сверхсекретные баллистические ракеты Третьего рейха были способны преодолевать территорию свыше двухсот километров и обстреливать территорию Англии. Эти ракеты намного обогнали свое время – над их серийным призводством работал молодой и талантливый немецкий ученый Вернер фон Браун.
По замыслу Гитлера, «ФАУ-2» должны были стать «оружием возмездия», призванным переломить складывающийся для него катастрофический ход Второй мировой войны.
Таким образом «ФАУ-2» превратилась в главный военный трофей, в вожделенную «Чашу Грааля», обладателями которой мечтали стать разведки всех стран союзников.
На поиски этого «Грааля» также устремился украинский (родился в Житомире) и советский ученый Сергей Королев – «человек-невидимка», о существовании которого в СССР узнали только после его смерти в 1966 году.
Будучи ложно обвиненным в 1938 году во вредительстве, Королев чудом избежал расстрела.
Последовала отсидка на Колыме и каторжная работа на золотых приисках. «Хлопнут без некролога» – это была любимая фраза будущего отца советской космонавтики.
Но Королеву сказочно повезло – его отправили в специальную тюрьму, так называемую «шарашку», где осужденные – выдающиеся советские ученые и конструкторы работали над новыми моделями самолетов и ракетных двигателей.
А летом 1945 года, после подписания капитуляции, фактически прямым рейсом из ГУЛАГа Королев прилетел в поверженную Германию и возглавил поиски секретного оружия Третьего рейха.
В романе Г. Тушкана «Охотники за ФАУ», посвященном этой теме, поисками «оружия возмездия» занимается группа лейтенанта Баженова.
События романа начинают разворачиваться летом 1943 года, когда советские войска ведут тщательную подготовку к форсированию Днепра и освобождению Левобережной Украины.
В «Охотниках за ФАУ» писатель описывает то, что сам хорошо знал и что пережил в своей богатой событиями фронтовой жизни.
Сейчас это может показаться невероятным, но в условиях советской цензуры Григорию Тушкану удалось поставить в книге целый ряд острых вопросов, которые перестали быть «табу» только четверть века спустя – в конце восьмидесятых. Вот, к примеру, такой текст:
«Вопросы так и сыпались. Каждый хотел, чтобы именно его услышали, именно ему ответили. Эти бывшие военные спрашивали, установлены ли случаи предательства в сорок первом году со стороны командиров Красной армии.
– Почему в начале войны не было видно нашей авиации?
– В чем причина первых поражений?
– Почему воевали не малой, а большой кровью? И не на чужой, а на своей территории?»…
Роман «Охотники за ФАУ», повествующий об опасных буднях советской фронтовой контразведки, считается одним из лучших в творчестве пиателя. Он был опубликован в 1961 году и, пожалуй, стал последней литературной удачей автора. Г. Тушкан написал еще несколько книг, но ни одна них не повторила судьбу романов про охотника Джуру и охотников за тайным оружием Третьего рейха…
Д. Харитонов
Глава первая
Оперативный дежурный
Село спит. Сентябрьская ночь. Упругий порывистый ветер кружит над полями, мечется по садам и улицам, швыряет сухие листья в слепые окна, завывает в трубах и проводах, обламывает сучья с одиноких тополей.
Косматые плотные тучи с востока низко несутся над землей. В них отражаются огни земли: багровые зарева пожаров, частые вспышки далеких орудийных и минометных залпов. По огням заметно, как быстро перемещается линия фронта на запад, к Днепру.
Спит село. И вдруг завывание ветра тонет в нарастающем свисте авиабомб. Взметнулся к небу вихрь огня.
Взрывная волна сдула соломенную крышу, обнажила голые ребра стропил, рванула штукатурку со стен, сорвала дверь, швырнула ее о стену и повалила часового в коридоре.
Рассыпалось стекло, и взлетела плащ-палатка, затемнявшая окно изнутри.
В метущемся свете маленькой голой лампочки, закачавшейся на проводе, взвилась над столом стайка бумаг. Невысокого молодого майора, вскочившего со стула, облепила белым саваном простыня карты-двухверстки. Свет заморгал. Наступила тьма.
Через разбитое окно в комнату врывался холодный ветер. Бумаги ползли по полу, шелестели и жались к стене, на которой мелькали огненные зайчики. Доносился треск горящей соломы и бревен.
Молодой майор наклонился нал столом, чтобы водворить на место облепившую его карту. Правый ее край он прижал телефоном, левый – пистолетом, посреди положил набитую бумагами папку. Под порывами ветра карта шевелилась, документы летали по комнате. Майор подхватил плащ-палатку, с которой со звоном посыпались осколки, и завесил окно. Плащ-палатка хлопала, как парус. Майор посветил электрическим фонариком, достал из угла гильзу от зенитного снаряда и зажег зажатый в ее горловине фитиль.
Он поднял с пата шифрованные телеграммы, боевые донесения, оперативные сводки и только после этого, стряхнув с плеч пыль и крошки мела, поднял и надел фуражку. Еще минута, и комната оперативного дежурного по штабу армии, которой командовал генерал-майор Королев Николай Иванович, приняла почти прежний вид.
Майор подхватил свисавшую со стола телефонную трубку и спокойно проговорил:
– Сысоев слушает. Продолжай докладывать обстановку.
Трубка молчала. Майор подул в нее раз, второй. Ни ответа, ни привычного живого шороха.
– Бекетов! – крикнул майор через плечо. Часовой за дверью не отозвался.
– Бекетов? – еще громче крикнул майор, нетерпеливо раскрывая кодовую таблицу и подвигая к себе телеграмму, заполненную рядами цифр.
Часовой не появлялся.
Майор сунул пистолет в кобуру и вышел в сени. Рослый боец оказался не слева у двери, как ожидал Сысоев, а справа, в конце коридора. С автоматом на шее, освещенный заревом пожара, Бекетов казался окровавленным. Он стоял, опустив голову, хлопал ладонями по ушам и громко, будто рубил дрова, выкрикивал:
– Гу-гу-гу!
– В ансамбль песни и пляски собираешься?
Автоматчик продолжал гукать. Майор подошел, сильно тряхнул его за плечи и прокричал ему в ухо:
– Слышишь меня?
– А? Вроде слышу, товарищ майор. В ушах будто в железном котле: клепки заклепывают…
– Ранило?
– Вроде бы целый. А слышу-то – как с того света!
– Беги к связистам. Чтоб на этом свете у меня через десять минут была телефонная связь и электричество! Наружного часового оставь за себя. Повтори!
Когда Бекетов докричал свой ответ: «Мацепуру оставить за себя!» – у наружных дверей послышался хриплый голос:
– Я тут, товарищ майор.
Невысокий, широкий в плечах, пожилой автоматчик говорил степенно, стряхивая с себя песок.
Из дверей, ведущих во вторую половину дома, выглянула заспанная физиономия лейтенанта Винникова:
– В чем дело, Сысоев?
– Дело в капризе взрывной волны. Спи.
Дверь захлопнулась. К разбитому окну Сысоев и автоматчик привалили снаружи кусок дощатой стены от разваленного сарайчика.
– А тебя, Мацепура, не задело? – спросил Сысоев.
– Шостый раз чертов фашист кидает бомбу прямо в мене – и все мимо. Судьба! Фахт.
– Я было поверил, что Мацепура не боится ни огня, ни воды, ни черного болота, а ты, оказывается, каждую авиабомбу своей считаешь. К разбитому окну никого не подпускай.
Сысоев вошел в коридор.
– Один момент, товарищ майор.
Сысоев по голосу понял, что автоматчик хочет сказать что-то важное, остановился.
– Как Бекетов вернется, мы ваше окно организуем. Вы извините, только я вам хотел про себя такое сказать: я не новобранец, чтобы пугаться. За германскую войну имею два Георгиевских креста и за эту – два ордена Славы, и сюда из госпиталя меня направили только потому, что я уже немолодой. Внуков имею, а на войну пошел добровольцем. Фахт!
– Все?
– Нет, не все. Обратите внимание: почему фриц бросает бомбы только на то село, где мы расквартировываемся?
– Ну, это тебе так кажется.
– Никак нет! Вчора и позавчера, – перешел Мацепура на украинский, – колы мы розквартирувалысь в Новиньках, бомбы тильки-тильки в нас не попалы – фахт!
– А ведь верно, упали метрах в шестидесяти – ста, – согласился Сысоев.
– А я шо кажу? А позапозавчора? И так усю нэдилю… Нам, наружным часовым, усе выдать. И нема того, шоб целить у столовку Военторга, к примеру, а усе норовыть попасты або в нашу хату, дэ оперативный дежурный и секретна часть, або в хаты, дэ расквартирован командующий, члены военного совета, начштаба, – фахт!
– Доложи коменданту и сам следи внимательно, может, и выследишь, кто наводит.
– Золоти слова, товарищ майор. Я и кажу, что нэ може бомбардировщик тэмной ночью, без ориентира, прилететь точно до цели.
– Вот и доложи коменданту.
– Докладывали. Сэрдиться. Везде бомбят, говорить, приказую, говорить, без паники. Приказа, што ли, не знаете – задерживать усих посторонних, што пыдходять до объехту. Почему, спрашувает, не задержали, колы видели наводчика? А мы его не бачили.
Сысоев направился в хату, но часовой снова остановил его:
– Извините, товариш майор, у мэне до вас е вопрос.
– Говори скорее!
– Промеж нас пройшла чутка, шо у хрицев бувают таки рубашки из стали, шо их пуля не берэ. И что у хрицев з такими стальными рубашками е накыдка-невидимка. Одэнь таку накыдку – и нэ видать тебя, бо станешь прозрачным. Вы спец по таким делам, от мы и интересуемся.
– Чепуха. Нет таких накидок и плащей, чтобы делали человека невидимым. Есть маскировочные костюмы и халаты, плащ-палатки такого типа, как на тебе. Что касается пуленепробиваемых, бронированных жилетов, то у гитлеровцев испытывали опытные образцы еще в начале войны. Оказалось, что такой бронежилет не только пробивается бронебойной пулей, но пуля загоняет в тело еще и кусок брони, в которую ударила. Одним словом – ловите наводчика.
– А колы нихто у сели не подае свитовых сигналив, то чи може бомбардировщик сам, тэмной ночью, выйти точно на цель?
– Наводчик находится поблизости – радирует, куда лететь.
– Шоб хриц, та вызывал бомбы на себя? Не чув я такого. И бомбы, я же кажу, падають не просто на село, а там, де мы.
– Да… странно. Поинтересуюсь…
– Потому и доложил.
Из небольшой хаты стремительно выбежала молодая женщина в белом:
– Ой, рятуйте, люди добри! – крикнула она и, увидев двух военных, направилась к ним.
– Стой! – Мацепура вскинул автомат. Женщина испуганно остановилась. Что-то в ее облике показалось майору знакомым. Он шагнул навстречу. Давно уже он разыскивал свою жену. Организации, куда он обращался за справками об эвакуированных с Украины, неизменно отвечали ему, что не располагают сведениями о местонахождении Елены Сысоевой и ее сына Владимира.
Может, они переехали и теперь где-нибудь далеко на Урале или в Средней Алии ждут от него вестей… А вдруг немцы угнали семью в Германию? Или… самое страшное… Об этом Сысоев старался не думать; ему мерещилась Леля в каждой мало-мальски похожей на нее женщине, сын – в каждом мальчишке его возраста.
Колеблющийся красноватый отсвет пожара потемнел и погас. Над пепелищем еще вздымались клубы дыма, оттуда доносились возбужденные голоса.
Сысоев осветил женщину электрическим фонариком. Ослепленная лучом, она прикрыла глаза рукой и тревожно спросила:
– Ой, кто вы?
Майор подошел вплотную, отвел ее руки от лица. Женщина была ему незнакома.
– Свет! – донесся сердитый окрик с улицы. Подбежал боец, разочарованно протянул: – Майop! – и пошел обратно.
Сысоев выключил свой фонарик и вздохнул.
– Тикаты, чи що? – спросила женщина, не открывая глаз.
– Вы местная?
– Это Катруся, хозяйкина дочка, – пояснил Мацепура и добавил: – Никуда тикаты не треба. Иди спи. Фашист не вернется.
– А ну забожитеся, що фашисты не вернутся.
Мацепура ожидал, что майор ответит женщине, но тот молча вернулся в хату. Ничего особенного вокруг не происходило. Шли будни войны.
– Ей-бо, пресь, ей-бо, фашист не вернется, Катрусенька, – весело подтвердил Мацепура и добавил: – А стоять здесь не положено. Иди до хаты, а то в одной рубашке застудишься.
…Сысоев сел за стол, обхватил руками голову и замер. Электричество уже горело, окно завешено. Он уставился в одну точку оперативной карты. Очеретяное – так называлась эта точка, небольшое село на берегу озера.
В Очеретяное, к родным жены, он привез их, Лелю с Владиком, пятилетним сыном. Туда приехала погостить и его мать. Отпуск кончился за две недели до начала войны; он, тогда еще лейтенант, вернулся в свою часть, на Буг. С тех пор Сысоев ничего не слышал о своих. От сестры, жившей в Горьком, он получил последнее письмо жены, посланное из Очеретяного за три дня до оккупации. Леля и мать очень беспокоились: «что с Петей», спрашивали, что им делать, но тут же писали, что фашистов, «как нам сказали компетентные люди», на левобережье не допустят. С тех пор прошло почти три года. Больше известий не было.
Воевал Сысоев на Буге, был ранен. После госпиталя сражался под Вязьмой, снова был ранен. Опять после госпиталя воевал под Новгородом. Был он и под Воронежем…
Сейчас войска, в которых сражался Сысоев, наступали в направлении села Очеретяное, расположенного в двадцати семи километрах от Днепра.
Сысоев знал, что фашисты оправдывали свои неудачи «теориями» «сезонной стратегии», «эластичной обороны», слышал о приказе Гитлера: создать восточный вал на правом берегу Днепра, чтобы отсидеться за ним до весны, а летом снова начать наступление.
А о новом приказе Гитлера он узнал только три дня назад: все лица мужского пола в возрасте от десяти до шестидесяти лет должны были эвакуироваться на правобережье. Тем, кто останется на левом берегу, угрожал расстрел за связь с партизанами.
Прошлой ночью уже были получены новые сведения. Фашисты начали сжигать деревни, уничтожать все живое на своем пути. Село Очеретяное входило в создаваемую ими зону пустыни – шестидесятикилометровую полосу вдоль левого берега Днепра.
Сысоев нетерпеливо подул в трубку. Телефон молчал. Через тридцать минут надо будет послать автоматчика разбудить информатора. К 6.00 информатор – капитан Степцов – должен составить и отправить срочное[1] боевое донесение в штаб фронта о противнике, боевых действиях и положении войск армии. По двум стрелковым правофланговым дивизиям есть лишь сведения на 21.00 вчерашнего дня.
«Направленец» – майор Веселов, офицер оперотдела, находившийся при штабе правофлангового корпуса, в который входила эта дивизия, отвечал по телефону одно и то же: «Связи с двумя хозяйствами внизу еще нет. Уточняю».
Связаться по радио тоже не удавалось. Посыльные не приезжали, и все это злило Сысоева. Он не надеялся на капитана Белых, медлительного, нерасторопного и вечно сонного, хотя и храброго офицера, находившегося в дивизии Ладонщикова; но Курилко, его помощник Курилко, такой инициативный, энергичный! Этот должен бы из ада прислать донесение. Проспал? Невозможно это представить. За год совместной работы они узнали друг друга отлично. Курилко – исполнительный, внимательный человек. Кроме того, они друзья. Курилко отправили в дивизию, наступающую в направлении Очеретяного. Он еще обещал сразу же сообщить Сысоеву о его семье..
Молчание Курилко было тем более странным, что Сысоев поручил ему сразу же по прибытии в дивизию уточнить кое-какие важные сведения у пленного фашиста из разведгруппы «Олень», проводившей глубокую разведку в нашем тылу. Из-за отсутствия этих данных Сысоев не посылал в штаб фронта папку с важными документами и материалами. Эта папка сейчас лежала на столе, перед ним. Некоторые совершенно секретные материалы из этой папки он дал Курилко для уточнения на месте.
Дверь отворилась, и в комнату вошел капитан Степцов – информатор. Наполовину цыган, наполовину кубанский казак, был он высок, строен, очень красив. Не одна девушка заглядывалась на его огромные черные глаза, длинные ресницы и тонкие брови вразлет.
Сысоеву нравилась подтянутость Степцова. Капитан был всегда чисто выбрит, всегда с белоснежным подворотничком и всегда в начищенных до блеска сапогах. Казалось, что Степцов только что от портного – такой выглаженной, чистой и пригнанной по фигуре была его военная форма. Он был всегда бодр, очень доброжелателен, весел и общителен. Майор симпатизировал Степцову, но его слегка коробило ухарство капитана, безрассудная смелость, вспыльчивость, самоуверенность и беспечность. Несколько времени тому назад Степцов, ранее работавший в штабе дивизии, за какую-то провинность был понижен в звании. Затем он отличился, был ранен, попал на курсы «Выстрел», потом в резерв армии, а оттуда как талантливый рисовальщик был взят на временную работу в отдел, и здесь остался. Пером и тушью Степцов владел мастерски. Картами Степцова гордился начштаба. К тому же Степцов умел прямо с оперативной карты диктовать машинистке боевые донесения и оперативные сводки, правильно оценивая и комментируя обстановку. Эти его информации почти не требовали исправлений.
Войдя, Степцов громко зевнул и потянулся.
– Бомба разбудила, – ответил он на вопросительный взгляд Сысоева и спросил: – Сильная бомбежка была?
– Одиночный самолет.
– Опять одиночный?! А ведь это уже не первый раз…
– Вот это и наводит на серьезные размышления. Часовые тоже заметили, что это не случай, а система.
– Наводчик?
– Безусловно!
Степцов вынул из планшета карту, красный, синий и черный карандаши и склонился над оперативной картой, чтобы дополнить свою. Сысоев, сам умевший отлично чертить, с завистью взглянул на его работу.
– Группировка противника та же, – подсказал Сысоев. – Перед фронтом армии – семьдесят вторая и пятьдесят седьмая пехотные дивизии и танковая дивизия СС «Викинг». О пленных из этих дивизий сообщишь в оперативной сводке в девять ноль-ноль. Наши войска, успешно преодолевая сопротивление противника, вышли… куда? На правом фланге это пока не ясно. От правофланговой дивизии Бутейко и соседней с ней дивизии Ладонщикова еще нет данных, а дальше отмечай.
– Опять мне, да и тебе влетит от начштаба за «ничего-незнайство»!
– Пока наноси то, что есть.
Автоматчик Бекетов заглянул в комнату и спросил разрешения впустить связиста. Вошел молоденький сержант, протянул две телеграммы и регистрационную тетрадь. Сысоев начал расшифровывать первую телеграмму. Веселов из штаба правофлангового корпуса сообщал новые координаты. Обе дивизии на правом фланге продвинулись на двенадцать – пятнадцать километров. Были освобождены двадцать два села, в плен взято сто шестьдесят восемь фашистов и трофеи: два танка, пять бронетранспортеров, орудия, автоматы…
Сысоев измерил расстояние от наших войск до села Очеретяное. Оставался шестьдесят один километр.
Еще три-четыре дня наступления, подумал он, засмеялся, дружески хлопнул Степцова по плечу и озорно крикнул:
– Танцуй!
– А что, снова мне мешок писем?
– Никаких писем.
– Ну и потеха: «Люблю до гроба», «Почему не отвечаешь?», «Неужели забыл нашу любовь?». И до чего же девчата падки на обходительность и лирику! Шоколадом не корми.
– Нy и пошляк же ты, Степцов! Нашел время разбивать девичьи сердца!
– Чего ты взъерепенился?
– Да вот не терплю пошлости, что прикажешь делать!
Блестящие черные глаза Степцова уставились в грудь Сысоеву. Степцов слегка вращал глазами, и Сысоев ощутил странное состояние безволия.
– Блажишь! – рассердился Сысоев.
Степцов неприятно засмеялся и сказал:
– Я ведь не виноват, что девки за мной как очумелые ходят. – Голос у Степцова был удивительно мелодичен.
– «Квадрате И-31», – громко прочел Сысоев расшифрованные цифры на второй телеграмме. – Ищи на карте.
Степцов провел пальцами по клеткам:
– Это в расположении противника, впереди частей Бутейко…
– «Упал сбитый ПО-2 номер 12 тчк».
– Черт! Это же сбили Хайрулина из нашей штабной эскадрильи! Ну и что там дальше?
– «Летчик Хайрулин убит зпт захоронен тчк».
– Гады. Такого парня… Бог, а не летчик!
– Отличный летчик! – отозвался Сысоев. – А как ему попадало от командира эскадрильи за то, что он любил «шутки шутить». Это его умение спасло и ему и мне жизнь, когда мессер загнал нас в лес… Дальше. «Капитан Курилко ранен зпт отравлен ОВ[2] тчк Тяжелом состоянии эвакуирован полевой госпиталь 1245».
– Что? Нашего «Жив Курилка» тоже сбили? ОВ? Ну, знаешь… Ты что-то напутал. Откуда ядовитые газы?
– Все точно, – раздраженно ответил Сысоев. Он был лишен сентиментальности штатских. На войне, как на войне. Обычно Сысоев со снисходительным презрением кадрового офицера относился к раненым, как к людям, которые в результате собственной неумелости допустили, чтобы их ранило: кроме случаев, когда воины вызывали огонь на себя или когда это было явно неизбежно. Но в данном случае он не осуждал Курилко, так как не понимал, почему Курилко очутился в самолете, где и как применялись ОВ.
Сысоев разозлился. Будь это на передовой, эта ярость дорого бы стоила противнику, а сейчас? Ну что он может сделать?
Ничего… И это раздражало. Сысоев еще и еще раз проверил сообщение по кодовой таблице. Речь шла именно о Курилко и об ОВ, отравляющем веществе, ядовитом газе.
– Значит, фашисты все-таки рискнули применить ОВ! – пробормотал Степцов. Он был совершенно обескуражен. – Это же сверхчерезвычайное происшествие. Почему ж только сейчас сообщают?!
– Сам не могу понять… «Документы и бумаги Курилко направляем вам мотоциклистом, – читал Сысоев дальше. – Положение наших частей на 5.30…» – Называлось еще пять занятых сел. Они-то и оказались в квадрате И-31. В телеграмме перечислялись новые трофеи, захваченные склады.
– Скорее же запрашивай об ОВ, – напомнил Степцов. Он попробовал позвонить, но телефон не работал.
Сысоев вызвал Бекетова и послал с ним закодированную телеграмму на узел связи.
– Мне пора, – заторопился Степцов. – Иду диктовать машинистке.
– Подожди сообщать об ОВ. А вдруг ошибка при кодировании.
Сысоеву было о чем подумать – единственный помощник его, к тому же и талантливый офицер, вышел из строя. И таким неожиданным образом!
Сообщение о применении ОВ требовало не только самой срочной, но и самой точной проверки.
Послышалась стрельба.
– Бекетов! – крикнул Сысоев.
Автоматчик вошел.
– В каком месте стреляют?
– За деревней на ферме, где узел связи.
– Ну, я побежал. Почти шесть часов. – Степцов ушел. Зазвонил телефон.
– Десятый слушает!
– Товарищ десятый, связь восстановлена, – послышался женский голос.
– Давайте сначала двадцать пятый.
– Комендант Кулебякин слушает.
– Сто раз просил без фамилий, есть код, вы – двадцать пятый! Срочно выясните и доложите результаты бомбежки. И что это за автоматная стрельба в нашем расположении?
– Одна двухсотпятидесятка упала возле дома, отведенного для шестого. Пожар потушили. Шестого дома не оказалось. Ранен часовой. Остальные три бомбы существенного вреда не нанесли. Одна попала в сарай. Одну минутку… одну минутку…
Сысоев ждал.
– Мои автоматчики, – докладывал комендант, – привели двух в штатском, третий, докладывают, убит при попытке к бегству. Эти тоже бежали, их задержали…
– А кто такие? Обнаружены ли у них электрические фонари? Может, наводчики?
– Прерываю, вызывает седьмой, – включилась телефонистка.
– Сысоев? – раздался голос начальника штаба.
– Десятый слушает.
– Что за стрельба?
– Автоматчики двадцать пятого задержали в районе узла связи двух штатских. Третий убит при попытке к бегству. Бомба упала возле дома, предназначенного для шестого.
– Это знаю. Составил ли Степцов донесение по последним данным?
– Да. Есть ЧП. Прикажете зайти и доложить?
– Докладывай так.
Сысоев рассказал о сбитом ПO-2 и об отравлении Курилко ОВ.
– ОВ? Я правильно тебя понял? Не путаешь?
– Так сказано в телеграмме тридцать первого из «Чайки».
– Может, напутали? Срочно вызови разведчиков, химиков, уточните, и тогда доложи мне. Я у двенадцатого. Задержанных передай Северцеву.
Сысоев по телефону попросил срочно направить к нему майора Андронидзе из разведотдела, капитана Пономарева из химотдела, записал о происшествии в журнале боевых донесений.
После короткого раздумья он позвонил майору Веселову в штаб Бутейко и узнал дополнительно, что самолет ПО-2, номер двенадцатый, на котором Веселов прилетел в штаб корпуса, был послан за Курилко, чтобы доставить последнего в штаб. Химики корпуса и дивизии уточняют, и, как только уточнят, Веселов позвонит Сысоеву.
Захлопали зенитки. С пункта сообщили о фашистском самолете-разведчике «Раме», кружащемся над селом.
В комнату заглянул часовой и доложил: ждет комендант с двумя задержанными. Ждут офицеры.
– Зови коменданта. – Сысоев прикрыл оперативную карту. Другие офицеры так не засекречивали обстановку от своих, но Сысоев строго выполнял приказ.
Вошел комендант, немолодой капитан из кадровиков. Сысоев знал его как старательного, но ограниченного службиста, ходячую букву устава. Доложив по-уставному, комендант вдруг сказал:
– Зенитчики опять не сбили «Раму», а ястребок так и не явился. Теперь «Рама» точно явится через час. Вы бы позвонили нашим ВВС, пусть покажут свое мастерство.
– Позвоню. Долго шли, капитан. Что за люди?
– Окликнули их возле узла связи, что на ферме, за селом. Они – бежать. Часовой открыл огонь.
– Что за люди?
– Называют себя селянами. Говорят, прятались в лесах от немцев.
– Электрические фонарики обнаружили?
– Не обнаружил.
– Введите!
Автоматчик ввел двоих. Оба молодые, лет двадцати пяти – двадцати семи. Одеты в пальто, сапоги немецкие, с низкими голенищами.
Сысоев начал допрашивать.
– Та мы свои, – сказал тот, что ростом пониже. – Прятались от проклятущих фашистов в лесу, чтобы в Германию на работу не угнали. Топаем домой! – он весело улыбнулся.
– Куда именно?
– В Хорол на Полтавщине.
– А почему бежали?
– А мы испугались, подумали, что на немцев нарвались, – сказал второй, и хотя глядел в глаза прямо, Сысоев увидел в его взгляде что-то затаенное, настороженное, даже враждебное.
– Отведите их к Северцеву, – приказал Сысоев и поднял телефонную трубку.
– А я ему уже доложил, сейчас сюда придет, – сказал комендант.
– Обыскивали? – спросил Сысоев, у которого исчез интерес к задержанным штатским.
– Обыскали. Никакого оружия нет! – ответил комендант.
– И ножей нет? – удивился Сысоев.
– Нож есть, – процедил задержанный с настороженным взглядом.
– Почему не отдал?
– He спросили. Сами вывернули карманы, что нашли нужным взять – взяли. – Он не спеша расстегнул пальто, задрал полу пиджака. Сысоеву показалось, что мелькнуло что-то серо-зеленое. Задержанный подал финку и начал застегиваться. Сысоев положил финку на стол, подошел, распахнул его пальто, расстегнул пиджак. Под ним был серо-зеленый френч. Цвет гитлеровского обмундирования был ненавистен Сысоеву. Он стрелял в этот цвет, а люди в одежде этого цвета стреляли в него.
– Любопытно! – раздался глуховатый голос. Рядом стоял и многозначительно улыбался невысокий полный майор Северцев.
– Гражданин майор! – задержанный с добродушным лицом укоризненно улыбался. – Да если б мы служили у фашистов, неужели бы такими дураками были, чтоб не бросить проклятую одежду! Ведь каждый, кто увидит мундир, подумает про нас плохо. Обносились, вот и сняли это с убитых фашистов.
– Бывает, бывает, – снисходительно согласился майор Северцев. – Разрешите увести их к себе?
– Прошу, – ответил Сысоев.
– Полные сени людей, и все к вам, – как и прежде, громче, чем нужно, сказал вошедший Бекетов.
– Пропусти майора Андронидзе и капитана Пономарева.
– По вашему приказанию поднят по боевой тревоге и явился! – Капитан Пономарев коснулся растопыренными пальцами фуражки, будто смахнул муху, поправил очки и уставился на Сысоева. Он казался сугубо штатским, только вчера по ошибке надевшим шинель. Действительно, совсем недавно он еще был учителем химии в тюменской школе. Военная форма сидела на нем неуклюже, и от него веяло чем-то домашним, мирным, нестроевым. Но он был чрезвычайно старательным, на его знания можно было положиться.
– В чем дело, дорогой? – улыбаясь, спросил майор Андронидзе, грузин со смуглым лицом и темным «бархатным» взглядом. Он производил впечатление очень сильного, очень уверенного в себе человека. Превосходный спортсмен, обучавший боевым приемам самбо не только разведчиков, но и офицеров штаба, он, похоже, слегка кокетничал своими пластичными жестами, мягкой тигриной походкой, легкостью и своеобразным изяществом.
– Понимаешь, иду, смотрю и вижу – идет красавица Марина, – с восточным акцентом говорил Андронидзе, – а наш Вано Пономарев превратился в каменную скульптуру. Я спрашиваю тебя, Вано, неужели так реагирует химик, когда видит красавицу?
– Я женат, и женщины меня не интересуют. Просто остановился протереть очки.
– Понимаешь, Петер, увидел Вано красавицу – глаза запотели. Забыл наш Паганель, как сам учил нас, что окуляры против запотевания надо протирать особым карандашиком.
Пономарев обиделся:
– Во-первых, я капитан Пономарев, а не Вано и не Паганель, это раз; во-вторых, я прибыл сюда не шутки шутить, а по боевой тревоге, это два… В-третьих…
– В-третьих, не кричи так. Кто не понимает шутки, тот не человек, а полчеловека. Слышишь, Петер, Вано пришел сюда не шутки шутить, а по боевой тревоге. Не томи полчеловека!
